Breaking the Opening | Взламывая дебют (гет)

Прим. переводчика: сознательная жертва (чаще всего пешка, реже фигура) ради получения других преимуществ в позиции и более быстрого развития фигур.

---

Война не закончилась. Она просто сменила обличье.

Когда-то давно эту битву называли финальной. Они упали оба — Гарри Поттер и Волдеморт — и лучи из их палочек погасли в тот же миг.

Но ничего финального в ней не было.

Пожиратели смерти не испарились вместе со своим господином. Они лишь разбежались. Попрятались в самых темных уголках. Но без лидера они утратили контроль и оттого стали опасными. Возможно, даже больше, чем раньше.

Орден — или то, что от него осталось, — научился адаптироваться.

Гермиона перестала считать, скольких потеряла. Имена сливались в даты, даты — в отчеты. Теперь не проводили церемоний. Не произносили речей. Они все устали от слов.

Она сидела на кухне суиндонского убежища, придавленная низким потолком, и баюкала в ладонях чашку кофе, отдающего медными трубами.

Вокруг опять спорили. Рейд пошел не по плану. Двое раненых, один погибший. Гермиона вспомнит имя позже, и оно будет болеть, как свежий синяк.

— …должно было стать диверсией.

— Которую ты превратил в погоню…

— Довольно, — пресекла Гермиона гомон негромко, но уверенно. Да, она была юна, но уже имела непререкаемый авторитет в Ордене.

Все смолкли. Гермиона отодвинула чашку и встала, оглядывая разложенную на столе карту.

— Покажи еще раз.

Билл Уизли вытащил из подкладки куртки испачканную сажей бумагу. Его пальцы слегка подрагивали от усталости. Как и у всех сейчас.

— Мы прочесывали руины у Блэндфорда. Искали Эйвери — он удрал, но потом мы засекли вторую трансгрессию. Не думаю, что эта встреча была запланированной. Случайность. Тем хуже для него.

Гермиона забрала пергамент и уставилась на выписанное плотным почерком имя.

Люциус Малфой.

— Ты уверен?

Билл кивнул.

Гермиона не задумывалась о Малфоях месяцами — ходили слухи, что они все погибли. Или каким-то образом покинули страну. Кто-то верил, что они дергают за ниточки из-за кулис.

— Где он сейчас? — спросила она.

— Под усыпляющими в убежище.

— Кто-то уже говорил с ним?

— Пытались. Он лишь посмеялся им в лицо.

Ну а как же иначе.

* * *

Люциус Малфой не сказал ни слова за первые двое суток.

Его лишили палочки, пальто и фамильного перстня. Усилили охранные чары на камере.

Комнату, которая когда-то была частью пастушьего домика, ободрали до кладки и перестроили из соображений безопасности. Каменные стены. Ни единого окна. Только зачарованный светильник.

Он сидел, прикованный к железному стулу. Выпрямив спину и закинув ногу на ногу, будто ему вот-вот принесут бокал вина. Краем рукава оттер засохшую кровь с верхней губы.

Они приходили посменно. К четвертому допросу Люциус начал давать клички.

Проповедник — для полного парня, что перечислял военные преступления монотонным голосом и цитировал Дамблдора, как священное писание.

Мясник — для бывшего аврора со шрамом на лице, пальцами, дёргающимися у кобуры с палочкой, и страстью к подвешивающим заклятиям.

Мышь — для перепуганной девчонки, что приносила ему чай с веритасерумом. Он пригубил, покрутил во рту и сплюнул точно в угол комнаты.

Они пробовали угрозы. Молчание. Депривацию сна. Чары памяти.

Люциус играл на их нервах, как на скрипке.

Он знал вкус поражения. И он умел ждать.

* * *

Гермиона появилась за дверью допросной вечером шестого дня. Изнутри доносился каркающий смех.

Она вошла без стука. Напротив оборвавшего себя на полуслове Люциуса багровел Дедалус Дингл.

Малфой обернулся на звук и на мгновение вздернул бровь в непритворном изумлении.

— Ну и ну, золотая девочка Поттера, — пророкотал он после заминки. — Я уже начал было думать, что вам чужды дела простых смертных.

— Я хочу поговорить с ним наедине, — бросила Гермиона, полностью проигнорировав выпад Люциуса.

Дингл изменился в лице, будто она предложила столкнуть себя в пропасть.

— Гермиона, ты же видела отчеты. Тут не о чем говорить, он просто играет с нами.

— Да, — ответила она. — Потому что мы продолжаем играть по его правилам.

Люциус встретил ее взгляд.

— Тогда увидимся завтра, — сказал он, склонив голову.

И, если быть честной, от этого тона она слегка похолодела.

Прим. переводчика: Ферзь на e5 чаще всего бывает временной вылазкой: игрок показывает угрозу или проверяет реакцию противника, а затем отходит на более безопасное поле, пока другие фигуры занимают ключевые позиции.

---

Он уже сидел, прикованный к столу, когда Гермиона вошла.

Тот же стул. Та же комната. То же просчитанное выражение скуки на лице.

Люциус повернулся, окинув ее оценивающим взглядом.

— Вы раньше других, — сказал он.

— Подумала, вам одиноко, — бросила в ответ Гермиона, не спеша пересекая комнату.

Она положила на маленький стол кожаную сумку. Люциус осмотрел ее с осязаемым подозрением. Гермиона не стала открывать сумку или как-либо еще объяснять свои действия.

Просто заняла место напротив и принялась ждать.

Люциус прищурился.

— Получается, вы пришли поговорить?

— Я пришла послушать.

Он сухо хохотнул.

— Они уже это пробовали, вы знаете? Молчаливое присутствие. Кто-то однажды просидел на этом самом стуле часа четыре, пыхтя, как взбешенный гиппогриф.

— Я не собираюсь отрабатывать на вас никакие подходы. Просто хочу знать то, что знаете вы. И я намерена проявить терпение.

— Терпение, — фыркнул Люциус, — не равно стойкости. Вы не выстоите против меня, мисс Грейнджер.

Она изогнула бровь.

— Вы думаете, это испытание?

— Всё испытание, — протянул он. — Вопрос лишь в давлении — кто-то неминуемо расколется первым.

Гермиона откинулась на спинку стула.

