Вместо Ночного дозора (джен)

После этих мыслей Джону захотелось привязать себе на шею камень и утопиться в этом холодном Ледовом заливе, оставив кому-то другому решать задачу спасения Семи королевств. Однако он привычно подавил в себе подобное желание и снова попытался оценить, сколько времени осталось до прорыва Иных и вихтов на Север. В этой задаче была уйма неизвестных — от направления и силы ветра до готовности Гильдии алхимиков открыть свой филиал на полуострове Кремневый Палец. Ответ зависел также от крепости кораблей, от вероятности их гибели в штормы, от удачности следующих экспериментов, от длительности сражений на Медвежьем мысу (Медвежий остров Джон решил защищать только с помощью драконьего огня) и от многого-многого другого.

Думая об этом, Джон порой с ужасом представлял себе, что они смогут сдерживать наступление льдов и Иных, идущих вслед за льдом, не более луны, и никого он спасет, что вскоре придется драться с Иными в Волчьем лесу и Винтерфелле почти без надежды на успех. В другие моменты ему, наоборот, представлялось, что всякими хитростями они сумеют защищать пролив еще много лун или даже год, ведь Иные явно не торопятся, ждали десять тысяч лет и еще год подождут, а за это время и Бран кое-чему научится, если древовидец будет его учить его своей магии, а не политическому интриганству. Когда опыты с горшками закончились, а до вскрытия писем, оставленных на его столе в Красном замке, оставалось еще двадцать дней, он понял, что он больше не может проводить все дни в борьбе со льдом и вихтами и в мрачных размышлениях после тяжелого дня.

Он понял, что сходит с ума от своих занятий и своих мыслей. Что он не может больше обманывать себя, что его устраивает его жизнь. Что ему, как и любому человеку, нужны не только помощники в его деле, но еще более нужна любящая и сострадающая душа рядом с ним. Чем хуже шли дела, тем чаще он вспоминал Винафрид. Теперь он ее вспоминал каждую ночь и приказывал себе о ней забыть, заставляя себя думать о своих равнодушных королевах, искусных в ласках и любовных играх, но не в любви. Он — король, он может на короткое время дать себе волю, думать о самом себе, о своих чувствах, о своей любимой женщине, а не только о долге. И он, впервые забыв о долге, полетел не в Королевскую гавань, не в Винтерфелл, а в Белую гавань к Винафрид Мандерли. Он думал не о королевах, а о том, как он был жесток с Винафрид, как он, написав ей за два года множество писем, так и не отправил ни одного, как она, несмотря на это, его верно ждала и в свои двадцать два года отказывала всем многочисленным женихам с Юга и Севера, осаждавшим своими предложениями помолвки и брака красавицу, любимую внучку десницы короля и наследницу самого богатого лорда Севера.

28.02.302. Марлон Мандерли, кастелян Белой Гавани, встретил короля со всеми полагающими почестями, устроил роскошный пир, несмотря на свой грозный вид, был почтителен и учтив, прославлял в тостах заслуги и подвиги короля. И, тем не менее, его недовольство отчетливо чувствовалось. Как бы не таилась Винафрид, пробираясь на барже в каюту Джона, но ее служанки и матросы знали, где она проводит ночи, узнал об этом и Марлон, без труда догадавшийся, что Винафрид влюбилась в Джона настолько сильно, чтобы перестала думать о своей репутации. Все наставительные беседы, которые изредка вел с ней ее дед, когда наезжал в Белую Гавань, и почти ежедневные разговоры, которые вел с ней дядя, не имели никакого успеха, она продолжала отказывать всем женихам.

Пример ее сестры, которую по воле короля выдали за узаконенного бастарда лорда Хорнвуда был для нее не примером правильного поведения, как для лорда Вимана, а тем, чего она более всего не желала. Холодный брак, в котором не было ни любви, ни ненависти, а лишь домашние заботы о наследниках, замке и землях Хорнвудов, никак не отвечал горячим натурам обеих сестер. Своему дяде Винафрид в открытую говорила, что она отдаст свою девственность Джону и родит от него детей, наследников, которых Джон узаконит как Мандерли. Пример Делены Флорент, на который ссылался дядя, как на эталон позора, на нее никак не действовал, я не собираюсь публично позориться и портить чью-то свадьбу, отвечала она Марлону.

