Dark sky, bright stars | Тёмное небо, яркие звёзды (гет)

Я проснулась от странного, почти физического ощущения — будто кто-то внимательно следил за мной.

Мир поплыл перед глазами, прежде чем собраться в его знакомых чертах. Он лежал на боку, подперев голову рукой, и смотрел на меня. В его глазах не было вчерашней непроглядной тьмы — только знакомая глубина, сейчас приправленная легкой моральной усталостью.

— Как твоё самочувствие? — прошептала я, сама ещё не до конца освободившись от вязкой дремы.

Уголок его рта дрогнул в слабой попытке улыбки.

— Мне лучше. Намного лучше, — ответил он тихо.

От этих слов что-то сжавшееся внутри меня наконец разжалось. Я осторожно потянулась, ощущая, как неприятно ноют затёкшие мышцы, и с трудом заставила себя подняться чуть выше на подушке.

— Хорошо, — пробормотала я, проводя ладонью по лицу, пытаясь стереть остатки сна. — Ты помнишь, что было вчера?

— Да, — он помедлил, его взгляд на секунду уплыл в сторону, будто он пролистывал разрозненные кадры памяти. — Но всё спутано. Кажется, я направился на Аляску, но потом… мне показалось, что тебе грозит опасность. Поэтому я вернулся.

В голосе звучали сомнения, но, судя по всему, именно так всё и было.

— Значит, окклюменция работает, — пробормотала я себе под нос. — Ты же смог вспомнить.

Эдвард кивнул, и его взгляд стал чётче и твёрже.

— Да. Думаю, мне стоит почаще так делать.

Я сладко потянулась, вытянув руки вверх, и прищурилась на полоску солнца, пробившуюся сквозь щель между шторами. Свет ударил по глазам, и я на миг прикрыла их ладонью. Казалось, ночь была бесконечной. Скинув одеяло, я сунула ноги в мягкие тапочки и медленно поднялась, чувствуя, как тело окончательно просыпается.

Эдвард сел, провёл ладонью по лицу — жест непривычный, слишком человеческий для него. Его взгляд следил за каждым моим движением, но уже без той болезненной одержимости, что пугала меня ночью.

— Наверное, мне стоит поговорить с семьёй, — сказал он ровно, но в голосе прозвучала тень иронии. — Пока они не сошли с ума от беспокойства.

Он поднялся с кровати с той же звериной грацией, что всегда меня завораживала, но теперь в ней появилась осторожная медлительность, будто он выверял каждый свой шаг. Я наблюдала, как он подходит к окну и раздвигает шторы. В комнату хлынул поток утреннего света, заставивший пылинки закружиться в золотом танце.

Он стоял, озарённый солнцем, и смотрел на лес, а я видела лишь его профиль — сосредоточенный и парадоксально отрешённый.

Я молча подошла к нему сзади и обняла, прижавшись щекой к его спине. Сквозь тонкую ткань рубашки я чувствовала прохладу его кожи и скрытую в ней нечеловеческую силу, сейчас такую смирную. Он мягко положил свои ладони поверх моих рук.

— Да, — тихо сказала я. — Думаю, что стоит это сделать.

Он мягко разжал мои пальцы, повернулся и на мгновение коснулся губами моих. Больше ничего не сказав, Эдвард плавно отступил на шаг к распахнутому окну и растворился в утреннем свете, оставив за собой лишь легкое движение воздуха.

Тихий выдох сорвался с губ. Сосны на ветру раскачивались, верхушки то и дело изгибались. Рама закрылась, замок щёлкнул, и пальцы нашли резинку для волос.

Предстояло обычное утро: завтрак, возможно, визит взволнованной гиперактивной Элис. А пока — горячий душ и крепкий кофе.

Остальное подождет.

⊱─━━━━⊱༻●༺⊰━━━━─⊰

Тёплый запах кофе быстро наполнил кухню, смешиваясь с ароматом подрумянивающихся тостов. Я достала сковороду, поставила на огонь и, поймав ритм беззаботной песенки, лившейся из радио, сделала несколько легких па, перемещаясь между холодильником и плитой.

Разбивая яйца на раскалённый жир, я услышала знакомый скрип входной двери. Через мгновение в дверном проёме появился Чарли. Он молча оценил картину: я, пританцовывающая с лопаткой у плиты и утренняя радиостанция с задорной песней.

— Что это на тебя нашло? — хрипло спросил он, вешая оружие на крючок у двери и направляясь к кофеварке. — Доброе утро.

