Тео. Теодор. Мистер Нотт (джен)

Теодор не посещал квиддичные матчи нового школьного сезона. Нескольких игроков Гриффиндора Амбридж отстранила, и они проиграли Хаффлпаффу, который не мог быть и не был сильнее, чем команда Джонсон в начале года. Причина этого была в провокации от Малфоя, который, казалось, совершенно перестал чего-либо бояться. Он нарывался на бесконечные конфликты, в которых ему доставалось самому, каждую неделю несколько раз являлся в Больничное крыло, а вечерами в спальне, когда оставался там один, плакал.

Теодор случайно стал свидетелем этого: ему нужно было сменить испачканную шутниками рубашку, кто-то из студентов оставил ловушку в одном из кабинетов в подземелье, поставив там простенький патефон с записью голосов, а на дверь сверху — банку с краской. На волосы она не попала, а вот на рубашку и брюки…

Малфой лежал лицом вниз и судорожно всхлипывал. Его спина в белой рубашке сотрясалась при каждом всхлипе, было видно, как ему плохо — но Нотт не стал нарушать одиночество Малфоя. Тот сам обернулся на шум.

— Тебя когда-нибудь пытали? — спросил он тихим голосом, заставив Теодора вздрогнуть. Волосы Драко были растрепаны, глаза в неярком свете казались краснее, чем цвета Гриффиндора, а кожа — бледной, как у призрака.

— Нет.

— А меня пытали. Он пытал. За то, что мои родители потеряли какой-то Его дневник! Я не могу спать, я не могу есть. Я хочу, чтобы он исчез, и чтобы всё было по-прежнему. Как в детстве!

— Бойтесь своих желаний, Малфой, они имеют свойство исполняться, — спокойно ответил ему Теодор, глядя в глаза.

Драко отвернулся и уткнулся лицом в мокрую подушку. Теодор взмахнул своей старой палочкой, высушивая ткань под его лицом, и тот что-то буркнул.

Сам Нотт отправился дальше. Слова Дамблдора уже не первую неделю не выходили из его головы. Директор казался безумцем, безумцем идеалов — но то, что он сказал, чем-то цепляло Теодора. Чем-то, что считал правильным и он сам. Отмена бедности, отмена презрения, что так ярко проявлялись на первых двух нынешних курсах Хогвартса, но зачем для этого нужно было родниться с магглами? Для чего? Это было ему чуждо.

* * *

Поздним вечером Тео открыл свой парный ежедневник. Встреча с Джинни в один из вторников была нужна им обоим — это воспоминание заставляло его краснеть, а если бы их поймали, то одними баллами они бы не отделались. Впрочем, часто этим заниматься они бы не могли, Амбридж перенесла уже на следующей неделе время комендантского часа на час раньше; префектам же было предписано патрулировать на час дольше и интенсивнее.

Тео тогда порадовался, что ему не нужно обходить верхние этажи. В запутанных лабиринтах подземелья он чувствовал себя уверенно: были места, куда он никогда не заходил и не слышал, чтобы заходили студенты, а были места, где постоянно кто-то пытался что-то делать, и именно их он проверял. Его спутники разделяли его позицию, и порой вместо патрулирования они просто болтали, неспешно прогуливаясь по коридорам в глубинах замка.

«Джин, спишь?»

«Нет. Сидим с Келли, считаем гороскоп».

«Амбридж не приходила больше к Трелони?»

«Смешно. Она теперь ходит к Хагриду, на каждый его урок. Глупость».

Хагрид вернулся несколько недель назад, и у многих студентов школы были вопросы, почему Дамблдор никак не комментировал его возвращение. По-видимому, Амбридж так же имела свои вопросы.

«Как твой день?»

Они пообщались ещё немного. Джинни рассказала, что Поттер обучил её разоружающему заклятью, и что она отлично научилась вырубать палочку у сокурсников. От её слов Теодор сжал зубы.

«Думаю, что мне лучше не знать, где вы занимаетесь ?» — написал он.

Амбридж ещё не знала наверняка, да и среди школьников было подозрительное молчание, но Тео был уверен, что она узнает и начнёт поиски тех, кто в нарушение её планов и правил замка тренируют заклинания.

«Ага. Мы, кстати, используем твой подход, Невилл рассказал, как проходили ваши занятия на втором курсе».

