Огоньки в тумане (джен)

Всю следующую неделю господин Кальме-ах-Шторм с людьми прочесывал Эльвенфальген, но не отыскал и следов пропавшего сына. Он никогда не верил — да и не желал верить — во все эти россказни про эльфов и подменышей, но уже который вечер, вернувшись домой после бесплодных поисков, когда мрак заглядывал в окно его кабинета и туман привидением всплывал над лесом, он ловил себя на том, что все больше и больше поддается мистическому страху — словно его сына похитил этот туман.

В этот унылый осенний день в лесу было особенно промозгло и туманно. В серых клубах тонули люди и собаки, деревья стояли словно тени, даже голоса становились глуше в сыром воздухе. Господин Кальме-ах-Шторм медленно шел сквозь туман, будто преодолевая невидимую преграду. Спутников своих он совсем не видел, хотя они и находились поблизости — их голоса звучали как издалека, отчего баронету чудилось, что он один бредет по этому странному, будто бы призрачному, как образ из сна, лесу, плененному туманом. Уже которую ночь он не мог уснуть, терзаемый страшными мыслями; за эту неделю господин Кальме-ах-Шторм из цветущего мужчины превратился в исхудавшего старика, ибо в один злосчастный день лишился всего, чем дорожил. И сейчас, тяжело ступая по перегною, среди незаметно возникающих из тумана деревьев, господин Кальме-ах-Шторм, человек, который никогда не сдавался, впервые в своей жизни потерял надежду.

Удивительно устроены смертные: заурядные люди, влачащие жалкое существование, позабытые Богом, безропотно сносят любую бурю — не пытаясь подняться, они однако же выживают подобно мухам или червям, тогда как люди выдающиеся перед лицом великой личной катастрофы часто бывают повергнуты в прах. Для чего теперь жить и бороться господину Кальме-ах-Шторму, успешному предпринимателю Теодору ван Пооту, удачливому выходцу из низов, если тот, ради кого он трудился, в одночасье исчез? Он был подавлен, растоптан, незаслуженно наказан своенравной судьбой — жизнерадостный гигант был брошен на колени.

— Я знаю, где ваш сын, — произнес мелодичный равнодушный голос.

Господин Кальме-ах-Шторм поднял взгляд от массы загнивших листьев под ногами: перед ним, почти скрытый туманом, стоял высокий стройный незнакомец.

— Следуйте за мной, — сказал юноша, изящным жестом откидывая со лба прядь волнистых каштановых волос. — Я отведу вас к нему.

Никогда прежде господин Кальме-ах-Шторм не доверился бы словам какого-то незнакомца; но сейчас, раздавленный горем и страхом за сына, он был готов броситься за малейшим проблеском надежды. Господин Кальме-ах-Шторм хотел было позвать своих людей, но юноша остановил его со спокойной улыбкой:

— У нас мало времени. Не будем дожидаться ваших спутников, — с этими словами он повернулся и исчез в тумане.

Испугавшись, что потеряет из виду своего нежданного проводника, господин Кальме-ах-Шторм торопливо нырнул в туман вслед за юношей. Ему показалось, что шли они долго; темная фигура проводника то возникала зеленоватым пятном, то вновь тонула в тумане, двигаясь так скоро и легко, что господин Кальме-ах-Шторм едва за ним поспевал. Он не знал, как далеко они ушли от остальных людей и в какой части леса находятся — туман, сырой и плотный, скрывал и ориентиры, и время, даже будто бы поглощал пространство, отчего привычный Эльвенфальген казался теперь неведомой, странной, почти сказочной землей, словно сотканной из видений. Господина Кальме-ах-Шторма мучила одышка, идти становилось все тяжелее. Темная масса прошлогодних листьев скрывала впадины и кочки, путь перегораживали огромные, узловатые ветви и даже деревья, поваленные давней грозой. Кусты разрослись здесь так пышно, что их невозможно было обойти, да и сам лес, как чудилось господину Кальме-ах-Шторму, стал темнее, мрачнее и гуще. Однако его проводник шагал бодро и по-прежнему скоро, словно преграды леса исчезали перед ним; его фигура едва заметно проступала в тумане, так, что господину Кальме-ах-Шторму казалось, что юноша не идет, а парит низко над землей.

Все то время, что они шли, юноша молчал, не оглядываясь на своего спутника. Наконец они остановились; с прежним равнодушием юноша произнес, указав куда-то в туман:

— Вот ваш сын.