— Что может быть приятнее выходного дня? — пропела я, подстраиваясь под мелодию. На самом деле, прекраснее был только выходной день, начавшийся с Эдвардом.

Чарли хмыкнул, наливая себе кофе. Сев за стол, он обхватил кружку ладонями, сделал первый осторожный глоток и с видимым облегчением откинулся на спинку стула.

— Разве тебе не пора спать после смены? — спросила я, наблюдая за ним. Усталость на его лице никуда не делась, но кофе явно прибавил ему желания жить.

— У меня встреча с мистером Ньютоном через пару часов, — ответил он, покосившись на часы на стене. — Потом и отдохну.

— Что-то серьёзное? — осторожно уточнила я.

— Вряд ли. Просто его сын слишком рано вообразил себя взрослым. — На этом он разговор свернул, и я решила не расспрашивать дальше.

Чарли какое-то время молча пил кофе, и я заметила, как уголки его губ то и дело поднимались — он словно ловил мое настроение, заражался им.

Но внезапный звонок телефона прорезал воздух, заставив вздрогнуть.

— Наверное, мистер Ньютон, — сказал Чарли, вставая. Я на ходу выключила радио — весёлый мотив оборвался, погрузив дом в тишину.

Он снял трубку.

— Чарли Свон у телефона.

Я видела, как его выражение лица, сначала остававшееся светлым, затем стало стремительно меняться. От улыбки не осталось и следа.

— Да… — коротко сказал он. — Спасибо, что сообщил. Мне жаль.

Пальцы крепко сжали трубку, затем он медленно положил её на место, будто боялся раздавить. И в ту же секунду сел обратно за стол, закрыв лицо руками. Я машинально выключила конфорку. Шипение яиц затихло.

— Это был Вернон, — глухо произнёс Чарли, не поднимая головы. — Петуния...

Словно ледяная волна накрыла с головой.

— Как? — выдохнула я, слегка покачиваясь и оседая на стул.

Чарли покачал головой, и в этом жесте была такая беспомощность, что мне стало страшно.

— Не знаю. Он не сказал… — он замолчал, снова сжал веки, будто пытаясь стереть это ужасное утро. — Похороны послезавтра.

Я не могла понять своих чувств. В груди клубилась та самая неразбериха: острая жалость, тут же пронзаемая старым гневом, а потом — всепоглощающая пустота. Не помню, как дошла до комнаты. Кажется, ноги сами несли, не спрашивая согласия. Я открыла дверь и даже не удивилась, увидев там Элис со скорбным вырождением лица. Прошла мимо молча, пинком скинула тапочки и завалилась на постель. Мир сужался и сужался.

Я видела для себя лишь один порядок действий: лечь, уткнуться в подушку и закрыться от всего.

Элис молча придвинулась ближе, села рядом и положила ладонь мне на голову. Сначала не было ничего. Только тягучая пустота, вязкая и непробиваемая. Но потом, будто кто-то разорвал плотину, всё хлынуло разом. Стена окклюменции разрушилась, заставив захлёбываться в этом водовороте эмоций.

Я пришла в себя, навалившаяся на Элис всем телом, как ребёнок, ищущий спасения. Руки были вцеплены её плечи, горло сдавливали рыдания.

— Почему так больно, Элис, почему? — слова рвались в дробном, бессвязном потоке. — Я же ненавидела её. Терпеть не могла. И она не любила меня. Всё детство я была лишней. Почему тогда мне так плохо?

— Потому что она была твоей тётей, — ответила Элис тихо. — И вырастила тебя. Это нормально — чувствовать и обиду, и пустоту, и тоску одновременно.

Я просто рыдала, впиваясь пальцами в её блузку, позволяя волне горя смыть всё — и утреннюю радость, и ощущение безопасности, и даже тёплые мысли об Эдварде, всегда согревавшие меня.

Элис не говорила больше ничего, просто держала меня, её неподвижность была якорем в бушующем море моих чувств.

Когда слёзы наконец иссякли, оставив после себя пустую, выжженную болью пустыню, я отстранилась, чувствуя себя разбитой и бесконечно уставшей. Элис мягко вытерла моё лицо платком, который откуда-то оказался у неё в руке.

— Мы должны приехать на похороны, да? — мой голос дрогнул. — Но как… не будет ли это опасно — мне возвращаться в Лондон?

Элис смотрела внимательно, вглядываясь в мои зрачки.

