Breaking the Opening | Взламывая дебют (гет)

Прим. переводчика: сознательная жертва (чаще всего пешка, реже фигура) ради получения других преимуществ в позиции и более быстрого развития фигур.

---

Война не закончилась. Она просто сменила обличье.

Когда-то давно эту битву называли финальной. Они упали оба — Гарри Поттер и Волдеморт — и лучи из их палочек погасли в тот же миг.

Но ничего финального в ней не было.

Пожиратели смерти не испарились вместе со своим господином. Они лишь разбежались. Попрятались в самых темных уголках. Но без лидера они утратили контроль и оттого стали опасными. Возможно, даже больше, чем раньше.

Орден — или то, что от него осталось, — научился адаптироваться.

Гермиона перестала считать, скольких потеряла. Имена сливались в даты, даты — в отчеты. Теперь не проводили церемоний. Не произносили речей. Они все устали от слов.

Она сидела на кухне суиндонского убежища, придавленная низким потолком, и баюкала в ладонях чашку кофе, отдающего медными трубами.

Вокруг опять спорили. Рейд пошел не по плану. Двое раненых, один погибший. Гермиона вспомнит имя позже, и оно будет болеть, как свежий синяк.

— …должно было стать диверсией.

— Которую ты превратил в погоню…

— Довольно, — пресекла Гермиона гомон негромко, но уверенно. Да, она была юна, но уже имела непререкаемый авторитет в Ордене.

Все смолкли. Гермиона отодвинула чашку и встала, оглядывая разложенную на столе карту.

— Покажи еще раз.

Билл Уизли вытащил из подкладки куртки испачканную сажей бумагу. Его пальцы слегка подрагивали от усталости. Как и у всех сейчас.

— Мы прочесывали руины у Блэндфорда. Искали Эйвери — он удрал, но потом мы засекли вторую трансгрессию. Не думаю, что эта встреча была запланированной. Случайность. Тем хуже для него.

Гермиона забрала пергамент и уставилась на выписанное плотным почерком имя.

Люциус Малфой.

— Ты уверен?

Билл кивнул.

Гермиона не задумывалась о Малфоях месяцами — ходили слухи, что они все погибли. Или каким-то образом покинули страну. Кто-то верил, что они дергают за ниточки из-за кулис.

— Где он сейчас? — спросила она.

— Под усыпляющими в убежище.

— Кто-то уже говорил с ним?

— Пытались. Он лишь посмеялся им в лицо.

Ну а как же иначе.

* * *

Люциус Малфой не сказал ни слова за первые двое суток.

Его лишили палочки, пальто и фамильного перстня. Усилили охранные чары на камере.

Комнату, которая когда-то была частью пастушьего домика, ободрали до кладки и перестроили из соображений безопасности. Каменные стены. Ни единого окна. Только зачарованный светильник.

Он сидел, прикованный к железному стулу. Выпрямив спину и закинув ногу на ногу, будто ему вот-вот принесут бокал вина. Краем рукава оттер засохшую кровь с верхней губы.

Они приходили посменно. К четвертому допросу Люциус начал давать клички.

Проповедник — для полного парня, что перечислял военные преступления монотонным голосом и цитировал Дамблдора, как священное писание.

Мясник — для бывшего аврора со шрамом на лице, пальцами, дёргающимися у кобуры с палочкой, и страстью к подвешивающим заклятиям.

Мышь — для перепуганной девчонки, что приносила ему чай с веритасерумом. Он пригубил, покрутил во рту и сплюнул точно в угол комнаты.

Они пробовали угрозы. Молчание. Депривацию сна. Чары памяти.

Люциус играл на их нервах, как на скрипке.

Он знал вкус поражения. И он умел ждать.

* * *

Гермиона появилась за дверью допросной вечером шестого дня. Изнутри доносился каркающий смех.

Она вошла без стука. Напротив оборвавшего себя на полуслове Люциуса багровел Дедалус Дингл.

Малфой обернулся на звук и на мгновение вздернул бровь в непритворном изумлении.

