Перстень царицы Ульяны (джен)

Горох прислал за мной сам. Мы с бабкой как раз заканчивали обедать, когда приехал гонец от государя. Надо же, как совпало. Яга тоже несколько удивилась.

— Видать, и у него к тебе вопросы накопились, не токмо у тебя к нему.

— Вот и выясним, — кивнул я, наливая чай из самовара сначала бабке, потом себе. Так уж повелось с первых дней моего пребывания здесь: когда мы едим или пьём чай, стрельцы посетителей в терем не пускают, на том бабка стояла насмерть. Оно, наверно, и правильно: иначе бы вообще спасу не было. У этого правила есть одно небольшое исключение — посланцы от Гороха. Если у государя что-то срочное — бунт там, к примеру, или нашествие шамаханов — тогда, конечно, гонцов впускают безропотно и я их выслушиваю. Сегодняшний посыльный терпеливо ждал во дворе. Значит, ничего экстренного, можно спокойно пить чай.

Парня впустили минут через двадцать. Бабка убирала со стола, я готовился в путь: сложил в планшетку блокнот и карандаш, надел фуражку. Гонец вошёл в горницу, поклонился нам обоим.

— Здрав буди, сыскной воевода! И ты, матушка.

— Здравствуйте. С чем пожаловали? — поинтересовался я.

— Государь ко двору тебя требует. Ответ держать перед боярским собранием. Зело они беспокойство выражают.

Этого только не хватало! Я собирался побеседовать с Горохом один на один, выяснить всё, что меня интересовало, и продолжить следствие дальше. Но не терять время с боярами, я и так ничего не успеваю. Заговор какой-то, честное слово. Как будто у них там конкурс: кто успешнее не даст мне нормально работать. Пока лидировал епископ Никон, но то ли ещё будет.

— Делать нечего, сокол ясный, поезжай, — Яга подплыла ко мне, погладила по плечу. — Уважь государя. Ему с ними и так нелегко приходится.

— Поеду, куда я денусь, — вздохнул я и постучал по стеклу, привлекая внимания нашего младшего сотрудника, скучавшего во дворе. — Митька! Седлай коня!

Тот воодушевлённо кивнул и побежал в конюшню. Государев гонец попрощался и уехал, мы с бабкой снова остались одни.

— Ты не кручинься, Никитушка. Бояре наши — они от скуки себе места не находят, вот и устраивают собрания.

— Да, но мне-то работать надо! Кстати, бабуль, пока не забыл. Ночью никто не воскрес?

— Ох, касатик, я думала, ты не спросишь… — и бабка так скорбно развела руками, что я понял: ничего хорошего я сейчас не услышу. — Не мало как человек сто поднялось ныне. Много их, Никитушка, в городе уж и считать не успевают. И то наверняка не все, кто-то о своих не говорит…

Желание побиться головой об стену вспыхнуло с новой силой. Ну вот и всё: мы и в самом-то начале это не контролировали, а теперь народ воскресает безостановочным конвейером. Смирись, участковый. Бороться с этим я не могу, нужно как-то сосуществовать. Положение нашего отделения в городе делалось всё более беспомощным.

Митька вывел во двор осёдланную кобылу. Я наскоро попрощался с Ягой, она перекрестила меня на дорогу, и я вышел во двор. Ладно, попробуем найти хоть что-то положительное: сегодня мне не нужно лезть под землю. Бабка смотрела на меня из окна. Я взобрался в седло, помахал ей и выехал со двора.

И знаете, что ещё мне пришло в голову? Пусть медленно, но дело двигалось. Почему-то мне казалось, что найденное кольцо приблизит меня к разгадке. Ведь это не абы что, это серьёзная улика, способная дать мне рабочую версию дела. К тому же я всё больше убеждался, что был прав: Бодров, покойники и иностранец связаны. Это не три разных дела. Оно одно, хоть и очень непонятное.

Незадолго до начала моих подземных приключений государь прислал мне список наиболее близких к Бодрову бояр. Я мало кого в думе знал в лицо, но общая структура в моей голове начинала складываться. Адекватных было мало: Тихомиров, Кашкин, Макаров… ещё человека четыре. Все, кроме Кашкина, по здешним меркам — голь перекатная, провинциальная аристократия. Служили ещё прежнему царю, в военных походах себя проявили, были награждены. Перевезли семьи в столицу, да тут и осели.