— Не знаю, Лили. Тебе решать. Но знай одно: если ты решишь поехать, мы точно поедем с тобой. Никто не оставит тебя одну.

Я кивнула, но в груди всё равно жгло.

— Думаю, стоит позвать Дамблдора, — прошептала я. Руки дрожали, когда я достала галеон, который теперь никогда не выпускала из виду.

Мы ждали долго. Очень долго. Каждая минута тянулась, как вязкая смола. Элис сидела рядом, не произнося ни слова, лишь касаясь моего плеча.

Но директора всё не было.

— Может… — наконец осторожно сказала Элис, — он занят чем-то важным.

— Но это же Дамблдор, — выдохнула я, и в голосе моём прозвучало отчаяние. — Он всегда знает, что делать.

Элис покачала головой и сжала мою ладонь.

— Похоже, на этот раз решение придётся принимать самостоятельно.

Я всхлипнула в последний раз, вытерла слёзы тыльной стороной ладони и агрессивно потерла лицо, будто хотела стереть с него все следы слабости. Воздух в груди обжигал, но в нём появилась суровость, тяжёлая и решительная.

— Мы будем на похоронах, — сказала я глухо, но твёрдо. — Я не позволю, чтобы какой-то змееподобный урод решал, могу ли я проститься с тётей.

Элис молча кивнула. В её взгляде не было удивления — только принятие и готовность.

— Значит, так и будет, — произнесла она спокойно, еще раз сжимая мою руку. — И мы поедем тоже. Для твоей безопасности.

Решение было принято, и после этого всё завертелось с сумасшедшей скоростью, не оставляя времени на раздумья и сомнения. Сборы были быстрыми и молчаливыми.

Чарли, молчаливый и постаревший за мгновение, вёл машину до Сиэтла с каменным лицом, уставившись на дорогу. Элис, сидевшая рядом с ним, периодически бросала на него короткие, оценивающие взгляды, будто проверяя, не съедет ли он в кювет от переутомления.

Я же смотрела в окно, но не видела ни величественных лесов, ни гор. Перед глазами стояло другое — искажённое гримасой неприязни лицо тёти Петунии и… её же руки, поправляющие мне воротничок школьной формы много лет назад. Когда противные дружки Дадли обзывали меня изгоем, она морщилась, но всё же вынуждала их извиняться. А на выпуск из начальной школы убедила дядю Вернона купить мне красивое голубое платье.

Ненависть и благодарность. Обида и странная, искажённая любовь. Всё это смешалось в один плотный, давящий ком в горле.

В аэропорту суета и яркий свет больно резали глаза. Эдвард не отходил от меня ни на шаг, его прохладная ладонь крепко держала мою руку, становясь единственной точкой опоры в этом плывущем мире. Он брал на себя все заботы с багажом, билетами и общением с персоналом. Я была лишь тенью, безвольно следующей за ним.

На борту самолёта Чарли, едва пристегнув ремни, откинул сиденье и почти мгновенно провалился в тяжёлый, беспокойный сон.

Дальнейший путь — из аэропорта Хитроу в Суррей — промелькнул как сон.

Эдвард настоял на том, чтобы взять такси. Чарли, всё ещё оглушённый сном, безропотно согласился. Я смотрела на знакомые, но чужие английские пейзажи за стеклом, и сердце сжималось от предчувствия. Скоро я увижу тот самый дом. Дом, который когда-то был моим пристанищем и моей тюрьмой.

И вот, спустя двадцать часов, такси остановилось на Тисовой улице. Всё было до боли знакомо: идеально подстриженные газоны, аккуратные дома. И наш, под номером четыре, с поникшими занавесками. Воздух здесь казался густым от горя и скрытого напряжения.

Эдвард вышел первым, его взгляд мгновенно оценил обстановку. Затем он обернулся, чтобы помочь мне, снова переплетая пальцы с моими. Поднеся мою руку к губам, легонько коснулся костяшек.

— Мы будем неподалёку.

Они с Элис отошли куда-то в тень деревьев, дав нам с Чарли пространство для подготовки к этой тяжёлой встрече.

Сделав глубокий вдох, я повернулась к нему. Он стоял, выпрямив плечи, но в его обычно твёрдом взгляде читалась та же потерянность, что и у меня.

— Пойдём, Чарли, — тихо сказала я, касаясь его локтя.