Пожалуй, все участники этого клуба не отделались бы простыми взысканиями.

«Дамблдор снова покинул замок», — написал он вместо ответа.

«Мама писала, что переживает за его проблемы в МКМ».

«Твои родители близки с ним».

«Он помог им, когда Билл был совсем малышом. Мы живём на земле, которую он помог оформить, ведь дедушка и бабушка завещали всё дяде».

«Звучит грустно».

«Папе пришлось тогда поработать на магглов. Малфои до сих пор не простили это, а всё потому, что папа встретил отца Драко с какой-то женщиной в маггловском баре, и они подрались с ним там».

Теодор прыснул, представляя, как два чистокровных мага из древних семей дерутся в маггловском баре.

«Поэтому они так и обзываются до сих пор?»

«Ну да ?»

Тео замер с ручкой в руке, не зная, что написать.

«Но вообще я думаю, что они с директором сейчас только по старой памяти», — проявились слова Джинни на бумаге ежедневника. — «Она так волновалась за Гарри, а теперь, когда только Форджи действительно считают его героем… она обижена за Рона, ну и за меня, ведь он встречается с Герми».

Теодор сжал губы.

«Можно подумать, я хуже Поттера».

«На первом курсе я бы так и сказала. Сейчас… нет, Гарри дурак, и мне он совершенно не нравится. Но я люблю его как брата!!!»

«Твои слова ранят моё сердце… надеюсь, что после школы ты будешь лучше ко мне относиться и согласишься стать моей любимой и единственной».

Нотт закрыл глаза, написав это. Его щёки горели от стыда. Несколько минут он так и лежал, а потом снова открыл их.

«Дурак», — только и написала Джинни. Его сердце уже успело провалиться в пятки, когда она дописала. — «Может, и соглашусь! Но сейчас в душ. И спать. Спокойной ночи, Тео!»

Ему было очень интересно, почему она так засобиралась в душ, но он заставил себя написать: «Спокойной ночи, солнышко! <3» и отложить ежедневник.

* * *

На улице выпал первый снег. Старший префект, райвенкловец Спайрс, изменил расписание патрулей с началом декабря, отправив Теодора вечерами гулять по коридорам и куртинам верхних этажей. Раз за разом он обходил шестой, седьмой и восьмой этажи вечерами, то в компании Паркинсон, то вместе с молчаливой и отстранённой Патил, то в одиночестве.

Вновь и вновь возвращаясь мыслями к Дамблдору и его словам — более они не встречались с того раза, ведь директор отчаянно тратил время на политическую борьбу в Международной конфедерации, раз в неделю отправляясь вновь то в Швейцарию, то в Россию, где заседали представители Конфедерации, и в очередной раз накануне он прислал записку, что их встреча не состоится — хотя и был в замке.

И возвращаясь к тем словам директора, Теодор понимал, что ему чего-то отчаянно не хватает. Казалось, что он почти нащупал свою уникальную мысль, мысль о том, что и как он должен сделать, но пол шага ему не удавалось сделать.

Самое главное заключалось в том, что директор имел идею, идею, которая был ядром. Идею, которой так недоставало самому юноше. Леди-бабушка летом, когда он дал ей свои записки, раскритиковала его «политическую программу» в пух и прах. Она была права во многом, и он согласился с ней. Какая разница, что он думает про права гоблинов или ввозные пошлины на котлы, если у него нет идеи?! Образа, что должен сформировать ожидание будущего, притягательно или хотя бы понятного многим, такого, чтобы люди смогли и захотели идти за ним.

Настоящая политическая программа у него с тех пор так и не появилась в голове. Та мишура, которую он выписал по каждому из «главных британских вопросов», могла подойти и стороннику Тёмного лорда, и Дамблдору, и датским завоевателям, реши они появиться прямиком из тысячелетней давности.

Он пользовался патрулированием коридоров, чтобы размышлять. Размышлять и искать в своих собственных мыслях правильные ответы.

Не раз и не два за тот вторник он прошёл мимо гобелена Варнавы Нотта. Остановившись напротив него в третий раз, он почему-то подумал, что там запечатлена сцена не из мифического прошлого, повешенная злопыхателями его рода, а из настоящего. Троллями были традиции и устои школы Хогвартс, а дрессировала их Долорес Амбридж, пытаясь заставить играть по своим правилам.