За Бодровыми стояло больше двадцати родов, все сплошь повязанные через браки. Здесь это несложно: в каждой боярской семье минимум трое детей. Маргарита, к примеру, отделалась одной дочерью, потому что старшие наследники уже имели на тот момент свои семьи. Государь предоставил мне пофамильный список тех, на кого мне следовало бы обратить внимание. Это поможет мне наблюдать за ними уже целенаправленно.

В государевом дворе я спрыгнул с лошади, передал поводья кому-то из стрельцов и направился в терем. Ко двору съезжались бояре. Я шёл медленно, чтобы иметь возможность присмотреться. Большинство в силу комплекции прибывало в экипажах — у меня иногда вообще возникало впечатление, что в боярскую думу отбирают по весу. Хотя Крынкин, например, подъехал верхом. Он и конём управлял довольно неплохо, гораздо увереннее меня самого. Я заметил Кашкина с сыновьями, приветственно козырнул им. Они выбрались из коляски у крыльца, и я подошёл пожать им руки. Мимо чинно прошествовали Бодровы-младшие, на меня даже не взглянули. Их я узнал благодаря внешнему сходству с отцом.

Тяжело дыша и вытирая платком вспотевший лоб, из кареты вывалился Тихомиров. Подошёл к нам поздороваться. Мы так и стояли на крыльце впятером, когда подъехала Маргарита Бодрова. Тоже, кстати, верхом. К ней немедленно бросились двое стрельцов, дежуривших у входа, но боярыня легко спрыгнула на землю, не особенно нуждаясь в их помощи. Одета она была в европейский костюм для верховой езды и шляпку с вуалью и длинным пером. Это, кстати, вообще немыслимо: знатные замужние дамы здесь передвигаются по городу исключительно в экипажах. Девице бы такую вольность местные кумушки простили, но не матери, у которой дочь на выданье. Впрочем, Маргарита была молодой, выглядела ещё моложе, а положение её супруга позволяло ей ни на кого не обращать внимания.

Её толстопузые пасынки к тому моменту едва доползли до верхней ступеньки лестницы. Маргарита окликнула их и начала подниматься, на ходу треща на французском. Я, естественно, не понимал ни слова, но мне на помощь пришёл Кашкин.

— Она говорит, что дождётся их с собрания, чтобы не смели без неё уезжать. А ещё — что ты, кхм… нехороший человек.

— Редиска, — кисло усмехнулся я.

— И что ты ничего для поисков её мужа не делаешь, о чём она государю просит доложить примерно. Так что готовься, участковый, уж ежели она сама приехала — значит, и этих сейчас накрутит, и сама потом к государю ломиться станет с этим вопросом. Чем ты ей так насолить-то успел? Ну Бодров — понятно, ему ты — как мозоль на пятке, но ей-то? Какие у бабы интересы… шелка да брильянты, да дочь сосватать.

— Я ей? Не поверите, тем, что пытаюсь расследовать пропажу её мужа. У меня вообще чувство, что она знает, где он, и зачем-то весь этот спектакль разыгрывает.

— И такое может быть, — усмехнулся в усы Илья Тихомиров. — Баба вроде бы и глупая, но хитрая да вздорная, такая многое могёт. Они ж, Афанасьевы, хоть и знатные, а плодятся, аки кроли, на всех наследников наследства не хватает — извечно делят. Она ж, Маргарита, когда замуж шла, сестре своей младшей косу отрезала, дабы та красивее её не оказалась. И служанки у ней завсегда страшные, абы муж не позарился.

Я присвистнул:

— Да ведь ему лет-то сколько!

— Ну, Никита Иваныч, седина в бороду — сам знаешь. Боится она, тоже ведь не молодеет.

— Кстати, женщин же на собрания не пускают? — уточнил я. Бояре кивнули.

— И её не пустят, — подтвердил Кашкин. — Правило такое. Боярская дума — мужская справа. Ежели помер кто, дык его место сын займёт, но не вдовица безутешная. Бабий удел — дом да дети.

— Тогда зачем она приехала?

— Дык известно зачем, — седобородый боярин пожал плечами. — В комнатке за дверью подслушивать станет. Матушка-государыня прежняя тоже так делала. Пошли, Никита Иваныч, что-то задержались мы. Мы б и помогли тебе с радостью, да токмо вишь что деется… против своры этой мало нас, ты уж не обессудь.

— Я не в обиде, — улыбнулся я. Мне хватало уже того, что они и так меня поддерживают. Менять образ мышления боярской думы — дело не на один год, я рад, что хоть до кого-то смог достучаться.