Мы медленно пошли по знакомой садовой дорожке. Латунная дверная ручка и щель почтового ящика сияли — их, как и прежде, должно быть, натирали до блеска. Я машинально заметила, что клумбы под окнами всё еще идеально прополоты. Всё так, как любила тётя Петуния.

Теперь эта безупречная аккуратность казалась ледяной и безжизненной.

Чарли тяжело вздохнул и нажал на звонок. Из-за двери донёсся негромкий, привычный перезвон, который я слышала тысячи раз в жизни. Дверь открылась, и я застыла в удивлении.

Перед нами стоял парень, которого я даже не сразу узнала. Это был не тот Дадли, которого я помнила. В этот год он сильно похудел и вытянулся, его некогда полное лицо теперь было угловатым, а в глазах, всегда бывших маленькими и злыми, теперь стояла такая усталая, взрослая боль, что мне стало не по себе.

— Привет, дядя Чарли, — его голос был глухим, лишённым всяких интонаций. Он отступил, пропуская Чарли в прихожую, и после короткой паузы обнял его — неловко, по-мужски, похлопав по спине. — Папы дома сейчас нет.

А потом его взгляд упал на меня. Его лицо, и без того напряжённое, исказилось.

— Что ты здесь делаешь? — прошипел он с нотками, как мне показалось, шока. — Какого чёрта, Поттер?!

— Дадли, мне очень жаль... — начала я искренне, желая сказать что-то человеческое в этой абсурдной ситуации.

— О, да ладно тебе! — он резко махнул рукой, перебивая меня. Его лицо кривилось от отвращения. — Хватит пороть эту чушь. Располагайтесь, — он бросил это через плечо, уже отворачиваясь. — Мне нужно пройтись.

И, натянув первую попавшуюся куртку, висевшую на вешалке, он буквально вылетел из дома, хлопнув дверью так, что задрожали стёкла в окнах. В прихожей воцарилась тягостная тишина, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием Чарли.

Я стояла, глядя на захлопнутую дверь, и чувствовала, как по спине бегут мурашки. Ссора с Дадли была последним, чего мне хотелось, но, похоже, что-то не изменится никогда.

Чарли тяжело вздохнул и снял куртку.

— Ничего, Лили, — сказал он устало. — Не обращай внимания. Он сам не свой.

Я кивнула, но в груди болезненно кольнуло. В глубине души стало так обидно, словно одним движением меня снова вернули в прошлое — туда, где я была той самой девочкой-затворницей, боявшейся громко дышать или издать лишний звук.

Я задержалась в прихожей, окинув взглядом знакомые детали: трещинку на стене от того раза, когда Дадли с Пирсом гонялись по дому с бейсбольной битой, пятно на потолке, которое всегда пугало меня по ночам...

Теперь этот дом вызывал у меня смешанные чувства.

Пару часов мы просидели в гостиной в гнетущей тишине. Чарли включил телек на малую громкость, уставившись в мелькающие картинки, но было видно, что он не следит за происходящим.

Я не находила себе места. Пальцы нервно перебирали край подушки, потом я поднялась, прошлась по комнате, прислушиваясь к скрипу пола, вернулась на диван, снова поднялась. Тягостная атмосфера дома давила, а воспоминания накатывали с каждой знакомой трещинкой на обоях.

Дадли так и не вернулся. И это грызло изнутри — мне внезапно до отчаяния захотелось хотя бы попытаться поговорить с ним, наладить хоть крохотный контакт.

— Я тоже пойду прогуляюсь, — бросила я Чарли, стараясь, чтобы голос звучал непринуждённо.

Чарли даже не обернулся. Только кивнул рассеянно, не отрываясь от мельтешащего экрана. А я накинула куртку и вышла за дверь.

Вечерний воздух, прохладный и влажный, ударил мне в лицо. Я не знала, куда иду. Ноги сами несли меня по знакомым тротуарам, мимо таких же аккуратных домиков с темными окнами. Где-то лаяла собака, доносились приглушенные домашние звуки. Я шла, не разбирая дороги, повинуясь мышечной памяти.

Скоро я вышла к знакомому маленькому скверу. Детская площадка была пуста. Качели, горка, песочница — всё выглядело заброшенным и сиротливым в сгущающихся сумерках. Фонарь на краю сквера мигнул и зажегся, отбрасывая на землю длинные, искаженные тени.

На дальней качели, той, что скрипела слабее других, сидел Дадли. Он раскачивался едва заметно, отталкиваясь носком ботинка от земли. Из уголка его рта торчала сигарета, и дым медленными клубами рассеивался в прохладном воздухе. Он смотрел куда-то перед собой, невидящим взглядом, и в его позе была такая безысходная усталость, что у меня сжалось сердце.

