Акварели (гет)

Малфой-мэнор встретил его тишиной.

Тишиной привычной, уютной. Любые звуки в этом огромном доме, больше похожем на замок, глушились тяжёлыми портьерами и многочисленными гобеленами, застревали в рамах портретов, пропадали в бесконечном сплетении коридоров, зарывались в мраморный пол следами шагов.

Сколько Скорпиус себя помнил, его дом всегда был таким. Наверное, таким его дом представляли себе и все остальные: огромным, мрачным, холодным, с высокими потолками и узкими окнами, величественным и одновременно удушающим этим величием. Удушающим всех остальных, потому что самому Скорпиусу всегда здесь дышалось легко. Родные стены всегда помогали.

Он улыбнулся, представив, как бы повела себя Роза, окажись она здесь, с каким любопытством она рассматривала бы портреты его предков и пейзажи на стенах, как изучала бы узоры на лестничных перилах и подоконниках. И тут же помрачнел, представив, как повёл бы себя Джеймс Поттер. Разум успел отозваться логичным «он никогда бы не вошёл в этот дом!», но перед глазами уже встала картинка: вот Поттер, презрительно скривив губы, оглядывается по сторонам, вот он, несмешной шутки ради, бьёт по стоящим в углу доспехам так, что с них валится шлем, вот нарочито неумело стучит кулаками по старому пианино, на котором когда-то играла Астория. Вот он насмехается, издевается, портит.

Как всегда.

Если бы в мире не существовало Поттера, с Розой Уизли можно было дружить безболезненно. Но Поттер существовал, а это значило, что про «безболезненно» следовало забыть.

Поттер существовал, и это мешало. С самого первого школьного дня Поттер не давал Скорпиусу проходу. И покоя тоже не давал, и свободно вздохнуть. И объяснять, в чём было дело, конечно, отказывался.

Поначалу Скорпиус просто не понимал, а потом непонимание переросло в горькую обиду, похожую на спрятавшийся под кожей гнойный нарыв. Вызревал нарыв долго, мучительно, с температурой и воспалением, и прорвало его только к третьему курсу, когда терпеть издёвки «взрослого и умного» старшеклассника и не подозревать, в чём причина, стало совсем невозможно. Злость взорвалась в нём с силой, ошеломившей его самого, накрыла его обжигающей лавой, вместо крови побежала по венам. Отчаянно и оттого абсолютно не по-малфоевски, Скорпиус полез в рукопашную драку. Чистокровный волшебник даже не вспомнил о заклинаниях!

Когда родителей вызвали в школу, мать только вздохнула тяжело и посмотрела на отца с возмущением, словно он был виноват. А отец, опиравшийся на трость дедушки, которую после его смерти то и дело носил с собою для красоты, легонько стукнул ей по полу директорского кабинета и с видимой неохотой сказал:

— Дело не в тебе, Скорпиус.

— А в ком?

Дело оказалось в отце. И в том, кем он был в школьные годы. В его ссорах с отцом Джеймса Поттера, в их извечном противостоянии, в их, как недовольно подчеркнула мать, «глупом желании постоянно что-то друг другу доказывать». В том, что два десятка лет спустя после победы над Волдемортом, один жил обычной жизнью, а второй сидел в кресле министра, и вовсе не в том порядке, в каком когда-то все ожидали. Гарри Поттер не стал ни министром Магии, как ему прочили многие, ни супер-звездой квиддича, в какую превратилась его жена Джинни Уизли. Устав от свершений, он выбрал самое простое — уютный дом, крепкую семью, свободу и спокойствие, и никаких личных свершений. Минимум внимания со стороны прессы, минимум публичных появлений, минимум всего, что, согласно общественному мнению, полагалось бы такому герою.

Кажется, именно это и злило его старшего сына.

Отсутствие заслуженной славы (хотя, если вдуматься, разве он её заслужил?), внимания и привилегий. Застаревшая, покрывшаяся многолетней пылью вражда. Зависть. Уверенность в собственном праве вымещать свою злость на других. И, как Скорпиус был твёрдо уверен, полное отсутствие мозга.

Не то чтобы он боялся Джеймса Поттера. А тогда, на третьем курсе перестал и уважать.

С тех пор любая насмешка вызывала в нём реакцию не большую, чем вызвала бы надоедливо жужжащая муха. Нет, даже не так. От мухи он, скорее всего, отмахнулся бы — рукой или с помощью магии, а на приставучего Поттера просто перестал обращать внимание. Насмешки, издёвки, подначки, хамские вопросы, всё это разбивалось о стену молчания. У стены, правда, был побочный эффект: она обнесла всего Скорпиуса, оградила собой всю его жизнь, стала заслонкой, скрывшей от большинства окружающих. Стена была крепкой.

Пока Роза Уизли не начала вынимать из неё по кирпичику.

