Под керосиновым дождем (гет)

Примечания:

Блудный автор вернулся)

---

Новый напарник — это всегда непросто. Нужно сработаться, нужно поладить хотя бы на то короткое время, что вы проведете вместе. Пим всегда считал, что он в этом хорош. Он умеет ладить, беря где хитростью, где подвешенным языком. Где-то не обойтись без хорошей драки, расставляющей всё по местам, но в конечном итоге найти общий язык можно практически всегда.

Вот только раньше он не брал себе напарника на всю оставшуюся жизнь.

Пим прислоняется виском к дверному косяку и, закусив костяшку пальца, наблюдает, как порхает по кухне миниатюрная сулийка. Лали не видит его, возится с чем-то из кухонной утвари. Шелк черных волос струится по спине, прихваченный алой лентой, смуглые руки проворно перебирают предметы на кухонном столе.

Кем станет для него эта ласточка-сулийка? Подарком судьбы? Шуткой Гезена? Глупой ошибкой и жизненным крахом?

Зеник была безжалостна в формулировках. Когда Пим привел к ней Лали и попросил найти ей оплачиваемую работу, она лишь кивнула, достала листок бумаги, чернильницу и ручку, а затем протянула их Лали. Та взяла их так неуверенно, что всё стало ясно с первых минут.

Лали умела читать по-керчийски, могла расписаться в бумагах, но писать разборчиво и бегло было ей не по силам.

— Что ж, значит, ручной труд, — философски заключила Нина. — Научишься писать, заработок станет больше, а пока так.

Оглашенная сумма была неплоха, но намного меньше той, на которую получилось бы прожить в Каттердаме в одиночку. Пим знал это, но не успел и рта раскрыть, как Зеник наградила его предостерегающим взглядом и покачала головой. Лали ничего не оставалось, как согласиться.

Когда они оба оказались вне слышимости Лали, Пим все же задал вопрос.

— Почему?

— Я не дам ей больше ближайшие несколько месяцев, — отрезала Нина. — Пусть зависит от тебя. И тебе полезно: научишься ответственности, и мне будет спокойнее. Кто знает, что придет ей в голову!

— Но… — Пим хотел защитить новоиспеченную супругу, но Нина вскинула руку, прерывая его.

— Все мы были новичками, — веско произнесла она. — Я не имею права ей доверять, ты — тоже. Рекомендую дома и даже в супружеской постели держать рот на замке! Отныне каждый её промах — твой, и Каз тебе этого промаха не простит.

Пим опустил голову и кивнул.

— Но однажды?..

— Однажды, — Нина Зеник слегка улыбнулась. — Всё случается в свой срок. Пока вы оба на положении чужаков. Не жди от Бреккера особо доверенных поручений в ближайший месяц, а дальше всё сгладится со временем. И на досуге научи её писать! Пригодится.

— Спасибо тебе, — сказал он искренне, и Нина лишь пожала плечами.

Потом Пим взял Лали за руку и повел домой, ощущая, как нагревается на пальце непривычное кольцо от тепла их сплетенных рук.

Это странно ощущалось тогда. Это ощущается безумием сейчас. Всегда тусклая, темная и грязная кухня его крохотной квартиры теперь освещена и наполнена теплом. Пим ещё не уверен, нравится ему это или нет. На худой конец всегда можно сбежать в Клепку. Его комната теперь в распоряжении Хаскеля, но старик как-нибудь переживет постояльца, который спит на полу.

Пим сегодня впервые за долгое время взялся за письмо домой. Оно вышло коротким, и Пиму очень хочется его сжечь.

Мама, я женился. Помнишь, ты всегда говорила, что я пойму, что встретил ту самую? Считай, так и произошло. Она сулийка из каравана. И… для меня это неважно. Я знаю, что вы хотели иной судьбы для меня, но Гезен распорядился именно так.

Зима будет трудная, цены по-прежнему растут. Скажи отцу не класть сбережения в банк. Ходит слух, что они будут лопаться один за другим.

Желаю процветания,

Твой сын.

В паре книжек, которые он читал когда-то, на этом всё и закончилось. На свадьбе. Что делать дальше, никто не описал. Да и свадьбы-то толком не было, просто роспись в ратуше, не считая вечерней попойки, с которой Пим ушел, качаясь, как раз таки на ночевку к Хаскелю. Лали он оставил обживаться на новом месте, не хотел пугать её, да и что делать с ней дальше, не знал.

Вот и получается, что в свое жильё он теперь заходит гостем.

Лали оборачивается, на губах её расцветает улыбка, и Пим ловит себя на том, что улыбается в ответ. Он отрывается от косяка и идет к ней навстречу, но останавливается, не дойдя пары шагов. Лали следит за каждым его движением, и в руках её будто бы случайно оказывается тяжелая крышка. В воздухе повисает тягостное звенящее напряжение: словно два зверя делят одну территорию, настороженно кружа друг подле друга и ежесекундно ожидая нападения.

Пим хочет верить, что не зря ввязался в эту историю. Такая Лали нравится ему даже больше прежней — по-прежнему строгая, недоверчивая, но красивая, что дух захватывает. И в фигуре её вместо прежней зажатости проявляется что-то иное, что Пим видел когда-то у матери и временами у Аники. Такое случается, когда женщина обретает дом, а затем и власть в нем.

Пим не знает, что нужно делать, поэтому он просто молча кладет на стол деньги — половину недельного заработка. Отец всегда делал именно так. Он никогда ничего не говорил.

Лали отмирает, осторожно откладывает крышку и шагает к нему. Пим нервно дергает уголком рта, когда она протягивает ему горячее мокрое полотенце, чтобы он вытер руки, но принимает его, неловко комкая теплую ткань в пальцах.

— Надеюсь, ты любишь жаркое, — Лали кивает на накрытый стол, впервые нарушая повисшее молчание. — Раз уж всё не по правилам, то я делаю то, что умею.

Пим осторожно проходит мимо неё, удивленно разглядывает разложенные приборы. Над тарелками поднимается пар, лежат куски хлеба, обернутые салфеткой, чтобы не черствели. Взгляд цепляется за сложенную конвертом салфетку — сердце ёкает. Южная традиция, в Каттердаме никто не делает так. Вероятно, поэтому и хлеб здесь такой дрянной.

Он не видел такого уже очень много лет. Когда Пим садится за стол, ему кажется, что они играют в какую-то игру, потому что так не может быть. Так не бывает. Не у бандитов. Не в его жизни.

— А как по правилам? — заинтересованно спрашивает он. — Я таких не знаю.

— Я должна была бы прийти к твоей матери, поклониться ей и попросить научить меня тому, что ты любишь, — Лали придвигает к нему тарелку и вновь принимается деловито сновать по кухне. — Я должна была бы ей понравиться, иначе она могла бы меня проучить!

— Это как?

— Например, подсказать твоё нелюбимое блюдо, чтобы ты разозлился на меня, — Лали смеется. — Правда, этим больше обычно грешат сестры жениха.

— Мои могли бы, — Пим хмыкает и ухмыляется, вспомнив пару историй из детства. — Они были те ещё проказницы когда-то. Подговорили бы тебя подсыпать мне соль в кофе вместо сахара!

— Много их у тебя?

— Три, одна старшая, и две младшие.

— Они живут в Каттердаме? — Лали искоса смотрит на него.

Пим качает головой.

— Нет, на юге. Далеко отсюда.

— Южане не любят сулийцев, я им не понравлюсь, хоть и сама родилась там же, — печально констатирует Лали.

