Явление проблемного бедствия (джен)

Пустота в этом доме обрела голос. Это был не гул оглушающей тишины, к которому он давно привык, и не мирное безмолвие уединения. Нет, это был тончайший, почти иллюзорный звон, словно где-то в самой структуре реальности медленно вибрировал хрусталь, готовый вот-вот расколоться. Так звенел воздух в огромной, залитой полуденным светом гостиной особняка, который теперь по праву принадлежал ему — трофей, плата, золотая клетка.

Солнечные лучи, пробиваясь сквозь панорамные окна от пола до потолка, чертили на холодном, как лед, мраморном полу идеальные золотые полосы. В этих столпах света лениво танцевали мириады пылинок, безмолвные свидетели его затворничества. Изаёя Джин стоял босиком на гладком камне, и его холод, проникавший сквозь кожу, был одним из немногих реальных ощущений, способных пробиться сквозь вязкую апатию, окутавшую его сознание.

Он смотрел на свое отражение в высоком, отполированном до зеркального блеска темном дереве антикварного шкафа. Отражение не врало — оно показывало юношу со светлыми, слегка растрепанными волосами и пронзительными фиолетовыми глазами. Сильное, идеально сложенное тело, в котором каждый мускул был выточен с неестественным совершенством, словно статуя античного бога войны. Внешность Сакамаки Изаёи. Но Джин видел глубже, за безупречную поверхность. Он видел трещину. Не на полированном дереве, не на собственном лице, а где-то в самой сердцевине своего существа. Глубокий, незримый разлом, расползавшийся по его душе.

Он медленно поднес руку к щеке, кончики пальцев замерли в миллиметре от кожи. След от той единственной, непонятной слезы давно высох, но фантомное ощущение влаги все еще жгло его, напоминая о сбое. Воспоминание о том дне в клубе Оккультных исследований было свежим и тревожным, как незаживающая рана. Веселый смех Акэно, восторженный лепет Гаспера, даже довольное урчание Куро, которого заботливо гладила Конэко — эта простая, теплая сцена неподдельной дружбы ударила по нему с неожиданной, сокрушительной силой. Он почувствовал не умиление, не радость за них, а острую, пронзительную тоску по лицам, которых он никогда не знал в этом мире, по теплу, которое он, возможно, когда-то утратил в другой, стертой из памяти жизни.

Этот сбой, эта эмоция, не принадлежавшая ему, была страшнее любого врага, с которым он сталкивался. Страшнее Райзера, страшнее Кокабиэля, страшнее даже Вали. Потому что враг был внутри. И он не понимал его природы, не знал его правил, не мог сокрушить его своей абсурдной силой. Эта сила могла ломать броню Небесного Дракона, но была бессильна против призрака чужих воспоминаний.

Из-за его ног бесшумно выскочил Куро. Угольно-чёрный кролик с алыми, словно пропитанными кровью, кончиками ушей сделал несколько быстрых прыжков по солнечной полосе, нарушая ее геометрию своей темной фигуркой. Затем он остановился и посмотрел на Джина своими умными рубиновыми глазами, в которых плескалось явное беспокойство. Фамильяр чувствовал нестабильность его ауры, тонкую вибрацию силы, которая грозила выйти из-под контроля. Он словно спрашивал, почему его хозяин застыл на месте, как статуя, излучая волны холода и отчуждения.

— Все в порядке, ушастый, — пробормотал Джин, и слова прозвучали глухо в гулкой тишине. Он наклонился и машинально почесал кролика за ухом. Куро доверчиво ткнулся влажным носом ему в ладонь, пытаясь заземлить, вернуть в реальность. — Просто думаю.

Но думать было тяжело. Его новая жизнь, полученная в обмен на скучную и бесцветную старую, оказалась не такой простой, как он себе представлял. Сила, способная сокрушать богов, требовала постоянного, изнурительного контроля. Он был привязан к этой силе, как Прометей к скале, и теперь, похоже, она начала пожирать не только его покой, но и его личность, заменяя его собственное «я» чем-то чужим, более дерзким и опасным.

В старом здании клуба Оккультных исследований, наоборот, царило оживление, контрастирующее с мертвой тишиной особняка Джина.

— Итак, команда, слушайте! — Риас Гремори стояла перед своими фигурами, ее алые волосы горели в лучах заходящего солнца, пробивавшихся сквозь высокие окна. В ее голосе звучали уверенные, командные нотки, полные энтузиазма. — Впереди у нас двадцать дней свободы! И мы проведем их с максимальной пользой. Отправляемся в Преисподнюю, в тренировочный лагерь на территории поместья Гремори! Это будет отличная возможность для всех нас стать сильнее.

Иссэй тут же воодушевился, его глаза мечтательно заблестели.

— Ура! Тренировки! А там... там будут красивые демонессы-горничные с большой грудью?

— Иссэй, — строго прервала его Риас, но в уголках ее губ мелькнула теплая улыбка. — Мы едем тренироваться. Киба, ты сможешь отточить свои новые техники владения мечом. Акэно, для тебя это возможность поработать с магией в среде с высокой концентрацией энергии. Конэко, Гаспер, для вас тоже найдутся особые задания.

В этот момент массивная деревянная дверь клуба со скрипом открылась, и на пороге появился Джин. Все разговоры мгновенно смолкли. Его присутствие всегда меняло атмосферу, наполняя ее незримым напряжением.

Риас тепло улыбнулась ему, искренне обрадовавшись его появлению.