— Ну и ну, золотая девочка Поттера, — пророкотал он после заминки. — Я уже начал было думать, что вам чужды дела простых смертных.

— Я хочу поговорить с ним наедине, — бросила Гермиона, полностью проигнорировав выпад Люциуса.

Дингл изменился в лице, будто она предложила столкнуть себя в пропасть.

— Гермиона, ты же видела отчеты. Тут не о чем говорить, он просто играет с нами.

— Да, — ответила она. — Потому что мы продолжаем играть по его правилам.

Люциус встретил ее взгляд.

— Тогда увидимся завтра, — сказал он, склонив голову.

И, если быть честной, от этого тона она слегка похолодела.

Прим. переводчика: Ферзь на e5 чаще всего бывает временной вылазкой: игрок показывает угрозу или проверяет реакцию противника, а затем отходит на более безопасное поле, пока другие фигуры занимают ключевые позиции.

---

Он уже сидел, прикованный к столу, когда Гермиона вошла.

Тот же стул. Та же комната. То же просчитанное выражение скуки на лице.

Люциус повернулся, окинув ее оценивающим взглядом.

— Вы раньше других, — сказал он.

— Подумала, вам одиноко, — бросила в ответ Гермиона, не спеша пересекая комнату.

Она положила на маленький стол кожаную сумку. Люциус осмотрел ее с осязаемым подозрением. Гермиона не стала открывать сумку или как-либо еще объяснять свои действия.

Просто заняла место напротив и принялась ждать.

Люциус прищурился.

— Получается, вы пришли поговорить?

— Я пришла послушать.

Он сухо хохотнул.

— Они уже это пробовали, вы знаете? Молчаливое присутствие. Кто-то однажды просидел на этом самом стуле часа четыре, пыхтя, как взбешенный гиппогриф.

— Я не собираюсь отрабатывать на вас никакие подходы. Просто хочу знать то, что знаете вы. И я намерена проявить терпение.

— Терпение, — фыркнул Люциус, — не равно стойкости. Вы не выстоите против меня, мисс Грейнджер.

Она изогнула бровь.

— Вы думаете, это испытание?

— Всё испытание, — протянул он. — Вопрос лишь в давлении — кто-то неминуемо расколется первым.

Гермиона откинулась на спинку стула.

— Я полагаю, вы всю жизнь изучали, как люди раскалываются.

— Верно, изучал, — не раздумывая, бросил Люциус.

— Звучит утомительно.

Он замялся — напряжение едва уловимо отразилось на лице. Затем попробовал снова:

— Прошло довольно много времени, с тех пор как вы перестали быть школьницей с вечно поднятой рукой. Но так и не разучились угождать учителям, верно?

— Я не думала о Хогвартсе годами, — призналась Гермиона. — Но это даже лестно; вероятно, Драко много писал обо мне домой. Какое, должно быть, я произвела впечатление.

Люциус хмыкнул.

А затем снова сменил тактику — и умолк. Потекли долгие минуты молчаливого бездействия. Того, что заставляет людей нервничать.

Гермиона делила это бездействие с ним. Абсолютно невозмутимо. Потом достала небольшой блокнот и начала писать.

Люциус наблюдал за ней. Не без раздражения, но и не без любопытства.

— Увлекательно? — нарушил он молчание наконец.

— Ваши фразы становятся короче, — пространно заметила она, — когда вы пытаетесь удержать контроль. Знали об этом?

Он прожег ее взглядом.

Гермиона все же подняла голову.

— Вы ничего от меня не узнаете, — произнес Люциус, не то предупреждая, не то обещая.

— О, я в курсе, — ответила она. — Не сейчас.

Затем поднялась, собрала свои вещи и направилась к двери. У границы комнаты Гермиона остановилась.

— Хотите книгу?

Он моргнул.

— Книгу?

— Я думаю, мы могли бы начать с Тацита. Прочтете и представите себя в сенаторских одеждах.

Люциус усмехнулся. Это удивило обоих.