— Даст Гезен, вы и не встретитесь, я давно не виделся с семьей. Да и не собираюсь, — парирует Пим. — А что насчет тебя? У тебя большая семья?

— Очень, — Лали чему-то улыбается. — У моей матери нас семеро, а ещё кузены и кузины. В семье всем заправляет прабабушка Фаира. Ты бы ей понравился! Она говорила, что у прадедушки были золотые зубы, ей это очень нравилось, потому что всегда оставалось что заложить. Главное, чтобы клещи были под рукой!

Пим хмыкает и инстинктивно прикрывает челюсть ладонью, старательно отгоняя от себя образ престарелой сулийки, склонившейся над ним с клещами в руке. И улыбочка на её сморщенном лице отчего-то рисуется истинно Бреккеровская!

Лали внезапно мрачнеет и вздыхает.

— Жаль, что прабабушка не во всех вопросах имела власть. Она бы не допустила того… что случилось.

Она туже стягивает на плечах шаль, которую накинула на плечи, когда обнаружила на кухне Пима. Он уже приметил за ней это свойство — прикрывать плечи на людях или когда Лали чувствует неуверенность.

— Что насчет твоего брата? Узнала, что с ним?

Лали печально качает головой.

— Только Аман знал, где они прячутся. Я сегодня ходила к его семье, но его не было. Его мать сказала, что ему предложили работу на вечер и он ушел. Я попробую ещё раз завтра… Они знают, что я тахри, поэтому не особо дружелюбны.

— Хочешь, пойду с тобой? — предлагает Пим.

Честно говоря, он уверен, что Лали откажется, но она оглядывается на него с недоверием в глазах и неуверенно кивает, будто бы ожидая, что он сейчас захохочет и заявит, что пошутил.

— Хочу.

— Тогда сходим.

Пим справедливо предполагает, что неудачи Лали обусловлены отсутствием нужной приправы, круглой и блестящей. Сулийцы на диво быстро проникаются коммерческой философией Каттердама.

Когда Лали садится напротив, Пим придвигает к ней хлеб, и их пальцы соприкасаются. Пим берет её руку в свою и осторожно сжимает, Лали не возражает, лишь бросает долгий изучающий взгляд из-под длинных черных ресниц.

Пим улыбается ей, сверкая золотыми зубами.

Кажется, напарники имеют шанс поладить. Особенно если не подпускать близко сулийских старух с клещами!

* * *

Что-то витает в самом воздухе. Джаспер нервно пробегается пальцами по поясу, оглядываясь по сторонам. Высокопоставленное общество смеется ему в лицо.

Что-то не так.

Скользят мимо разряженные керчийские дамы и пузатые купцы, манерно отставляют веера равкианские аристократки, стыдливо подбирая залатанные шлейфы старых платьев. Они не ровня друг другу в других странах, но Керчия равняет всех, заставляет смирять гордый нрав и раскланиваться, склоняя головы на один и тот же градус — не выше и не ниже. И всё же равкианские беглецы щурятся, как будто в предвкушении какого-то реванша.

Что-то не так.

Атмосфера зала наполнена нездоровым возбуждением. Что-то зреет, ждет своего часа, томится нетерпением. Джаспер замечает краем глаза, как кучкуются студенты и будто бы передают друг другу что-то из-под полы, но не может отследить этого момента. Всё смазано, текуче, точно наполненное тягучей смолой. Запах железа забивается в ноздри, отзывается во рту кровавым привкусом. Люди чувствуют это. Чувствуют, но не могут понять.

Что же не так?

Этот зал создан для убийства. Этот зал — место поклонения войне.

Обычно Джасперу нравятся такие места, но слова этой девочки Эсме растревожили душу. Танк, возвышающийся посередь зала, неумолимо притягивает его взгляд. Он управлял этой машиной, он был внутри, когда она катилась по улицам, неподвластная ни одной преграде. Если бы горожане вздумали перегородить ему путь, то танк проехал бы по их костям, и его бы даже не тряхнуло.

Что способна сделать колонна таких машин? Что она оставит от любого поселения? Джаспер представляет, как эта колонна катится по дорогам, покрытым рыжей пылью, по которым он бегал в детстве; как вкатывается в поля юрды, сминая и уничтожая посевы. Каким бы метким стрелком он ни был, он не представляет, что противопоставить такой силе.

И часть этой силы уже воюет на его родине.

Мир приблизился к витку новой эпохи. Теперь Джаспер готов в это поверить. Он не знает за кого ему воевать, он — дитя мира, у него нет патриотических порывов. В Новом Земе всегда царили войны, и мало кто понимал, с кем и ради чего. Быть может, поэтому Джаспер так легко простился с родными краями и никогда не планировал вернуться.

Керчия стала ему настоящей родиной. И сегодня Джаспер ощущает с болезненной остротой: если не будет оружия, современного оружия, новую войну развяжут на территории мирной Керчии. Сейчас весь мир безжалостно выбирает самого слабого для показательной расправы. Оружие необходимо на ком-то испытать.

Джаспер не отводит от танка взгляда, когда неосознанно отступает назад. И совершенно закономерно сталкивается с кем-то плечами. Танк на время уходит на второй план:

— Ты?!..

Земенский мальчишка-студент отскакивает от него, отчаянно извиняясь, а затем, подняв взгляд, резко немеет и становится похож на загипнотизированного трясущегося кролика.

Джаспер поднимает брови в искреннем изумлении. Мальчишку он знает. Через секунду он даже вспоминает, откуда.

— Дамьен, — произносит он удивленно. — Что ты здесь делаешь?

— Я…

Тот беспомощно открывает рот и силится сказать что-то, но так и не может вымолвить ни слова, лишь кивает на висящую на локте салфетку и свою вычищенную форму официанта.

— Ну-ну, не бойся, не съем, — Джаспер не может удержаться от усмешки, но бедолага-студент, кажется, цепенеет от неё ещё больше. — Значит, подрабатываешь? Похвально! Пока однокашники пьют шампанское и слушают речи политиков и дипломатов, ты подносишь им бокалы?

Подколка достигает цели: мальчишка Дамьен вздрагивает, плотно сжимая губы, а затем независимо вздергивает подбородок. Но в глазах вместо страха мелькает нечто… очень похожее на уязвленное страдающее самолюбие.

— Зато работа честная, — Дамьен говорит коротко, будто выплевывает слова одно за другим.

— Я разве осуждаю, — добродушно отзывается Джаспер. — Всякому своё. Только что-то это твоё тебе, я гляжу, не по нраву. Никак уже напоролся на парочку знакомых?

Вместо ответа Дамьен бросает долгий злой взгляд куда-то в сторону, и Джаспер замечает в той стороне нескольких представителей привилегированной студенческой братии. Лощеные, напомаженные до блеска, напыщенные до безобразия, они любят строить из себя великих бизнесменов и до сих пор вызывают у Уайлена глухое безмолвное озлобление. Им-то ни разу в жизни не приходилось вытягивать терпящую крах отцовскую компанию из беспросветной… образно скажем, пропасти.

Дамьен поудобнее перехватывает поднос одной рукой, и из кармана его сюртука выскальзывает алая лента с белой окантовкой, мягко планируя на пол.

— У тебя упало, — Джаспер указывает на неё кивком.

Мальчишка ныряет вниз, ловко управляясь с подносом. Джаспер, пользуясь моментом, подхватывает с него бокал и в последний момент милостиво придерживает пальцем бортик, чтобы сохранить баланс. Издеваться над юным земенцем не входит в его планы.