— Джин, мы как раз обсуждали наши планы. Мы были бы рады, если бы ты отправился с нами. Твой опыт был бы бесценен. Да и тебе, думаю, не помешает развеяться.

Он молча смотрел на них, и в его фиолетовых глазах плескался холод. Их энтузиазм, их планы, их простая радость от предстоящего приключения... все это казалось таким далеким, почти детским. Он не мог поехать. Не сейчас, когда он не был уверен в себе. Когда любая сильная эмоция, даже положительная, могла вызвать новый, неконтролируемый сбой. Мысль о том, чтобы это произошло на глазах у всех, вызывала у него почти физическое отторжение.

Не успел он сформулировать вежливый отказ, как в дверях показалась еще одна фигура. Сона Ситри, президент студсовета, в сопровождении своей верной королевы Цубаки.

— Прошу прощения, что прерываю, Риас, — ее голос, как всегда, был ровным и деловым, лишенным эмоций. — Я слышала о ваших планах. Мы с моим советом также отправляемся в Преисподнюю для инспекции и налаживания связей. — Она перевела свой проницательный взгляд на Джина, и за стеклами очков ее глаза изучающе сощурились. — Изаёя-сан, как наш консультант, ваше присутствие для анализа защитных систем на территориях кланов было бы весьма полезным. Я предлагаю вам присоединиться к нашей делегации.

В комнате повисла тишина. Два приглашения. Две могущественные наследницы хотели видеть его рядом. Все взгляды были устремлены на Джина, ожидая его ответа.

Он обвел их холодным, отстраненным взглядом. Он видел их — Риас с ее заботой, Сону с ее прагматизмом, Иссэя с его наивным дружелюбием. Но между ним и ими пролегала пропасть. Они сражались с внешними врагами, а он — с призраком внутри своей души.

— Благодарю за предложения, — его голос прозвучал ровно, но в нем не было ни капли тепла. Это был голос человека, который возводит стену. — Но я вынужден отказаться. От обоих.

Комнату накрыла ошеломленная тишина, плотная и звенящая.

— Но... почему? — первой нашлась Риас, в ее голосе слышалось неподдельное удивление и нотка обиды. Она не понимала. Как мог тот, кто казался воплощением скуки, отказываться от такого приключения?

— У меня есть личные дела, с которыми нужно разобраться здесь, — коротко ответил Джин, не желая вдаваться в подробности, которые все равно никто бы не понял.

— Ясно, — холодно произнесла Сона, поправляя очки. Она, в отличие от Риас, не показала эмоций, но ее проницательный взгляд говорил о том, что она занесла этот странный, нелогичный отказ в свою ментальную картотеку на него. Еще одна аномалия в поведении, требующая анализа.

— Жаль, — только и сказал Иссэй, выглядя искренне расстроенным.

Джин, не желая продолжать этот мучительный разговор, просто кивнул на прощание и вышел из комнаты, оставив за собой шлейф из недоумения и невысказанных вопросов. Он сделал свой выбор. Он выбрал одиночество. Изоляцию. Свою клетку.

Вечером того же дня особняк казался еще больше и пустыннее. Команды Гремори и Ситри отбыли. Город Куо опустел для него. Джин бесцельно бродил по гулким комнатам, где каждый его шаг отдавался эхом. Куро семенил за ним, словно маленькая черная тень, единственный свидетель его растущей тревоги.

Джин пытался отвлечься, читая одну из книг, взятых из библиотеки Гремори, но строки расплывались перед глазами. Он не мог сосредоточиться. Мысли возвращались к одному и тому же — к трещине, к чужой тоске, к ощущению потери контроля. Измотанный собственными мыслями, он рухнул на огромную кровать в своей спальне и почти мгновенно провалился в тяжелый, беспокойный сон.

И мир вокруг изменился.

Во сне он не был ни сильным, ни скучающим. Во сне он был куклой. Фарфоровой куклой с безупречно белым, тихо светящимся сердцем. Он стоял в сером, безликом мире, похожем на город из старого, выцветшего фильма. Вокруг двигались другие игрушки — грубые, железные, деревянные. Они играли в свою шумную, резкую, бессмысленную игру.

Кукла шагнула к ним, движимая простым желанием присоединиться. Но они, в своей неуклюжей возне, даже не заметив ее, толкнули ее. Кукла упала на серые брусчатку. И по ее гладкой щеке прошла тонкая, почти невидимая трещинка. Первый осколок откололся от ее совершенства. Она подняла глаза и увидела, что другие игрушки даже не заметили этого. Они просто продолжали свою игру. И Кукла впервые почувствовала, каково это — быть одной.

Сон замер. Пейзаж застыл, как на старой фотографии. Рядом с плачущей куклой, небрежно прислонившись к кривому фонарному столбу, появился он — «Сакамаки Изаёи». Его отражение, его сила, его проклятие. Он с ленивой, снисходительной усмешкой посмотрел на разбитую куклу.

«Наивность», — раздался в его голове насмешливый голос, его собственный, но чужой. — «Ты думал, что если ты не такой, как они, с тобой будут бережны? Они ломают всё, что отличается. А ты просто стоял и смотрел».

Джин резко проснулся в холодном поту. Сердце бешено колотилось в груди, как пойманная птица. Он сел на кровати, тяжело дыша и глядя в непроглядную темноту своей пустой комнаты. Куро, спавший в ногах, тут же подскочил и, подбежав, ткнулся влажным носом ему в руку, словно пытаясь успокоить, вырвать из кошмара.