Дошедший до нее слух о беременности Аши вызвал у нее не только ревность, но и зависть, о которой она рассказала Вилле, которая в разговорах с ней еще разделяла их девичьи мечты о большой любви, но в своей реальной жизни сестра уже родила двойню от своего мужа и жила больше не несбывшимися мечтами, а семейными заботами с нелюбимым, но вполне терпимым и даже внимательным мужем, заботливым отцом их сына и дочери и рачительным хозяином замка и земель. Иногда, когда у нее были какие-то нелады с мужем, она вслушивалась в слова Винафрид и разделяла ее переживания о Джоне, сидевшем на Железном троне в окружении трех жен, но чаще просто кивала ей, думала о своих заботах и исподволь, потихоньку советовала оставить несбыточные мечты и выйти замуж, у тебя такой большой выбор, и дед тебе перечить не станет, если ты выберешь того жениха, который тебе понравится, у меня, в отличие от тебя, вообще не было выбора. Однако эти слова, равно как слова Вимана и Марлона, никак не действовали на Винафрид.

В течение роскошного пира, который устроил дом Мандерли в честь нежданного визита короля, Винафрид, сидевшая с Джоном, с трудом державшая себя в руках, выступала как гостеприимная хозяйка, принимающая высокого гостя. Но, когда пир закончился, и Винафрид пошла показывать Джону его королевские покои, где некогда ночевала королева Алисанна, она не выдержала и бросилась к нему на шею, целуя его и умоляя принять ее в свою постель и сделать ей ребенка, такого же замечательного, как он сам, и даже сказала, что он сделал ребенка Аше, а к ней даже ни разу не заглянул за полтора года. У Джона на глазах выступили слезы, он тихо сказал, обнимая ее.

— Я не хотел тебя позорить, я боролся со своими чувствами, и со стыдом признаюсь, что сдался в тот момент, когда ситуацию стала очень сложной, и ему захотелось почувствовать тепло родственной души. Так что я прилетел к тебе из-за своей слабости, но я не хочу лишать тебя девичьей чести и, тем более, зачинать бастарда, который перекроет тебе путь к браку.

— Ты не Аша Грейджой, — продолжил он. — Ты — не пиратка и не налетчица, не моя соленая жена по обычаям Железных остров, а дочь десницы, наследница одного из самых знатных и богатых домов Вестероса.

— Мне не нужен никакой муж, — со слезами в голосе ответила Винафрид. — Ты ведь узаконишь наших детей под фамилией Мандерли, они и будут наследниками дома Мандерли.

— Лорды такое вряд ли одобрят, им не понравится, что бастардам короля будут доставаться самые богатые лордства, хотя для тебя я сделаю все, что ты захочешь.

— Сделай меня своей женщиной, прежде чем рассуждать о потомстве. Почему Тиреллы получили Хайгарден, получили бы мы его, и я была бы твоей женой, матерью твоего наследника. Ведь Маргери был нужен был любой король, хоть Ренли, хоть ты, говорят ее до этого планировали выдать замуж за Джоффри или самого Роберта.

— Не обвиняй Маргери, она просто послушная дочь, и ей не дано столько воли, сколько тебе, она выполняла все, что от нее требовали отец и бабушка. Давай лучше говорить о нас с тобой, а не о ней.

Джон хотел оставить Винафрид девственницей, потом хотел предотвратить возможность ее беременности, но явное желание Винафрид и тайное желание Джона оказались сильнее его благих намерений. Они за всю ночь не сомкнули глаз, и заснули лишь тогда, когда уже приближался короткий зимний день. Хотя у Джона было три жены и немало любовниц, но впервые почувствовал в постели не только физическое удовольствие, радость победы и снятие напряжения, а настоящее слияние тел и душ, радость обрести и страх потерять. Никакие самые смелые ласки Арианны и ее кузин не могли дать ему такого счастья как неумелые объятия Винафрид, шепчущей ему в ухо, что она отдала бы жизнь за эти моменты близости. Джон боялся, что боль от потери девственности помешает ее удовольствию, старался больше действовать языком, чем членом, но она просила не щадить ее, уверяя что счастье от слияния с ним несопоставимо больше любой боли, что, наоборот, оно делает ее боль обжигающей радостью.