Мы поднялись по лестнице и направились к залу заседаний. Там уже рассаживались бояре. Ругались, стучали посохами. Я взял Кашкина за локоть и потянул в сторону.

— Вы не могли бы мне быстро показать, кто есть кто? Меня по ходу следствия интересуют некоторые фамилии.

— А чего ж не мог бы, спрашивай.

Мы стояли так, что через приоткрытые двери могли видеть половину зала, занимаемую сторонниками пропавшего боярина. Я мысленно воспроизвёл в памяти государев список.

— Для начала — Зиновьев, Кожевников и Шишкин.

— Ну это легко. Вона в первом ряду все трое.

Я присмотрелся. Среди тех, на кого указывал боярин, был запомнившийся ещё с прошлого собрания древний дед.

— Тихон Шишкин, — заметив, на кого я смотрю, уточнил Кашкин. — Первый тесть Бодрова. Очень древний род, тоже завсегда у трона стояли. Но загибается ныне, двое детей всего у старика было. Дочь он за Игнатьича сосватал, двух сынов родили, а брат ейный хворал сильно, помер неженатым. Побочные ветви пойдут отныне.

Ага, кивнул я. Выходит, это родной дед обоих сыновей боярина, отец его первой жены — той, которая упала с лошади.

— Травкин и Полушкин.

— Третий ряд, крайние слева. Погоди-ка, а что у тебя, список какой-то или что?

— Почти, — кивнул я. — Просил государя отметить ближайших сторонников Бодрова. Просто на всякий случай, мало ли. Вдруг они причастны к его исчезновению.

— Очень может быть, — согласился боярин. — Тогда дальше гляди. Вона в шапке сидит — это Гаврила Афанасьев, отец Маргариты. Он в своё время приданого за ней дал — двух девок дворовых да одеяло пуховое, самое ценное, так сказать, отдал. Бедные они, как церковные крысы, ибо все мужики в семье играют до последней рубахи.

— Да ладно?

— Вот те крест. Детей у него то ли девять, то ли десять, я ужо всех и не упомню… и токмо девки почти, сын один. Из всех девок вот одну он удачно пристроил, ей тогда и шестнадцати-то не было. Ну и возрадовался, дескать, зятёк золотом уж всяко поможет. Да токмо на Игнатьича где сядешь — там и слезешь, погнал он родственничков со двора взашей, ни копейки не дал. По этому поводу с давних пор Гаврила на Игнатьича зуб имеет. Он и в думе-то токмо из-за этого, государь дозволил ежегодные взносы не платить.

Я постарался рассмотреть Афанасьева повнимательнее. На вид ему было лет шестьдесят. Получается, он моложе собственного зятя. Худой и весь какой-то… потёртый, что ли. По сравнению с большинством бояр, чья комплекция стремилась к форме шара, он значительно выделялся.

— Ещё нужен тебе кто?

— Остальных я знаю. Спасибо, — я пожал боярину руку, и он отправился в зал заседаний занимать место. Я же прошёл в боковую комнату, через которую обычно заходил государь. Его самого ещё не было, а Маргарита сидела у окна и рассеянно смотрела во двор.

— Здравствуйте, мадам.

— Добрый день, — сквозь зубы поздоровалась она, даже не обернувшись.

— Полагаю, епископ Никон согласился присоединиться к поискам вашего супруга?

Не знаю, что дёрнуло меня за язык. Боярыня удивлённо приподняла брови.

— Что, простите?

— Просто я вчера имел честь видеть вас в соборе.

Её щёки немного порозовели. Впрочем, она держала себя в руках.

— Странно, я вас не видела.

— Не удивляйтесь, мадам, милиция может быть незаметной. К тому же Марфа Ильинична успела кое-что нам рассказать перед смертью.

Она потрясающе умела изображать удивление. Однако я понял, что попал в цель.

— Вы ничего не докажете. Мой муж верно служит государю и делает всё на благо страны.

— Разумеется, — охотно кивнул я. — И к паре перстней с фиолетовыми камнями он тоже не имеет никакого отношения, это всё чистой воды провокация.

Маргарита лишь пожала плечами, но мне и так было достаточно. Она знает гораздо больше, чем говорит. И проблема, похоже, не в том, что Бодров пропал, а в том, зачем он пропал. Тем более накануне свадьбы собственной дочери.

