Отчий дом (гет)

Когда всё встало на свои места, когда ответы были найдены, когда жизнь обрела смысл и выстроилась из расколотых кусочков мозаики в единую картину, Кларк, окрыленный, вернулся домой в Канзас, с первым же попутным грузовиком.

— Мама! Я нашёл их! — он закружил миссис Кент в воздухе под звонкий лай Дасти, которая норовила броситься ему на плечи и вылизать лицо, до того, бедная, соскучилась.

— Кого? — она едва удержала панаму, что чуть не слетела с её седой головы, а тяпку и вовсе потеряла где-то в кустах гортензий.

— Своих родителей. Свой народ, — лицо её сына, родного сына, не смотря на инопланетный корабль в подвале, принесший его на их кукурузное поле, сияло тысячей солнц, а Марта словно постарела на добрый десяток лет.

— Что? — Кларк не мог не заметить, как переменилось её лицо, как залегли под глазами тени и обострились морщинки у тонких, сухих её губ.

— Да, ничего, — Марта тяжело опустилась на облупленное, давно не крашеное крылечко, а он присел рядом с нею, накрыл её маленькую, но сильную руку, перепачканную землей, своей широкой ладонью.

— Когда ты был маленький, я ложилась рядом с твоей колыбелью. Слушала, как ты дышишь. Дышал ты тяжело. Ты мучился, и я все время беспокоилась…

— Боялась, что правда раскроется?

— Правда о тебе прекрасна, сынок. Мы поняли это, как только увидели тебя. Мы знали, что однажды весь мир это увидит, — Марта глядела в бездонные глаза своего сына, преисполненная гордости и щемящей тоски. Её маленький Кларк вырос, встал на ноги, обрёл опору, не нуждаясь более в тихом острове посреди океана миллиардов человеческих жизней, которым она для него была. Пришла пора отпустить его, как бы то ни было горько, и она беспомощно расплакалась. — Просто я боюсь, что они заберут тебя у меня.

— Я никуда не уйду, мам. Обещаю, — он обнял её худые плечи, поцеловал в лоб, даже не допуская мысли, что не все данные обещания в силах будет исполнить.

Он не давал Одри обещаний вслух, не рассказал о раздирающих его переживаниях и окрыляющих его чувствах, но решительно поклялся сам себе, что никто и ничто у него её не отнимет.

На рассвете Кларк обнаружил её на кухне, она колдовала над дымящейся аппетитными ароматами сковородкой под бубнёж утреннего телешоу. Рэд терся возле неё, обвивая стройные её щиколотки рыжим, пушистым хвостом — маленький предатель безоговорочно принял её и даже спал теперь на её стороне, и Кларк со смехом жаловался, что в доме против него сформировалась коалиция. На ней была его старая, наспех перешитая майка (где только нашла такую дрань?!), одетая поверх её спортивного топа, который она носила вместо бюстгальтеров с косточками и кружевами — она их ненавидела и называла конской сбруей, а густые каштановые волосы собраны были наверх и заколоты огрызком простого карандаша.

Она ни минуты не сидела на месте, возвращала жизнь в его дом, наполняла его уютом, а сердце его хозяина неохватной нежностью, щемящей, острой тревогой за её благополучие, за жизнь её и её безопасность, не в пример сильнее тысячи криптонских солнц, безвозвратно потерянных — её потерю он не пережил бы. Одри лишь улыбнулась, не пожелав традиционно доброго утра. Утра, дни и ночи вместе нон-стоп путались друг с другом, а стремящееся вперед стрелою время остановилось, превратилось в голубую, кристально-прозрачную под цвет глаз криптонианца, гладь озера, окружённого зелёными земными берегами.

Она спрятала непроглядную тьму взгляда под пушистыми ресницами, по-прежнему смущаясь его близости, и он прижался губами к её шее, прикусил выпирающий под оливковой кожей позвоночек, вдавливая в стол и забирая из её рук поварешку. Она звякнула о поверхность и безвольно грохнулась на пол, потянув следом молочник и стеклянку со специями.

— У меня завтрак сгорит, — пожелтевшая от времени майка с треском на ней разорвалась, превращаясь в тряпку для уборки, а спина её покрывалась испариной от прикосновений его мускулистой груди, покрытой мягкими темными волосами.