Он прихлебывает кисловатое шампанское, наблюдая, как Дамьен спешно запихивает ленту обратно, и лениво переводит взгляд дальше, где гомонят другие студенты. На многих сегодня красуются алые с белым шейные платки. На этот раз студенческое братство избрало довольно странный символ единения.

И что-то в нем болезненно цепляет взгляд. Джаспер хмурится. Алые пятна раскиданы беспорядочно, но в их передвижениях ему видится какая-то странная логика. Будто бы цвет керчийского молодежного общества внезапно перенял повадки портовых беспризорников... Что-то не так!

— Эй ты! — окликает он Дамьена. — А почему прячешь? Ленту свою в смысле.

Мальчишка вздрагивает, будто пойманный с поличным, а затем, ничего не ответив, смерглав ввинчивается в толпу, растворяясь в ней вместе со своим подносом.

Джаспер быстро опрокидывает в себя остатки бокала и оглядывается кругом, выискивая ещё одну фигуру с подносом.

Ему спешно надо кое-что проверить.

Ловко отловленный за локоть официант — тоже студент, судя по юному и лопоухому виду — на вопрос о ленте только хлопает глазами и растерянно пожимает плечами. У студенческого братства символ совсем иной.

Что-то определенно не так.

* * *

— Что вам нужно?

Инеж не знает этого человека. Она, кажется, даже не встречала его никогда, лишь слышала его имя. Она знает лишь одно: именно его выстрел чуть не оборвал жизнь Каза там, на корабле. Этого факта вполне хватает, чтобы в груди разлилась мертвенно ледяная ненависть, а взгляд уперся точно в то месте на шее, по которому необходимо чиркнуть ножом.

Плавиков улыбается.

— Меня просили при случае передать вам привет от преданного поклонника, госпожа Гафа! Он очень жаждет встречи!

— Что ж, я к ней не расположена, — отрезает Инеж и отворачивается так, чтобы держать Уайлена в поле зрения. Не исключено, что Плавиков просто заговаривает ей зубы.

Плавиков, не теряясь, наклоняется к её уху и куртуазно мурлычет, будто бы дарит изысканный комплимент:

— Вы отняли кое-что у моего приятеля и выбросили в море, поэтому, когда придет срок, он вырежет дитя из вашего чрева и отправит его туда же!

Это звучит так дико и так страшно, что у Инеж на мгновение темнеет в глазах и перехватывает дыхание. Она даже не верит, что услышала подобное здесь — в светлом зале, полном людей, обманчиво светском и безопасном.

Ей хочется сбежать, хочется спрятаться хоть за кем-нибудь, за кем угодно, лишь бы не оставаться наедине с этими словами и человеком, изрекшим их. Лишь бы не придумывать достойный ответ, держа лицо и не бросаясь в драку. Она не справится, не сможет, не… Но кто защитит её, кроме неё самой? Инеж оборачивается к нему, удерживая на лице непроницаемую маску.

— Передайте приятелю, что пустые мечты приводят к неприятным последствиям. Можно потерять на них… например, голову.

Плавиков щерится в лукавой улыбке.

— Говорят, если попасть под карающий молот, можно потерять самое дорогое! Например, ноги… Не напомните, чья поговорка?

Инеж невольно делает шаг назад. Грань молотка, животный страх и всепоглощающее отчаяние до сих пор преследуют её во снах. Она не хочет вспоминать эти чувства, не хочет, не хочет!.. Никто не знал… Никто, кроме…

Кто-то внезапно становится за её плечом, а затем негромко, но весомо по паркету ударяет трость.

— Я лучше расскажу каттердамскую поговорку, — произносит Каз сдержанно, и в его холодном голосе слышится скорая смерть. — Не стоит попадаться на пути демонов. И не стоит трогать чужих матерей, если не хочешь, чтобы перерезали горло твоей.

Плавиков зло щурится и делает шаг назад, улыбка слетает с его лица. Инеж невольно оглядывается через плечо: на губах Каза играет зловещая ухмылка демона. Он стоит прямо за её спиной, и Инеж кажется, будто она ощущает спиной тепло его тела. Тот ужас, который ей пришлось испытать только что, начинает постепенно растворяться в отголосках шумного зала.

Людям вокруг нет до них дела, и Инеж бесконечно им благодарна. После этого короткого диалога ей хочется спрятаться, залезть в тот самый танк и просидеть в нем до конца приема или завести его и уехать обратно в Бочку, проломив стену. Останавливает лишь то, что танк стопудово застрянет на узких улицах или проломит мост и утонет в канале.

— Что ж, — цедит Плавиков в конце концов, и поблекшая улыбка вновь просачивается на его лицо. — Посмотрим, что случится, если на пути демона возникнет, например… король? У вас хороший вкус на покровителей, госпожа Гафа!

Он уходит стремительно и зло. Инеж чувствует щекой порыв воздуха, который всколыхнула его худощавая удаляющаяся фигура, и жалеет, что не может всадить нож между этих выпирающих лопаток. Капитан Гафа редко бьет врагов в спину, но ради этого человека можно сделать исключение.

— Госпожа Гафа, — раздается скрипучий голос Каза за спиной. — Я сожалею, что вам довелось пережить эту встречу.

Инеж медленно оборачивается к нему. Они не виделись последнюю пару дней из-за скопившихся дел и ещё из-за того, что Инеж предпочитала прятаться в доме Уайлена. Так было проще. Её не нравился их план, не нравилась собственная роль в нем и непристойно очевидные интриги Каза, но возразить их безжалостной рациональной логике было нечего. Она предпочитала молчать, чтобы не сказать лишнего.

— Это он был на той крыше? — спрашивает она одними губами и церемонно кивает Казу, будто едва его знает. — Господин Бреккер, какая встреча!

Каз чуть заметно кивает в ответ и бросает короткий взгляд Плавикову вслед. Далеко тот не отходит, крутится неподалеку, не выпуская из вида Уайлена.

— Рад видеть вас в добром здравии, — произносит он бесстрастно. — Надеюсь, эта встреча вас не расстроила.

— Я чувствовала себя в безопасности, — Инеж позволяет себе мимолетную полуулыбку. — Вопрос лишь в том, сколько она продлится.

Она наблюдает за Уайленом, которого удерживает рядом с собой Карл Наас. Уайлен злится, бегает глазами по залу, отслеживая кого-то (нетрудно догадаться, кого именно), но откликается с неизменной учтивостью, вынужденный вести диалог с невысокой светловолосой девушкой, неуловимо похожей на Нааса.

— Увидим, — отзывается Каз. — Быть может, в следующем году на том постаменте будет стоять кое-что другое.

Он ухмыляется и едва заметно качает головой в сторону возвышающегося танка. Инеж знает, что Каз редко показывает истинные эмоции, однако может поклясться, что сейчас он безмерно доволен собой.

— Полагаю, сегодня оправдались многие ваши надежды, — она искривляет губы в улыбке, хотя не чувствует ни радости, ни веселья. Благодарность за то, что она не осталась с Плавиковым один на один, причудливо мешается со злостью и ядовитым ехидством. Каз втянул её во всё это, вывел под перекрестья ненавидящих взглядов со всех сторон и оставил одну, как это бывало всегда.

У него хватает наглости окинуть её странно оценивающим взглядом и кивнуть:

— Несомненно, хотя возможность видеть вас в столь королевском облике затмевает их все.

