Долгий путь домой (джен)

Отчего-то Виктор и Андрей приняли за аксиому, что Финдекано родом из Италии. Видимо, в звуках его имени им чудилось что-то, созвучное языку этого людского народа. Окончательно он убедил всех в своих корнях, когда однажды обнаружилось, что «ювелир» смотрит новости по неаполитанскому кабельному каналу без субтитров. Финдекано не стал их разочаровывать, и с самым честным выражением лица подтвердил, что, мол, да, русский не родной ему язык, и понимать итальянскую речь ему гораздо проще. В принципе, он ни капельки не покривил при этом душой, итальянский и правда, гораздо ближе был к вестрону, чем русский, ну а легко общаться на многих языках не представляло для эльфа никакой сложности.

Он и общался, точнее, впитывал как губка информацию, потреблял контент, как сказали бы его юные друзья. Он смотрел новости на английском, французском, немецком и итальянском, постепенно все легче воспринимая европейские языки. Он был удивлен, если не сказать шокирован, когда в полной мере осознал, как много людских племен живет сейчас в Арде, и что лишь малая часть из них являются потомками Аданов. Если бы Финьо прожил в Средиземье так же долго, как двоюродная сестра Артанис, он бы признал в арабах, жителях жаркой Передней Азии, многочисленных потомков народа Харадрим, а в индийцах — потомках народа Кханд, жившего когда-то на юге Средиземья. Но вот откуда пришли китайцы, не рассказала бы ему и Владычица галадримов. Кроме этих основных народностей, существовало огромное количество самых разных ответвлений от основных родовых корней, народы которых ныне образовывали собственные государства. Например, персы, явно бывшие потомками народа Халет, не считали себя родней европейским народам, предпочитая считать свою культуру то ли самобытной, то ли бывшей в родстве с культурой арабских стран.

Все это живо интересовало Финдекано, но еще больше пугало. В свете этой новой информации, найти Майтимо среди семимиллиардного населения Земли, как люди назвали Арду, представлялось ему очень сложной задачей. И если бы не был он Финдекано Отважным, эта сложность представилась бы ему невыполнимой и смутила бы, заставив опустить руки. Но древним боевым кличем его был клич «День пришел», а Андрей сказал бы, что он неисправимый оптимист — и Финдекано искал снова и снова. Тем более, что просеивание огромной массы информации все-таки принесло свои плоды — так он нашел Каранистира.

Пасха в тот год случилась ранняя. Хотя к середине апреля холода и отступили, все равно порой ночами температура опускалась ниже нулевой отметки, и подтаявший за день и смешавшейся с грязью снег, замерзая, превращался в ледяную серовато-коричневую массу. К тому времени Финьо уже успел обзавестись собственным автотранспортом, чему он был рад неимоверно. Скорость завораживала его, а резвая Мазда глубокого синего цвета полюбилась ему едва ли не больше, чем его давний боевой конь, на котором он выступил когда-то в свой последний бой.

Расстояние почти в пятьсот километров он покрыл за каких-то три часа. «Вы прибыли на место» — бодро отрапортовал навигатор. Курская область, город Фатеж, население что-то около шести тысяч человек. Совсем маленький, уютный городок, с ухоженными заборами и чистыми белеными стенами домов. В здешнем воздухе весна ощущалась гораздо явственней, чем в Москве, было теплее, а снег совсем растаял — Фатеж располагался южнее столицы, и это южное солнце не только светило, но и ощутимо согревало.

Финдекано припарковал машину на обочине и ступил на тротуар, с удовольствием вдыхая свежий утренний воздух, потягиваясь всем телом, даря отдых уставшим конечностям. Пробило только десять часов утра, машин на улице было немного, а людей и того меньше. Поглядывая на светофор, деловито перебежала дорогу довольно большая, но худая и облезлая собака.

«Этот твой брат выбрал для жизни очень спокойное и приятное место» — Финьо смотрел по сторонам и чуть заметно улыбался. Фатеж и правда не был похож на остальные поселки и городки, которые приходилось видеть Финдекано. Несмотря на явные признаки бедности, тут было гораздо меньше мусора и грязи, вечных спутников людских поселений. Видавшие виды заборы в нужное время заботливо поправлялись хозяевами, крыши вовремя перестилались, а дворы украшались самодельными скульптурами из пластиковых бутылок, лысой резины и прохудившихся ведер. Все это было прокрашено, проклеено и издалека выглядело вполне презентабельно. Единственное добротное, современное здание в четыре этажа — местная больница — заметно возвышалось над частными домами. Видимо, это был самый центр поселения, потому что народу тут было побольше. Финдекано обошел больницу и зашагал дальше, на юг.

