Друзья от конца до начала (гет)

В доме еще не ложились. Мюжавинье посапывал, сидя в кресле, Жизель сновала туда-сюда, убирая вымытую посуду. Отчего-то было тоскливо. За окном начинал моросить дождь, обыкновенное явление в июле. Девушка остановилась и выглянула наружу. На улице было темно и пусто. Окна соседних домов освещали мостовую рваными кусками, превращая ее в лоскутное одеяло. В большом доме на другой стороне улицы метались длинные тени: хозяин давал некое подобие бала. Медленно шелестели листья в палисаднике.

Вдали по Сент-Оноре двигалась какая-то фигура. В руке она держала небольшой сверток, под мышкой был портфель наподобие тех, какие Жизель видела у судейских, приходивших описывать смерть деда. Около ног человека вертелась какая-то маленькая, длинная тень. Девушка хотела было закрыть занавеску, но что-то заставило ее присмотреться к неизвестному. Он неуловимо напоминал ей кого-то… Но кого?

— Дедушка! — обернулась она к Мюжавинье. Тот лениво приоткрыл один глаз. — Вы давно получали вести от Реми?

— Давно, милая, — вздохнул Мюжавинье. — Да и ты почти не встречала его последнее время. Он, я слышал, стал адвокатом. Или должен был получить диплом сегодня… Да, сегодня. С сегодняшнего дня Реми — адвокат. Маркиз, наверное, устроил в честь этого грандиозный прием. Он счастлив отныне, и ты не должна мешать ему.

Жизель вздохнула и опять занялась посудой. Старик понаблюдал за ней некоторое время, потом крякнул и принялся выпутываться из пледа. Свернув его, он тяжело поднялся на ноги и тоже подошел к окну. Дождь методично поливал водой Париж. Небо было затянуто тучами. Сзади Жизель грохнула стопкой тарелок по полке буфета.

— Любишь его? — спросил Мюжавинье, не оборачиваясь.

— Да, — мрачно процедила девушка, швыряя полотенце в кресло. — Привыкла уже, что он рядом. Неужели теперь этого не будет?

— Адвокат — человек занятой, — пожал плечами Мюжавинье. — Может, он и найдет для тебя время. Хотя я бы на это не надеялся. Он будет слишком занят. У него теперь своя жизнь, у нас своя. Никогда, собственно, я не думал, что буду на это сетовать, но мы с ним принадлежим к разным слоям общества. Равенство, к сожалению, возможно только в наших мечтах. — Он вздохнул и вновь замолчал, вглядываясь в заоконную тьму, пустынную, тревожную. Вдруг он поспешно поднес ладонь к глазам, словно они внезапно отказались ему служить, и тонко вскрикнул: — Реми идет!

— Где? — обернулась Жизель, вся охваченная каким-то трепетом. Мокрая тарелка выскользнула из её рук и разбилась. Старик не удосужился даже ответить, бросаясь к двери и сбегаю по лестнице вниз. Выбежав на улицу, он на мгновение растерялся, ошарашенный крупными каплями дождя, тотчас же промочившими его седую голову, но встряхнулся, как собака, угодившая в воду, и поспешил навстречу племяннику.

Неизвестный, идущий по Сент-Оноре, и в самом деле оказался Реми. Превосходное зрение Мюжавинье не обмануло его и на этот раз, так что через три минуты граф де Бейе успешно водворился на свое старое место, тщательно оберегаемое дядей. Гастон, проверив все углы на наличие крыс, живо запрыгнул хозяину на колени, свернулся калачиком, прикрыл нос хвостом и довольно засопел. Мюжавинье придвинул свое кресло ближе к креслу племянника, а Жизель села на скамеечку для ног, устремив взгляд сияющих от счастья глаз на Реми. Некоторое время все молчали. Говорить, несмотря на длительную разлуку, не хотелось.

— Вот я и вернулся, дядя, — сказал наконец Реми, откидываясь на мягкую спинку кресла и стаскивая с головы парик. — Я обещал, и я вернулся. Вы же меня не прогоните? Вы одни остались у меня из тех, кто понимает меня по-настоящему. Впрочем, вы одни всегда и были.

— А маркиз и маркиза? — осторожно спросил дядя, заглядывая в голубые глаза племянника, подернутые дымкой знания. — Если мне не изменяет память, маркиза тебя любила.

