Мышонок и Лягушонок (гет)

Старший Лавгуд был тяжело нездоров, но, очевидно, пытался справляться. Их дом выглядел как нагромождение гигантских котлов друг на друга. Но с башенками, разномастными окнами, второй дверью на четвёртом этаже и парящими в воздухе креслами.

Окружал это сооружение низенький забор, выкрашенный в ярко-оранжевый цвет. У дверей, плетями поднимаясь по стене, ползли сливы-цеппелины, на которых наливались большие бутоны.

— Ксенофилиус, пожалуйста, просто Ксенофилиус, правда, зачем такие формальности? Друг Луны — мой друг навек, — восклицал Лавгуд, прыгая вокруг Блейза. Его жёлтая, в мелких серебряных звёздах, мантия надувалась как парус.

— Папочка, Блейзу это будет неприятно.

— О! Нет, мы не можем допустить, чтобы гостю было неприятно. Ни за что! Луна, проводи мистера Забини наверх. Осторожно с лестницей, она сегодня немного шалит!

Блейз сам не понимал, как согласился. Но вот поднимался по «шалящей» приставной лестнице с исчезающими ступеньками.

— Она просто соскучилась, скоро придёт в норму, — пообещала Лавгуд. — Папа не будет тебя трогать, у него горит номер, так что он сейчас сбежит в редакцию. Она в подвале. Папа считает, что под землёй в голову приходят самые оригинальные идеи. Мы иногда спорим из-за этого, я предпочитаю воздух и высоту.

— Лавгуд…

— Вот твоя комната. А этажом выше — моя.

Это была бы обычная гостевая спальня, если бы не разноцветные полосатые стены. Луна вошла первой, Блейз шагнул следом, закрыл дверь. Огляделся.

Лавгуд обернулась, и Блейз её молча поцеловал. Мелькнула мысль: сейчас она будет ругаться, всё же в родном доме, когда отец внизу…

Но это же Лавгуд! Конечно, она не стала. Настолько бестолковые правила приличия относились к категории «скучно», а потому игнорировались.

— Наверное, надо переодеться и спуститься… — пробормотал Блейз.

— Зачем? — удивилась Лавгуд и продолжила его целовать, постепенно утягивая за собой к узкой кровати.

* * *

У Лавгудов не было домовиков — нужно было готовить. На удивление, Блейза это совершенно не напрягало. Он отстранил обоих горе-кулинаров и перевёл семью на итальянскую кухню — здоровую и вкусную.

Еда — не зелье, ингредиенты можно резать магией, а уж проследить за тем, чтобы они попадали на сковородку в нужном порядке, и вовсе не составляло труда.

Дом был безумным. Кто-то (Блейз подозревал, что это была покойная миссис Лавгуд) исказил каждый элемент. Чтобы плита грела еду равномерно обычным огнём, Блейзу пришлось провозиться часа четыре. И то результат бывал непредсказуемым.

Лестницы чудили, коврик в прихожей сбегал от хозяев, полы могли стать зеркальными или песчаными, вода в кране — ярко-голубой… Впрочем, это никогда не становилось опасным. А в парящих креслах оказалось на удивление приятно читать после обеда, когда солнце уходило за холмы.

Старший Лавгуд выпускал самый бестолковый журнал в мире — «Придиру». Но, пролистав два выпуска, Блейз нашёл в нём определённое очарование. Конспирологические теории и рассказы о вымышленных животных чередовались с иносказательными, но толковыми социальными, экономическими и политическими статьями. Эдакая сатира восемнадцатого века, если не раньше. «Гулливер» какой-нибудь.

Лавгуд писал сам почти всё, за исключением отдельных заметок. Оказалось довольно весело беседовать с ним о материалах за ужином.

Лягушонок возился с курами на заднем дворе. Неподалёку раскинулись дьявольские силки. Блейзу не нравилось это сочетание, поэтому он повадился ходить с Лягушонком. Но куры интересовали его не больше, чем остальная живность, так что он занялся прикладной гербологией. Заказал почтой несколько книг, вооружился палочкой и пошёл штурмовать эту дрянь.