Эльф знал, где искать церковь, потому что весь вечер накануне изучал карту поселения, но ему хотелось сначала понять и почувствовать место, где нашел пристанище четвертый сын Феанора. Потому-то Финдекано подъехал не к самой церкви, а остановил машину на противоположном конце широкой центральной улицы. Он шел, осторожно ступая по разбитому асфальту тротуара, обходя ямки и легко перепрыгивая через лужи, прокручивая в голове те слова, которые нужно будет сказать Морьо. Наверное, Тьелкормо справился бы с задачей гораздо лучше. Но почему-то Финьо ничего ему не сказал вчера (на самом деле в глубине души он допускал вероятность, что обознался).

Церковь стояла на пригорке и хорошо просматривалась со всех мест в округе. Она была довольно старая, но недавняя реставрация придавала ей вид новодела. Купол весело светился золотом, отражая теплые солнечные лучи, а свежевыбеленные стены создавали ощущение покоя и уюта. За церковной оградой, невысокой и изящной, был разбит настоящий сад, тут росли яблони, вишни и боярышник, и Финьо вдруг нестерпимо захотелось увидеть, как же будет выглядеть это место через месяц, когда на деревьях распустятся цветы. Он зашел внутрь, продолжая улыбаться.

Шла пасхальная неделя — в храме слышалось стройное пение многих голосов. Сквозь стрельчатые окна щедро лился солнечный свет, преломляясь в витражах, рождая на мозаичном полу потрясающие картины. Воздух был теплым, он пах ладаном и свечным воском. Финьо вдруг всем своим существом ощутил мир, радость и покой этого места — в этот момент он понял Карантира Темного, самого гневливого сына Феанора, много лет искавшего не битв и побед, а умиротворения, покоя и счастья... Карантира, который все-таки пришел к принятию Воли Единого, и нашел в этом призвание. Карантира, который так и не создал семью... У него были на то причины, ибо и его коснулась боль расставания перворожденного и пришедшей следом. И Финдекано стало горько. Как же тяжка доля сынов Пламенного Духа. Их всех — и каждого в отдельности. Он вдруг с трепетом понял, как безграничны, непостижимы и всеобъемлющи мудрость и любовь Единого, который не допустил свершиться тому, о чем он просил. Он не дал шанса одному лишь Майтимо. Он назвал судьбы братьев сплетенными и дал шанс всем... Это ведь был эгоизм — думать, что спасения достоин лишь Руссандол! Из милосердия и любви к Детям, Единый даровал им возможность искупления. И Финдекано должен быть милосердным — и сильным. Пока нет Майтимо, старшего, он должен взять на себя его ношу, взять ответственность за его братьев и нести это бремя сколько потребуется.

И он горячо, изо всех своих сил, взмолился Единому, ощущая, насколько ничтожен он, бессмертный король Фингон, в сравнении c Творцом этого мира. Взмолился так, как порой молятся смертные — ничего не прося и не пытаясь заключить сделку, а лишь благодаря за все — за то, что есть мир и за то, что он живет в этом мире, за отца и за мать, за братьев и сестру, за родичей, за Майтимо и его братьев.

Нежное многоголосье псалмов уносило мысли вдаль, в непостижимые миры, и Финьо казалось, что сердце сейчас разорвется от ликования и радости, переполняющих его. Он не испытывал такого умиротворения и счастья, кажется, с тех полузабытых ныне времен, когда был жив свет Двух Древ, и Тьма еще не успела сойти в мир.

Где-то на периферии сознания он ощущал изумление — неужели всем Смертным, доступно подобное? Такой душевный подъем, такое ликование и светлая радость от единения с Творцом Мира — как это прекрасно и как удивительно! Они не видели и не ведали Силы Валар и, тем более, не ведали Его мощи. Они могли только верить. И вера эта возвышала Смертных над эльфами, над ним, Финдекано, с его неверием и своеволием. И снова он дивился тому, как сильно отличаются Пришедшие следом от Старших Детей. Словно в них одновременно горит разрушительное и искаженное пламя Моргота и первозданный огонь Творения!

Осторожно ступая, Финдекано прошел вперед, ближе к алтарю. Высокий черноволосый священник в праздничных светлых одеждах стоял сейчас спиною к прихожанам и нараспев читал слова молитвы глубоким, пробирающим до мурашек голосом. Финдекано ощутил непреодолимую потребность отдавать поклоны одновременно со всеми, и в благоговении повторять «Аминь». Он так и делал, пока настоятель не повернулся лицом к прихожанам. Финьо вздрогнул и чуть не вскрикнул с досады. Это был не Каранистиро!

Величественный, несмотря на молодость, священник стоял перед своей паствой и смотрел вперед внимательно и спокойно. Финьо опустил глаза. Разочарование и обида захлестнули его, и, наверное, отразились на лице. Он стоял на месте, не шевелясь, не в силах уйти. Так, не крестясь и не поднимая глаз, он простоял до конца службы.