Обернувшись, он увидел чёрную дверь за своей спиной. Воспоминания промелькнули перед его глазами. Именно оттуда он достал вторые палочки для Дина и Артура после второго курса. С Дином они едва ли трижды говорили за осень, так сильно он оскорбился притворством Нотта — и, как ни странно, Теодору даже не было жаль. Грусть и боль, что должны были бы преследовать его, не ощущались, как будто выгорев ещё в начале лета.

Гэмп же каждую неделю несколько раз пересекался с ним, болтая то в библиотеке, то в коридоре, как раз на этом этаже. Ребята обсуждали свои будни, то, что писала из Америки кузина Изольда, но никогда не говорили про политику или дела Хогвартса. Буквально накануне Артур рассказал, что стал вице-капитаном и главным подающим факультетской команды по плюй-камням, и пригласил его на первый матч перед рождеством против команды львов.

Нотт подошёл к чёрной двери и потянул её за ручку. В коридоре никого не было, на часах уже близилось время отбоя, и он не устоял перед искушением зайти туда.

Чёрная дверь открылась совершенно без скрипа. Внутри чернели силуэты нагромождений, которыми, как он хорошо помнил, была завалена эта комната. Едва он оказался за порогом, дверь захлопнулась — и единственным источников света остался тяжёлый масляной фонарь, оказавшийся рядом с его ногами.

В Хогвартсе все факела и фонари, что освещали сумрак коридоров в ночное время, были на самом деле магическими. Огонь в них зажигали и гасили эльфы из общины замка, и Дерри по его рассказам нравилось быть светочем, Прометеем для студентов. Сравнения с магами Античной Греции для эльфа были чересчур, но Теодор быстро привык к его особенностям. Дерри даже пробовал писать сам истории про эльфов, что стали королями среди своего народа, не привлекая внимание волшебников, но, по собственному признанию, решил, что его фантазия слишком плоха и уничтожил рукописи.

Здесь же фонарь был действительно масляный. Масло для фонарей когда-то делали из гноя бубонтюберов, и даже запах был похожим. На прошлом рубеже веков Тюберы и поднялись из двух грязнокровных русских эмигрантов в уважаемых предпринимателей под рукой древнего рода Ноттов.

Теодор поднял тяжёлый фонарь за металлическое кольцо и, чертыхнувшись, своей чёрной палочкой облегчив его: эти чары Флитвик вспоминал с ними не так давно, прежде чем дать тестовую работу для подготовки к СОВ. Его взору в неярком свете фонаря предстали огромные груды, сияющие магией самых разных цветов. Если бы он мог узнать каждого, кто зачаровывал предметы среди этих бескрайних гор, он был насчитал не одну сотню волшебников, уходящих в прошлое на столетия. Сам не зная, зачем, он ступил вглубь зала.

Казалось, что груды были бескрайними. Ввысь потолок не проглядывался, вместо него виднелось затянутое тучами зимнее холодное небо — такое же, как в Трапезном зале. Тут и там виднелись странные предметы, выхватываемые светом фонаря. Хрустальный череп, отливающий зловещим зелёным цветом посмертной магии. Мётлы с оборванными прутьями, сломанные, и даже целые. Палочки, из которых торчал наружу пух, фиолетовая зловещая плесень, или разломанные пополам.

Он едва не споткнулся о какую-то вещь на полу; приглядевшись, он узнал книгу — и поднял её. Это был не фолиант и не древний том, но маггловская книга с задорной обложкой, обгоревшая по верхней трети. Название было видно лишь чуть — «…туда и обратно», но автор, Толкин, всё ещё значился на ней. Теодор огляделся. Историю о хоббите Бильбо, что стал отважным во время приключения, он читал в детстве. Ему вдруг почудилось, что он и сам — Бильбо Бэггинс, попавший в логово Смауга. И что вокруг не горы волшебного хлама, древние и забытые, а золото гномов, что присвоил себе жадный дракон. Может, замок и был драконом? Может, он присваивал себе всё, что теряли студенты и профессора, а это была его сокровищница?

Теодор положил книгу на ближайшую парту. Наверняка она принадлежала какому-нибудь юному волшебнику, и пострадала из-за неумелых чар. Он шагнул дальше. Взгляд выхватывал странные вещи. Громадные панталоны, прожженные насквозь треугольным утюгом. Зеркало с чёрным стеклом, магия которого светилась так блекло, что едва была заметна. Костяной рог древнего вида, на боку которого был изображён трёхглавый дракон.