Изысканный комплимент совсем не звучит, когда его произносят с горькой издевкой карманника из Бочки.

Если бы в глазах его читалось хотя бы восхищение, Инеж простила бы ему многое. По крайней мере, постаралась бы. Но на лице Каза она может различить лишь умело скрытую уязвленность, как будто он жалеет о том, что она стоит сейчас перед ним в этом обличье. Как будто он разочарован в том, что увидел.

А вот за это Каз определенно заслуживает, чтобы его тоже спустили с лестницы. Или по крайней мере, потренировались как на живой увертливой мишени. Или не очень увертливой…

Странная фантазия мелькает в голове яркими отблесками: веревки, обхватывающие запястья; свист клинков, взъерошенные волосы, упавшая на покрытый испариной лоб растрепанная челка; злые очарованные глаза, сверкающие странной смесью ярости и восхищения.

Не тот образ, который легко представить. Не тот, который легко забыть. От него внезапно перехватывает дыхание. И все же он странным образом успокаивает душу. Становится легче. Инеж лишь опасно щурит глаза и улыбается с невольным предвкушением.

Каз Бреккер играет с огнем. Она разозлена и уже претерпела немало из-за его выходок, она достойна его уважения. Если уж он разодел её как куклу, то пусть наслаждается представлением!

— Возможно, этот наряд действительно заслуживает рядом короля, — Инеж легко касается пальцами до крайнего изумруда у плеча и медленно ведет по ожерелью вниз, спускаясь к груди. — Вы не находите, мистер Бреккер?

Древняя как мир уловка действует безотказно. Взгляд Каза, как прикованный, следует за движением её руки, темнея с каждой секундой.

А затем её слова доходят до его мозга, и Каз едва уловимо вздрагивает. Инеж с удивлением наблюдает, как в его глазах мелькает вначале испуг, а затем вдруг необъяснимая злость. Бледные губы плотно сжимаются, а на щеках начинают играть желваки.

— К сожалению многих, в Керчии власть принадлежит так называемой “черной кости”, — почти выплевывает он. — Королей лучше искать в другом месте!

Инеж приоткрывает рот почти с восторженным изумлением: услышать от Каза такие революционные речи дорогого стоит. Это Каз-то, равняющий всех лишь по деньгам и талантам? Каз, которому плевать, с кем говорить — с королем или безродным жуликом? С каких пор его потянуло мериться сословиями?

— Допустим, я уже нашла, — со сдержанным весельем произносит она. — Что тогда?

Теперь ей и правда интересно, дойдет ли до него намек?

Не доходит. Каз бледнеет ещё больше, вглядывается в нее с нарастающим отчаянием, и бешенство всё отчетливее проступает на его лице, пронизанном странной паникой. Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но одергивает себя и до скрипа сжимает челюсти.

Инеж даже представить не может, что могло заставить его так взбелениться. Но стоит признать: теперь бездна чувств в глазах Каза способна затянуть в бездонную пропасть.

И всё же она не может отказаться от искуса ещё чуточку поддразнить его. Она едва заметно проводит языком по губам и улыбается чарующе и беспощадно.

— Всё же я считаю, что у короля должны быть немного демонические черты, — Инеж бросает взгляд на его трость. — Это, знаете ли, интригует!

Рука в кружевной перчатке невесомо касается зоны отсутствующего декольте и легко соскальзывает вниз по корсажу. Каз усиленно делает вид, что не смотрит.

— Полагаю, ваш опыт общения с королями больше моего, — сухо отвечает он. — Надеюсь, Керчия вас не сильно утомила своим плебейским подходом к жизни. К сожалению, мне пора. Желаю хорошего вечера!

Очень утомила! А особенно один её конкретный представитель, который по-военному четко кивает и уходит прочь — точнее к ожидающему его Джасперу. Тот сочувственно косится на Инеж, но близко не подходит.

Инеж остается в одиночестве, заинтригованная и уязвленная одновременно. Злость копится внутри и постепенно доходит до критической отметки.

Она сделала для него всё! Она подчинилась, она смирила нрав, сделала всё, что он хотел в этот вечер. Отчасти ещё и потому, что ей хотелось знать, что из этого выйдет. Как далеко зайдет Каз в этот раз и в следующий? Что её ждет, если она продолжит уступать?

Очевидно, что ничего хорошего.

Кажется, Каз и сам не знает, чего хочет. Для него это не свойственно в деловой сфере, но в области личных отношений абсолютно нормально. Он не знает, на что давить, что требовать даже ради собственных интересов. Он желает, чтобы его любили, он хочет, чтобы его отвергли. Он жаждет абсолютного контроля и доминирования во всем и вместе с тем, стоит ему этот контроль получить, он становится поистине невыносим даже для самого себя!

— Капитан Гафа, вы ли это? — произносит рядом знакомый женский голос, отвлекая Инеж от тревожных мыслей. — Я право подумала, что Керчия основала новый орден гришей!

Женя Сафина тепло улыбается Инеж и раскрывает ей сдержанные светские объятия.

* * *

— Уайлен, я много рассказывал Эсме о вашем смелом проекте!

Пальцы Нааса впиваются в плечо как клещи, он с легкостью удерживает Уайлена на месте, не давая повернуться туда, где коршуном кружит вокруг Инеж проклятый Плавиков.

Уайлен выдавливает из себя учтивую улыбку. Светловолосая девушка смотрит на него с изучающим прищуром, но кивает не менее учтиво. Взгляд у неё умный, слегка ироничный. Встреться они при других обстоятельствах, Уайлен бы даже счел это знакомство приятным, но существующие внушают ему эмоции, весьма близкие к ненависти.

Это чувство, предназначавшееся Плавикову, оно наполняет Уайлена до краев и щедро выплескивается на всех, кто отвлекает его внимание от главной цели. По всей видимости, намеренно.

— Проект действительно смелый, до сих пор в небо поднимались только дирижабли, — голосок у Эсме приятный, но заведенному Уайлену он кажется наполненным издевкой. — Разве смогут самолеты их превзойти? Даже Фьерда признавала их мало маневренными и пригодными лишь на малые расстояния. Их смогли поднять по взлетной полосе в Колхольме лишь потому, что это совсем рядом с границей Равки.

— Для фьерданских самолетов это, возможно, потолок их возможностей, но уверяю вас, Керчия тоже способна на многое, — произносит Уайлен даже резче, чем хотел бы.

Наас рядом резко выдыхает. Уайлен было воспринимает это на свой счет и даже успевает возгордиться, но тут же понимает, что участников беседы прибавилось.

Две женских фигуры в красной и зеленой кефтах, приближаются к ним, держась под руки. Инеж улыбается с искренней теплой радостью от того, что хоть кто-то из равкианцев не отвернулся от неё, но вот её спутница заставляет напрячься всё высокое собрание, включая Уайлена. Он видел эту женщину всего лишь раз в своей жизни, и всё же не узнать её невозможно. Лишь в глазах отныне вместо теплой улыбки таятся острые осколки льда.

— Вот только это изобретение Фьерды, как и многие другие, созданы на крови гришей, — произносит Женя Сафина и улыбается по-светски бесстрастно. — Надеюсь, Керчия изберет другой подход.

По выражению её лица невозможно предсказать хода её мыслей, но Уайлен каким-то внутренним чутьем ощущает, насколько же близко они подошли к грани. Предсказание Джаспера, высказанное в сердцах, начинает сбываться с пугающей точностью. И все же он распрямляет плечи, готовясь идти ва-банк.