Они избегали света, любили мясо и не приручались. Лавгуд негромко пела, и Блейз убеждался в который — его девушка не совсем отсюда. Песни были странные, монотонные, гипнотические, от них что-то вибрировало внутри.

Дьявольские силки постепенно привыкли бояться режущих заклятий. На втором этапе приручения они стали бояться самого Блейза. К августу он мог сунуть в них руку — они наматывались на неё, но не осмеливались сдавить. Пожалев курицу, Блейз натравил их на голубя — успешно. Они цепко держали жертву до тех пор, пока Блейз не приказал её убить.

Оба Лавгуда пришли в ужас и весь день его сторонились, что Блейза искренне обидело. Это была не его идея! Они сами хотели приручить силки! Он приручил, всё получилось. Как он должен был проверить, что результат достигнут?

Впрочем, его простили и даже познакомились с прирученной гадостью, хотя и считали, что стоило выбрать более гуманный метод. Но гуманные не работали, поэтому к силкам Блейз подходил исключительно с палочкой в руках и спрашивал: «У кого тут есть лишние щупальца? Кому их укоротить?»

Лягушонок перебрался ночевать к Блейзу. Кровать не желала расширяться магией, поэтому было тесно. Лягушонок пинался во сне, тыкал в бок острыми локтями, Блейз возмущался вслух — но ни за что не отказался бы от совместного сна. Ему нравилось, просыпаясь в очередной раз, разглядывать её лунно-белое лицо и целовать в лоб.

За неделю до конца летних каникул он украл её на виллу. Официально, с разрешения отца. После сумасшествия у Лавгудов вилла показалась тихой и излишне пустой. Ничто не грозило свалиться на голову или запутать. Лавгуд гладила листья винограда. Спросила, срывая ягоду:

— Его можно есть?

— Попробуй, безоар у меня с собой. — Рассмеялся, увидев её лицо. — Он просто кислый, одичал давно, и солнца тут мало.

Она осматривалась, пыталась освоиться, но было видно: ей не нравится. Что-то не так было для неё в этом старом каменном доме, увитом виноградом и плющом. И даже волшебные сочно-зелёные холмы вокруг не спасали, она хотела бы оказаться где угодно, только не здесь.

— Знаешь, здесь фальшиво.

— Почему?

— Всё притворяется простым и скромным, но на самом деле очень дорого. Даже беспорядок продуман.

Разумеется, потому что непродуманный беспорядок оскорбляет любой тонкий вкус.

Блейз не удивился: он знал, что они не смогут жить вместе, но всё равно было как-то тоскливо. Может, это из-за скорого расставания. Мышонок уже оставил его, скоро исчезнет и Лягушонок. А дальше что?

Что?!

— Что ты будешь делать, — спросила Лавгуд в последнюю ночь, тридцать первого августа.

— Что-то.

— Блейз!

— Серьёзно, Лавгуд! Что-то буду, отвянь.

Она подобралась выше, погладила по щеке.

— Ты сегодня колючий.

Было понятно, что это не про щетину, хотя Блейз вечером действительно не побрился.

— Чего ты от меня хочешь, а, Лягушонок?

— Чтобы твои мозгошмыги не были такими кусачими. А кусаются они, потому что боятся. Я хочу, чтобы тебе не было страшно.

— Я тебя ненавижу.

— В твоём случае ненавидеть и любить — это одно и то же.

Он понятия не имел, как ей объяснить, даже не знал, стоит ли. Ему нужен был Мышонок с его пониманием и принятием, а вовсе не разъедающий душу Лягушонок.

— Знаешь, скажу сейчас, чтобы утром не разводить…

— Я понимаю.

— Лавгуд!

— Я понимаю, Блейз, и немного грущу, но это правильно.

Их отношения заканчивались этой ночью. Блейз не собирался сидеть в Хогсмиде, ловить редкие свидания, хранить верность. Это не подошло бы ему, это не требовалось ей — и это не имело никакого смысла.