— Может быть, может быть, — Реми улыбнулся горько. — Только вот Ноэля она любит больше. Это раз. Мне надоело притворяться, когда я знаю, что происходит сейчас в стране. Это два. И мы с ними абсолютно чужие люди, дядя. Это три. Сдается мне, полгода, проведенные с вами, в корне изменили мое мировоззрение. Мне остается только благодарить маркиза за своевременную отправку меня к вам.

— А мне, — вставила Жизель, — вас, дедушка. Ведь это вы повели тогда Реми на Марсово поле. Если бы вас там не было, Вы бы не встретились с покойный дедушкой Картье. Если бы вы с ним не встретились, мы бы не узнали друг друга, Реми.

Он ласково улыбнулся ей, снимая очки и протирая уставшие глаза, и она растаяла от этой полудетской улыбки.

— У вас ведь найдется уголок для меня? — спросил он, спохватившись. Насколько он помнил, в мансарде было только две кровати, а он рассчитывал на хоть какое-то ложе. Не на полу же ему, в конце концов, спать? Но Мюжавинье быстро рассеял его опасения. Оказывается, он давно начал прикапливать, и сейчас в его распоряжении находилась довольно большая сумма, часть которой ранее он потратил на меблировку уголка Жизель. От основной спальни его отделяла изящная ширма, за которой скрывалась опрятная мебель. Будь она красного дерева, ей было бы место в спальне самой маркизы, отличавшейся утонченным вкусом. Таким образом, кровать Реми, где он спал несколько лет назад, до сих пор пустовала.

— Ты ведь насовсем вернулся, верно? — тихо спросила Жизель, начиная застилать постель чистым бельем. — Ты больше не исчезнешь, как в первый раз и полгода назад? Ты мог бы предупредить, Реми, что собираешься серьезно заняться коллежем, а не пропадать на тысячу лет, не поставив нас в известность. И дяде писать перестал… Что с тобой?

— Все это позади, — ответил Реми, с наслаждением вдыхая родной запах дома на Сент-Оноре. — Теперь я останусь в вашем распоряжении, пока вы меня не выселите. Я адвокат, и я сумею прокормить нас троих. А, нет, четверых: о Гастоне-то я и забыл!

— Слава Богу, — улыбнулась Жизель, почти забывая о белье. — Теперь нас не разлучит никто, даже общество. Ведь я тосковала по тебе, Реми. С тех самых пор, как мы встретились в Люксембургском саду…

— Боже… — прошептал юноша прерывающимся от волнения голосом. — Что я слышу… То, верно, пение ангелов небесных, Жизель. Неужели же ты хочешь сказать, что… что…

— Что люблю тебя? — она тихо рассмеялась. — Да. А ты? Ты разве не любишь свою Жизель? Я полюбила тебя, Реми, а ты?

— Ты любишь меня с Люксембурга, — очень серьезно сказал юноша. — Я же был очарован тобой еще семь лет назад, когда ты деловито вошла сюда и принялась вытирать пыль.

— И оттого начал говорить глупости? — фыркнула она. — Что-то о нежных белых ручках, которым не следует заниматься такими делами. А чем же мне еще заниматься, как не этим? Ведь я не маркиза…

— Ты тогда показалась мне королевой! — воскликнул Реми, прижимая руки к сердцу. Перед глазами у него все плыло; он был вынужден опереться на спинку кресла, чтобы не упасть. С трудом скрыв свою слабость, он помог Жизель достелить постель. Вдвоем они справились быстро, и вскоре мансарда погрузилась во тьму. Реми, впрочем, спал в ту ночь очень дурно: ему не давали покоя старые кошмары его детства. Мать звала его, протягивала к нему руки, но появлялся высокий смуглый человек, отчего-то очень похожий на Ноэля, и увлекал ее за собой, не давая сыну подойти к ней. Однако обыкновенно Реми удавалось вернуть маркизу, а теперь она уходила все дальше и дальше, постепенно превращаясь в призрак…

Так они и жили. Реми три раза в неделю ходил на собрание парижских адвокатов, Жизель сияла от любви, Мюжавинье, вездесущий и всеслышащий, потихоньку улыбался, наблюдая за ними.