Я постояла в отдалении, не решаясь подойти. Но он, словно почувствовав мой взгляд, резко повернул голову. Его глаза, красные от слез или бессонницы, сузились.

— Что ты здесь делаешь? — его голос был сиплым и резким.

Я не успела ответить. Дадли резко дернул плечами, и в его глазах мелькнула дикая, почти болезненная искра.

— Думаешь, я идиот? — выплюнул он, резко швырнув недокуренную сигарету себе под ноги. — Думаешь, я не понимаю, что произошло? Я знаю, Поттер. Знаю! — он ткнул себя в грудь. — Её убили. Убили мою маму. И всё ради того, чтобы вытащить тебя из твоей конуры, где ты пряталась последний год. Помяни мое слово, все именно так!

Я замерла, чувствуя, как холод пробирается под кожу.

— Что ты такое говоришь...— слова застряли где-то в горле.

— А ты идиотка, — прорычал он и встал, сжимая кулаки. — Раз даже не поняла этого. Приперлась сюда, как овца на заклание. Какого хуя, ну просто какого хуя ты здесь!?

Он резко шагнул ко мне. Я инстинктивно отступила, но его рука схватила меня за плечо. В тот же миг передо мной мелькнула тень — Эдвард оказался рядом. Его движение было слишком быстрым, чтобы уловить глазами: ещё миг назад его не было, а теперь он стоял между мной и Дадли, расправив плечи, будто живая стена.

На миг Дадли замер в недоумении, его тело дёрнулось от неожиданности, но тут же его лицо исказила презрительная усмешка. Он оглядел вампира с ног до головы, в его глазах мелькнуло какое-то решение, и он, отказываясь продолжать диалог, лишь зло сплюнул нам под ноги.

— Проклятые вы все уроды, — процедил он, с ненавистью глядя на нас.

И, развернувшись, он пошёл прочь, не оглядываясь, оставив за собой тяжёлую тень злобы и бессилия.

Эдвард медленно обернулся, заглянул мне в глаза — в его взгляде было слишком много гнева. Даже знать не хочу, что такого было в мыслях кузена.

— Ты в порядке?

Я кивнула, но в груди жгло чувство вины.

— Это... это же не может быть правдой, да? — выдохнула я, глядя на Эдварда.

Эдвард молчал. Его взгляд был прикован к тени, в которой исчез Дадли.

— Он может быть не прав в своих выводах, — наконец произнес он тихо. — Но... всё это могло бы быть идеальной ловушкой. Лили, нам нужно уезжать. Сейчас же.

Он повернулся ко мне, и в его взгляде была такая неотступная решимость, что у меня холод пробежал по спине. Но я покачала головой, чувствуя, как сжимаются кулаки.

— Нет. Я пришла проститься с тётей. Я не позволю им… не позволю ему отнять это у меня.

В этот миг воздух вокруг сгустился и похолодел. Тени в сквере зашевелились, приняв очертания высоких фигур в чёрных балахонах. Их маски, скрывающие лица, были обращены к нам.

Палочка оказалась в руке быстрее мысли. Всё происходило в вихре света и звуков — вспышки заклятий разрывали сумрак, воздух гудел от силы, а сердце колотилось так, что я слышала его громче, чем крики врагов.

— Avada Kedavra! — прозвучало слева, и я едва успела заклинанием оттолкнуть Эдварда, видя, как зелёная молния с шипением пронеслась мимо и прожгла воздух. Я не хотела проверять, как это проклятье отразится на вампире.

Я услышала хруст кости, когда он выбил палочку из руки одного пожирателя и швырнул его в другого, как тряпичную куклу. Эдвард силён и быстр, но их было слишком много. И среди них был Долохов, которому понабился лишь один росчерк палочки, чтобы воздух наполнился ароматом моей крови.

Неизвестное проклятье разрезало плоть. Острая, жгучая боль вспыхнула в боку. Я вскрикнула и рухнула на колени, хватая ртом холодный воздух. Теплая жидкость хлынула сквозь пальцы, прижимающие рану, окрашивая траву в чёрный цвет.

Я увидела, как Эдвард, только что отбросивший очередного пожирателя, замер на месте.

Казалось, Долохов уловил эту метаморфозу. Дикий восторг вспыхнул в его глазах, а на губах застыла жестокая, звериная ухмылка. Не колеблясь ни секунды, он шагнул вперёд и с откровенным сладострастием размазал мою кровь по лицу Эдварда.