— Уделишь мне десять минут? — пропало в копне волос её, выпущенных на волю. Всю жизнь, каждую её секунду, забирай! Кларк спихнул с горячей плитки сковородку голыми руками, чтобы этими же руками, еще хранящими тепло, клонить её спину вниз, сжимать полукружия её груди, покрывая поцелуями кожу вдоль позвоночника, томительно, невыносимо сладко толкаться в неё, выманивая стоны с карминовых её губ. Десять минут растянулись на трижды по десять, Одри сидела на его жестких коленях, уплетала подгоревший омлет и перебирала его взлохмаченные кудри, пока щекочущий холод металла не коснулся её груди.

— Эта вещь не должна пылиться в сундуке, — тонкая золотая цепочка Марты Кент, с которой она была поймана за руку по дороге из Канзаса в никуда, кусала её воспаленную кожу, всполошила её сердце, цепью приковала его к другому сердцу, беспокойно стучащему в стальной груди.

Она отдавалась ему под навесом сарая, заскочив туда в перерыве между домашними делами и делами в саду, чтобы принести ему обед, но обратно Кларк её не выпустил. Одри вжималась спиною в пыльную и ржавую решетку радиатора безнадежно старого пикапа, вгрызаясь пальцами в бугрящиеся мышцами плечи, сжимая неистово их до боли, которую он не испытывал, до зацелованных губ, до затекших в неудобном положении ног, которые он закидывал себе за спину. Она толкала его в грудь бессознательно, выставляя вперед маленькие кулачки, вымученная ласками так что, казалось, даже кости ноют и плавятся от жара, а нервы вот-вот зазвенят и лопнут, словно струны. Сопротивление её он сламывал играючи, похищая её у самой себя в капкане прочных объятий, и Одри знала, что как бы ни уставало её тело под его безудержным напором, она будет тосковать по нему, когда он сорвется посреди ночи на другой край земли.

Она отдавалась ему на заднем сиденье того же пикапа далеко в поле, оседлав сверху и зачерпывая ладонями мягкие кудри, запрокидывала его голову, чтобы впиваться в его полные, с ума её сводящие губы. Вонзаться языком во влажное тепло его рта резко, неуклюже, стукаясь зубами, без подобострастного восхищения, с которым целовала его Лоис, так беззастенчиво и бесстыдно, будто завопить хотела через всё поле, через весь плодородный штат «Ты мой! Мой!». Она кусала нежные мочки ушей, жесткий выступ на шее, свойственный лишь мужчинам, чётко вычерченный рельеф твердых, как камень мышц пресса, безраздельно главенствуя над ним, подчиняя своему ритму, ловя трепет его ресниц и выманивая собственное имя с его с приоткрытых губ. Пряжка его ремня царапала нежную кожу на её бёдрах, Кларк насаживал её на себя разнузданно и бесстыже, а ночью Одри, укутанная в плащ, смотрела на сияющие тысячами огней города с самой возможной высоты, которую смогло бы перенести без вреда её хрупкое земное тело.

Она любила его на полу у камина, который они разжигали прохладными сентябрьскими вечерами, чтобы согреться, Кларк держал язычки пламени на кончиках пальцев, а они играли алыми отблесками в его глазах. Рыжие всполохи огня отскакивали бликами на вспотевшей от страсти спине, от сложенных аккуратно поленьев, которых Кларк наломал голыми руками, потому что так быстрее, а звонкий смех любимой, её чуткий шепот разливался огненной лавой земного ядра по венам посланника далёкой сверхцивилизации, будто во всей вселенной не было ничего важнее её слов.

— Мой отец считал, что если бы люди узнали кто я, меня бы отвергли. Он думал, что мир не был готов. А что думаешь ты?

— Я не знаю, Кларк. Я просто хочу, чтобы ты возвращался домой…

* * *

Лоис явилась спустя две недели, впервые в жизни не к месту и не вовремя, вопреки её журналистской чуйке — она уже ничего не могла изменить. Одри намыливала усталые плечи Кларка в маленькой ванне, в которой он едва помещался и почти засыпал после долгого трудного дня, проведенного в эпицентре взрыва баллистических ракет, когда в дверь позвонили.

— Почту принесли, наверное. — Он не стал проверять её догадки и продираться исключительным зрением сквозь перекрытия дома на улицу, Одри сбежала вниз по лесенке, в чем была, в намокшей от брызг майке и с мыльными хлопьями в волосах, с глупой, мечтательной улыбкой, пока она не сползла с неё медленно, в предчувствии беды. Перед нею высилась светловолосая женщина, со строгими, гордыми чертами на веснушчатом лице и нахально вздернутым носиком, в строгом костюме тройке и бежевых лодочках на каблуках, а у крылечка припарковался черный, блестящий наполированными боками "Шевроле Камаро".