Дверь за Гермионой закрылась с щелчком.

* * *

Она вернулась на следующий день с «Анналами» в руках.

Без слов положила книгу на стол, как будто предлагать труды по истории Рима военнопленным было в порядке вещей.

Люциус кинул на том долгий драматичный взгляд.

— Весьма самоуверенно, — сказал он.

— Я взяла Цезаря на всякий случай, — отозвалась Гермиона, доставая другую книгу из сумки. — Если Тацит покажется вам слишком сдержанным.

Он тихо усмехнулся.

— Тацит всегда был более опасным. Только свидетели падения способны распознать его в других.

— Я догадывалась, что вы оцените сходство.

Она заметила искру в его глазах, дернувшийся уголок губ.

Люциус потянулся за книгой, повертел в руках нарочито беспристрастно.

Гермиона присела. Открыла свой блокнот. И погрузилась в ожидание.

* * *

Так они провели несколько дней.

Философия, история, литература. Гермиона позволяла ему выбирать между молчаливым чтением или разговором. Когда Люциус думал, что остается без внимания, она наблюдала: с какой бережностью переворачивает страницы, с каким напряженным вниманием читает — такое редко можно заметить у людей по-настоящему самовлюбленных.

Он не спрашивал, чего она хочет.

Но теперь ждал ее прихода, прежде чем прикоснуться к книге.

Она никак это не комментировала. Он тоже.

Однажды Гермиона процитировала «Искусство войны», и он разразился подробным разбором причин чрезмерной популярности этой книги у тех, кто никогда не имел реальной власти.

— Я думала, вы предпочтете Макиавелли, — бросила она.

— Только то, что люди цитируют, не читая.

— Вы имеете в виду «Государя»?

— Я имею в виду «Мандрагору». Вам стоит читать побольше драматургии.

Гермиона запнулась.

— Вы читаете пьесы?

— Я в них живу.

Это рассмешило ее. Люциус пораженно моргнул.

* * *

Той ночью Гермиона поймала себя застывшей над собственными заметками. Он не называл никаких имен, не выдавал локаций или стратегий.

И тем не менее она отчетливо ощущала, что начинает понимать. Не то, о чем он говорил, скорее наоборот — о чем молчал. Обрывки, слетающие с его языка в моменты заинтересованности.

Гермиона медленно закрыла блокнот.

Люциус все еще играл, конечно, он играл.

Но и она тоже.

Прим. переводчика: шахматная ситуация, когда любой возможный ход игрока ухудшает его позицию. Здесь = позиционной ловушке: когда у игрока тесная позиция, любая перестановка фигур создаёт слабости в защите.

---

Совещание было коротким. Как обычно, когда решение уже принято.

— Тебя переводят.

Гермиона подняла взгляд с карты.

— Почему?

Грюм встретился с ней глазами.

— Он все еще не дал нам ни единого имени. Ничего что можно применить на практике. Ты будешь полезнее в других задачах.

— Его сопротивление рассчитано на игру вдолгую, — сказала она. — Оно основано на ритме. Привычке. Он начинает открываться.

— Он просто болтает, Гермиона.

— А остальные не выбили из него ни слова.

— Смотри, они готовят очередной рейд на севере, — аккуратно влез Билл. — Нам нужен координатор. Ты одна можешь быстро засечь следы трансгрессии.

Его слова звучали разумно.

— Кто заберет допросы?

— Дингл вызвался. Снова.

* * *

Гермиона не попрощалась. Хотя сама мысль об этом была абсурдной.

Но она оставила последнюю книгу. Это была старая копия «Венецианского купца» с треснувшим корешком и исписанными юной рукой страницами. Ее рукой.

Она сомневалась, что Люциус ее прочтет.

И все же она отдала книгу стражу, чтобы передал с ужином. А затем ушла.

* * *

Что-то изменилось.

Он понял это, когда открылась дверь. Ни запаха чернил. Ни изношенных башмаков. Ни тишайшего шороха накрахмаленного пергамента. Только бормочущий идиот с планшетом и нервной улыбкой.

