ТомоМурзик (джен)

Это был один из тех редких дней, когда истощение взяло верх над бдительностью. Вернувшись с Гарри из школы, Том, вместо того чтобы занять свой наблюдательный пост на подоконнике, прикорнул прямо на коврике у входной двери. Последнее, что он ощущал — вибрацию от тяжёлых шагов Вернона наверху и сладковатый запах готовящегося Петуньей супа.

И ему приснилось.

Не сны о былом могуществе, не кошмары о падении, а странный, сюрреалистичный калейдоскоп его нынешней жизни, пропущенный через сито кошачьего сознания.

Он скидывал вазу с подноса Петуньи, и та разбивалась с мелодичным звоном, складываясь в уродливую мозаику. Он бежал от Хагрида, чьи гигантские сапоги грохотали позади, как обвалы. Потом он запрыгнул на плечо Гарри, и они вместе носились по бесконечному полю, преследуя улепётывающую Инфери. Потом он был во дворе, и его лапки, сами по себе, ловко подбросили в кипящий на улице котёл только что пойманную мышь.

И тут появилась Лили. Она улыбалась, глядя на котёл.

— Вот мой секретный рецепт, — сказала она ему подмигивая.

Джеймс, смеясь, выловил мышь из супа, запихнул её в пузырёк из-под Огневушки и выпил залпом. И тогда он, Джеймс, начал светиться ядовито-зелёным светом. Он предложил Лили поиграть в догонялки. Том догнал её, коснулся лапой — и она тоже засветилась зелёным. Они оба смеялись, пока их свет не стал ослепительным.

Потом Лили, всё ещё смеясь, надела чёрную мантию и серебряную маску Пожирателя. То же самое она сделала и с Джеймсом, на голове у которого сидел феникс и горько плакал. Птица взмыла вверх, её перья вспыхнули, и на её месте возник Дамблдор. Он грозил пальцем, отчитывая всех, но в особенности Тома, за тот некрасивый узор из осколков вазы. Потом его фигура поплыла, вытянулась, и вот уже перед ним стоял Люциус Малфой, смотрящий на него с ледяным презрением...

Том проснулся. Резко. Сердце колотилось где-то в горле. И он тут же понял — он не один. В комнате витал тот самый, знакомый запах — лимонных леденцов, старого дерева и безмятежной, всевидящей силы.

Дамблдор.

Старик сидел на стуле в гостиной, его взгляд был направлен на спящего кота. Полумесячные очки скрывали выражение его глаз, но Том почувствовал лёгкое, остаточное покалывание в собственном сознании. Леглименция. Прямо сейчас. Пока он спал.

Ужас, острый и животный, ударил в него. Он видел! Видел его сон! Этот бред, эту чепуху! Мышь в супе! Зелёный свет Лили! Пожиратель Джеймс!

Инстинкт самосохранения сработал быстрее мысли. Том сорвался с места и, не разбирая дороги, метнулся на кухню, к спасительной щели за холодильником. Он проскочил туда, но в последний момент почувствовал, как один из его когтей зацепился за что-то длинное, мягкое и спутанное.

Раздался тихий, но очень выразительный звук — нечто среднее между шуршанием и отрыванием.

Том, уже за холодильником, замер, вжавшись в пол. Снаружи наступила тишина. Потом раздался спокойный голос Дамблдора:

— Кажется, я пострадал за искусство. Или, точнее, за любопытство.

Том слышал, как Петунья что-то лепетала, извиняясь. Слышал, как Дамблдор поднялся.

— Не беспокойтесь, миссис Дурсль, — сказал он. — Просто кошачий каприз. Я получил всё, что хотел.

Наступила пауза. Том представлял, как старик смотрит в сторону холодильника, держа в руках клок своей знаменитой бороды.

— Вердикт, — произнёс Дамблдор, и в его голосе послышался едва уловимый, странный оттенок — нечто среднее между разочарованием и потерей, — кот чист. Безусловно, весьма... своеобразный экземпляр. Сны у него... очень кошачьи. Мышь в супе стала, пожалуй, решающим аргументом в его пользу. Но, — он сделал ещё одну паузу, — я бы посоветовал не оставлять его наедине с семейным сервизом. На всякий случай.

Шаги удалились. Дверь закрылась. Том ещё долго лежал за холодильником, дрожа от унижения и ярости. Он прошёл проверку. Его сочли «чистым». Из-за какой-то приснившейся мыши! Это было оскорбительнее, чем если бы его разоблачили.

Он проиграл. Дамблдор видел его унизительные, глупые сны. Видел, как он, Тёмный Лорд, бегает за крысой и валяется в супе.

В ту ночь, когда дом затих, Том выбрался из своего укрытия и устроился в ногах у спящего Гарри. Он был слишком потрясён, чтобы сопротивляться. Он закрыл глаза, и на этот раз его разум, наученный горьким опытом, услужливо подсовывал самые невинные, самые палёвые образы: мотки пряжи, сметану, солнечные зайчики на стене. Сны идеально послушного, идеально кошачьего кота.

Но глубоко внутри, под этой показной покорностью, тлела старая, знакомая ненависть. Он не простит этого унижения. Никогда. Однажды он вырастет. Однажды он вернёт себе силу. И тогда он найдёт способ вырвать из памяти Дамблдора тот самый сон и заставит его пересмотреть вердикт. Лично.