Наша содержательная беседа была прервана появлением государя. Приветствуя его, боярыня поднялась со своего места и почтительно склонила голову. Горох отстранённо, скорее просто для соблюдения этикета, поцеловал ей руку. Они ровесники, а царица Лидия всего на пару лет старше Лариски. Маргарита и государь обменялись парой безразличных фраз на французском, затем Горох обернулся ко мне.

— Рад тебя видеть, Никита Иваныч. Пошли, что ль?

И мы пошли. Я спиной чувствовал обжигающий взгляд боярыни. Сегодня же попрошу Еремеева установить за ней слежку.

Зал заседаний встретил нас гулом встревоженного улья. Бояре перекрикивали друг друга, стучали посохами и пытались что-то донести до государя, не дожидаясь, пока тот сядет. Горох раздражённо махнул рукой, обрывая это беспорядочное гудение, и сел на трон лицом к ним. Я встал рядом.

— Ныне вы, бояре мои верные, снова сбор потребовали. Слушаю вас, токмо говорил один чтобы.

Роль оратора, как и в прошлый раз, взял на себя старик Шишкин. Я искоса его рассматривал. По самым приблизительным подсчётам, лет ему под сотню, но вроде как он пока в здравом уме. Ну, насколько это возможно у большинства наших бояр.

— Государь, беспокойство имеем за судьбу слуги твоего, боярина Бодрова. Милиция дело ведёт как есть недбайно, а токмо кабы не пришлось заместо свадьбы барышни похорóн скорый на батюшку ейного готовить. Отчитается пусть воевода, продвинулся ли в деле сём.

Я лихорадочно соображал, что могу им говорить, а что нет. Совсем молчать — так они Гороху весь мозг вынесут, мне же потом стыдно будет. Нет, что-то говорить нужно.

— Никите Иванычу я доверяю всецело, — нахмурился царь. — Рассказывай, сыскной воевода, мне да боярству моему верному, что вызнал по делу этому.

— Если бы мне помогали, вызнал бы гораздо больше, — мстительно отозвался я. — Однако при попытке вести следствие я встречаю сплошное сопротивление.

— Так на кой тогда ты нужен, ежели тебе ещё и помогать? — немедленно завелись бояре. — Мы своё следствие однажды вели ужо, и куда как успешнее твоего!

Ну да, конечно. Они до сих пор считают, что в деле о летучем корабле главной задачей было найти чертежи. Господи, на кого я трачу время…

«Ну вот и ищите его сами», — чуть не вырвалось у меня — вовремя спохватился. Если они влезут, на следствии можно будет ставить крест. Поэтому я постарался сделать вид, что не заметил.

— На данный момент установлено, что боярин Бодров исчез предположительно из корчмы на Стекольной площади. Три дня назад, в районе десяти вечера. Оттуда уходит подземный ход за городскую стену. Точнее пока ничего сказать не могу.

— Так это из-за тебя корчма закрыта? — почему-то совсем не за то ухватились они. — И Марфушка, говорят, твоими молитвами померла!

— Причиной смерти Марфы Ильиничны стал сердечный приступ, — решил я временно придержать информацию. Ну в самом деле, не выкладывать же им, что трактирщица отравилась сама.

— Да с тобой рядом кто хошь загнётся! Вона Мышкина чуть в порубе не уморил!

— Цыц! — рявкнул Горох. Ненадолго все притихли. Боярская дума — агрессивное, но бестолковое стадо, подконтрольное Бодрову. А поскольку Бодров пропал, они, похоже, чувствовали себя гораздо неувереннее, чем обычно.

— Ежели не найдёшь батюшку нашего, не сносить тебе головы! — это кто-то из братьев Бодровых. Государь начинал закипать.

— А ну не сметь мне милиции грозить! А то я вас всех тут на кол пересажаю!

Братья поднялись. Практически одинаково шарообразные, угрюмые, бородатые. Им ведь лет по сорок, но выглядели они гораздо старше.

— Ты, государь, помни, кто на трон тебя возвёл да корону на тебя надел. А то боярство и передумать может.

Горох сжал кулаки. В отношениях царя и его бояр всё далеко не так просто, как может показаться на первый взгляд. У них земля, целые деревни, у них при необходимости — собственное ополчение. Разумеется, государственные земли тоже есть, но в основном всё поделено знатью. Казна, опять же, — горожане платят налоги напрямую, а вот деревенские — своим землевладельцам. А те уже, забрав львиную долю, остаток отправляют царю. Если этот поток перекрыть, стране придётся туго. Даже не лично Гороху — нам всем.