— Я полагаю, вы всю жизнь изучали, как люди раскалываются.

— Верно, изучал, — не раздумывая, бросил Люциус.

— Звучит утомительно.

Он замялся — напряжение едва уловимо отразилось на лице. Затем попробовал снова:

— Прошло довольно много времени, с тех пор как вы перестали быть школьницей с вечно поднятой рукой. Но так и не разучились угождать учителям, верно?

— Я не думала о Хогвартсе годами, — призналась Гермиона. — Но это даже лестно; вероятно, Драко много писал обо мне домой. Какое, должно быть, я произвела впечатление.

Люциус хмыкнул.

А затем снова сменил тактику — и умолк. Потекли долгие минуты молчаливого бездействия. Того, что заставляет людей нервничать.

Гермиона делила это бездействие с ним. Абсолютно невозмутимо. Потом достала небольшой блокнот и начала писать.

Люциус наблюдал за ней. Не без раздражения, но и не без любопытства.

— Увлекательно? — нарушил он молчание наконец.

— Ваши фразы становятся короче, — пространно заметила она, — когда вы пытаетесь удержать контроль. Знали об этом?

Он прожег ее взглядом.

Гермиона все же подняла голову.

— Вы ничего от меня не узнаете, — произнес Люциус, не то предупреждая, не то обещая.

— О, я в курсе, — ответила она. — Не сейчас.

Затем поднялась, собрала свои вещи и направилась к двери. У границы комнаты Гермиона остановилась.

— Хотите книгу?

Он моргнул.

— Книгу?

— Я думаю, мы могли бы начать с Тацита. Прочтете и представите себя в сенаторских одеждах.

Люциус усмехнулся. Это удивило обоих.

Дверь за Гермионой закрылась с щелчком.

* * *

Она вернулась на следующий день с «Анналами» в руках.

Без слов положила книгу на стол, как будто предлагать труды по истории Рима военнопленным было в порядке вещей.

Люциус кинул на том долгий драматичный взгляд.

— Весьма самоуверенно, — сказал он.

— Я взяла Цезаря на всякий случай, — отозвалась Гермиона, доставая другую книгу из сумки. — Если Тацит покажется вам слишком сдержанным.

Он тихо усмехнулся.

— Тацит всегда был более опасным. Только свидетели падения способны распознать его в других.

— Я догадывалась, что вы оцените сходство.

Она заметила искру в его глазах, дернувшийся уголок губ.

Люциус потянулся за книгой, повертел в руках нарочито беспристрастно.

Гермиона присела. Открыла свой блокнот. И погрузилась в ожидание.

* * *

Так они провели несколько дней.

Философия, история, литература. Гермиона позволяла ему выбирать между молчаливым чтением или разговором. Когда Люциус думал, что остается без внимания, она наблюдала: с какой бережностью переворачивает страницы, с каким напряженным вниманием читает — такое редко можно заметить у людей по-настоящему самовлюбленных.

Он не спрашивал, чего она хочет.

Но теперь ждал ее прихода, прежде чем прикоснуться к книге.

Она никак это не комментировала. Он тоже.

Однажды Гермиона процитировала «Искусство войны», и он разразился подробным разбором причин чрезмерной популярности этой книги у тех, кто никогда не имел реальной власти.

— Я думала, вы предпочтете Макиавелли, — бросила она.

— Только то, что люди цитируют, не читая.

— Вы имеете в виду «Государя»?

— Я имею в виду «Мандрагору». Вам стоит читать побольше драматургии.

Гермиона запнулась.

— Вы читаете пьесы?

— Я в них живу.

Это рассмешило ее. Люциус пораженно моргнул.

* * *

Той ночью Гермиона поймала себя застывшей над собственными заметками. Он не называл никаких имен, не выдавал локаций или стратегий.

И тем не менее она отчетливо ощущала, что начинает понимать. Не то, о чем он говорил, скорее наоборот — о чем молчал. Обрывки, слетающие с его языка в моменты заинтересованности.

Гермиона медленно закрыла блокнот.

Люциус все еще играл, конечно, он играл.

Но и она тоже.

Прим. переводчика: шахматная ситуация, когда любой возможный ход игрока ухудшает его позицию. Здесь = позиционной ловушке: когда у игрока тесная позиция, любая перестановка фигур создаёт слабости в защите.

---

Совещание было коротким. Как обычно, когда решение уже принято.

— Тебя переводят.

Гермиона подняла взгляд с карты.

— Почему?

Грюм встретился с ней глазами.

— Он все еще не дал нам ни единого имени. Ничего что можно применить на практике. Ты будешь полезнее в других задачах.

— Его сопротивление рассчитано на игру вдолгую, — сказала она. — Оно основано на ритме. Привычке. Он начинает открываться.

— Он просто болтает, Гермиона.

— А остальные не выбили из него ни слова.

— Смотри, они готовят очередной рейд на севере, — аккуратно влез Билл. — Нам нужен координатор. Ты одна можешь быстро засечь следы трансгрессии.

Его слова звучали разумно.

— Кто заберет допросы?

— Дингл вызвался. Снова.

* * *

Гермиона не попрощалась. Хотя сама мысль об этом была абсурдной.

Но она оставила последнюю книгу. Это была старая копия «Венецианского купца» с треснувшим корешком и исписанными юной рукой страницами. Ее рукой.

Она сомневалась, что Люциус ее прочтет.

И все же она отдала книгу стражу, чтобы передал с ужином. А затем ушла.

* * *

Что-то изменилось.

Он понял это, когда открылась дверь. Ни запаха чернил. Ни изношенных башмаков. Ни тишайшего шороха накрахмаленного пергамента. Только бормочущий идиот с планшетом и нервной улыбкой.

— Где она?

Дингл моргнул.

— Кто?

— Ты прекрасно знаешь кто. Грейнджер.

— А. Ее перевели.

Люциус церемонно изогнул бровь.

— Она занята, знаешь ли. Мы все заняты.

Люциус не ответил. Он выпрямился и пригвоздил Дингла к земле той неторопливой уверенностью, что когда-то заставляла умолкать Министерские залы.

— Мне нечего тебе сказать.

— О, — сглотнул Дингл. — Ну, не то чтобы это вам решать…

— Я буду говорить только с ней.