Граф де Бейе окончательно перестал быть графом: по совету дяди он воспользовался услугами нотариуса и официально заявил о своем уходе из семьи. Это сразу же лишило его права на наследство и титул, переходившие маленькому брату. Теперь он звался господин Мюжавинье-младший: маркиз приказал ему сменить фамилию, а дядя великодушно позволил воспользоваться собственной, так как это давало Реми возможность беспрепятственно жить на Сент-Оноре.

Временами, когда юноша заканчивал работать, Жизель брала его под руку, и они уходили гулять по вечернему Парижу, купаясь в лучах заходящего солнца. Старик все чаще оставался один, но не слишком огорчался из-за этого. Ему было гораздо важнее видеть, что его дети счастливы. Ведь и Жизель он считал своей.

Он настолько привык к тому, что пара каждый вечер уходит гулять, что немало удивился, обнаружив однажды девушку сидящей в самом углу под крышей и что-то штопавшей. Но она улыбалась тихой улыбкой, освещавшей счастье и душевный покой, и он не стал отрывать ее от дела. А вот когда к нему подошел явно нервничающий Реми, Мюжавинье забеспокоился. Что могло вывести всегда спокойного племянника из равновесия?

— Дядюшка… — начал Реми, средняя кончики пальцев. — Вы являетесь опекуном Жизель Бинош?

— Да, мой милый, — ответил тот со своей неизменной ласковой улыбкой. — Зачем это тебе?

— Я прошу у вас руки вашей подопечной, — сказал племянник скороговоркой. Лицо его приобрело отчаянное выражение, свойственное людям, которым уже нечего терять. Мюжавинье шумно вздохнул, словно вынырнув на поверхность, и счастливо засмеялся:

— Только-то? Зачем делать такое лицо? Я ведь вообразил уже, что случилось нечто страшное. Нельзя так пугать старика. Конечно, я разрешаю тебе жениться. В наше время так редко случается брак по любви, неужели я должен мешать свершению этого события? Она ведь любит тебя? — Он лукаво посмотрел на Реми, из бледно-зеленого ставшего красным, как рак. — Я давно наблюдаю за вами обоими и знаю вас, как облупленных. Мне известны все ваши мысли, все разговоры, все желания. Так имею ли я право помещать вашему счастью? Нет! Особенно тогда, когда все у вас начало налаживаться. Так что давай: назначай день, приглашай гостей — я вам мешать не буду.

— О дядя… — только и смог пролепетать счастливый Реми.

— Да, да, — расхохотался Мюжавинье. — Ты не знаешь, как выразить мне свою благодарность, ты навеки обязан мне, ты до конца дней своих будешь целовать край моего пледа… Чушь! Абсолютная ерунда! Иди к своей Жизель, и будьте счастливы, дети! Будьте счастливы за четверых: за себя и за меня… и за женщину, которую я любил… Да… Теперь ты понимаешь, что я обязан разрешить тебе жениться по любви?

— Спасибо, дядя, — кивнул Реми. — Я не знал, что вы тоже страдали…

— Интереснее всего то, что страдал я наоборот, — непонятно сказал Мюжавинье. — Ну, мальчик мой, беги к Жизель. Не буду забивать тебе этим голову. Тебе все равно это не нужно. Беги.

Племянник благодарно взглянул на него и послушно вышел вон. Через минуту послышался его веселый негромкий голос: сослепу он потерял Жизель. Старик улыбнулся: ему вспомнилась другая пара, гулявшая по Сент-Оноре сорок лет назад.

На другой день рано утром он вышел из дома и пешком отправился в Сен-Жермен-де-Пре. Побродив в запутанной сети улочек, он вошел в явно знакомое ему здание. Вышел он оттуда через час, держа под мышкой толстую папку с бумагами. Вернувшись, он никому не сказал о своем путешествии, а счастливые Реми и Жизель не заметили этого. Они были слишком увлечены друг другом, чтобы обращать внимание на происходящее рядом с ними.

Помолвку организовали быстро. Платье невесты получилось превосходным: Жизель казалась в нем ангелом. Реми ради такого случая позволил себе заказать парадный сюртук, превративший его из новичка в солидного адвоката. Практика у него была небольшой, здоровье все ухудшалось, но в новом платье почти все это отходило на задний план. Из прежнего Реми остались только очки и парик, никогда не покидавший его голову с того летнего вечера. Он хорошо помнил потерянный взгляд Жизель, когда она заметила его светлые, тонкие, ломкие волосы, и старался, чтобы она не видела его без парика.