Когда Скорпиус просил её об одолжении, он и не думал, что всё станет как стало. Он не думал об этом даже когда забирал из сморщенных лапок домашнего эльфа семейный альбом, но, наверное, уже тогда всё было понятно. Они не смотрели на мир одинаково и не умели читать мысли друг друга, как те же Скамандеры, но зато у них было желание говорить. Делиться мыслями, делиться взглядами, да что там, даже постеленной на ступеньку мантией — тоже делиться. Они были рядом, подпирали плечами стену у покрытого паутиной окна, и казалось, что даже пыль на подоконнике — общая. Для них двоих.

На подоконниках Малфой-мэнора пыли не было. И, если бы он привёл домой Розу, то мама бы разулыбалась, думая о женитьбе, а отец… Отец бы нахмурился. Но мама оказалась бы не права, ни о какой свадьбе не могло быть и речи. Если бы Скорпиус был влюблён, он бы это почувствовал, но с Розой они только дружили.

Хотя, если честно, эта «только дружба», была для Скорпиуса предпочтительней любой не только любви.

Что бы там об этом не подумали мама и папа.

Стоило подумать о них, как до ушей сразу же донёсся голос отца, разбивший уютную тишину. Не спокойный как обычно, не деловой и уверенный, как во время выступлений на публике, не нахальный, каким он становился в те редкие минуты, когда отец нервничал, но и не тёплый, каким он обычно разговаривал дома. Его голос звучал сдавленно, глухо, он кололся как лёд, и из-подо льда вырывалось огненное шипение.

Скорпиус вытянул руку, коснувшись двери в спальню родителей, но не решился войти.

— Мы уже говорили об этом. — Услышал он. — Никакого развода не будет.

— Но, Драко…

Мать говорила грустно и обречённо, открыто демонстрируя отцу свою слабость и даже не понимая, что это — ошибка.

Дедушка Люциус хмыкнул с ближайшего портрета. Лёгкий удар нарисованной трости по деревянной раме намекнул Скорпиусу, что подслушивать — некрасиво и недостойно сына такого знаменитого рода, но тот был слишком ошарашен, чтоб устыдиться.

— Я уже говорил тебе, это невозможно.

С этим Скорпиус был совершенно согласен, но вот то, что последовало дальше, его удивило. Звучало правильно и логично, но ранило больней Круциатуса. Наверное. Ему не приходилось чувствовать на себе Круциатус.

— Я не могу позволить себе делать всё, что заблагорассудится, — жёстко сказал отец. — На кону слишком многое. Моргана тебя задери, Астория, ты даже не представляешь, о чём я, ведь так?

— Я готова всё взять на себя, — тихо, на грани слышимости ответила мать.

Кажется, она хотела добавить что-то ещё, но отец перебил её:

— Мне не нужен скандал.

Скорпиус как наяву увидел его нахмуренный лоб и серьёзное, отстранённое лицо. Можно было поспорить: он держится за подбородок, устало потирает переносицу, смотрит на мать недовольными глазами — не здесь это обсуждать, не сейчас.

Никогда, если бы мнения Скорпиуса кто-то спросил.

Он не мог поверить в то, что вот-вот потеряет семью. Может быть, они не всегда соответствовали тому идеальному образу, который с них слепили в газетах и на колдорадио, но не настолько же плохо? Да, отец поздно возвращался с работы, задерживался у себя в Министерстве, бывал измотан и зол, а мать иногда читала Скорпиусу сказки с грустным лицом, это он помнит из детства, но чтобы развод?

И, самое главное, кто в нём виноват? Почему?

Ответов на эти вопросы он не знал. Понятия о них не имел. И, наверное, именно поэтому изнутри снова поднималась та самая злость, что когда-то заставила его броситься в драку с Поттером. Всепоглощающая, огненная злость, застилающая глаза.

— Я готова всё взять на себя, — голос матери немного привёл Скорпиуса в себя, но только голос, а не то, что она говорила.

— Даже разные интересы и обоюдное желание для нас не аргумент, потому что ждать придётся два года, а заявление попадёт в Отдел регистрации и расторжения браков в ту же секунду, как мы поставим под ним свои подписи. Что уж и говорить о более веских причинах.

— Я готова всё взять на себя, — повторила мать, на этот раз твёрже.

Готова всё взять на себя. Скорпиус мысленно застонал. Готова всё взять на себя. Значит, в действительности виноват только отец.

Отец, который должен был бы удивиться, только сейчас расслышав, что до него пытались донести последнюю пару минут, но вместо этого спокойно спросил:

— Что именно, дорогая? Измену? Непристойное поведение?

— Что скажешь.

Это было выше его сил. Этот разговор, эта ситуация, эти сочувственные и вместе с тем тревожные взгляды, которые дед бросал со своего портрета, заключённого в толстую раму. Это всё.

Развернувшись, Скорпиус бросился прочь.