Дингл нащупал палочку, пробормотал что-то про протокол и в конце концов вышел из комнаты с видом человека, едва избежавшего дуэли.

Люциус снова расслабился. Стул под ним жалобно скрипнул.

Он взглянул на стол. Там с вчерашнего дня лежала книга. Потёртая. Исписанная заметками. Он раскрыл её.

Одна строка была подчеркнута дважды:

«The quality of mercy is not strain’d…»⁽¹⁾

Он закрыл книгу. И застыл в ожидании.

* * *

Дингл вернулся следующим утром. Несколько менее воодушевленный и с новым планшетом, как будто ему предстояло разобраться лишь с бумажной работой.

— Утречко, — поприветствовал он. — Надеюсь, ты хорошенько подумал. Нам действительно нужно…

Люциус даже не поднял глаз.

— Я не могу понять: в чем дело? Она не вернется.

Ноль реакции.

Спустя еще пару минут Дингл выругался под нос и ушел.

Люциус услышал, как дверь снова закрылась, и медленно выдохнул.

Тишина вернулась. Но теперь она казалась абсолютной.

* * *

На следующий день не пришел никто. Дверь камеры осталась закрытой. Ни голосов из коридора. Ни аромата чая или обувного лака, ни озона от чар.

Лишь он. Книга. Стены.

Он пытался читать, но каждая страница говорила ее голосом. Люциус закрыл «Купца» и кинул его под стол.

Промерил шагами комнату.

Сел.

Снова поднял книгу, только чтобы швырнуть ее на пол с силой, достаточной для появления нового надрыва на корешке.

Его ошеломило, каким громким оказался звук в пустой комнате.

Ночью Люциус не смог заснуть.

И в момент осознания, что Гермиона действительно может не вернуться, его объял холод.

* * *

Следующим прислали Бруствера.

Он замер в проходе со скрещенными на груди руками, будто наблюдая досадное недоразумение.

— Она не вернется, — сообщил он, не утруждая себя политесами.

Люциус не ответил.

— Я знаю, ты ждешь ее. Я также знаю, что ты не будешь говорить ни с кем другим. Что делает это пустой тратой моего и твоего времени.

Люциус поднял взгляд.

— Тогда не трать его.

Бруствер тонко ухмыльнулся.

— Для того, кто считает себя великим стратегом, ты, знаешь ли, виртуозно загоняешь себя в угол.

Люциус откинулся на спинку стула.

— Вопрос в том, чего, как вы думаете, я добиваюсь.

Повисла пауза.

— Ты хочешь окончания войны? — наконец спросил Бруствер.

Люциус склонил голову набок.

— Еще не решил.

Новая пауза. Теперь дольше.

— Сообщи, как решишь, — бросил он напоследок, разворачиваясь на каблуках.

Дверь закрылась.

* * *

Люциус долго сидел без движения.

А затем потянулся к левому ботинку и вытащил сложенный втрое клочок пергамента, который держал в тайне. Даже не заглядывал до прошлой недели.

Сейчас же Люциус медленно развернул его. Зачарованные чернила слегка блестели. Координаты. Четырехмесячной давности.

Резервный схрон.

Он сложил пергамент и на этот раз не стал прятать.

Не подношение. Приманка.

* * *

Он передал: «Я буду говорить. С одним условием».

И ждал едва ли час.

Когда дверь открылась, Люциус не поднял головы. Не было нужды — знал, что пришла она.

Стук ее ботинок. Запах чернил.

А еще она злилась, это он тоже чуял.

Гермиона села.

Люциус подождал еще мгновение, а затем посмотрел на нее.

Что-то шевельнулось в груди. Что-то совершенно незнакомое.

— Они притащили тебя силком, — негромко спросил он, — или пришла сама из любопытства?

— Я пришла посмотреть, из-за какой бессмыслицы развели этот спектакль.

Он позволил себе слегка улыбнуться.

— Я указал им место.

Она изогнула бровь. Едва заметно. И совершенно не удивилась.

— Уверен, что оно до сих пор используется?

Люциус кивнул.

— Это запасной пункт. Не особо важный. Если он активен, вы узнаете в течение суток.

— Почему сейчас?

— Скучал по твоей компании.

Она не удостоила это ответом. Но перо дрогнуло. И плечи на порядок опустились.

Какое-то время Люциус наблюдал, как она пишет.

— Вернешься? — подчеркнуто небрежно спросил он.

— Зависит от.

— От чего?

— От того, даешь ты информацию или продолжаешь играть в игры.

Люциус откинулся назад.

— Почему не и то, и другое?

Гермиона захлопнула блокнот и поднялась.

— У тебя только один шанс, Малфой. Если это пустышка, тебя закопают и забудут. И я не стану их останавливать.

---

1) «Милосердие не знает принужденья…»

Вернуться к тексту

Прим. переводчика: шахматная ситуация, когда любой возможный ход игрока ухудшает его позицию. Здесь = позиционной ловушке: когда у игрока тесная позиция, любая перестановка фигур создаёт слабости в защите.

---

Оно оказалось настоящим.

Резервное убежище, скрытое глубоко в Дартмурской чаще, оказалось именно там, где, по его словам, оно должно находиться. Безлюдное на момент прибытия команды, но ненадолго.

Чары до сих пор были активны. Кладовка ломилась от припасов и запасных палочек. Карта пестрела пометками и именами, часть которых Орден еще не знал.

Это была первая стоящая зацепка за месяцы.

Гермиона ничего не сказала на летучке — позволила другим поспорить над интерпретацией: попытка это заслужить поблажку или еще одна многоходовка. Она лишь слушала.

И не стала задаваться вопросами, когда никто не остановил ее по пути к камере.

* * *

Дверь легко скрипнула от толчка. Надо бы обновить чары.

Люциус выглядел, как обычно: идеальная осанка, собранность, руки чинно лежат на столе. Скованный, но при том восседающий с достоинством председателя формального слушания.

Его взгляд прикипел к Гермионе, как только открылась дверь.

Поначалу она не сказала ни слова. Подошла к столу. Положила свою сумку.

Он молчал тоже. И это привлекло ее внимание больше прочего.

— Вы были правы, — в конце концов нарушила тишину Гермиона.

— Конечно был.

