Кольцо купеческой дочери (гет)

Батюшка принял эту девушку в дом, когда они обе были совсем юными. Наверное он думал, что доставляет дочери радость, подарив ей служанку ее возраста, и Софья делала вид, что так оно и было. Она не хотела его расстраивать. Батюшка думал порадовать ее, она не хотела его разубеждать.

Дмитрий даже привозил из своих поездок по два гостинца, один — дочери, другой, поменьше, — ее служанке, чем только сильнее распалил в последней спесивость и чванство. Софья на нее поглядывала подозрительно, но в итоге привыкла, перестала проверять ларцы после того, как та убиралась. Она знала, конечно, что служанка ее не любит. Но не могла и мысли допустить, чтобы она осмелилась на хозяйку руку поднять, погубить. Да и как посметь, зная, что человека за это ждет? В глаза ее бесстыжие заглянуть, спросить, как наглости хватило на такое дело пойти!

«Неужто Ярослав… не поймет? Или он мой характер за эти дни не понял, чтобы спутать с этой девкой? Она же говорить с ним будет не так, как я, ходить не так, вести себя не так. И о как же! Она станет царицей…’’.

Но тут Софья решительно замотала головой.

“Не бывать ей царицей! Не ликовать ей, когда я погибла от ее рук. Не жить ей с тем, кто за меня сватался. Клянусь, клянусь, клянусь.’’

* * *

— Что ты помнишь? — полюбопытствовала Акулина. — Из своей гибели?

— Я помню темноту, — сказала Софья, подумав. — Помню боль в спине. Потом воду. А вы?

— Все, — с удовольствием ответила Акулина. — Меня не в спину ударили, а в омут затащили. И не кто-нибудь, а сестрицы мои нынешние.

— За что? — удивилась Софья.

— За что? Да за просто так! Не испугалась их, вот они и захотели меня жизни лишить.

— Ты их законы не уважала, — спокойно вставила Ульяна. — Они такого допустить не могут. Сама должна знать.

Про то, как Ульяна погибла, Софья не спрашивала — Акулина наказала. Видно, плохое что-то очень.

— А ведьмы что не любят? — спросила Софья. — Что вы знаете о них?

— Почти ничего, — ответила Ульяна без обиняков.

— Вы с ними не дружны?

— Знакомы, — рассмеялась Акулина, — но никто не горит желанием общаться дольше необходимо. У них земля, у нас вода.

— Они не делятся с нами своими секретами, — сказала Ульяна. — Мы не настаиваем. Секреты и у нас есть.

— Какие?

— Вот уж всякие, сестрица, — со вздохом ответила Ульяна и улыбнулась хитро. — Вот уж всякие.

* * *

Они выплыли на сушу, и Софья вновь ощутила на своих руках, ногах и на лице жар солнца. В нос ей ударил запах цветов.

Не успела она сполна насладиться свежим воздухом, как русалки закружили ее в хороводе, и вот они бегали босиком по влажной земле, и ее собственный смех звенел в ушах и удивлял незнакомостью звука. При жизни Софья редко так звонко и весело смеялась, почти ни разу — чтобы во весь голос.

Они плели венки, качались на ветках деревьях, ныряли в реку, играли в догонялки и Софья не помнила в себе такой веселости с тех пор, как маленькой и беззаботной носилась по двору с забавным щенком, привезенным отцом из заморских стран.

Русалки бегали вокруг Софьи, тыкали ее в спину и руки и тут же отбегали, и она должна была поймать их, догадаться, где они, не видя. Когда приглушенные голоса взрывались хохотом, Софья бежала прямо на толпу и ловила первого попавшегося. Потом отпускала, и все начиналось снова.

Наконец, усталость одолела ее, и Софья села у берега, опустив ноги в воду. Смеркалось. Голоса удалялись — чтобы не утомлять новую сестру, русалки не уходили далеко от берега, но тут всё-таки пошли. Зачем бы? В ночь… Софья нахмурилась, и вдруг раздался страшный крик. Софья вскочила была, но рука упала ей на плечо.

— Не надо, — сказала сдержанным голосом Ульяны.

Софья прислушивалась и разобрала какие-то звуки: приказы Акулины, смех, ранее резвый, теперь злобный, скрип разрываемой ткани, крики, мольбы, а затем другой смех — страшный, истеричный, переходящий в рыдание, и тишина.

— Не суди Акулину, — сказала Ульяна неловко. — Большинство людей знает, что ходить здесь нельзя, а мы не можем… не отпускать тех, кто в наши рощи забредет. Это натура русалок.