— Где она?

Дингл моргнул.

— Кто?

— Ты прекрасно знаешь кто. Грейнджер.

— А. Ее перевели.

Люциус церемонно изогнул бровь.

— Она занята, знаешь ли. Мы все заняты.

Люциус не ответил. Он выпрямился и пригвоздил Дингла к земле той неторопливой уверенностью, что когда-то заставляла умолкать Министерские залы.

— Мне нечего тебе сказать.

— О, — сглотнул Дингл. — Ну, не то чтобы это вам решать…

— Я буду говорить только с ней.

Дингл нащупал палочку, пробормотал что-то про протокол и в конце концов вышел из комнаты с видом человека, едва избежавшего дуэли.

Люциус снова расслабился. Стул под ним жалобно скрипнул.

Он взглянул на стол. Там с вчерашнего дня лежала книга. Потёртая. Исписанная заметками. Он раскрыл её.

Одна строка была подчеркнута дважды:

«The quality of mercy is not strain’d…»⁽¹⁾

Он закрыл книгу. И застыл в ожидании.

* * *

Дингл вернулся следующим утром. Несколько менее воодушевленный и с новым планшетом, как будто ему предстояло разобраться лишь с бумажной работой.

— Утречко, — поприветствовал он. — Надеюсь, ты хорошенько подумал. Нам действительно нужно…

Люциус даже не поднял глаз.

— Я не могу понять: в чем дело? Она не вернется.

Ноль реакции.

Спустя еще пару минут Дингл выругался под нос и ушел.

Люциус услышал, как дверь снова закрылась, и медленно выдохнул.

Тишина вернулась. Но теперь она казалась абсолютной.

* * *

На следующий день не пришел никто. Дверь камеры осталась закрытой. Ни голосов из коридора. Ни аромата чая или обувного лака, ни озона от чар.

Лишь он. Книга. Стены.

Он пытался читать, но каждая страница говорила ее голосом. Люциус закрыл «Купца» и кинул его под стол.

Промерил шагами комнату.

Сел.

Снова поднял книгу, только чтобы швырнуть ее на пол с силой, достаточной для появления нового надрыва на корешке.

Его ошеломило, каким громким оказался звук в пустой комнате.

Ночью Люциус не смог заснуть.

И в момент осознания, что Гермиона действительно может не вернуться, его объял холод.

* * *

Следующим прислали Бруствера.

Он замер в проходе со скрещенными на груди руками, будто наблюдая досадное недоразумение.

— Она не вернется, — сообщил он, не утруждая себя политесами.

Люциус не ответил.

— Я знаю, ты ждешь ее. Я также знаю, что ты не будешь говорить ни с кем другим. Что делает это пустой тратой моего и твоего времени.

Люциус поднял взгляд.

— Тогда не трать его.

Бруствер тонко ухмыльнулся.

— Для того, кто считает себя великим стратегом, ты, знаешь ли, виртуозно загоняешь себя в угол.

Люциус откинулся на спинку стула.

— Вопрос в том, чего, как вы думаете, я добиваюсь.

Повисла пауза.

— Ты хочешь окончания войны? — наконец спросил Бруствер.

Люциус склонил голову набок.

— Еще не решил.

Новая пауза. Теперь дольше.

— Сообщи, как решишь, — бросил он напоследок, разворачиваясь на каблуках.

Дверь закрылась.

* * *

Люциус долго сидел без движения.

А затем потянулся к левому ботинку и вытащил сложенный втрое клочок пергамента, который держал в тайне. Даже не заглядывал до прошлой недели.

Сейчас же Люциус медленно развернул его. Зачарованные чернила слегка блестели. Координаты. Четырехмесячной давности.

Резервный схрон.

Он сложил пергамент и на этот раз не стал прятать.

Не подношение. Приманка.

* * *

Он передал: «Я буду говорить. С одним условием».

И ждал едва ли час.

Когда дверь открылась, Люциус не поднял головы. Не было нужды — знал, что пришла она.