— Никакой ловушки. Даже некоторые документы нашли.

Он легко кивнул в знак признания.

— Я говорил, что буду полезен. Никто не верил.

Гермиона посмотрела на него.

— Я не считала, что вы лжете.

Взгляд Люциуса стал острее.

Она помялась, а потом добавила:

— Правда, не думала, и что вы будете честным.

Это заставило его улыбнуться.

— Сочту за честь оправдать твои ожидания.

Гермиона позволила себе выдохнуть со смешком. Она присела напротив — в этот раз никакого блокнота. Только ее руки, расслабленно лежащие на краю стола.

— Собиралась принести вам новую книгу, — сказала она. — Но поняла, что не уверена, чего бы вы хотели на этот раз.

Люциус выгнул бровь.

— Даешь мне выбор?

— Только если нет желания продолжить перечитывать Шекспира. У меня есть подозрение, что к этому моменты вы уже выучили монологи Порции наизусть.

Он тихо хмыкнул, почти позабавленный.

— Что-то из политики, наверное. Не сухое, не манифесты.

— Историю?

— Возможно.

Она потянулась за сумкой и вытащила небольшой лист, в котором черкала между заданиями.

— У меня есть несколько вариантов.

Люциус подался вперед, не прикасаясь к протянутому пергаменту, но приближаясь достаточно, чтобы проявить интерес.

— Ты составила список.

— Вы искушенный читатель.

Он встретил ее взгляд.

— Как и ты.

* * *

На следующий день Гермиона вернулась с «Письмами» Цицерона и дополненным изданием «Истоков тоталитаризма». Люциус не стал комментировать тома — открыл один из них и углубился в чтение, пока она устраивалась напротив.

В этот раз установившееся молчание чувствовалось иначе. Не спланированным. Общим.

— Это твои пометки? — спросил он небрежно, перевернув страницу. — Чернилами. Смело.

— Я была моложе. Категоричнее.

— А, эти кошмарные годы, пока не появились сомнения.

Она склонила голову.

— Вы не жалеете о своих убеждениях в юности?

Он аккуратно закрыл книгу. Задумался.

— Нет, — ответил он наконец. — Я жалею о том, в чем был убежден. Не о силе убеждений как таковой.

Гермиона на мгновение умолкла.

— Большинство не задумывается об этих различиях.

— И это причина, по которой большинству не стоит начинать революций, — слегка улыбнулся он.

* * *

Позже разговор перетек в сторону старых философских трактатов, от них — к политике, а от нее — к решениям военного времени.

Люциус задавал вопросы — призванные не подловить, а скорее действительно утолить любопытство.

— Что сейчас думает о Министерстве младшее поколение?

— Как считаешь, Орден распадется после окончания войны или станет постоянным формированием?

— Ты размышляла о том, чтобы покинуть Англию?

И когда Гермиона возвращала ему вопросы, он отвечал. Аккуратно, но не избегая.

Когда пришло время уходить, она осознала, что едва ли сделала хоть пару заметок.

Люциус следил за тем, как она забирала сумку.

— Ты вернешься, — сказал он без единого намека на вопросительную интонацию.

Гермиона все равно кивнула.

* * *

Поначалу они не стали слушать. Даже Бруствер скептически приподнял бровь, когда она предложила это.

— Цепи? — повторил он.

— Они не требуются.

— Он Пожиратель смерти.

— Он безоружен. Комната под чарами. Цепи сейчас больше символичны и, по правде говоря, оскорбительны.

— И правильно, — буркнул кто-то рядом. — Ему оно на пользу.

Гермиона проигнорировала выпад.

— Он говорит. Хочешь, чтобы это прекратилось?

Вдох.

— Дай мне делать мою работу, Кингсли. Пожалуйста.

Бруствер бросил на нее долгий изучающий взгляд.

— Неделя. Под твою ответственность.

* * *

На следующий день Гермиона пришла с новой книгой. Кандалов не было.

Люциус осмотрел свои запястья, затем взглянул на нее.

— Дипломатический жест, — пробормотал он.

— Практический, — поправила Гермиона.

— И все же это жест.

Она положила перед ним книгу. «После добродетели» авторства Макинтайра. Люциус приподнял брови.

— Думаешь, я готов к моральному плюрализму? — спросил он.

— Думаю, ты годами прикидывался, что уже освоил его.

Люциус улыбнулся.

* * *

В тот день, между размышлениями о политических свободах и беззубыми пикировками о рекрутинге Ордена, она решила нарушить ритм.

— Почему ты ненавидишь маглорожденных?

Люциус не смутился. Только немного выпрямился на стуле.

— Я не ненавижу. Никогда не ненавидел, — ответил он наконец.

Гермиона скрестила руки.

— Малфой.

— Я не ненавидел их. Я боялся.

Это заставило ее замолчать.

Он отвел взгляд, легко постукивая пальцами по корешку книги.

— Знаешь ли ты, как выглядит страх у тех, кого учили никогда его не показывать? Это презрение.

— Почему ты боялся?

— Потому что такие, как я, строят свою жизнь на убеждении, что сила всегда будет принадлежать им. А потом пришли такие как ты. Умные. Выросшие без этой заразы, что мы зовем наследием. И нас напугало это до чертиков.

Гермиона ничего не сказала. На ее памяти ни один чистокровный не признавался в чем-то подобном.

Люциус заговорил тише:

— Я делал то, что делал, чтобы уберечь семью. Я верил — я действительно верил! — что единственный способ защитить их — это присягнуть на верность Темному Лорду.

— А сейчас?

Пауза.

— А сейчас я остался один. Некого больше защищать.

Гермиона одарила его долгим взглядом.

— Я стерла память родителям, — призналась она тихо.

Люциус мельком встретился с ней глазами.

— Я заставила их поверить, что они не те, кем себя считали. Дала им новую жизнь. Отправила на другой континент. Они даже не помнят моего имени.

Повисло длительное молчание.

— Именно так, — начал он медленно, — и должна выглядеть защита.

— Нет, — перебила Гермиона. — Так выглядит отчаяние.

Люциус склонил голову.

— Быть может, действительно не сильно мы и отличаемся.

Гермиона едва не фыркнула.

— Не путай понимание с прощением.

— Как и ты не путай признание с извинениями.