Все всколыхнулось в душе господина Кальме-ах-Шторма. Двинувшись вперед, он вынырнул из тумана, и его взгляду открылась река, с тихим журчанием бегущая меж пологих берегов, которые серебрились высокой пышной травой, мостик, перекинутый через реку, обступившие поляну деревья. Высокие, величественные, они казались колоннами великолепного храма; их кора была необыкновенного золотистого цвета, гладкая, как бархат, и стройные стволы не распускали веточек до самых крон, огромных, пышных и беспрерывно шелестевших. Полосы бледно-золотистого света пронизывали воздух, подобные струнам божественной арфы, но они были настолько нежны и приглушенны, что над поляной царил сумрак, и этот таинственный, изменчивый, неверный свет весь переливался и вспыхивал блеском листьев. Они с едва уловимым шелестом летели с деревьев, кружась и отливая серебром, усеивая поляну, опускаясь на чистейшие струи реки… А невдалеке, за пологом листопада, будто и сам возникший из хоровода листьев, стоял Альфред и молча смотрел на отца.

Господин Кальме-ах-Шторм бросился к нему, но едва он приблизился к сыну, как внезапно налетевший ветер сорвал вихрь листьев с чудесных деревьев. Фигура Альфреда словно растворилась в нем и возникла снова уже в отдалении. Господин Кальме-ах-Шторм метнулся к ней — полосы света затрепетали, будто чья-то невидимая рука коснулась струн, и вновь золотисто-серебряные листья закружились над поляной, бросая нежные отблески на траву, а призрак Альфреда возник на мосту, еще более неясный. Тихий смех рассыпался за спиной господина Кальме-ах-Шторма: его проводник, вспрыгнув на перевитые плющом и цветами качели, с любопытством наблюдал за его смятением. Не обратив на него внимания — даже не услышав — Кальме-ах-Шторм бросился к реке, отчаянно цепляясь за надежду… Видение разлетелось увядшей листвой — листья с шорохом понеслись по мосту и слетели в воду. В наступившей тишине раздавался лишь говорок реки; ветер шелестел опавшими листьями и скрипели качели…

— Чего вы хотите от меня? — устало проговорил господин Кальме-ах-Шторм, обернувшись к юноше — тот беспечно улыбался. — Кто вы такие? Я не понимаю… Для чего вы играете с нашими жизнями? Зачем вам наши страдания? Вас забавляет людское горе? Четырнадцать лет назад вы отняли у меня сына… а теперь лишаете меня и второго? Отчего вы так несправедливы?

Ветер заскользил по земле, погнав листву, и воздух вновь засеребрился листопадом — свет и тени заколебались вокруг. Вдруг что-то появилось под кронами великанов-деревьев — господин Кальме-ах-Шторм не мог определить, что это, но явственно ощутил всем своим существом — будто мелодия воды стала другой, чарующей и певучей, будто в благоухании лесных цветов появился новый аромат, будто полумрак над поляной озарился дивным светом, который невозможно было увидеть — лишь почувствовать… Нечеткие силуэты возникли за пологом листопада; ясные глаза, сверкающие, как звезды, и глубокие, как бездонный омут, с любопытством смотрели на человека.

— Пусть смертный не винит Дивный народ, — прозвучал тихий голос, как шелест ветра в кронах деревьев. — Никто не смеет называть эльфов несправедливыми. Мы склонили слух к словам смертного.

Ветер вздохнул в траве, сорвав лепестки с хрупких лесных цветов — они поплыли, покачиваясь, над поляной, коснулись волос сидящего на качелях юноши, запутавшись в густых его кудрях, обвились, подобно диадеме, вокруг головы одной из призрачных фигур.

— Смертный, внемли нашему слову. Негоже воспитаннику людского племени обитать серди нас, — голос был так тих и странен, что казалось, принадлежал этим деревьям, а не существу из плоти и крови. — Эльфред, сын Эльфвина и Эльфреды, — в полумраке проступили очертания стройной фигуры; с ее плеч ниспадала едва видимая мантия, будто сотканная из сверкающих нитей паутины, блеска лесной реки и таинственного сумрака, чело увенчивало неясное сияние — словно огоньки светлячков, а глаза взирали вокруг с холодной мудростью, тая в своих глубинах великую тайну и великое могущество. — Эльф по крови, взращенный смертными. И Лионель, смертный, но эльф сердцем. Один из вас должен покинуть Эльвенфальген. Вы сразитесь друг с другом. Испытание покажет, кто из вас останется среди Дивного народа.