Священник выделил среди поселковых прихожан, которые были ему хорошо знакомы, этого нового человека, и то и дело поглядывал на него с участием и беспокойством. Как только служба окончилась, он не замедлил подойти к незнакомцу, чувствуя, что с молодым человеком не все в порядке, исполненный решимости помочь ему пастырским советом.

— Христос Воскреси! — пробасил он где-то над головой Финдекано.

— Воистину воскреси... — угрюмо ответил Финьо, глядя куда-то вбок. И, вопреки своему состоянию, невольно удивился огромному росту и могучему телосложению батюшки.

— Я вижу, с вами стряслась беда, — мягко проговорил тот. — Я могу чем-то помочь?

Финдекано наконец поднял на него глаза. Он не ожидал ни от кого участия, и, честно говоря, собирался просто молча уехать. Но светлое и спокойное лицо священника располагало к себе, и Финьо вдруг захотелось выговориться.

— Да. У меня случилась беда, — медленно и спокойно произнес он, словно взвешивая каждое свое слово, не уверенный до конца в необходимости делиться с кем бы то ни было тем, что было на сердце. — Я люблю... человека. И эта любовь... противна природе.

— Разве любовь может быть противна природе? — с улыбкой проговорил батюшка. — Не думаю. Любовь — это свет, у них одна суть. Если это настоящая любовь, конечно. Потому что настоящая любовь не может быть... искажением.

Король Фингон вздрогнул всем телом и поморщился, словно от боли. Нет, святой отец, как ты не прав! Это Искажение! Все неправильное в мире идет от Искажения, от Предначальных времен, от Моргота.

«Даже мои чувства — это Искажение. Ведь их бы не было, если бы не было в мире Зла... Что было бы тогда? Я не прошел бы ад Хэлкараксэ, не потерял бы родного брата, не оказался бы в Эндоре. Не знал бы страдания и боли».

Но разум подсказывал Фингону, что он не знал бы и сочувствия. Да, он не научился бы сочувствовать и понимать. Он ужасался бы неправедным деяниям, как ужасались пресветлые ваниар, когда, сойдя со белокрылых кораблей в Войну Гнева, узнали они о деяниях нолдор Первого Дома. Сочувствие и принятие — вот то, чему его научил Враг! Разве это возможно?! Финдекано схватился за голову.

— Святой отец! Я потерялся, я уже не понимаю, что есть добро, а что — зло, — простонал он.

Батюшка, ничуть не подозревая обо всем, что пронеслось в голове у Финдекано, ответил:

— Добро — это любовь и прощение. Господь любит нас и готов простить каждого, кто искренне раскается.

— Любовь и прощение... — глухо повторил Финдекано. И вдруг лицо его просияло. Ведь все происходящее — и есть Прощение! Он просил и получил! И не важно, найдет ли он теперь Майтимо или нет — Майтимо уже спасен, потому что Господь любит нас. Грешных, гордых и своенравных. Эру любит нас... и это — главное.

Фингон улыбнулся.

— Спасибо вам, святой отец! Я не могу выразить, как вы помогли мне сейчас.

Священник пожал плечами и тоже улыбнулся.

— Сдается мне, что вы сами себе помогли, и вам не хватало только малого, чтобы быстрее сделать нужные выводы.

Они помолчали.

— Красиво тут у вас, — наконец произнес Финдекано. — Я ваш городок недавно по телевизору увидел.

— Да-а... Было дело. Приезжали, снимали, показывали, — батюшка указал рукой на двери, приглашая выйти на улицу. Финдекано кивнул и направился вперед. Его же собеседник задержался, несколько раз перекрестившись перед выходом и на ступенях церкви. Финдекано стало стыдно, и он, поспешно обернувшись, перекрестился вслед за священником.

— Пойдемте, я вам город покажу, — пробасил батюшка. — Я сам отсюда, из Фатежа, но уже несколько лет на родине не был, в Курске жил. А тут — поручили мне Фатежский приход, и с Божьей помощью, вчера днем, после Воскресной пасхальной службы, сюда добрался. Даже передачу эту не видел, как раз в машине ехал, когда передавали. Только и успел, как с отцом Константином тутошним на полчасика пересечься.

Финдекано от неожиданности спотыкнулся.

— Отцом... Константином? Так тут все-таки был другой... священник?

— А-а! Да, вы, наверное, к нему ехали? — батюшка одарил Финдекано еще одной из своих располагающих и добродушных улыбок. — И перепутали? То-то мне все говорят, похожи мы с ним. Только он пониже будет и постройней, да и, признаться, посерьезнее меня. Отец Василий меня зовут. Я-то черное монашество принимать не планирую. Дай Бог, встречу девушку хорошую, которая не испугается разделить мое призвание, женюсь и заживем в Фатеже спокойно. А отец Константин — он другой породы.