Их взгляды встретились. И на этот раз ни один не отвел глаз.

* * *

Спустя два дня он назвал имя.

Старший оперативник, до сих пор действующий. С большой вероятностью расквартирован под Лидсом.

Гермиона записала без каких-либо вопросов.

Тем же вечером, сдавая отчет, она добавила ремарку, которую раньше не использовала.

«Заслуживает доверия».

* * *

Все начиналось со звука ее шагов. Гермиона Грейнджер шла так, будто даже пол должен уступить ей дорогу.

Люциус не знал, когда начал замечать такие мелочи.

Или когда ее приход стал нести иной, особый вес — вынужденную необходимость. Будто бы его день и вовсе не начинался, пока Гермиона не садилась напротив, не хмурилась каким-то его словам и не заставляла посмотреть на что-то под другим углом.

Она выбивала из колеи. И Люциус понял, что начал ее ждать.

В тот день, когда Гермиона вернулась с новостями, он встретил ее стоя.

— Очевидно, никакой палочки. Но и никаких больше кандалов, — сказала она. — Тебе выделили час на прогулку. Огражденный чарами периметр. Не пытайся перехитрить.

Люциус просто изучал ее лицо.

— В присутствии охранника, — добавила она, внося пометку в журнал посещений.

Он подошел ближе. Не угрожая — только чтобы Гермиона вскинула голову.

— Пусть это будешь ты.

Она моргнула.

— Почему?

— Я не доверяю твоим коллегам. Ты не доверяешь мне. Это звучит честно.

Гермиона помедлила.

А потом, вероятно, исключительно чтобы его удивить, кивнула.

* * *

Они прохаживались по саду старого убежища, поглощенному временем и зарослями ежевики. По старому жестяному небу плыло тусклое солнце.

Люциус шел медленно. Прошло много времени с тех пор, как он ощущал землю под ногами.

Гермиона следовала за ним, обхватив себя руками от ветра.

— Тебе не кажется странным, — спросила она, — быть снаружи, но не свободным?

Люциус покосился на нее.

— К этому привыкаешь.

Она вскинулась

— Ты привык?

Он не ответил. Несколько мгновений единственным звуком было завывание ветра.

— Ты всегда чувствовал себя самым умным среди людей? — спросила Гермиона внезапно.

Люциус усмехнулся.

— Лет с десяти.

— И через сколько ты отказался от этой мысли?

Он медленно повернулся, окидывая ее изучающим взглядом, как будто заметил что-то впервые.

— Мне было лет двенадцать, наверное, — продолжила Гермиона.

Они пошли дальше.

— Одинокое чувство, — отозвался он без улыбки, но с пониманием.

— Опасное тоже. Вселяет самоуверенность.

— Я знаю.

Обратно он шел позади молча.

Прим. переводчика: три последовательные ступени:

сначала активизируется ладья (rook), она захватывает линию и создаёт пространство (room), затем в игру выходит ферзь (queen), и партия может быть решена.

---

В тот день она не появилась.

Люциус сидел на койке, сложа руки. Охрана менялась, но никто не приходил к нему. И ни слова о Грейнджер.

К середине дня Люциус начал закипать. Он сдержал слово. Проверенная информация. Лидс. Йорк. Дувр. Имена, лица, наполовину забытые явочные квартиры. Он делал все, что они попросят.

И она все равно ушла.

Ни прощания, ни записки. Ни тени в дверном проеме.

Сутки спустя стало еще хуже.

Люциус мерил шагами камеру — редкая демонстрация уязвимости, которую мог себе позволить. Но сегодня самоуважение будто вылетело в трубу. Он кружил по комнате, как загнанный волк.

Новый охранник принес ему еду. Люциус не сказал ни слова, лишь пялился в тарелку, пока тот не ушел.

На утро следующего дня он дошел до ручки.

Это наказание. Не могло быть ничем другим. Грейнджер перешла черту. Кто-то решил, что их рабочие отношения стали слишком милыми и убрал ее, чтобы восстановить контроль.

Идиоты. Гребаные идиоты со своей гребаной стратегией.

* * *

Когда дверь открылась, Люциус уже стоял, готовый вывалить на первого встречного все, что думает.

Не Грейнджер. Бруствер с абсолютно нечитаемым выражением лица.

Люциус замер.

— Где она? — вопрос вышел резким.

Бруствер шагнул внутрь, закрыл за собой дверь.

— Позапрошлой ночью был рейд. Кентская граница.

У Люциуса перехватило дыхание. Странный, холодный клубок свернулся за ребрами.

— Она была там, — продолжил Бруствер. — Разведданные появились поздно. Все пошло… наперекосяк.

Люциус не шелохнулся.

— Насколько все серьезно? — спросил он и возненавидел скорость, с которой задал этот вопрос.

— Она жива, — прозвучало в ответ. — Но не допущена к работе.

Комната слегка качнулась. Или это был он сам.

— Я дал вам имена, — ступил вперед Люциус. — Локации. Я предупреждал, что идет перегруппировка на юго-востоке…

— И ты был прав. Поэтому мы послали ее.

Люциус сжал кулаки.

— Вы послали ее?

— Она вызвалась. Всегда так делает.

— Она не…

«Пушечное мясо», — едва не закончил он.

Бруствер молча наблюдал.

И в этот момент Люциус Малфой сделал выбор, на который, как ему казалось, он был не способен.

— Сядь.

Бруствер изогнул бровь.

— Не понял.

Люциус подошел к столу. Вытащил пергамент из-под книжной стопки. Карту, над которой они вместе работали — он и Гермиона. С пометками аккуратной, уверенной рукой.

— Я могу дать вам больше, — сказал Люциус, — имен, групп. Тех, кого я не хотел раскрывать перед Орденом, пока не пойму, что действительно буду услышан.

Бруствер приблизился. Люциус ткнул в карту.

— Торфинн Роули. По последним слухам, пережидает на заброшенной мельнице у Северна. Задерживаться не будет — он не из категории грубой силы, умный. Учился у Мальсибера.

Бруствер склонился ближе.

— У Трэверса есть кузина помладше. Новичок, не зарегистрирована. С ее помощью они передают сообщения по каминным сетям. Я подозреваю, она расквартирована в Лютном, но…

— Почему сейчас? — влез Бруствер.