— Я рассказываю дальше, ладно? — я решил прийти государю на помощь и немного разрядить обстановку. Братья сели, но выступать продолжили с места.

— Предвидел сие батюшка наш! Сестрицу нашу любезную, Ларису Павловну, венчать с поляком повелел не позднее мая седьмого дня, дабы смогли супруги молодые в путь отправиться. Наказал так сделать, даже если сам благословить её не сможет.

О, а вот это интересно. Бодров готовил побег?

— И быть посему, ибо воля батюшки нашего — закон. Ты же, государь, помни, что ежели понесут его в гробу в ближний час — так в том твоя вина великая, и не видать тебе покою ни на этом свете, ни на том.

Они ещё какое-то время грозили нам с государем всяческими карами, но мы не особенно слушали. Найду я Бодрова, никуда не денется. И если окажется, что именно он виноват в этой заварухе с покойниками… клянусь, я сделаю всё, чтобы их клан запомнил, что шутить с милицией не стóит.

Прошло уже, наверно, полчаса. И кстати, заметьте, они ни словом не обмолвились о ситуации с ожившими мертвецами. Их интересовал исключительно Бодров — бессменный пастух этого стада. К тому же никто, кроме нас с бабкой и ещё, возможно, царя не видел проблемы в воскресающих горожанах. Как я уже говорил, им все радуются, одни мы опять чем-то недовольны.

С другой стороны, мне же лучше, не отчитываться перед боярами ещё и за это. Я вообще хотел по минимуму выносить известные мне сведения на обсуждение. Пусть вон, за Бодрова переживают. Я слабо мог себе представить, что пересказываю на боярском собрании свои приключения в движущемся лабиринте. И кстати, найденное мной кольцо — тоже не их ума дело.

Как видите, мы ни к чему так и не пришли. Я вообще не понимаю смысла этих собраний, у меня стойкое ощущение, что боярам просто нечего делать. Они побузили ещё минут двадцать, и Горох принял решение закругляться. Маргарита из-за приоткрытой двери настойчиво делала ему какие-то знаки. Государь встал с трона и направился на выход, я последовал за ним. Боярыня поймала его за локоть у самой двери и что-то спросила, естественно, по-французски. Он ответил довольно резко, решительно отодвинул её в сторону и жестом велел мне следовать за ним.

— Зовёт на свадьбу дочери, — пояснил он.

— Пойдёте?

— Не хочу, но надо. С ними всю жизнь — как по лезвию, уважить надобно. И Лидочку возьму, такова традиция — супруги завсегда вместе приходят. Ей-то эти рожи ни в какое место не упёрлись, но сам понимаешь, она теперь — царица над ними, никуда не денешься, общаться придётся.

— Сочувствую, — вздохнул я. Мы шагали в государеву библиотеку. — Ваше Величество, я одного не пойму. Почему она всё время принципиально разговаривает по-французски?

— Маргарита? А… детские комплексы, — фыркнул Горох. — Я ж тебе её историю рассказывал вроде?

— Не вы, Кашкин просветил.

— А, ну значит, в целом ты в курсе. Отец её, Гаврила, ещё до её рождения всё проиграл да пропил, одну рубаху себе оставил, дом трижды закладывал, в долговой тюрьме сидел. Играют они, уж несколько поколений, да так, что хуже пьяницы горького. Вот и остался у Гаврилы один токмо титул — ни дома, ни еды, ни денег детям на учёбу. А ты ж знаешь, как здесь девиц учат — языки да танцы, да рукоделие.

— Ага, вы говорили.

— Ну вот. А она, получается, к замужеству ни единого словечка по-иностранному не знала да вилку первый раз на собственной свадьбе увидела. Ей без двух месяцев шестнадцать на момент венчания было. А свадьба была… у меня скромнее, ей-богу. Вино реками лилось, никто ж не думал, что Игнатьич третий раз женится — да на такой. Она ж себя среди его родни дояркой чувствовала. Тут же учителей себе затребовала, с отцом да сёстрами знаться перестала. Результат ты видел.

Ах вот оно что, мысленно усмехнулся я.

— Она же потребовала Лариску в школу замежную отослать, ибо, говорит, без образования девице срам один. Все, значит, детей здесь учат — не брезгуют, одни Бодровы опять отличились. Ладно, ну их, Никита Иваныч, давай-ка мы с тобой чаю выпьем.