— Моя мать… — неожиданно начал он, наверное, потому что в темноте о подобных вещах говорить проще, — всегда говорила, что любовь бывает разной, многоликой. Что она любила каждого мужчину в своей жизни. Я никогда в это не верил и не верю. Она любила отца, по-настоящему. И больше никого… до Сева. Остальное просто отвлекало её. Ты знаешь, это даже забавно. Нет, серьёзно, это смешно. Она брезгует магглами и всем, что с ними связано. И она настоящая расистка, правда, ты бы её слышала! Но просто посмотри на тех двоих, которых она смогла полюбить…

— Это ужасный вывод, Блейз.

— Я специально.

— Конечно, специально, — согласилась она, приподнялась на локте и поцеловала. Стрекоза с бриллиантовыми глазами сидела у неё в волосах и шевелила крыльями.

* * *

Изабелла была… небольшой, в голубой крошечной мантии. Сев держал девочку на руках, а она прятала лицо у него на плече.

— Здравствуй, Блейз.

— Привет.

Он не предупредил о визите, но, конечно, чары родного дома признали его и пропустили.

Севу было неловко, очевидно, — он не чувствовал себя хозяином дома, но был им формально. Он должен был пригласить Блейза туда, где тот вырос и где знал каждый уголок.

Блейз избавил отчима от всех сложностей и просто прошёл в широкие распахнутые двери. Спросил через плечо:

— Матушка дома?

— Будет скоро.

В этот момент ребёнок поднял голову и уставился на Блейза удивительно живыми, умными глазами. Тёмно-тёмно-карими, конечно.

Изабелле, увы, не досталась материнская красота — это было уже видно. Подбородок станет тяжёлым, нос — крупным. Зато у неё оказался пронизывающий, цепкий взгляд.

— Поздоровайся с братом, Изабелла, — сказал Сев обычным своим тоном, не делая скидок на возраст. — Скажи: «привет».

— Ciao, — послушно произнесла Изабелла. Сев слегка расстроился, и Блейз понял, в чём фишка: каждый родитель пытался приучить её к своему родному языку.

Прости, Сев, тебе не повезло:

— Ciao, sorellina. Ti starà bene l’italiano.

— Франческа тоже считает, что ей идёт итальянский, — заметил Сев ворчливо.

— Ты выучил?..

— Достаточно, чтобы понимать разговоры за спиной, — огрызнулся он.

Но недостаточно, чтобы говорить самому. Кто бы мог подумать, что языки отчиму не даются.

— Ciao, — повторила девочка требовательно и протянула к Блейзу руку. — Ciao!

Сев тут же отвлёкся на неё, а Блейз спросил:

— Чего она хочет?

Уж явно не поздороваться в который раз.

— Ты ей интересен, она привлекает твоё внимание, — отозвался Сев, а Изабелла начала уже всерьёз бунтовать. Лицо покраснело, она собиралась заплакать.

Блейз сделал несколько шагов вперёд и оказался рядом. Спросил, как у взрослого:

— Che cosa vuoi?

Она резко замолчала. Снова протянула руку и коснулась его лица. Это оказалось мягко и влажно.

Сев был совсем близко. Ему на удивление шла домашняя тёмно-зелёная рубашка, он выглядел моложе, чем полтора года назад. На кожу лёг слабый загар, волосы стали здоровее. Он собирал их в хвост. Наверняка хотел отстричь, но матушка не позволила — ему бы это не пошло.

— Передай ей, что у меня всё в порядке, — сказал Блейз, по-прежнему ощущая детскую ладонь на лице. — И будет в порядке.

— Ты можешь остаться.

— Могу. Но не буду. Mi piaci, sorellina, — и для баланса повторил по-английски: — Очень нравишься. Сестрёнка.

Развернулся и вышел под недовольный ор Изабеллы. Находиться рядом с ними он, кажется, всё ещё не мог, поэтому аппарировал, куда глаза глядят. В Колизей. И уже там, на ходу, изменил костюм на маггловский.