Тотчас темноволосый юноша поднялся с качелей; в его руке появился дивной работы кинжал с лезвием в виде древесного листа, тускло блеснувший в полосах света. Улыбаясь в предвкушении, он легкими шагами приблизился к Альфреду, и на его спокойном лице играли прозрачные тени. Альфред посмотрел на кинжал в своей руке, перевел взгляд на Лионеля, колеблясь; удивление, нерешительность, подозрение сменялись в его глазах. Он оглянулся на собравшиеся в тени деревьев фигуры, но они мелькали и расплывались, словно видения, а Лионель, по-прежнему спокойный, стоял напротив и ждал.

Альфред отступил, избегая его взгляда. За спиной плескала река, сухие листья летели по ногам, тусклые блики и прозрачные, матовые тени колыхались в воздухе. Еле уловимый шепот прошелестел в зеленом полумраке.

Лионель презрительно усмехнулся.

— И ты посмел назвать себя эльфом? — произнес он. — Ты не способен пролить кровь человека даже в честном поединке. Зачем ты явился сюда, в Эльвенфальген? Ты недостоин занять мое место. Место, принадлежащее мне по праву! Никогда прежде подмененные не возвращались от смертных — не следовало возвращаться и тебе. Но коли ты узрел наш народ, смог отыскать эльфов в лесной чащобе — обратного пути у тебя нет, — с этими словами Лионель бросился на Альфреда, молниеносно и легко, как дуновение ветра. Замелькали неясные тени среди стволов, закружились вокруг поляны, охваченные любопытством. Ветер с шипением вскинул листву, полосы света затрепетали, потускнели и исчезли, будто тучи поглотили солнце над лесом, и плотный, необычайно густой туман заклубился над поляной. Все потонуло в нем — и река, и серебристый мостик, и деревья, и листопад, но тихо и таинственно, почти не давая света, загорелись в нем призрачные огоньки.

В этой колдовской дымке Лионель потерял Альфреда из виду, а тот внезапно появился совсем близко и в тот же миг ударил его кинжалом. Бесшумно рухнул Лионель на землю, и звук падения тела поглотил туман.

Прекрасные существа незаметно, как видения, обступили ошеломленного Альфреда. Тихий голос, переливчатый, как звон водяных струй, возгласил:

— Эльфред, сын Эльфвина и Эльфреды, — глаза эльфов блестели точно звезды. — Настал день, когда ты освободился от груза прожитых среди смертных лет. Отныне ничто не держит тебя — вот, день настал! Узри дело рук своих, Эльфред, наш брат! — эльфы подняли фонари, и они засияли в их прекрасных бесплотных руках. Альфред увидел Лионеля — тот улыбался ему с одобрением, — увидел прекрасные нечеловеческой, страшной красой лица эльфов, и одно из них — с короной из неземного света и сверкания росы на высоком челе… А у ног Альфреда, обагрив хрупкие лесные цветы кровью — живой человеческой кровью — простерлось бездыханное тело его отца.

Долго Альфред стоял над ним, не слыша ни восхищенных голосов эльфов, ни поздравлений Лионеля, не видя ничего, кроме застывших глаз отца. Пустота зияла в мыслях и сердце Альфреда. Странно — он не чувствовал раскаяния; он вообще ничего не чувствовал теперь, словно душа умерла в нем, и жило одно лишь тело. Прошло немало времени, прежде чем Альфред смог пошевелиться. На подкашивающихся ногах он сделал шаг назад… И вдруг, вскинув руки к лицу, будто защищаясь от чего-то, сорвался с места и кинулся прочь.

— Эльфред, куда же ты? — в один голос воскликнули эльфы, простирая к нему гибкие руки.

А Альфред несся сквозь лес, не разбирая дороги. Он раздирал одежду о ветви, разбивал ноги о валуны, падал и снова поднимался, расцарапывая ладони о колючий кустарник — и остановился, только когда обнаружил себя на краю обрыва. Внизу, в бездонной пропасти, разливался туман, словно бескрайнее белесое море перекатывало тяжелые волны. Лишь на мгновение Альфред замешкался на краю — в следующий миг он шагнул в клубы тумана, и они сомкнулись над ним так быстро, что казалось, юноша бесследно растворился в этом величавом белом море.