— Привет, я Лоис Лэйн, — девушка бесцеремонно отодвинула Одри и прошла по-хозяйски в дом, будто имя её открывало все двери, пока не уперлась лбом в грудь, спрятанную в мокрой, натянутой наспех футболке — он услышал знакомые интонации и сорвался вниз, расплескав полванны на пол. — Ты нанял домработницу?

Лоис окинула взглядом хрупкую фигурку и маленькое лицо без капли макияжа, с громадными черными глазищами в пол-лица, хмыкнула, старательно не замечая очевидного — её тут давно не ждут. Одри молчала, сложив ручки на груди в жесте защиты, наблюдая за разворачивающейся на её глазах драмой без антракта, будто смотрела на всё со стороны и происходящее её вовсе не касалось.

— Она не домработница, Лоис. Это Одри — моя невеста. Одри, это Лоис — моя бывшая коллега из «Дэйли Плэнет» первый человек, который узнал обо мне правду и… принял меня таким, как есть, — честно и откровенно, но Лэйн ожидала услышать о себе совсем не такую сухую характеристику. Одри обняла себя сильнее под хищным взглядом зеленых глаз, враз обо всем догадалась и закусила губу. Огонь волною захлестнул её, до дрожи в коленках и вспыхивающей внутри ярости — Кларк не рассказывал ей о Лоис Лэйн, а её саму не называл никогда вслух своей невестой, решив, вероятно по простоте своей душевной, что это само собой разумеющийся факт.

— Ты разыгрываешь меня, Кент? — зашипела она на него и злобно глянула на Одри. — Мисс, вы не могли бы выйти, нам надо поговорить?!

— Это правда, Лоис. Я давно всё для себя решил, — Кларк смотрел на неё, взъерошенную и разъяренную, глазами полными грусти и досады, и Одри хотелось провалиться сквозь землю, не в силах осознавать, что эта красивая, ухоженная женщина — инородный элемент в их тихом мирке, словно это она тут инопланетянка — встала между ними непробиваемой стеной.

— Это несерьезно, Кларк! Ты с ней, чтобы насолить мне, — от беспомощности Лоис сорвалась на визг, не стесняясь, тыкала в Одри наманикюренным пальцем с остро заточенным ногтем, словно в бессловесную куклу, пока та на краю сознания, пыточно медленно переваривала происходящее. — Это я открыла тебя! Я поверила в тебя! Я шла за тобой, рискуя жизнью и репутацией! А что ты для меня сделал?! Как ты поступил со мной?!

Одри пришла в себя, когда бежала среди стеблей кукурузы, хлеставших ей по щекам длинными острыми своими листьями. Не помнила, как сбежала из дома, едва не вынеся дверь, и свалила с крылечка глиняный горшок, разбившийся в мелкие черепки. Боль, отчаяние и навалившаяся слабость плавили ей кости, и её стошнило возле термитника, где туча мелких насекомых пожирала мертвую маленькую птицу. Одри не услышала, как машина Лэйн, навсегда ею побежденной, вздымая снопы пыли и скуля покрышками, покинула ферму Кентов, а она безнадежно заблудилась в зеленом море двухметровых растений, охваченная паникой ещё и от этого.

Поток воздуха совсем рядом от неё пригнул толстые стебли к земле, и Кларк Кент, любимый и ненавистный, Супермен, возле которого теперь сосредоточилась вся её жизнь, Человек из стали, её семья и её дом, схватил её, словно цетнерный мешок пшеницы, легко и грубо.

— Мы с Лоис давно не вместе, — сжал в объятиях, не рассчитав силы, выбив из её легких остатки воздуха вместе с предательскими всхлипами. — Я люблю тебя, только тебя.

«Ты — мое спасение, Одри. Глоток кислорода среди дымных пожарищ, запах костра среди стылых равнин, ты — мой океан, моя вселенная, моя семья» — шептал еле слышно то, что не мог сказать вслух так долго, словно боялся сглазить, потерять, развеять по ветру словами. Поклялся не отпустить больше, и не отпустит, даже если придется держать ее силой, вырывающуюся, обиженную. Кларк прижимал к себе её вздрагивающее от рыданий тело, слушал её бешеный сердечный ритм, срывающееся дыхание, движение каждой её мышцы, принимая в себя её мятущиеся чувства, стремясь забрать их себе, пока не услышал внутри неё слабое биение ещё одного сердца…