Когда они проснулись после полудня, весь замок уже знал, что король спит с наследницей Белой Гавани. Но никто не смел ни постучаться к ним в горницу, даже разговоры о Джоне и Винафрид велись шепотом, как будто дракон их мог услышать и угрожал влететь в замок и сжечь тех, кто сплетничает о короле. Но Джону и Винафрид не было до них дела, это их первая настоящая ночь любви. Весь этот день они говорили только о чем-то легком, как будто Северу ничего не угрожало, как будто их любовь не была позором для Винафрид, а для Джона — вызовом всему созданному им же самим порядку. Вернее, они больше целовались, дремали в объятиях друг друга. Джон жалел, что рядом с ними не было Призрака, который два года назад, как они миловались, плывя на барже по Белому Ножу, как верная собака сидел рядом с кроватью, охраняя их любовь и их сон.

Когда уже стемнело, первой очнулась Винафрид, она сказала: «Я напишу письмо деду и не дам тебе прочитать, это наши семейные дела». Джон возразил: «Твой дед — мой десница, и я должен признаться первым оповестить о том, что я сотворил». -«Нет, это я тебя совратила, я заставила тебя сделать меня своей тайной женой, настоящей и любимой в отличие от трех официальных». Джон не сумел ее уговорить, она потребовала от служанки принести ее письменные принадлежности и печать, попросила Джона не подглядывать, запечатала написанное письмо и отдала служанке, чтобы та передала мейстеру для отправки в Королевскую гавань. Джон последовал ее примеру и тоже отправил письмо Виману Мандерли, сперва повинившись перед ним за Винафрид, но после это добавил, что им через две недели предстоит встретиться и обсудить вопрос такой важности, какие они еще не обсуждали до сих пор, вопрос, от решения которого зависит судьба всего Севера и в том числе дома Мандерли, он не написал прямо об эвакуации, но вполне отчетливо на нее намекнул.

И, приказав отправить и это письмо в столицу, Джон не выдержал и рассказал Винафрид, что ждет Север. Он ожидал, что Винафрид вскрикнет от ужаса, зальется слезами, упадет в обморок, но она не пролила ни слезинки, лишь смотрела на него и очень внимательно слушала каждое его слово. Он ей рассказал ей почти все, от своего первого боя с вихтом до последних опытов с диким огнем на Медвежьем острове. Единственное, о чем он говорил очень скупо, это были его встречи с древовидцем, он даже не сказал ей, что древовидец на самом деле — это постаревший и вросший в дерево Бринден Риверс, тем более, он не рассказал ничего о своих сомнениях, об Иных, забиравших сыновей Крастера, и о гибели Джейме Ланнистера и всей экспедиции. Единственный человек, которому он это расскажет, и то не полностью, будет Хоуленд Рид, который и без того многое знает от своей дочери.

Но самую страшную вещь, его решение эвакуировать весь Север, он рассказал со всеми подробностями, сомнениями и проблемами. Он честно сказал, что не знает, как вывести с Севера стариков, больных людей, матерей с младенцами и беременных женщин, найдется ли достаточное количество сильных и благородных мужчин и женщин, которые готовы тащить на санях тех, кто не в силах идти. Сказал о том, что он не знает, где взять столько кораблей, не знает, куда вести северян, не знает, как уговорить южных лордов их принять, и даже как уговорить самих северных лордов, которые наверняка будут хорохориться, рассказывать, как они героически справятся с Иными своими силами, как они будут сражаться в лесах с нечистью, прячущейся в снегах, как они запрутся в замках и еще много чего, столь же храброго и столь же глупого. Хотя слезы в глазах в глазах Винафрид все же появились, и ее голос не был твердым, но она ответила ему: «Я тебе помогу, я заставлю деда отдать все наше серебро, чтобы зафрахтовать корабли и помочь северянам устроиться на новом месте. Северяне некогда помогли нам, когда мы, слабые и беспомощные, пришли из Простора на Север, теперь мы должны отдать долг и помочь северянам добраться до Простора и переждать там войну».