Пусть так, пусть она знает про самолет. Это не значит, что она сможет узнать, откуда он взялся.

— Керчия предпочитает создавать что-либо на договорной основе со справедливой оплатой, — произносит он и незаметно освобождает руку от хватки Нааса. — Мы бы предпочли обойтись без силы гришей вовсе.

— Вот как, — Женя Сафина склоняет голову набок, как любопытная птица. — Это интересная точка зрения.

Ещё бы. Равка — нестабильная, непонятная, таинственная и чарующая, самобытная и горделивая — заслуженно гордится своим влиянием на мир. Это удивительный парадокс их мира. Равка — страна-изгой, униженная и ненавидимая, страна дикарей и колдунов, которой нет места в цивилизованном развитом мире. А без неё нет ни прогресса, ни надежды. Страна, держащая железным кулаком богатство и ресурсы — людей, которые двигают моря и континенты.

Шухан и Фьерда мечтают разделить её на множество частей, стереть эту страну с карт и забыть про неё, как про страшный сон. Никто не хочет признавать эту отвратительную истину — практически ни одно изобретение не обходится без гриша. Они нужны как воздух, как вдохновение, как керосин для заправки самолета. Фьерда, в конце концов, перестала даже скрывать свою позицию: да, ей нужны гриши — в качестве топлива, бесправных рабов, мясной человеческой массы, которую можно разобрать на запчасти и использовать в своих интересах. Бесчеловечно? А разве колдуны — люди?

Шуханцы таятся, но они такие же. Только ресурсом для них может стать любой человек, не обязательно гриш. Керчии это известно на собственном опыте, и урок этот так просто не забыть. Иногда Уайлену кажется, что просто какой-то мощный портной в незапамятные времена взял один народ и разделил надвое, сделав одним черные волосы, а вторым — белые.

Керчия благоразумно держится в стороне. С Равкой они держат умеренный нейтралитет, но вопрос Южных колоний не закрыт до сих пор и придает международным отношениям особую перчинку.

— Вещи, созданные руками простого человека, имеют особую магию, я считаю так, — Уайлен улыбается с той же непроницаемой светскостью. — Это не менее достойно. Поэтому Керчия, быть может, не так сильна в прогрессе, но может в полной мере опереться на умения своих жителей.

На самом деле, не особо, поэтому предпочитает делать своими жителями иностранные таланты. Так сказать, про запас. Кстати, именно поэтому вопрос с гражданством Инеж был решен в относительно обозримые сроки. В том же Шухане или Равке это могло бы занять годы.

Кстати о ней. Уайлен оглядывается, невольно привлекая к себе внимание резким жестом. В этот же момент Плавиков, до сих пор державшийся поодаль, шагает к ним. Инеж сжимает челюсти, гневная, но величественная, будто и впрямь царской крови.

Уайлен бросает быстрый взгляд на Сафину, чье наполненное вежливым удивлением лицо леденеет все больше с каждой секундой.

— В этом наряде вы сравнимы с царицей, госпожа Гафа! — вкрадчиво вклинивается Плавиков. — Простите мою несдержанность, но ваша царственная красота туманит мой разум. На секунду я засомневался, не перепутал ли вас с супругой его величества!

Высокое собрание застывает, пытаясь проглотить грядущий дипломатический скандал. Наас поджимает губы, а равкианская свита Сафиной начинает перешептываться с утроенной силой.

— Вы слишком великодушны в комплиментах, — холодно отзывается Инеж и отворачивается от навязчивого поклонника.

— Ах да, мистер Плав, как кстати! Госпожа Сафина — ваша соотечественница, думаю у вас найдется немало общих тем для разговора, — Наас спешит вмешаться и весьма ловко отлавливает в свою железную хватку уже самого Плавикова и подталкивает к Сафиной. — Очень талантливый молодой человек, рекомендован Торговому совету Шуханским посольством.

Под пристальным гипнотизирующим взглядом Жени Сафиной Плавиков даже несколько теряет гонор и, кажется, начинает отсчитывать часы оставшейся жизни.

Уайлен косится на Нааса с уважением. Хитрый старый лис немедленно перевесил ответственность за эту гниду на шуханцев, выводя из-под удара остальных участников импровизированного фарса. Правда, этим он только что подставил Каза под полный дипломатический провал подпольных отношений с Равкой, если Плавиков некстати откроет рот. А он его откроет, к сулийской гадалке ходить не надо.

Все же Торговый совет состоит из редкостных ублюдков.

— Какая неожиданная и приятная встреча! — голос Сафиной по-прежнему бесстрастен, но ноты предвкушения в нем на диво различимы.

Плавиков невольно сглатывает, но упрямо вздергивает подбородок ещё выше.

— Я счастлив встретить вас, госпожа, — проклятая улыбочка плесенью прорастает на его лице. — Приношу искренние соболезнования вашей потере, но осмелюсь сказать, что жизнь продолжается, несмотря ни на что, и вы тому — лучший пример!

Наглец каких мало. Отчаянный, бесстрашный и совершенно без мозгов. Уайлен шагает ближе к Инеж, пытаясь через легкое соприкосновение рук передать свою тревогу.

Плавикова необходимо заткнуть во что бы то ни стало. Или хотя бы не дать ему попасть в руки Сафиной. Судя по взгляду последней, возможности сердцебитов в практике всевозможных пыток воистину безграничны, а портные недостаток мастерства склонны подменять изрядной фантазией. Чертов фабрикатор расскажет всё, что знает, и постарается утопить всех.

— Меня искренне восхищает, когда женщины могут сочетать в себе и тяготы мирских забот, и величие красоты, — Плавиков продолжает болтать, и по знакомой усмешке на дергающихся губах Уайлен может с уверенностью заключить, что Плавиков будет держать марку до самого конца. — Думаю, его величество сегодня был бы очарован капитаном Гафой безоговорочно!

Женя Сафина приподнимает брови. Уайлен хмыкает про себя и кидает на Инеж веселый взгляд. Слабенький удар. Они слегка перестарались, скрывая её связь с Казом, вон даже до короля соседней страны добрались! Плавиков просто смешон!

Вот только застывшее лицо Инеж и боль в её глазах говорят совсем о другом.

Уайлен прикрывает веки и медленно выдыхает. Только не это! Что-то случилось там, в её путешествиях. Что-то правдивое. Что-то, неважно что, но оно было, и Плавиков собирается сыграть на этом очередной безжалостный аккорд. Оскорбительный и мерзкий.

Что Каз творит? Под что он подставил их всех? Под что он подставил Инеж? Если Назяленская сочтет её угрозой, заступничество Сафиной не поможет. Да и станет ли та заступаться? Равке нужна стабильная власть, и человеческие жизни в этом случае — пыль под чужими ногами.

Если Каз знал, если это его месть, если это его расправа… Уайлен не будет думать об этом, слишком безумно, слишком страшно. Он не будет. Пока не будет.

— Каждой стране нужна своя царица, — Уайлен позволяет себе усмехнуться по-взрослому, на грани между пошлостью и превосходством, — у Равки она уже есть. Позвольте же и Керчии насладиться своей! В этом есть что-то безмерно манящее…

Он покровительственно приобнимает Инеж за плечи и ловит на себе внимательный взгляд светловолосой Эсме. Уайлен бесстыдно улыбается ей в лицо: ну-ка, деточка, все ещё хочешь замуж?

Эсме остается невозмутимой, но на дядюшку смотрит тяжелым взглядом. Уайлен на краткий миг чувствует прилив самодовольства.