Люциус встретил его взгляд. И в кои веки перестал лгать.

— Потому что я хочу закончить эту войну, — сказал он. — И потому что, если она умрет, это будет на твоей совести благодаря пустой трате моего времени на подобные задержки.

Бруствер с минуту поизучал его, а затем размеренно кивнул.

Когда он ушел, Люциус так и остался стоять у стола, уставившись на пергамент.

Она жива. Но этого мало.

Она была нужна ему здесь, в этой комнате. За столом напротив, спокойная до безумия.

Только в этот момент Люциус понял, что готов спалить каждого в пожирательских кругах, если это будет значить, что Гермиона зайдет в эту дверь.

* * *

В лазарете было тихо, даже слишком.

Гермиона полулежала на плотных подушках, пробегая глазами собственные заметки. Боль в ребрах немного утихла, и теперь они ныли.

Она ненавидела быть в тылу. Ненавидела ощущение непричастности.

Послышался стук о косяк двери, и вошел Бруствер. Улыбнулся.

— Тебя уже навещали?

— Невилл дважды. И очень ошарашенная сова от Луны.

Он тихо усмехнулся, а потом подошел ближе, пряча сложенный листок в руке.

— Подумал, ты захочешь это увидеть.

Он передал ей пергамент. Стандартный полевой отчет, но заполненный элегантным наклонным почерком.

Люциус.

«Сведения надёжны. Соберите отряд на рейд. Не спорьте с дилетантами. Верните её».

Гермиона медленно подняла взгляд.

— Он теперь у тебя с рук ест, — отрезал Бруствер. — Сдает имена. Пароли.

— Кто-то еще пострадал?

Бруствер покачал головой.

— Серьезно ранили только тебя. Может быть, поэтому он внезапно такой сговорчивый.

Гермиона нахмурилась.

— Думаешь, чувствует вину?

— Нет, — ответил он. — Я думаю, это личное.

Она вернулась к пергаменту.

— Когда я могу вернуться?

* * *

Он не заметил, как перестал есть. Или бродить туда-сюда.

Теперь Люциус просто сидел за столом, вперив взгляд в стену, и держал в руках книгу.

Вряд ли кто-то сообщил бы ему, что Гермиона умерла.

Поэтому, когда дверь открылась, и за ней стояла она, Люциус замер.

Гермиона Грейнджер замерла в проходе, ссутулив одно плечо, осунувшаяся, но настороженная. Она похудела. Побледнела. Но была жива.

На мгновение Люциус забыл, как дышать.

Она не подала вида, что заметила. Просто пересекла порог и бросила:

— Вижу, ты нашёл, чем себя занять.

Он вернул книгу на стол.

— Ты не спешила, — сказал тихо, почти ровно.

— У меня было пробито легкое.

— Что ж, — его голос зазвенел хрипотцой, — в следующий раз пригнись.

На этот раз Гермиона расхохоталась в голос.

* * *

Последующие недели стали переломными в этой войне.

Рейд шел за рейдом. Имена совпадали, сети схлопывались. Подразделения Ордена перемещались слаженно, будто кто-то помог им прозреть.

Бруствер и Грюм начали сверяться с пометками Люциуса на картах. Даже самые скептично настроенные члены Ордена заткнулись, когда пятая подряд наводка подтвердилась с точностью до дюйма.

С него сняли цепи. Отперли дверь. Затем убрали охрану.

Люциусу позволили перемещаться по убежищу при свете дня. И напрямую передали его Гермионе.

Официально — для координации тактики. Неофициально — потому что никто больлше не смог вытащить из него прямой ответ.

Ее комнату перенесли на тот же этаж, их рабочую комнату превратили в общий штаб. Вернулись книги. Тот стол.

Ночью, когда камин выгорал и уголки пергаментных карт сворачивались, они сидели рядом, деля тишину. Читали. Размышляли.

Иногда они встречались взглядами. Тихо, понимающе.

Прим. переводчика: Конь на f6 часто воспринимается как «страж короля». Потеря этого коня может означать начало решающей атаки.

---

Пергамент все еще пестрел именами, когда Гермиона уронила лицо в ладони.

С покрасневшими глазами, она сидела в дальнем конце стола для стратегий.

Люциус не мог выдавить ни слова уже час. С тех пор как пришел полевой отчет.

Тридцать один погибший. Среди них семнадцатилетний мальчишка. Криви-младший. Гермиона учила его щитовым чарам в первый его месяц в сопротивлении. Даже не выпустился из школы.

— Она приказала отступать, — звенели в ушах слова Билла. — Он не послушал. Попытался прикрыть кого-то еще.

Тогда Гермиона тоже не сказала ничего.

Сейчас же в комнате они остались вдвоем. В окна стучал дождь.

Люциус безмолвно застыл у камина, наблюдая за Гермионой.

Ее плечи дрогнули раз — всего раз — и Люциус двинулся вокруг стола медленно и осторожно.

— Тебе нужен отдых, — сказал он.

Гермиона не подняла глаз.

— Не сейчас.

— Самобичеванием ты никому не поможешь, сама знаешь.

Эти слова вырвали у нее вздох, резкий и дрожащий. Она подняла голову, но глаза казались стеклянными. Злыми.

— Я говорила ему не лезть. Ребенку.

— Ты не начинала эту войну, ты лишь пытаешься ее закончить.

Она открыла рот. Закрыла.

Люциус протянул руку и мельком погладил ее по плечу.

Гермиона не отшатнулась. Наоборот, смерила взглядом его руку, затем — его самого. Прошептала на грани слышимости:

— Ты возненавидишь меня за это.

Люциус замер.

— Удиви меня.

— Мне кажется… — начала она, но сразу умолкла. Нахмурилась, будто пробуя слова на вкус, прежде чем произнести. — Мне кажется, я скоро почувствую то же, что и ты.

Время раскололось на «до» и «после».

Люциус почувствовал, как земля уходит из-под ног.

— Ты знаешь, — сказал он тихо.

Гермиона кивнула.

— И не бежишь.

— Я достаточно набегалась за свою жизнь, — глухо отрезала она. — И я тебя не боюсь.