Чем дальше он шёл, тем страньше было вокруг. Ржавые доспехи и клинки со следами заскорузлой крови, целая груда книг Локхарта, многие из которых были безнадёжно испорчены, сломанные скрипки и трубы, на которых играли старшекурсники для хора Флитвика… Где-то стояла мебель, казалось, целая снаружи, но магия их светилась так угрожающе, что он бы подумал дважды, прежде чем тронуть что-либо. Шкаф с приоткрытой створкой испускал пульсирующее голубоватое магическое свечение, как будто бы в нём постоянно творили портальную магию.

Он шёл всё глубже и глубже. Чёрная дверь давно исчезла где-то позади, но Теодор в странной уверенности шагал дальше и дальше. Он переступал через сломанные девчачьи куклы, так похожие на маленьких детей, обходил стороной порванные игрушки, иные из которых вспыхивали и снова гасли до сих пор. Порванные портреты зловеще тихо шептали о своей боли, а книга сказок Барда Биддля, покрытая снаружи рисунком эмблемы Гриндевальда, притягивала взгляд.

Там были тысячи и тысячи других забытых, потерянных, сломанных вещей — будто бы замок бережно сохранял их здесь, среди вековых залежей другого хлама, позволяя будущим поколениям студентов воспользоваться этими вещами.

Вдруг что-то привлекло внимание Теодора. Он обернулся, будто бы услышав что-то рядом с собой, и увидел его. След знакомой, клубящейся чёрной магии, той самой, что приходила ему в кошмарах с Рождества девяносто второго. Фонарь выпал из его руки и с лёгким стуком покатился по полу, разливая масло. Сжимая палочку до боли в пальцах, Нотт сделал шаг в сторону тёмной ауры, которая выходила откуда-то из старого серванта. Пересилив себя, он взмахнул палочкой, чтобы открыть ящик — и увидел её.

Диадема Ровены Райвенкло была одним из школьных мифов. Многие поколения райвенкловцев искали её, чтобы обрести знания, ответы на все вопросы. УМА ПАЛАТА ДОРОЖЕ ЗЛАТА, гласило изречение Основательницы Хогвартса, и Теодор вдруг осознал, что это замок вёл его к этому месту.

К этой диадеме, спрятанной в глубинах пещеры дракона Смауга, злого к врагам, но позволившего честному вору Бильбо сыграть с ним в загадки. И выиграть.

Да, вокруг этой диадемы клубилась аура Тёмного лорда. Значит, он тоже одевал её. Значит, он понял ЧТО-ТО, что дало ему такую силу и мощь над магами современности. ЧТО-ТО, что повело за ним сотен порядочных волшебников, колдунов и ведьм. ЧТО-ТО, что дало им ощущение безраздельной верности.

Где-то на грани сознания он знал, что этого делать нельзя. Что нельзя даже пытаться трогать артефакт, заражённый магией Тёмного лорда. Пальцы горели старыми шрамами от дневника. В памяти сверкала боль от тех прикосновений, залеченная, но ушедшая в его кошмары. Но взгляд не мог оторваться от переливающихся камней, сверкающих древней, могущественной магией — облачённой вокруг тем, что оставил Тёмный лорд.

Дрожащими руками, в полубреду, он взял эту тиару. Взревел ветер, завыл где-то волк, а Теодор Нотт водрузил на себя украшение древней колдуньи.

БОЛЬ ПРОНЗИЛА ЕГО ТЕЛО.

Мириады голосов зашептали ему прямо в голову. Искры полетели из глаз, а всё тело мгновенно покрылось холодным, липким потом. Он потерял равновесие и едва не упал — когда ясная и чёткая мысль пришла к нему, развеяв все сомнения.

Если бы он мог оглянуться на себя ещё часом ранее — он бы скривился от того, каким он был жалким в тот момент.

На все вопросы был один ответ. Чтобы стать драконом, нужно было убить дракона. Идеи Дамблдора, какими бы они не были, были вредны для магического сообщества. Опасны. Грозили смертью. Этого было нельзя допустить.

И у него был лишь один путь.

Убить первым.

Дамблдора.

Сегодня.

Сейчас.