Оказывается, быть неприятным человеком порой безмерно приятно! А он ещё гадал, почему Казу это так нравится.

— Думаю, каждой женщине необходимо блистать в своё время, — соглашается Женя Сафина, но в голосе её предупреждение. — Госпожа Гафа, вы выглядите поистине великолепно!

— Керчия благосклонна к отказникам, иногда даже чересчур, — тихо произносит Инеж. — Уайлен, мы хотели ещё посмотреть танк, помнишь? Он поразителен, не находите?

— Точно, — Уайлен поднимает палец. — Господа, дамы, прошу простить нас. Хотелось бы до начала заседания хотя бы бегло оценить экспозицию.

Он забирает Инеж от этой компании и направляет прямиком к танку, по пути мрачно поздравляя себя с первой публично выведенной в свет любовницей. Наас выглядит раздосадованным, смотрит с укором, но разозленным не кажется. Препятствий для своих схем он по-прежнему не видит. Оно и к лучшему.

— Если подонок окажется в руках Сафиной, Казу придется несладко, — бормочет Уайлен, не размыкая губ. — Он не должен заговорить.

— У нас другие цели, — резонно напоминает Инеж. — Ты должен подписать документы.

Уайлен задумчиво кивает.

Каз со своим покровителем затеяли сложную схему. Государственный займ выбить непросто: одного указа Кридса и согласия Ван Бюррена недостаточно. Нужны подписи крупных инвесторов вроде Сфорцы, нужно согласие городского магистрата, нужно поручительство авторитетных лиц.

И всё это нужно Кридсу в считанные дни. Если действовать обычным порядком, одно рассмотрение вопроса займет более полугода.

Прием дает возможность собрать всех в одном месте и слегка подтасовать карты. Уайлен даже не представляет, что стоит за этой авантюрой, но Кридс намерен провернуть всё за один вечер. Он продает и покупает, дарит возможности и отбирает их силой.

Сфорца получил практически полноправную власть в Каттердаме в обмен на обещание не вмешиваться. Шуханское посольство получило благоволение керчийского правительства и кучу льгот, выступая поручителем и инвестором в секретном правительственном проекте. Узкоглазые бы не соблазнились, не поднимись вновь тема змеиного золота, от которого так хочется откусить хоть крошечный кусочек.

Кридс продал собственный город за призрачную возможность обрести новую армию. Уайлен не хочет знать, что в голове у этого человека.

Они с Казом — лишь мелкие мошки на огромном блюде, полном жирных кусков, истекающих денежной патокой. Их задача донельзя проста — постараться, чтобы их не прихлопнули. Каз, хвала Гезену, всё ещё хитроумный ублюдок — он не выпустил из рук ни патента, ни экспериментальной модели, ни тайны, где та находится.

На чем-то они сговорились с Кридсом, что Каз выбрал свою сторону, приняв условия нового нанимателя. Или если отбросить в сторону деликатность — нового хозяина. И — Уайлен бросает на Инеж короткий взгляд — он даже догадывается о причинах.

Керчия чувствует, когда ей прижимают хвост. Всё началось, когда Кридс заблокировал международное требование о казни капитанов, принявших участие в битве у Черного Рога. Если бы он уступил тогда, то это ознаменовало бы конец Керчии, как самостоятельного государства. Многие граждане бы охотно приняли участие в её развале, и Уайлен с Казом были бы в первых рядах.

А ныне они держатся на стороне Кридса и пытаются укрепить его власть. Этот мир любит логичные парадоксы.

— Время почти вышло, а я всё ещё не получил сигнала и ничего не подписал, — Уайлен бросает взгляд на часы. — Что-то не так…

— Каз выглядел спокойным, — Инеж говорит бесстрастно и держит подбородок неестественно высоко. — Просто жди.

Голос Инеж привычно мелодичен, но непривычно холоден, и Уайлену хочется проклясть всех за эту боль в её глазах. Каз разыграл всё как по нотам, отрезав её от Равки и лишив былой независимости. Теперь Инеж можно приписать любого покровителя. Это защищает её и унижает одновременно. И очень плохо, если в эти покровители запишут самого Ланцова. Царица Назяленская достаточно мудра, чтобы не обращать внимания на сплетни, но даже за тень заговора она покарает без всякой пощады.

С другой стороны, зная гордый нрав Каза, Уайлен может поклясться: тот тоже не в восторге. Каз не прощает унижения — принимает его смиренно, проживает искренне и покорно, платя положенную цену. Но не прощает. Никогда.

— Ты же была свободна, знаешь? — Уайлен касается её руки. — Все эти годы ты была свободна. По-настоящему. Он не стал бы вмешиваться.

— Однако сейчас, по-видимому, решил, — отрезает Инеж. — Давай сменим тему. Смотри, что это?

Она кивком указывает на скопление молодых людей вдали, которые тихо перешептываются и передают друг другу букеты цветов. Странная это картина: пока со всех сторон угрожающе нависает смертоносный металл, упругие разноцветные лепестки кажутся непоколебимыми и наполненными странной силой. Юноши и девушки на несколько лет младше Уайлена выглядят совсем юными и беззащитными перед силой танков и бомб. Лишь белые с алым ленты выделяются на одежде, точно первые капли крови.

Уайлен качает головой и отводит взгляд. Это зрелище вызывает у него необъяснимую тревогу и неприязнь. Он давно не верит в чудеса: цветы положат на могилу человека, убитого оружием. Они не остановят заложенную бомбу, даже если накроют её целой горой. В определенный момент грянет взрыв, и взметнутся облаком разорванные стебли. Закружатся в воздухе обгорелые обрывки лепестков и упадут на усыпанную пеплом землю.

И словно в такт его мыслям разносится по залу мелодичный звук звонка, предупреждающего о начале собрания, отражаясь в сознании Уайлена тревожной корабельной сиреной.

Инеж осторожно сжимает его локоть.

— Идем, — Уайлен пытается улыбнуться, застывшие губы слушаются неохотно. — Постараемся выжить сегодня.

* * *

Место презентации кажется совсем аскетичным в противовес роскоши остальной выставки: небольшая трибуна с другой стороны танка и жесткие деревянные стулья с низкими спинками.

Каз и Джаспер останавливаются у стоящих по линеечке кадок с растениями, отгораживающих площадку со стульями от остальной выставки, но не торопятся занимать места и позволяют пестрому потоку дамских юбок скользить мимо, кокетливо шурша кружевом.

Проплывают мимо равкианские аристократки, где-то в их глубине мелькает красная шляпка. Каз невольно вздрагивает и спешит отгородиться от людской толпы Джаспером. Тот, к счастью, ничего не замечает, погруженный в свои мысли. Его взгляд беспрерывно скользит по залу, лоб нахмурен, точно Джаспер пытается решить какую-то мудреную задачу.

— Сядешь вон там за колонной, — в конце концов, говорит он. — Там тебе невозможно попасть в голову.

Каз кивает. В таких случаях он слушает Джаспера почти беспрекословно.

— Тогда пойдем туда, — только и говорит он.

Слава Гезену или кто там ещё присматривает за этим фарсом, Джаспер слишком занят, чтобы обратить внимание, с какой поспешностью Каз это сказал. Они успевают уйти с прохода до того, как туда подойдут Уайлен под руку с Инеж.