* * *

Старенький священник пробормотал последние молитвы, и мальчик подал ему подушечку с кольцами. Реми, трепеща от благоговейного страха, надел на тоненький пальчик Жизель блестящий ободок. Она повторила его движения, наградив сияющим взглядом. Наконец сбылись их мечты, и они навеки соединились в одну семью! „Пока смерть не разлучит вас“.

Жизель посадили между Реми и Мюжавинье, так что она буквально светилась от счастья. Юноша, привыкший к официальным приемам, был очень удивлен, увидев открытые, искренние лица тех немногих, кого пригласили. Был здесь и Демулен, отрастивший себе длинную гриву черных, как смоль, волос. Родителям же Реми отправил сухое письмо; они ответили тем же.

— Ну вот! — подшучивал Камилл над слегка ошарашенным другом. — Ты был самым степенным из нашей тройки, а торопишься надеть хомут семьи первым, — он схватил Реми за лацканы и немного встряхнул: — Понимаешь ли ты это?!

— Да ну тебя! — отмахнулся юноша, аккуратно поправляя платье. — Сам же только и ждешь, что согласия на брак со своей Люсиль старика Дюплесси. Хотя я его понимаю: не каждый жених отличается такой безответственностью, — Демулен добродушно расхохотался, вполне понимая, что друг шутит. — Я-то точно знаю, что это такое!

— Дюплесси считает, — вздохнул Камилл, — что я недостоин руки его дочери. Ну и пусть! Я своего все равно добьюсь! Причем любой ценой… Трепещите, мсье буржуа!

— Это как понимать?! — наигранно испугался Реми. Он ясно дал понять, что играет, хотя в душе у него неприятно сжалось: он знал, что Демулен способен на любую глупость. Слишком несдержан он, слишком горяч и молод… В такие моменты рассудительный Реми позволял себе забыть, что он младше Камилла на два года. У него лучше получалось контролировать себя, и он пользовался этим.

— А вот так и понимай! — засмеялся Камилл, и Мюжавинье вздрогнул: неисправимый пессимист, он представил сразу все самое худшее.

— Ты видел Робеспьера? — спросил он, глубоко вздохнув. — Давно ты его встречал?

— Он стал адвокатом, — ответил Камилл, — и уехал к себе, в Аррас. Мы с ним переписываемся, но редко. Он с головой ушел в свою должность, живет в доме у своей сестры Шарлотты и до сих пор остался совершеннейшим затворником. Иногда, впрочем, как я слышал, он появляется в салоне какой-нибудь мадам, а после еще две-три недели сторонится всех и вся.

— Это Максим! — улыбнулся Реми. — Он не изменился. И я рад этому: в мире, значит, еще остались совестливые люди. Он всегда страдал от нечестности людей. Думаю, потому он и стал адвокатом: чтобы защищать правду перед лицом закона. Ведь это самое прекрасное в нашей профессии. Ты, кажется, тоже стал адвокатом?

— Да, — кисло ответил Камилл. — Я хорошо говорю, как сказал мне один из преподавателей. Но как-то сердце мое не лежит к судейским. Мне по душе перо, бумага и чернила. Вот кто мои верные друзья! Они не предадут никогда, будут мне верны до самой смерти.

— Так пиши научные трактаты! — воскликнул Реми. — Если ты умеешь пользоваться языком, ты сможешь завлечь своими трудами.

— Я могу писать о том, что мне интересно, — возразил Демулен. — О другом не получается. Это слишком сложно для меня. Конечно, я могу начать писать что-то, но кто поручится, что я не отвлекусь от этого? Ведь если отвлекусь, то никто не сумеет заинтересовать меня снова. Такой уж у меня характер… — Он нервно оглянулся, передернул плечами: — Кажется, тебя уже ищут.

— Приятно было встретиться, — сказал Реми, запоздало поднимая руку для прощания. Камилл обернулся на мгновение, кивнул и поспешил скрыться: его явно тяготил этот разговор. Реми знал это, и на душе было пусто. Словно из сердца вырвали огромный кусок. Чашу дружбы они явно испили до дна, но осадок остался. Впрочем, Реми так никогда и не поймет, что Демулена он вряд ли может назвать другом. Знакомым, приятелем, но не другом. Бедный, увлекающийся Камилл! Он не смог разглядеть Мюжавинье-младшего.