Хотя все дни, проведенные с Винафрид, были посвящены мрачным планам эвакуации Севера, они одновременно были и лучшими днями в жизни Джона. Винафрид не уступала Дейенерис в смелости мысли и широте взглядов, хотя, в отличие от нее, видела только Север и Королевскую гавань. Вероятно, разговоры на пристанях, пиры Мандерли с гостями из других королевств и из Эссоса и ее богатое воображение позволили представлять весь мир. При этом она, в отличие от Дейенерис, несмотря почти формальную веру в Семерых, была своей северянкой, такой же своей, как Робб, Арья или Мейдж Мормонт и ее дочери. И, главное, они любили друг друга.

Как убедился Джон, Виман Мандерли дал своим внучкам прекрасное образование. Винафрид умела читать карты не хуже, чем иные командиры в армии Джона, она знала не только геральдику и девизы всех домов Севера, но также представляла, как выглядят их замки снаружи и изнутри, чем богаты и славны их земли. Они вместе прикидывали, сколько людей, где живет, и в каких ремеслах они преуспели, они вместе нарисовали примерные маршруты движения к морю, в первую очередь к Белой Гавани, единственному большому порту Северных земель. Они вместе думали, как преодолеть противоречие между тем, что главные порты Южных земель находятся на западном берегу, а Белая гавань на восточном берегу. Винафрид предлагала часть северян перевести через Узкое море в Андалос, некогда сраженный Голодным волком, это будет просто, говорила она, Пентос ведь не имеет своей армии, а побережье и Бархатные холмы заселены неплотно из-за многочисленных войн, проходивших в тех местах, включая последние войны между Браавосом и Пентосом. Но Джон отверг этот план: «Я и без того каялся перед принцем Пентоса и Морским начальником Браавоса, новое переселение множества людей может вызвать войну, в которой Браавос и Пентос объединятся против Вестероса и нам придется вести еще одну войну вместо того, чтобы отдать все силы войне с Иными». В конечном счете они оба согласились с тем, что основной путь эвакуации будет пролегать из Белой гавани в Королевскую, откуда недалеко до Простора и до плодородных, но слабозаселённых Дорнийских марок.

Единственный серьезный спор у них возник, когда Винафрид решила отдать для эвакуации все серебро дома Мандерли. Джон говорил, что Винафрид лишь наследница Вимана и не имеет права распоряжаться серебром деда, поэтому она должна договориться с дедом, прежде чем объявлять вслух. Винафрид хвалила своего деда, но при этом не верила, что он способен на такую щедрость.

— Дед будет готов сделать богатое пожертвование, но ему и в голову не придет отдать основную часть своего богатства, оставшегося после сдачи Севера Иным.

— Тогда получается, что ты обманываешь своего лорда-деда, а я вместе с тобой обманываю и граблю своего десницу, я итак не защитил его, как следовало бы, когда против него выступили Дейенерис и Тиреллы. — сказал Джон.

— Я понимаю твой замысел, — продолжил он, — когда лорды начнут жадничать, прикрываясь своим будущим героизмом в борьбе с Иными, ты неожиданно скажешь о огромном пожертвовании для того, чтобы спасти северян. Твой дед будет вынужден тебя поддержать, может быть, чуть смягчив твои слова, но совсем ненамного, а остальные лорды, многие из них считают Мандерли почти южанами, не смогут уступить в щедрости. Им придется вслед за лордом Виманом обещать золото, коней, провизию, инструменты, повозки, сани, аренду земли в Просторе и Дорнийских марках. Но назавтра, протрезвев, они проклянут лорда Вимана и еще больше нас с тобой.

— Ну и пусть проклянут, но гордость не позволит им отказаться от своих слов, и северяне будут спасены, — настаивала на своем Винафрид.

— Если они проклянут короля, своего северного короля, то на этом все будет кончено, мне же надо на болотах Перешейка вместе с Роббом вести их в бой, в страшные сражения с нелюдями, где их врагами будут не только Иные и вихты, но живые и мертвые львоящеры, и еще больше — топкие трясины, засасывающие облеченных в доспехи воинов. Если они не будут верить своему королю, то мы никогда не выиграем эту войну, — ответил Джон.