Меньше всего Казу сейчас хочется пересекаться с ней. Даже взглядом. Внутри него катается клубок из злости, восхищения, ревности и собственной вины, сцепившихся в яростной схватке. Ощущение людской толпы вокруг давит и мешает свободно дышать. Ему кажется, что земля уходит у него из-под ног, и впервые по-настоящему больно колет сердце.

Чертов сон. Чертов Джорди. Чертов Ланцов, чтоб он сдох! Чтоб все они сдохли и оставили Каза в покое. Хотя чувство реальности подсказывает, что для этого проще всего сдохнуть самому Казу.

Часть его готова преклоняться перед Инеж, часть его хочет признаться ей в любви прямо сейчас и лучше стихами (Ланцов-то их немало знал, понабравшись от своего шуханского телохранителя). Это очень малая часть, и Каз отчаянно верит в её здравомыслие, потому что куда большая часть его личности сейчас наполнена необъяснимым страхом и обидой. Зачем Инеж сказала ему это? Зачем ей нужен король? Теперь Каз недостаточно хорош для неё?

Некстати вспоминаются брошенные в сердцах слова Пима, когда очередная пассия начала выкручивать ему руки, о том, что женщины — взбалмошные загадочные существа, которым чем больше даешь, тем чем меньше чувств у них остается. Честно говоря, тогда Каз даже не представлял, что это может коснуться его самого.

Они занимают места на жестких стульях, и Каз сумрачно сверлит взглядом паркет, краем глаза всё же отслеживая, куда сядут Инеж и Уайлен. Хоть бы подальше.

Но они садятся практически там же, только на несколько рядов впереди. Инеж точно так же оценивает безопасные точки, где до Уайлена практически невозможно дотянуться, и ненавязчиво направляет его на нужное место. Тот выглядит обеспокоенным, по сторонам не смотрит и поминутно сверяется с часами.

— Господин Ван Эк, — окликает его предупредительный клерк. — Вы не расписывались за себя и свою даму по прибытии? Прошу вас сделать это сейчас. Простая формальность, ничего серьезного. Благодарю вас!

Уайлен недоуменно пожимает плечами и берется за предупредительно поданную ему ручку. Он оставляет несколько подписей, палец клерка скользит по краю папки и ненавязчиво показывает ему нужные строки.

— Благодарю, господин Ван Эк, — клерк дует на бумагу и изымает у Уайлена ручку. — Желаю приятного вечера!

Он растворяется среди людей так же внезапно, как и появился. Господин Кридс отворачивается и наклоняется к сидящему по соседству Ван Бюррену, что-то тихо говоря и улыбаясь. Каз откидывается на низкую спинку стула.

Уайлен несколько секунд сидит неподвижно, а затем до него доходит. Он даже пытается обернуться на Каза, но Инеж вовремя останавливает его мягким прикосновением к локтю. Она оглядывается через плечо сама, и Казу очень хочется сделать вид, что он смотрит в другую сторону, но он заставляет себя собраться, ловит её взгляд и едва заметно кивает.

Все всё поняли правильно.

На трибуну поднимается профессор Боохт, и Каз хлопает вместе со всеми, но последующее выступление ему глубоко неинтересно.

Да, танк может стрелять. Прекрасно. А им надо уйти живыми, и желательно до того, как мрази вроде Плавикова успеют предпринять ещё какую-нибудь пакость. Плавикова, кстати, больше не видно. После того, как Инеж и Уайлен отделились и ушли осматривать выставку, тот распрощался с Наасом и ускользнул куда-то в сторону, растворившись среди студентов.

Профессор продолжает размеренно гудеть, как басовитый авторитетный шмель, и Каз с трудом удерживается от того, чтобы не закатить глаза. Баллистика, особенности стрельбы — кому он это рассказывает в самом деле? Какое счастье, что Казу ни разу не довелось посетить университет в качестве студента. Не больно-то это помогает в жизни, если посмотреть на Джаспера.

Каз, конечно, периодически чувствует недостаток своего образования, но это не критично. Он выучил основы экономики, биржевого дела, знает математику и безупречно хорош в устном счете. И этого вполне хватает, чтобы успешно вести дела. К тому же, память позволяет ему запоминать фразы из других языков, практически не напрягаясь. Не так, как Зеник, конечно, но достаточно для того, чтобы объясниться на бытовом уровне.

Да, он практически не знает литературы, очень поверхностно — историю и какие-то постулаты из философии, ненавидит медицину за исключением тех моментов, когда нужно срочно заштопать очередную дыру в самом себе. Зато он замечательно разбирается в предметах искусства, хотя и немного однобоко — с точки зрения популярности на черном рынке.

Вот в чем ему разобраться не удается, так это в женской натуре. Но этому, к сожалению, в университетах не учат, а значит, они бесполезны.

Профессор замолкает, и Каз отвлекается от своих мыслей из-за раздавшегося стука женских каблучков. На трибуну поднимается светловолосая Эсме.

Каз хмыкает, скептично и высокомерно. Девчонка ему не понравилась, во многом из-за того, что Джаспер увидел в ней нечто интересное. Он уверен, что она точно не скажет ничего любопытного или нового. Профессорская дочка… Для него загадка, почему остальные, включая Нааса, проявляют такой же сдержанный интерес.

— Я бы хотела прочесть высокому собранию некоторые выкладки, — Эсме спокойно смотрит на перешептывающуюся публику. — Мы вступаем с вами в новую эпоху современного оружия, и правила игры меняются на глазах. Здесь собраны международные экономические сводки, характеризующие современный рынок…

Каз очень бы хотел отмахнуться от её речей, но поневоле начинает внимательно прислушиваться. Девчонка говорит не про баллистику, но оттого её речи не менее крамольны. Доклад весьма общий, основан на общеизвестных фактах, но менее впечатляющим он от этого не становится.

Газеты читают все, а биржевые сводки — каждый десятый. По крайней мере, те, которые печатают всё в тех же газетах. Вот только никто не потрудился подшить их архив по всем странам за последний год и провести анализ.

Фьерда задает тон, бешено развивая свою промышленность. За последнее десятилетие она продвинулась дальше, чем кто бы-то ни было. В её обойме танки, самолеты, химическое оружие и порабощенные гриши (хотя о последнем и не принято говорить). А вот металла и угля в связи с возросшим спросом там катастрофически не хватает. На севере мало ценных земельных ресурсов, да и разрабатывать их некому. Промышленность Фьерды питают приграничные земли, которые лежат между нею и Равкой, а потому войны там не прекратятся, наверное, никогда.

Однако для современного оружия нужен не только металл. Для него нужна черная тягучая жидкость, называемая нафтой, кровью земли, которую добывают по миру в малых количествах, перерабатывая в керосин и горючий газ.

Для справки — это единственная вещь, недостатка в которой никогда не испытывал портовый Каттердам. В Керчии никогда не придавали значения этому производству. В этих ресурсах не было чрезмерной ценности.

Казу хочется отходить себя собственной тростью: он владеет компанией-посредником, которая сумела достать очищенный керосин под заказ, но он ничего не знает о тех, кто владеет самим промыслом. Судя по обеспокоенным лицам аудитории, многие пребывают в сходных с ним чувствах.

Однако Керчия — не единственная страна, способная обеспечить мир черной кровью: одни из самых больших разведанных запасов находятся на территории Южных колоний в Новом Земе — в той части, которая принадлежит Керчии. И если Каз хоть что-то понимает в политике, то решительные маневры Кридса имеют под собой более чем веские основания. Стоит дать слабину, и страну просто разберут на запчасти.