— Но ты не с ними, — сказала Софья. Ночь потеряла все обаяние.

— О, но это нелегко. Некоторым хочется больше, чем другим. Тебя и сама тянуло пойти туда. Когда звук услышала и хотела встать, а я тебе не дала. Поверь мне, если бы ты пошла, ты бы не женщине стали помогать, а русалке.

В этот миг подошла Акулина и бросила что-то на колени Софье.

— Подарок, — сказала Акулина. — Такие волосы, как твои, надо беречь.

Софья взяла в руки гребень, который был отобран у защекоченной до смерти женщины.

* * *

— А что еще в ваших силах? — спросила Софья.

"Если вы человека до смерти можете защекотать, значит, силы в вас немерено", — подумала, но не сказала Софья.

Софья знала, что Ульяна обратит внимание на то, что она говорит "вы" вместо "мы", но все равно говорила именно так.

— В животных обращаемся.

— В каких?

— Разных. Но не в любых, — сказала Акулина, покачиваясь на ветках.

— В лошадь могу?

— Можешь.

— А в рыбу?

— И в рыбу.

— Прямо сейчас?

— Конечно! Если не трусишь.

— Что мне надо сделать? — спросила Софья.

— Перекувыркнись через себя и станешь, кем задумала

Софья встала, представила животное и перекувыркнулась через себя.

Сразу же она услышала хохот русалок.

— Ой, ну царевна! — закричала Акулина громче всех. — И правда царевна! Царевна-лягушка!

Софья-лягушка перепрыгнула через себя, и снова стала Софьей-русалкой.

* * *

Она рассказала им о том, как оказалась на дне реки — все, что сама знала.

— Да ведь ты царицей почти стала! — загорелись глаза у Акулины.

— Почти.

— А теперь холопка будет заправлять! Кошмар…

* * *

В первый раз, когда они далеко отошли от воды, там было поле. Живые посев собирали, а мертвые прятались меж колосьев, бегали, и Софье казалось, что солнце никогда еще так не пекло. Ее руки буквально горели, она чувствовала, как на них появляется загар, и радовалась, что не волдыри.

Она бродила среди колосьев и вдруг услышала хныканье ребенка и баюкающий голос Ульяны.

Она пошла на звук, но Ульяна была внимательна.

— Идём отсюда, — сказала Ульяна холодно и, взяв ее под локоть, отвела обратно к другим, положив ребенка на землю. Крестьянки оставляли своих детей под деревьями, пока работали, и русалки за ними приглядывали, если те были совсем маленькие, а тех, что постарше и что бегали и взрослым мешали, тех утаскивали с собой.

* * *

Спрятавшись за дерево, Софья прислушивалась к тому, что происходило на лесной полянке. Лес был погружен в такую тишину, что казалось кроме Софьи, Акулины и мужичка, который имел несчастье проезжать мимо в этот день и в этот час, в лесу никого не было.

Тут Акулина запела да так дивно, что Софью и саму потянуло спуститься к ней. Мужик спрыгнул со своей телеги и быстро пошел на звук. Акулина не стала уводить его далеко, а, закончив петь, вздохнула:

— Из года в год хуже.

А потом вновь тишина, и Софья поняла, что отныне этот человек погублен. Поцелуй русалки порабощает волю, и он уже не мог не подчиняться ей.

— Выходи! — крикнула ей Акулина. Как только она приблизилась, Акулина спросила:

— Кто ты таков?

— Степан Копылов, стрелецкий сын, еду на службу к царю, хозяйка, — отвечал голос такой жизнерадостный, что Софья отвернулась от стыда.

— Поезжай в столицу, — приказала Акулина, — узнай все новости, особо про царевну новую и про царевича, потом вернись и расскажи все мне, или я буду недовольна. Поезжай быстрее!

— Что хочешь, сделаю!

— Ничего не забыла? — повернулась к Софье Акулина.

— Расспрашивай купцов, солдат в тавернах. Подкупать никого не надо, попадешься. А если все-таки попадешься, нас не смей выдавать, — сказала Софья.

— Делай все, как она велела.

— Да, хозяйка.

— Ну? Пошел!

Когда он уехал, Софья сказала:

— Если это сработает, в следующий раз я сама.

— Сама околдовывать будешь? Так это не сложнее, чем в лягушку превращаться.

— Нет. Сама поеду. В столицу. Посмотрю, как там моя непутевая служанка справляется.