— Тогда предай меня, скажи после собрания своим лордам, что ты говорил со мной о большом пожертвовании Мандерли, но не думал, что я скажу о всем серебре, — сказала со слезой в голосе Винафрид. — Пусть я буду для всех щедрой дурой, но северяне будут спасены.

— Я только испорчу этим твой жест, они после слова лорда Вимана будут считать, что это общее решение Мандерли, сделанное под моим нажимом. А подобной репликой я покажу всем, что мы с тобой его просто обманули, а он испугался идти одновременно против короля и своей любимой внучки. Причем получается, что король не только с твоей помощью обманул своего десницу, но еще и прячется за женщиной. Я сделаю проще, я назавтра скажу, что лордам потребуется их золото, серебро и прочее добро для ведения войны и восстановления их замков после победы, поэтому я уменьшаю на четверть то, что они вчера обещали. Я надеюсь, что они после этого не начнут торговаться, требуя еще уменьшить, но если начнут, то уступлю треть, а не четверть, и прикажу после этой уступки прекратить торговлю жизнями северян.

— А женщина не может принять решение?

— Если она — полновластная леди своего лордства, как, например, мерзкая леди Дастин, которая из-за своей нелюбви к лорду Эддарду, едва не подвела Север. И хотя ты — лишь наследница своего деда, твое нахальное предложение все равно замечательно, пусть не самым красивым способом, но мы заставим лордов раскошелиться, чтобы спасти северян. Ну, естественно, и королевская казна не должна остаться в стороне, хотя и не может проявить такую щедрость, надо и войну вести, и о других королевствах не забывать. Тем более, я даже представить не могу, сколько времени продлится эта война, и скажу честно, у меня нет полной уверенности в победе. Надо не только сражаться на болотах, но искать и другие способы. Я узнал у мейстеров, что, кроме легенд Вестероса, в других странах есть свои легенды о победе над Долгой ночью, и, хотя основная война велась здесь, может быть, в их легендах тоже есть частицы правды, которые тоже полезно было бы использовать, если бы я хотя бы умел их найти среди противоречивых легенд.

Винафрид напугали его слова, но ее счастье от того, что они находились постоянно вдвоем, что им никто не мешает, было так велико, что даже конец Вестероса или вообще всего Планетоса не мог сделать его испортить, она получала перед его концом свою, хоть и очень маленькую, порцию счастью. Ее наполняло гордостью то, что Джон отложил на время в сторону всех своих красавиц, включая Дейенерис Бурерожденную, Матерь Драконов и по мнению многих самую красивую женщину в мире. Не меньше она гордилась тем, что планы эвакуации Севера Джон составляет не с лордами Севера, не со своим Малым Советом, даже не с ее дедушкой-десницей, а именно с ней. Хотя он ее предупредил, что никогда ни он, ни она не должны признаваться лордам, что эти планы они составляли вместе, я и без того скажу им страшную вещь, что им придется расстаться со своими землями и замками. Они не вынесут, если я покажу им, что ты умнее, чем они, самый глупый лорд считает себя умнее самой умной женщины. Ум разрешается проявлять королевам и пожилым вдовам, ум молодой незамужней женщины оскорбляет лордов.

Происходившая трагедия Севера в каком-то смысле спасала ее, на фоне эвакуации всех северян и риска гибели королевства ее незаконные отношения с Джоном были мелким ничтожным обстоятельством. Какую роль на этом фоне играло то, что в глазах матрон Вестероса, многократно изменявших своим лордам-мужьям, она будет порочной недостойной женщиной, что ее дети будут узаконенными бастардами, кто знает, предстоит ли вернуться на Север и вообще существовать в мире живых ей самой и этим будущим бастардам. Она, отказывая всем своим женихам, даже не надеялась на эти короткие и трагические десять дней счастья.

И как не грустно было им обоим, но надо было расставаться. Каждый день откладывания эвакуации грозил смертями тысяч жителей Севера, и, кроме того, Джон должен был добраться до Красного замка раньше назначенного дня вскрытия своего завещания, которое он оставил перед полетом к древовидцу.