С точки зрения освоения военной техники, Керчия сейчас самая отсталая страна (Эсме деликатно именует её отдающей дань международным законам и традициям), однако именно Керчия, как оплот мирной торговли и дипломатии, должна призвать мир к соблюдению правил. Никто ещё не пробовал всерьёз воевать новым оружием, кроме разве что Равки с Фьердой, но эта мощь не сможет не перевернуть мировоззрение и уклад грядущих войн. В ближайшие годы мир ждет мощный кризис и беспощадная гонка вооружений, которая предопределит судьбу многих суверенных государств.

Эсме заканчивает, и в зале повисает тишина. Глухая пришибленная тишина. Никто не знает, что делать с этой информацией. И в этой обиженной протестующей тишине внезапно раздаются мощные громкие хлопки. Каз скашивает взгляд: на лице Джаспера не читается никаких эмоций, он размеренно хлопает в ладони и успевает толкнуть Каза локтем. Тот неохотно присоединяется.

Их одинокие аплодисменты кажутся вызовом, оглушающе громкие в всеобщем молчании, но затем господин Кридс утвердительно кивает и подхватывает ритм хлопков. Мгновение, и вся публика уже хлопает наперебой, стремясь обогнать друг друга. Смертельно бледная, но спокойная Эсме уступает место на трибуне Карлу Наасу. Тот старательно откашливается, прежде чем начать:

— Благодарю предыдущих докладчиков! Мы собрались сегодня, чтобы обсудить проблемы современного вооружения, его перспективы и вопросы, заслуживающие того, чтобы вынести их на международную ассамблею. Очевидно, что мир отныне нуждается в новых конвенциях, которые смогут урегулировать вопросы применения тяжелого вооружения в дальнейших…

Его сухую канцелярскую речь прерывает громкий хлопок, и из-за танка густыми клубами начинает струиться густой белый дым, заволакивающий пол молочной пеленой. Ещё хлопок — и с потолка начинают валиться лепестки. Они летят в воздухе красным кровавым дождем, опадая на высокие дамские прически крупными багровыми каплями.

Всё происходит так быстро, что никто не успевает среагировать. Только Каз и Джаспер мгновенно скатываются со стульев вниз. Внутри всё дрожит в ожидании стрельбы. Когда высокие фигуры выскакивают из стелющегося по сторонам дыма, Джаспер уже держит руку у замаскированного револьвера. Каз вовремя успевает остановить его.

Это не враги с оружием. Хотя с ними, возможно, справиться было бы проще. К высокому собранию один за другим бесстрашно выходят студенты. Они разворачивают белый транспарант, заляпанный красной краской на манер брызг крови (так, как они себе это представляют). Они держатся за руки и скандируют хором:

— Мир! Дайте людям мир! Нет оружию! Нет танкам!

— Черт побери! — емко высказывается Джаспер под прикрытием стула, и Каз с ним согласен.

Попробовал бы кто-нибудь развернуть такой транспарант в Бочке, Каз посмотрел бы в какое место его бы запихнули оратору. А высокое собрание — нет, завороженно наблюдает за бесплатным представлением. Дамы смахивают слезы и умиленно вздыхают, когда дети всех народов мира — от земенцев до фьерданцев — встают перед ними с букетами цветов. Девушки в белых платьях окунают цветы в банки с алой краской и бросают к железным гусеницам. Пара студенток украшает ярким венком длинное дуло.

Танк хранит философское равнодушное молчание. Пока в его баке нет топлива, он безопасен для людишек, прыгающих вокруг него и по нему. Кто-то забирается на крышу и машет оттуда алыми платками с белой каймой.

Потрясенный Карл Наас так и замирает на своей трибуне с полуоткрытым ртом, ему вручают букет цветов, и он автоматически принимает его, явно не представляя, что делать.

— Любовь! Мир! Жизнь! — продолжают возглашать студенты. — Остановите войны! Сложите оружие!

Каз и Джаспер переглядываются и синхронно тяжело вздыхают.

— Может, и нам так надо было попрыгать перед Хаскелем? — подмигивает Джаспер. — Я ему цветочки, а вы с Пимом подержали бы плакат.

— Старика бы удар хватил, — фыркает Каз. — А потом он взялся бы за пистолет. Скоро они уже там успокоятся, нет?

Студенты и не думают успокаиваться, они продолжают свою цветочную акцию, но Джаспер, что-то углядев в просвет кустов, кивает.

— Скоро. Сюда уже движется охрана. Хотя... они не очень торопятся.

Охранники, кстати, и впрямь тянут до последнего, будто в их обязанность входит дать студентам высказаться до конца. Только когда букеты у девушек заканчиваются, узкоглазые охранники начинают подступать к месту действия, проявляя несвойственную своей профессии деликатность.

— Короче, заплатили им три оклада, не меньше, — констатирует Джаспер, понаблюдав за этой возней. — Вся акция проплаченная.

— Вопрос: кем? — отзывается Каз. — Слушай, а почему парни по бокам всё ещё с букетами?

Вопрос резонный, потому что если девушки раздали всё до последнего цветочка, то несколько студентов даже не намерены со своими букетами расставаться. Да и на студентов они не сильно похожи, скорее на парней из всё той же Бочки. Это вызывает у Каза острое чувство тревоги, но он не успевает сформулировать своих мыслей, как события приобретают совсем уж непредсказуемый оборот.

Кто-то из охранников дергает первого студента с букетом за плечо, и тот нырком уходит в сторону, с силой бросая свою ношу об пол. Это служит сигналом для всех остальных. Букеты летят в разные стороны, взрываясь белым дымом и красной краской.

Испуганная публика вскакивает на ноги, с визгом бросается во все стороны. Люди мечутся, не разбирая дороги. Каз успевает заметить далекий отблеск зелёного, прежде чем мир идет кубарем. Это уже Джаспер мгновенно отталкивает Каза за колонну и прикрывает его собой, спешно натягивая себе и ему на лицо шейный платок.

— Не вдыхай! — успевает крикнуть он, прежде чем оба заходятся в отчаянном кашле.

Проклятый дым лезет в горло, нещадно щиплет глаза.

— Надо уходить! — хрипит Джаспер. — Каз?

Каза хватает только на то, чтобы кивнуть. Джаспер сильно и резко тянет его за локоть, помогая подняться, и увлекает за собой. Они пробираются мимо опрокинутых стульев, трость остается где-то за спиной. Нога взрывается болью.

Цветы, лежащие в лужах красной краски, выглядят донельзя символично. Каз поскальзывается в одной, и черные лаковые туфли окропляются красными каплями. Поневоле он отстает от Джаспера.

Зал окутан дымом от фейрверков, тот ест глаза, не дает ничего увидеть от текущих слез. Каз пробирается между стульями практически наощупь. Он должен найти Инеж, он ищет только её. Плевать на Кридса и всех остальных, плевать на политику — он должен найти Инеж.

Высокая фигура вышагивает из дыма ему наперерез. Каз смаргивает слезы, щурится, пытаясь разглядеть, кто перед ним.

— Мистер Бреккер, — Плавиков укоризненно качает головой. — Вы же понимаете, что это всё случилось из-за вас?

Каз отступает на шаг. В голове шумит, слова говорящего расплываются в беспорядочный шум.

— Из-за вас прольется слишком много крови, — Плавиков вдруг оказывается совсем рядом и почти интимно шепчет на ухо. — Давайте вместе скажем "нет!" этой войне!

И с этими словами он с силой всаживает Казу нож под ребра.