Он на ходу отдал распоряжения, и мы вошли в библиотеку. Мне она нравилась. Тишина здесь была какой-то особенно уютной. Мы с государем расположились за низким столиком у окна. Спустя несколько минут расторопные слуги принесли чай и блюдо с угощениями, поставили на стол и бесшумно исчезли.

Горох разлил по чашкам душистый малиновый чай.

— Ну, Никита Иваныч, теперь обскажи мне честно, как следствие ведёшь, скоро ли правопорядок в городе восстановить сможем. Ить слыхал я ныне, что народу воскресшего за полторы сотни перевалило. Возможно ль сие?

— Похоже, что да. Мы стараемся, Ваше Величество, но по-прежнему контролировать это не можем.

— Ну, Бог в помощь, — вздохнул царь.

— Ваше Величество, по ходу следствия у меня к вам возник вопрос, — я собрался с духом.

— Излагай. Хочешь ещё о ком-то собрать сведения?

— Не совсем. В общем, как бы это потактичнее озвучить… зачем вы второго марта просили отца Кондрата снять городские щиты?

Тишина повисла такая, что было слышно, как в стекло бьётся муха. Государь молчал, я тоже.

— Я тебе, участковый, доверяю безмерно, ты это знаешь. Но вот зачем я в тот день пошёл к отцу Кондрату — это, уж не обессудь, не твоё дело.

Что? Первые секунд десять я думал, что ослышался. Это было совершенно не похоже на нашего государя. Как бы самонадеянно это ни звучало, но он действительно мне доверял. Это не бояре, которым я поперёк горла, это мой друг, которого я всей душой уважаю.

— Простите?

Горох виновато развёл руками.

— Не серчай, Никита Иваныч, но то — дело моё личное.

— Ваше Величество. В тот день, точнее, в те несколько минут, когда над городом не было защиты, в Лукошкино кто-то проник. Кто-то, владеющий очень странной силой, границ которой мы сами пока не понимаем. И у нас есть основания предполагать, что именно этот человек стоит за чередой воскрешений. Каким именно образом — мы тоже пока не знаем. Ваше Величество, я прошу вас даже не как милиционер — как друг, мне нужно знать, зачем вы просили снимать барьеры.

— Извини, Никита Иваныч.

Мы вновь помолчали. Я уже понял, что он мне ничего не скажет. Злиться, стучать кулаком по столу и орать было бессмысленно. Он царь, отвечать или нет — его право. Я просто не ожидал. Это был один из ключевых моментов следствия. Я почти уверен, что от его ответа многое бы прояснилось. Но увы, на нет и суда нет.

— Ладно, забыли, — вздохнул я. — Тогда я вам хотя бы расскажу, что узнал.

— Давай, — с некоторым облегчением согласился государь.

Я вкратце пересказал ему свои приключения на призрачной дороге.

— Понимаете, Ягу спровоцировали, заставили выйти из города. Наш подозреваемый не сомневался, что она помчится меня спасать, и потому наслал на меня этот морок с дорогой. Митьку и стрельца зацепило случайно, основной целью был именно я. Мы заблудились, Яга полетела нам на выручку, и барьеры были убраны второй раз. Преступник снова в городе. Потому и прошу вас…

— Нет.

Я тяжело вздохнул.

— Ладно.

Я рассказал про лабиринт Никольского собора, упомянув и движущиеся коридоры, и пса, который то ли был, то ли мне привиделся. Я ни в чём уже не уверен. В завершение своего рассказа я запустил руку в карман и выложил на стол перстень с фиолетовым камнем.

Горох застыл. На его лице появилось настолько безумное выражение, что я испугался, как бы государя не хватил удар. Он судорожно хватал ртом воздух и переводил взгляд вытаращенных глаз с меня на кольцо и обратно.

По моим ощущениям, прошло минут пять. Горох открыл стоявший здесь же, на подносе, зелёный штоф и жадно отхлебнул прямо из горлышка. Он пил водку, как простую воду, даже не морщась.

— Ваше Величество! — если он сейчас отключится, это следствию не поможет. Государь посмотрел на меня абсолютно потерянным взглядом.

— Откуда перстень?

— Нашёл в лабиринте.

— Врёшь.

— Ваше Величество! — дожили. Раньше он меня ни в чём подобном не обвинял. Горох отшвырнул пустой штоф, и тот покатился по ковру. Я на всякий случай приготовился обороняться, но не пришлось: он словно разом потерял все силы и безвольно рухнул обратно на стул.

— Участковый. Последний раз спрашиваю, откуда перстень?