Стук ее ботинок. Запах чернил.

А еще она злилась, это он тоже чуял.

Гермиона села.

Люциус подождал еще мгновение, а затем посмотрел на нее.

Что-то шевельнулось в груди. Что-то совершенно незнакомое.

— Они притащили тебя силком, — негромко спросил он, — или пришла сама из любопытства?

— Я пришла посмотреть, из-за какой бессмыслицы развели этот спектакль.

Он позволил себе слегка улыбнуться.

— Я указал им место.

Она изогнула бровь. Едва заметно. И совершенно не удивилась.

— Уверен, что оно до сих пор используется?

Люциус кивнул.

— Это запасной пункт. Не особо важный. Если он активен, вы узнаете в течение суток.

— Почему сейчас?

— Скучал по твоей компании.

Она не удостоила это ответом. Но перо дрогнуло. И плечи на порядок опустились.

Какое-то время Люциус наблюдал, как она пишет.

— Вернешься? — подчеркнуто небрежно спросил он.

— Зависит от.

— От чего?

— От того, даешь ты информацию или продолжаешь играть в игры.

Люциус откинулся назад.

— Почему не и то, и другое?

Гермиона захлопнула блокнот и поднялась.

— У тебя только один шанс, Малфой. Если это пустышка, тебя закопают и забудут. И я не стану их останавливать.

---

1) «Милосердие не знает принужденья…»

Вернуться к тексту

Прим. переводчика: шахматная ситуация, когда любой возможный ход игрока ухудшает его позицию. Здесь = позиционной ловушке: когда у игрока тесная позиция, любая перестановка фигур создаёт слабости в защите.

---

Оно оказалось настоящим.

Резервное убежище, скрытое глубоко в Дартмурской чаще, оказалось именно там, где, по его словам, оно должно находиться. Безлюдное на момент прибытия команды, но ненадолго.

Чары до сих пор были активны. Кладовка ломилась от припасов и запасных палочек. Карта пестрела пометками и именами, часть которых Орден еще не знал.

Это была первая стоящая зацепка за месяцы.

Гермиона ничего не сказала на летучке — позволила другим поспорить над интерпретацией: попытка это заслужить поблажку или еще одна многоходовка. Она лишь слушала.

И не стала задаваться вопросами, когда никто не остановил ее по пути к камере.

* * *

Дверь легко скрипнула от толчка. Надо бы обновить чары.

Люциус выглядел, как обычно: идеальная осанка, собранность, руки чинно лежат на столе. Скованный, но при том восседающий с достоинством председателя формального слушания.

Его взгляд прикипел к Гермионе, как только открылась дверь.

Поначалу она не сказала ни слова. Подошла к столу. Положила свою сумку.

Он молчал тоже. И это привлекло ее внимание больше прочего.

— Вы были правы, — в конце концов нарушила тишину Гермиона.

— Конечно был.

— Никакой ловушки. Даже некоторые документы нашли.

Он легко кивнул в знак признания.

— Я говорил, что буду полезен. Никто не верил.

Гермиона посмотрела на него.

— Я не считала, что вы лжете.

Взгляд Люциуса стал острее.

Она помялась, а потом добавила:

— Правда, не думала, и что вы будете честным.

Это заставило его улыбнуться.

— Сочту за честь оправдать твои ожидания.

Гермиона позволила себе выдохнуть со смешком. Она присела напротив — в этот раз никакого блокнота. Только ее руки, расслабленно лежащие на краю стола.

— Собиралась принести вам новую книгу, — сказала она. — Но поняла, что не уверена, чего бы вы хотели на этот раз.

Люциус выгнул бровь.

— Даешь мне выбор?

— Только если нет желания продолжить перечитывать Шекспира. У меня есть подозрение, что к этому моменты вы уже выучили монологи Порции наизусть.

Он тихо хмыкнул, почти позабавленный.

— Что-то из политики, наверное. Не сухое, не манифесты.

— Историю?

— Возможно.