Люциус отступил на пару шагов, чтобы привести мысли в порядок. За исключением легкого дрожания на вдохе ничто не выдавало его чувств.

— Ты либо очень храбрая, — пробормотал он, — либо полная дура.

— Я всегда была и тем, и другим, — шепнула Гермиона.

Воздух между ними будто потеплел, сблизил.

И даже скорбь на мгновение ослабила хватку.

* * *

Орден слишком устал для скандалов.

Конечно, на них пялились. Шептались над картами. Грюм очень выразительно вздернул бровь, когда Гермиона посреди совещания передала Люциусу чашку с чаем, а тот поблагодарил ее по имени — с этого момента только «Гермиона». Ни с кем другим он так не миндальничал.

Но сплетни, как и все остальное, на войне потеряли свою остроту. На них просто не хватало сил.

Кто-то бурчал, что Гермионе недостает объективности.

Макгонагалл заткнула их прямым: «Она добивается своего».

На том и закончили.

Люциус же передвигался по убежищу с размеренной уверенностью человека, больше не страшащегося расплаты — по крайней мере, не от этих людей.

Настоящий страх принесла сова.

Это было утреннее письмо: без подписи, грубый пергамент, сложенный вдвое.

Одно слово, написанное угловатым взбешенным почерком: «Предатель».

Люциус сжег его.

Но осадок остался. Он начал оглядываться. Прислушиваться к шепоткам у камина. Гермиона почуяла неладное, придя к нему тем вечером.

— Ты напряжен.

— Я всегда напряжён. Это часть моего обаяния.

Она скрестила руки и пристально посмотрела на него.

— Что-то случилось?

— Нет, — ответил Люциус слишком быстро.

Гермиона ждала.

Наконец он вздохнул и сдался:

— Они знают. Мои прошлые… соратники. Знают, что я ваш информатор.

Гермиона нахмурилась.

— И ты боишься, что за тобой придут?

— Я боюсь, что они придут за тобой.

Это заставило ее помедлить. Гермиона склонила голову набок.

— Люциус…

— Я серьезно, — перебил он резче, чем планировал. — Единственный способ надавить на меня — это ты. И медлить они не станут.

Гермиона шагнула ближе.

— Думаешь, я не в курсе, как действуют Пожиратели? — шепнула она. — Я боролась с ними со школы. И знаю, что делаю.

Люциус взглянул на нее. Он видел: да, Гермиона злилась. Но стержень у нее был стальной. Она была миниатюрнее, моложе, но каким-то образом умудрялась оставаться сильнее окружающих.

— Ты не неуязвима.

Гермиона закатила глаза.

— Как и ты.

— Я обуза, Гермиона.

— Так заткнись и найди себе дело, — проворковала она. — Помоги нам победить, прежде чем они попытаются что-то предпринять.

Он опустил голову.

— Я не уверен, что смогу тебя защитить.

— Мне не нужно, чтобы ты меня защищал, — отбрила она. И уже мягче добавила: — Мне нужно, чтобы ты остался.

Люциус не нашелся с ответом.

Никаких громких жестов. Никаких признаний. Лишь ее железная уверенность.

* * *

Щиты упали на рассвете.

Гермиона услышала их треск, похожий на разбитое стекло.

Она едва успела дотянуться до палочки, когда комнату тряхнуло. Проклятие попало в угловой стеллаж и разнесло его вдребезги.

— Шевелитесь! — заорал Грюм из коридора. — Прорыв щитов! Северный контур!

Убежище месяцами жило в тихом ритме: планы за кухонным столом, обмен книгами через всю гостиную, тихие разговоры после отбоя. Житейская проза посреди войны.

Теперь это все заволокло дымом.

Гермиона бежала по коридору, сердце стучало в ушах. Она заметила скрытую за маской фигуру в покореженном дверном проеме и не успела среагировать.

Вспышка.

— Гермиона!

Обернулась точно вовремя, чтобы увидеть Люциуса, несущегося через всю комнату к ней.

Сильный толчок.

И он принял предназначавшееся ей проклятие на себя.

Заклинание ударило в бок. Заставило споткнуться, выбило дух, и Люциус рухнул на пол.

Мир схлопнулся. Вокруг мелькали вспышки, Грюм бился с кем-то в фойе, но Гермиона видела только его. Недвижного.

Она упала на колени рядом.

— Не смей, Люциус!

Он с трудом моргнул, фокусируя на ней взгляд, дыхание дрожало.

— Глупый, самонадеянный… — Она рвала на нем мантию, дрожащими руками накладывала диагностические чары.

Проклятие проникло глубоко, выжигая ткани, как кислота. Темная магия, старая и порочная, пульсировала внутри.

— Ты его видел, — голос дрожал. — И все равно подставился.

— Все так.

Люциус не сводил с нее глаз.

— Почему? — Все же сорвалась. — Тебе ничего не угрожало!

Он едва заметно улыбнулся.

— Тебе зато — да.

Его глаза закрылись.

И это — не кровь, не ожог — заставило ее запаниковать.

Прим. переводчика: ход, который не создает прямой угрозы, но улучшает позицию фигур, скрывает угрозу или готовит стратегическую комбинацию.

---

Люциус проснулся не в своей постели. В первое мгновение даже не смог сориентироваться.

Сначала пришла боль. Ее догнал резкий запах зелий.

Все верно. Убежище скомпрометировали — он вспомнил. Щиты пали. А Гермиона…

Он сел рывком. Или попытался.

Кто-то позади шевельнулся.

— Ляг обратно, — послышался глухой голос, полный ярости.

Гермиона сидела в кресле у кровати, под ее глазами залегли тени.

— Надо бы проклясть тебя посильнее.

Люциус закрыл глаза, пытаясь дышать через боль.

— Ты поверишь, если скажу, что не думал?

— Нет, — отрезала она. — Ты ничего не делаешь, не подумав.

Он сухо усмехнулся.

— Размяк, наверное.

— Тебе не следовало так поступать, самодовольный ты…

Она оборвала себя, стиснув челюсти.

Воцарилось молчание.

— И все же ты здесь, — мягко нарушил его Люциус.

Гермиона отвела взгляд.

— Конечно здесь.

Он понизил голос.

— Почему?

— Тебе запрещено задавать подобные вопросы, после того как чуть не умер за меня.