Его тело содрогнулось. Он медленно обернулся ко мне. Злотые глаза потемнели, стали двумя черными безднами. По красивому лицу пробежала судорога — ужасающая борьба между разумом и древним инстинктом. Он сжал голову руками, издавая низкий, рычащий звук, от которого застыла кровь в жилах даже у пожирателей.

— Эдвард! — крикнула Элис, появляясь из ниоткуда и падая коленями прямо в чёрную лужу рядом со мной.

Но Эдвард уже не слышал. Его взгляд, полный животного голода, скользнул по мне, по струящейся крови, и затем метнулся на ближайшего пожирателя — того, что стоял ближе всех — Макнейр, узнала я.

Раздался отвратительный хруст, душераздирающий крик, и затем… тишина, нарушаемая лишь ужасающими звуками. Вампир, припав к шее пожирателя, пил, пытаясь утолить жажду, вызванную моей кровью.

Всё поплыло перед глазами. Боль в боку была острой и жгучей, но странно далёкой, как будто её заботливо завернули в толстый слой ваты. Сознание то ускользало, то возвращалось обрывками.

Я видела Элис — её лицо было очень близко, бледное, искажённое страхом, но полное решимости. Её губы двигались, она что-то говорила, вкладывая в мою ослабевшую, скользкую от крови руку палочку.

Но в ушах стоял оглушительный звон, перекрывающий всё, как будто я находилась на дне глубокого колодца. Я видела, как её пальцы сжимают мои, направляя палочку, как её губы чётко формируют какие-то слова.

Я пыталась сосредоточиться на движении её губ.

Изо всех сил пыталась пробиться сквозь туман в голове и гул в ушах. И постепенно, словно сквозь помехи плохой связи, до меня начали доноситься обрывки фраз.

—…дыхай… не теряй… контрзаклятье… — её голос прорывался сквозь шум. — Вот… повторяй… за мной… движения… вот, держи палочку… давай же, Лили!

Её рука крепко держала мою, заставляя пальцы сжать древко орешника. Она направляла мою кисть, совершая в воздухе сложный, волнообразный жест.

— Vulnera — я прочитала по губам больше, чем услышала. — Contineo.

Она снова провела моей рукой, повторяя траекторию.

— Повторяй! — её крик наконец прорвался сквозь звон. — Vulnera Contineo.

Я собрала последние крохи силы. Мои губы шевельнулись, выдавливая шёпот:

— Vul… nera…

Боль ударила с новой силой, и я застонала. Элис не отпускала мою руку.

— Contineo, Лили! Contineo!

Я снова попыталась, чувствуя, как по руке от палочки пробегает слабый, едва заметный тёплый импульс.

— Да, вот так! Ещё раз!

Она снова водила моей рукой, её тихий, настойчивый голос стал якорем в бушующем море боли и слабости. Я закрыла глаза, пытаясь представить, как свет исцеления затягивает рану, как боль уходит.

Я снова произнесла заклинание, и на этот раз луч света был ярче и устойчивее. Он коснулся окровавленной ткани на моём боку, и жгучая боль начала отступать, сменяясь прохладным покалыванием.

В тумане перед глазами я увидела, как Элис улыбнулась мне — нервной, ужасом выстраданной улыбкой. Боль отступала, сменяясь истощающей слабостью. Я сделала глубокий, прерывистый вдох, пытаясь вернуть себе хоть каплю контроля.

И в этот момент мой взгляд, блуждающий и неясный, нашёл его. Весь ужас ситуации обрушился на меня именно в этот миг.

Эдвард стоял в нескольких шагах. У его ног распростёрлось тело Макнейра — неловко вывернутое, с пустыми глазами, глядящими в пустоту. Всё вокруг него дышало смертью. Вся его одежда была залита кровью. Тёмная полоса тянулась от подбородка вниз, на белую рубашку. Его руки были в крови. Но больше всего крови было в его глазах.

Я не испугалась его. Я испугалась за него. Но моё лицо, искажённое болью и шоком, вероятно, выражало совсем другое. В нём был просто ужас. Чистый, неприкрытый ужас перед жестокостью произошедшего.

Он сделал шаг назад, потом ещё один. Его взгляд оторвался от моего лица, скользнул по моей окровавленной блузке. По телу под ногами.

И тогда он исчез. А я провалилась в темноту.