Она потянулась за сумкой и вытащила небольшой лист, в котором черкала между заданиями.

— У меня есть несколько вариантов.

Люциус подался вперед, не прикасаясь к протянутому пергаменту, но приближаясь достаточно, чтобы проявить интерес.

— Ты составила список.

— Вы искушенный читатель.

Он встретил ее взгляд.

— Как и ты.

* * *

На следующий день Гермиона вернулась с «Письмами» Цицерона и дополненным изданием «Истоков тоталитаризма». Люциус не стал комментировать тома — открыл один из них и углубился в чтение, пока она устраивалась напротив.

В этот раз установившееся молчание чувствовалось иначе. Не спланированным. Общим.

— Это твои пометки? — спросил он небрежно, перевернув страницу. — Чернилами. Смело.

— Я была моложе. Категоричнее.

— А, эти кошмарные годы, пока не появились сомнения.

Она склонила голову.

— Вы не жалеете о своих убеждениях в юности?

Он аккуратно закрыл книгу. Задумался.

— Нет, — ответил он наконец. — Я жалею о том, в чем был убежден. Не о силе убеждений как таковой.

Гермиона на мгновение умолкла.

— Большинство не задумывается об этих различиях.

— И это причина, по которой большинству не стоит начинать революций, — слегка улыбнулся он.

* * *

Позже разговор перетек в сторону старых философских трактатов, от них — к политике, а от нее — к решениям военного времени.

Люциус задавал вопросы — призванные не подловить, а скорее действительно утолить любопытство.

— Что сейчас думает о Министерстве младшее поколение?

— Как считаешь, Орден распадется после окончания войны или станет постоянным формированием?

— Ты размышляла о том, чтобы покинуть Англию?

И когда Гермиона возвращала ему вопросы, он отвечал. Аккуратно, но не избегая.

Когда пришло время уходить, она осознала, что едва ли сделала хоть пару заметок.

Люциус следил за тем, как она забирала сумку.

— Ты вернешься, — сказал он без единого намека на вопросительную интонацию.

Гермиона все равно кивнула.

* * *

Поначалу они не стали слушать. Даже Бруствер скептически приподнял бровь, когда она предложила это.

— Цепи? — повторил он.

— Они не требуются.

— Он Пожиратель смерти.

— Он безоружен. Комната под чарами. Цепи сейчас больше символичны и, по правде говоря, оскорбительны.

— И правильно, — буркнул кто-то рядом. — Ему оно на пользу.

Гермиона проигнорировала выпад.

— Он говорит. Хочешь, чтобы это прекратилось?

Вдох.

— Дай мне делать мою работу, Кингсли. Пожалуйста.

Бруствер бросил на нее долгий изучающий взгляд.

— Неделя. Под твою ответственность.

* * *

На следующий день Гермиона пришла с новой книгой. Кандалов не было.

Люциус осмотрел свои запястья, затем взглянул на нее.

— Дипломатический жест, — пробормотал он.

— Практический, — поправила Гермиона.

— И все же это жест.

Она положила перед ним книгу. «После добродетели» авторства Макинтайра. Люциус приподнял брови.

— Думаешь, я готов к моральному плюрализму? — спросил он.

— Думаю, ты годами прикидывался, что уже освоил его.

Люциус улыбнулся.

* * *

В тот день, между размышлениями о политических свободах и беззубыми пикировками о рекрутинге Ордена, она решила нарушить ритм.

— Почему ты ненавидишь маглорожденных?

Люциус не смутился. Только немного выпрямился на стуле.

— Я не ненавижу. Никогда не ненавидел, — ответил он наконец.

Гермиона скрестила руки.

— Малфой.

— Я не ненавидел их. Я боялся.

Это заставило ее замолчать.

Он отвел взгляд, легко постукивая пальцами по корешку книги.

— Знаешь ли ты, как выглядит страх у тех, кого учили никогда его не показывать? Это презрение.

— Почему ты боялся?