Он видел: ее глаза сияли.

Он сделал бы это снова.

* * *

Новое убежище было вполовину меньше прошлого и куда холоднее.

Теперь они прятались на заброшенном хуторе в Дартмуре среди покрытых сажей очагов и продуваемых всеми ветрами скал.

После атаки Орден перегруппировался быстро — гонимый паранойей, пошатнувшийся. Никто не говорил вслух, но взгляда Грюма хватало.

Пожиратели подобрались очень близко.

Люциус восстанавливался медленно. Слишком медленно, по мнению Гермионы. Он был бледен, упрям и раздражающе собран для того, кто чуть не умер, прикрывая ее собой от проклятия.

Она приходила в бешенство каждый раз, когда он морщился от боли, поднимаясь на ноги. Каждый раз, когда отшучивался на проявление беспокойства. Каждый раз, когда вспоминала, как его тело обмякло у неё на руках.

Они не стали это обсуждать. Гермиона присматривала за ним, и Люциус позволял ей.

Даже когда он уже снова мог ходить, она всё равно искала поводы быть рядом. Проверить вместе периметр новых защитных чар. Просмотреть разведданные.

Однажды ночью Гермиона не смогла заснуть. Люциус нашелся в гостиной застывшим перед пламенем в камине.

Она шагнула ближе. Молча, босая.

Он поднял взгляд. Мягко пожурил:

— Тебе стоит отдыхать.

Гермиона присела рядом.

— Как и тебе.

Мгновение тишины.

А затем Люциус тихо спросил:

— Ты все еще злишься?

— Да, — не стала увиливать Гермиона. — Но не так, как ты думаешь. — Опустила глаза. — Я злюсь, что забыла: идет война. Что подумала, будто мы — мы с тобой — можем успокоиться. И что этот покой у меня не отнимут.

Люциус сглотнул. От нее не ускользнула вспышка эмоций в его глазах.

— Я совершал ужасные поступки, Гермиона.

Она встретила его взгляд.

— Как и я.

Теперь молчание затянулось. Намеренно.

— Если ты передумала, скажи мне сейчас, — попросил он наконец.

Гермиона лишь склонилась ближе.

Этот поцелуй не стал сюрпризом. Он был неизбежен.

Когда ее пальцы скользнули к затылку, Люциус издал приглушенный, почти разбитый стон.

Когда Гермиона тянула его к узкой койке наверху, слова казались лишними.

Им не нужны были громкие заявления. Лишь ощущения губ, рук, теплоты дыхания.

Он благоговел перед ней, осторожничал. Она с ним — нет.

* * *

Люциус проснулся перед рассветом.

Так и не понял, что его разбудило — может, старая привычка прислушиваться к ночным шорохам шагов.

Только сейчас над ними не довлела опасность, не слышалось голосов. В комнате было тепло, и к нему во сне прижималась женщина.

Люциус позволил себе наблюдать.

Эти чувства не входили в план. И все же они были.

Не задумываясь, он протянул руку и погладил открывшийся участок лица. Гермиона не пошевелилась.

И в этой тишине, нарушаемой только треском поленьев в камине и порывами ветра за окном, он нашел слова. Тихие — хотя бы для себя.

— Я люблю тебя, Гермиона.

Они казались непривычными, чужими. Но настоящими.

А затем едва слышно Гермиона отозвалась:

— Я тебя слышала.

Дыхание перехватило.

Она не открыла глаз, но уголок губ слегка пополз вверх.

— Надеялась, ты признаешься первым.

Люциус издал что-то среднее между смешком и мученическим стоном, пряча лицо у нее на плече. Буркнул:

— Невозможная.

— Ты любишь меня, — напомнила Гермиона на грани слышимости.

— Люблю.

И спустя мгновение — мягче:

— Люблю.

Люциус остался один в Уилтшире.

Старое крыло Малфой-мэнора пережило войну, пусть даже и едва. В восточной анфиладе все еще пахло гарью. Большая часть комнат была заперта, укрыта пылью былых времен.

Все же Министерство отпустило его с миром.

Без ареста. Судов. Благодарностей.

Письмо с печатью Бруствера и единственной строкой:

«Сотрудничество завершено. Считаем ваше дело закрытым».

Что, как Люциус прекрасно понимал, означало: «Надеемся никогда вас больше не видеть».

Бруствер не хотел.

Другие — тоже. Даже она.

Он пытался убедить себя, что это ожидаемо. Что был оружием, источником информации, потом… кем-то еще. Не тем, с кем захотелось бы остаться.

Он сидел в кабинете: нетронутый декантер на столе, на коленях книга.

Весь день не смотрел на дверь, поэтому, когда она отворилась со скрипом — тихим, осторожным, до боли знакомым — он подумал, что бредит.

Пока не услышал ее голос.

— Твои щиты никуда не годятся.

Он вскочил. Книга выпала из рук.

Гермиона стояла здесь, в проеме: грязные сапоги, вымокшее под дождем пальто. Взгляд, будто расстались только вчера.

— Не думала, что найду тебя здесь, — призналась она.

— Не думал, что ты станешь меня искать.

Молчание.

— Мне не следовало, — согласилась Гермиона. — Билл считает, я должна двигаться дальше. Дать пыли осесть.

Люциус шагнул к ней.

— И ты дашь?

Гермиона проигнорировала вопрос. Медленно вошла и осмотрелась.

Подметила:

— Тут мрачно.

— Его строили не для мирной жизни, — пробормотал Люциус.

Она встретила его взгляд.

— Тогда давай построим что-то новое.

Люциус неверяще уставился на нее. То, что терзало его со дня, когда Гермиона покинула убежище, наконец прорвалось.

— Ты серьезно.

— Вроде не давала поводов для сомнений.

Он хохотнул.

— Сумасшедшая.

— Ты не лучше, — пожала плечами Гермиона.

Люциус сократил расстояние между ними в пару шагов. Остановился почти вплотную.

— Перед тобой столько возможностей, — сказал он. — Столько людей.

— Я хочу тебя.

Он выдохнул. Спросил:

— И ты не боишься?

— Тебя — нет.

И в этот момент перед Люциусом открылись нежданные горизонты. Времена. Будущее.

Оно было скрыто туманом и не всегда полно радостей. Но оно было.