А Финдекано его почти не слышал. Его кипучая натура снова почувствовала след, и пробудилась жажда деятельности, а с ней вернулась и обычная для Финьо стремительность и нетерпеливость.

— Так где же мне искать отца Константина?

— Ах, простите, заговорился я. Он получил разрешение продолжить служение в онкологическом центре в Москве, при церкви тамошней, — и, помолчав. — Да, особенный он человек. Святой.

А на Финьо вдруг напала веселость, захотелось напроказничать, как в детстве, — и он, улыбнувшись про себя, легонько прищелкнув пальцами, значительно и серьезно произнес:

— А он не человек! Он — эльф.

Отце Василий остался стоять посреди улицы, забыв закрыть рот.

— Ну, до скорого! Спасибо! — И, не оглядываясь, Финдекано вприпрыжку, весело перелетая через лужи, направился к своей машине.

Карантир, который, впрочем, не знал, что он Карантир, ехал на поезде в Москву. У него было много времени на благочестивые размышления. К тому же он прихватил с собой труды почитаемых им церковных иерархов, из которых давно планировал сделать выписки для проповедей.

Но чтение не давалось. Мысленно он уже был там, в столице, в онкоцентре. Он с таким трудом выпросил для себя это место, нельзя сказать, кстати, чтобы особенно ценное. И нельзя сказать, чтобы ради этого места пороги епархии обивали желающие взять онкоцентр под свою руку. Но когда тебе что-то надо, это редко дается без усилий.

Больничная церковь была сложным приходом. Тут люди не крестили детей и очень редко играли свадьбы. Зато они часто умирали, и их приходилось отпевать. А до того, как умереть, они долго, по нескольку лет, мучились на больничных койках, и им нужно было утешение. Им нужен был отец Константин.

Он бы сам ни за что не решился на такое трудное служение, если бы судьбе не было угодно однажды свести его с Олегом Романовым, знакомство с которым перевернуло его неспешную жизнь. Собственно, именно знакомства, в общепринятом понимании этого слова, между ними и не было — Константин ни разу не видел человека, которого почитал своим самым близким товарищем и наставником. Они переписывались, батюшка писал письма по-старинке, на мелованной бумаге своим крупным четким почерком, а в ответ получал исписанные летящими строками обрывки тетрадных листков: у Олега не было возможности покупать белую бумагу «Снегурочка», он был нищим.

Пожалуй, для отца Константина образ жизни его товарища являл собой идеал христианского подвижничества. У Олега не было семьи, и не было дома. Все его имущество состояло из собственной одежды да сумы, в которой тот носил книги. И в Курске, и в Фатеже отцу Константину приходилось принимать участие в судьбе бомжей и бездомных, помогать тем выправлять документы, устраиваться на работу, снимать жилье. Собственно, и об Олеге он узнал именно потому, что одна из прихожанок, зная о том, что батюшка не гнушается помогать даже самым опустившимся из нуждающихся, рассказала о странном нищем. Этот человек часто появлялся в ее деревне, помогал по хозяйству старикам, брошенным внуками на произвол судьбы, неизменно отказываясь от вознаграждения. Он ночевал в лесу, хотя добрые бабушки охотно пустили бы его поспать в бане, а то и в доме. Морозными зимами, когда спать под открытым небом становилось невозможно, он жил при монастырях, оставаясь там трудником и выполняя самую тяжелую работу.

Через свою прихожанку, Олю Нерушеву, Карантир передал Олегу письмо. Тот ответил, однозначно, хоть и в довольно мягкой форме, отказавшись от помощи. Но переписка все же завязалась, и отец Константин сам не понял, как его собственная жизнь начала меняться под влиянием этих писем.

В словах нищего священник находил нечто, созвучное собственной душе. Несгибаемая воля к жизни, и вместе с тем спокойное и ровное отношение к смерти, полное смирение перед неизбежным, поражали Константина. Очень скоро он почувствовал, что общение с новым товарищем придает ему силы и поддерживает в трудах. Хотя, казалось бы, все должно быть наоборот, ведь это именно он, священник, должен был служить утешением для бездомного! Но отец Константин готов был бы идти за Олегом Романовым куда угодно.

И сейчас, сидя в купе поезда, следующего в Москву, Константин тихо радовался предстоящим переменам в своей жизни, осознавая, что поступает верно. Пусть служение будет непростым, но он чувствовал, что готов к этому бремени, ведь ему есть, на кого ровняться.

«Поезд Старый Оскол — Москва прибывает на шестую платформу! Повторяю: поезд Старый Оскол — Москва прибывает на шестую платформу».

Отец Константин глубоко вздохнул и поднялся с сидения, потягиваясь и разминая уставшие руки и ноги. Прикрыл глаза и улыбнулся собственным мыслям. Он прибыл на место, теперь жизнь его изменится.