— Потому что такие, как я, строят свою жизнь на убеждении, что сила всегда будет принадлежать им. А потом пришли такие как ты. Умные. Выросшие без этой заразы, что мы зовем наследием. И нас напугало это до чертиков.

Гермиона ничего не сказала. На ее памяти ни один чистокровный не признавался в чем-то подобном.

Люциус заговорил тише:

— Я делал то, что делал, чтобы уберечь семью. Я верил — я действительно верил! — что единственный способ защитить их — это присягнуть на верность Темному Лорду.

— А сейчас?

Пауза.

— А сейчас я остался один. Некого больше защищать.

Гермиона одарила его долгим взглядом.

— Я стерла память родителям, — призналась она тихо.

Люциус мельком встретился с ней глазами.

— Я заставила их поверить, что они не те, кем себя считали. Дала им новую жизнь. Отправила на другой континент. Они даже не помнят моего имени.

Повисло длительное молчание.

— Именно так, — начал он медленно, — и должна выглядеть защита.

— Нет, — перебила Гермиона. — Так выглядит отчаяние.

Люциус склонил голову.

— Быть может, действительно не сильно мы и отличаемся.

Гермиона едва не фыркнула.

— Не путай понимание с прощением.

— Как и ты не путай признание с извинениями.

Их взгляды встретились. И на этот раз ни один не отвел глаз.

* * *

Спустя два дня он назвал имя.

Старший оперативник, до сих пор действующий. С большой вероятностью расквартирован под Лидсом.

Гермиона записала без каких-либо вопросов.

Тем же вечером, сдавая отчет, она добавила ремарку, которую раньше не использовала.

«Заслуживает доверия».

* * *

Все начиналось со звука ее шагов. Гермиона Грейнджер шла так, будто даже пол должен уступить ей дорогу.

Люциус не знал, когда начал замечать такие мелочи.

Или когда ее приход стал нести иной, особый вес — вынужденную необходимость. Будто бы его день и вовсе не начинался, пока Гермиона не садилась напротив, не хмурилась каким-то его словам и не заставляла посмотреть на что-то под другим углом.

Она выбивала из колеи. И Люциус понял, что начал ее ждать.

В тот день, когда Гермиона вернулась с новостями, он встретил ее стоя.

— Очевидно, никакой палочки. Но и никаких больше кандалов, — сказала она. — Тебе выделили час на прогулку. Огражденный чарами периметр. Не пытайся перехитрить.

Люциус просто изучал ее лицо.

— В присутствии охранника, — добавила она, внося пометку в журнал посещений.

Он подошел ближе. Не угрожая — только чтобы Гермиона вскинула голову.

— Пусть это будешь ты.

Она моргнула.

— Почему?

— Я не доверяю твоим коллегам. Ты не доверяешь мне. Это звучит честно.

Гермиона помедлила.

А потом, вероятно, исключительно чтобы его удивить, кивнула.

* * *

Они прохаживались по саду старого убежища, поглощенному временем и зарослями ежевики. По старому жестяному небу плыло тусклое солнце.

Люциус шел медленно. Прошло много времени с тех пор, как он ощущал землю под ногами.

Гермиона следовала за ним, обхватив себя руками от ветра.

— Тебе не кажется странным, — спросила она, — быть снаружи, но не свободным?

Люциус покосился на нее.

— К этому привыкаешь.

Она вскинулась

— Ты привык?

Он не ответил. Несколько мгновений единственным звуком было завывание ветра.

— Ты всегда чувствовал себя самым умным среди людей? — спросила Гермиона внезапно.

Люциус усмехнулся.

— Лет с десяти.

— И через сколько ты отказался от этой мысли?

Он медленно повернулся, окидывая ее изучающим взглядом, как будто заметил что-то впервые.

— Мне было лет двенадцать, наверное, — продолжила Гермиона.

Они пошли дальше.

— Одинокое чувство, — отозвался он без улыбки, но с пониманием.

— Опасное тоже. Вселяет самоуверенность.

— Я знаю.

Обратно он шел позади молча.