К полуночи гости разошлись: встреча эта совершенно не была балом, откуда разъезжались лишь к четырем-пяти утра. В большинстве своем приглашенные не являлись богачами, так что молодым почти ничего не дарили: все было более чем скромно. Но как только за последним буржуа закрылась дверь, Мюжавинье, и до того сидевший как на иголках, вскочил со своего табурета и крупными шагами подошел к Жизель.

— Поздравляю тебя, моя милая, — сказал он ей. — Попробуй не уморить Реми. Я доверяю тебе мое сокровище, моего племянника. Не будь его, кто знает, что стало бы со мной. А ты, бывший граф, почаще отрывайся от своих бумаг и обращай внимание на свою красавицу-жену. Вы ведь теперь семья… Мне и внуков хотелось бы понянчить. Но, чтобы, так сказать, не смущать вас более своей ничтожной особой, я решил сделать вам свадебный подарок. Здесь, — он открыл папку, которую держал в руках, — купчая на небольшой меблированный домик под Шербуром. Это очень красивый край, уверяю вас. Вам там понравится.

— То есть вы нас прогоняете? — со слезами в голосе спросила Жизель. Она очень устала и мечтала только о том, чтобы нырнуть под одеяло и ни о чем не думать, но сейчас изменила планы. Слова Мюжавинье больно ранили ее: они значили, что им по каким-то необъяснимым причинам придется уехать. Такова была воля Мюжавинье, а тот привык к беспрекословному подчинению и не потерпел бы неповиновения. Но одна только мысль, что он останется здесь один, была ей страшна.

— Не прогоняю! — улыбнулся тот. — Я имею в виду, вам правда будет там лучше. Реми, разве ты способен найти здесь клиентов? Нет: слишком большая конкуренция. В Париже много адвокатов. Под Шербуром же их — раз, два и обчелся. Ты сможешь стать мастером своего дела. Здесь ты — никому не известный адвокатишка, только-только окончивший университет. Там же ты сразу станешь защитником угнетенных. Тебе не придется трудиться так, как пришлось бы работать здесь. Так что ты должен принять бумаги. Кроме того, для меня это дело чести. Я обещал кое-кому кое-что.

— Кому? — насторожился Реми.

— Что? — спросила Жизель. Старик засмеялся:

— В этом разница между вами, дети. Ты, мой дорогой, — он обернулся к племяннику, — зришь в корень: из „кому“ следует и „что“. А ты, Жизель, ищешь, что заставило меня пообещать и что я пообещал. Но это не имеет значения, дети мои. Просто поверьте мне. Поверьте и примите этот подарок…

«Милый Максим, — писал Реми две недели спустя, — мы переехали под Шербур. Теперь я исполняю обязанности главного адвоката, хотя вряд ли заслуживаю такой должности. Нас трое здесь: Гастон, Жизель и твой покорный слуга. Я женился, как видишь, и нисколько об этом не жалею. Моя жена ангел! Несколько шумный ангел, это верно, но ангел.

Нам очень хорошо втроем в этом маленьком домике, который местные жители называют „Сказка“. Не знаю, сказка это или быль, но для нас, кажется, здесь расцвели райские кущи. Правда, нам очень не хватает старика… Без его добродушного ворчания в комнатах как-то слишком тихо. Конечно, Гастон шумит за двоих, но мудрые советы дядюшки теперь частенько опаздывают: письма идут долго.

Камилл сказал, ты набираешь известность. Буду рад услышать новости о тебе и прочесть ответное письмо. Передаю привет и от Жизель. Может быть, все-таки вспомнишь ее? Высокая, темноволосая, с добрыми карими глазами… Не помнишь? Все равно ты ее увидишь: я заставлю тебя приехать погостить! Кажется, ты не любишь путешествовать? Но ведь цель путешествия — увидеться с друзьями! Приезжай, Максим! Здесь нам очень не хватает именно тебя!

Да… Я окончательно поссорился с маркизом и маркизой. Меня лишили титула и наследства, чему я безумно рад, и я получил возможность сменить фамилию. Так что…

…Реми и Жизель

Мюжавинье»