— Нашёл в лабиринте.

— Врёшь?

— Когда это я вам врал?! — возмутился я. Он пожал плечами, затем встал и жестом велел мне следовать за ним. Мы вышли в коридор и отправились на жилую половину.

В спальне государя я до этого ни разу не был. Мы прошли её насквозь, и Горох открыл дверь в небольшую, абсолютно пустую комнату. Единственным в ней, что сразу притягивало взгляд, был огромный, во всю стену, женский портрет. Я застыл, поражённый искусством художника. Дама на портрете была будто живая.

Здешний идеал женской красоты отличается от того, к которому я привык в своём мире. Здесь в моде пышнотелые, крепкие барышни — считается, что именно такие могут родить здоровых детей. Из Европы пришла недавняя мода на корсеты, но ей следуют лишь самые смелые, вроде той же Маргариты. В любом случае, худоба по здешним меркам — прежде всего признак слабого здоровья.

Дама на портрете была миниатюрной и худощавой. Тонкие руки, едва оформившиеся груди. На её бледном лице с острым подбородком и высокими скулами выделялись яркие карие глаза. А ещё у неё были длинные, до самых колен, волосы цвета меди, заплетённые в несколько толстых кос. Я был настолько поражён, рассматривая это богатство, что не сразу заметил в волосах корону. Так…

— Кто это?

— Ульяна. Жена моя.

Её косы притягивали взгляд. Она была вполне обычной — нет, не уродливой, конечно, но и не писаной красавицей. Но волосы… я не сдержал громкий вздох восхищения. В памяти невольно всплыл наш разговор с Ягой, случившийся перед моим первым визитом к государю.

— Царь наш — вдовец, — сказала тогда бабка. — Жена его, царица Ульяна, умерла три года назад.

Я ни разу её не видел. В царском тереме не было её портретов, и горевать по ней Горох предпочитал один. Он не делил свою скорбь ни с кем. Её имя, казалось, просто забыли, оставив лишь единственный день памяти — третье марта, день её смерти.

Первая жена нашего государя. Спокойный взгляд женщины с портрета словно обволакивал. Мне начинало казаться, что я напрасно паникую, мои проблемы решаемы, нужно лишь смиренно принять происходящее.

— Это её перстень, — пояснил Горох. — У меня такой же.

Он подошёл к портрету и опустился на колени, уткнувшись лбом в холст на уровне ног женщины.

— Прости меня, моя хорошая.

Впервые за время моего пребывания в этом мире я видел слёзы в глазах государя. В который раз за расследования меня охватила бесконечная грусть. Теперь уже — за них: за Гороха и эту Ульяну, за царицу Лидию, которая пыталась занять её место, за их неродившегося наследника. Всё в деле идёт наперекосяк.

Я молчал и даже дышать старался как можно тише. Горох провёл по холсту ладонями и встал с колен.

— Я хотел тебе её показать. Я самолично ей этот перстень надевал, женой называючи. Семнадцать лет мне было, ей — на год меньше.

Я бросил последний взгляд на женщину на портрете, и мы вышли из комнаты. Государь вновь повёл меня в библиотеку.

— Любил я её, Никита Иваныч.

Мы вновь уселись на прежних местах, слуги принесли свежезаваренный чай.

— Любил до одури, жизнью моей она стала.

«А как же Лидия?» — хотел было наивно поинтересоваться я, но передумал, чтобы не выставить себя идиотом. У меня опять начинало появляться нехорошее предчувствие.

— Поэтому когда ты перстень ейный на стол выложил — тут я и обомлел. Ведь невозможно сие.

— Ваше Величество, давайте так. Вы постараетесь успокоиться и рассказать мне про вашу супругу, потому что я совсем ничего про неё не знаю. И мы вместе попытаемся понять, как принадлежавший ей перстень попал в подземелье Никольского собора. Если не возражаете, я буду записывать.

— Пиши, ежели тебе так удобнее, — Горох пожал плечами. Государь наш, здоровый, вечно энергичный мужик выглядел сейчас совсем разбитым. Мне, если хотите, было даже стыдно. Но я же не виноват, что следствие в итоге вывело меня на Ульяну.

— Она из рода бояр Мясоедовых. Родитель ейный ещё при батюшке моём пост занимал, с которого мы год назад Мышкина попёрли. Охраной дворцовой, стало быть, заведовал. Дельный был мужик, да вот беда, на охоте на медведя напоролся, тот и растерзал его. С матушкой Ульяна осталась, да незаметно как-то ко двору прибилась. Заметил я её, ещё детьми мы были, играли вместе. А потом как-то… не знаю, само вышло. Я понял, что без неё не смогу, и предложил быть моей женой. И она мне отказала.

— Почему? — удивился я.

— Вишь какое дело, Никита Иваныч… здоровье у неё с детства слабое было. Про неё уже тогда говорили, что родить не сможет. И она сама это понимала.

Да уж, здешние порядки оставляют желать лучшего. Досужие кумушки кого угодно и в чём угодно убедят, не только слабую девчонку.

— А на царицу вона какая ответственность возложена. Не токмо перед мужем, но и перед страной целой. Сказала она мне сие, а сама, вижу, слезами умывается. По сердцу я ей тоже был. Не отпущу, думаю, вовек не отпущу, пусть хоть весь город сгорит.

Почему-то мне уже не нравилась эта история.

— Два года прошло, прежде чем по новой я к ней не посватался. Она эти годы при соборе молилась, поговаривали, в монастырь собирается. Всю жизнь её душа безгрешна была, ни единого лихого слова никто про неё не сказал. Вера ейная чиста была, будто роса майская. Успел я, не ушла Ульяна в монастырь. Люб я ей был, и она мне, в разлуке жизнь в тоску смертную превращалась. Она, когда одна оставалась, молилась неустанно — за моё здравие да за упокой души родителя своего, я токмо её молитвами и оберегался. Обвенчались мы, и надела она корону.

Я почувствовал, что моё сердце начало биться чаще. Кажется, мы подбираемся к сути вопроса.

— Мы были женаты почти четырнадцать лет. Ульяна болела, детей у нас не было. Я всё равно её любил, Никита Иваныч, мне плевать было, есть у меня наследник аль нет. Я бы… вон, хоть Бодрову трон передал да уехал с ней, лишь бы токмо она была счастлива. Но она… ей это было важно, она отчаянно хотела ребёнка. А незадолго до смерти, в феврале то было — сказала она, что поедет в монастырь дальний, икону чудотворную поцелует. Верила, что сжалится над нею Господь и даст нам наследника. И уехала, даже слушать меня не стала. Я не мог её сопроводить, ибо посольство важное прибыть намеревалось. Попрощались мы… плакала она, твердила, что виновата передо мной, ибо не может дитя мне дать. Утешал как мог. И с последнего дня февраля я её не видел. А третьего марта гонец прискакал: скончалась царица в дороге, погребли в лесу густом.

Я едва не подскочил и ошалело уставился на государя.

— Вот такая история, участковый. Ежели б жива она была — ничего бы этого не было. Вся жизнь бы иначе повернулась.

— Ваше Величество, получается, вы не видели её мёртвой?

— Нет.

У меня кровь застучала в ушах. И вместе с тем я сообразил, что сейчас — не лучший момент, чтобы сообщать Гороху, где именно я нашёл перстень. Он ведь на епископа Никона с голыми руками бросится, а мне они оба ещё нужны. Епископа я вообще хотел посадить, но для этого, как совершенно верно заметила бабка, мне нужны веские доказательства. От тех, что у меня есть на данный момент, он отвертится играючи.

Государь пустым взглядом смотрел сквозь меня.

— Сила у неё была, Никита Иваныч, Господом даденная.

— Какая?

— Людей исцелять.

Я поперхнулся чаем. Нет, не подумайте, в этом мире умение лечить (чем угодно — травами, прикосновением рук, да хоть иглоукалыванием!) — штука распространённая. Например, наша Яга сколько раз меня своими настойками спасала. Но… слишком многое в нашем деле начало указывать на царицу Ульяну, и этот дар — всего лишь один из последних штрихов к портрету. Кажется, мы нашли женщину, силами которой в город идут орды оживших мертвецов.

Вот только и найти её, как выяснилось, — не основная моя проблема. Я должен знать, зачем она это делает. Почему вся страна считает её мёртвой, а её кольцо я обнаружил в замурованной комнате. У меня, если честно, уже голова трещала.

— Вымолила она себе силу эту, — тихо продолжил Горох. — Сама детей иметь не могла, однако дети малые завсегда к ней тянулись. И коли хворь какая с ними приключалась — дык Ульяна завсегда помочь могла, лишь рукой коснувшись. Знали о том люди, детей хворых к ней несли. А она опосля лишь молилась смиренно, за силу такую Господа прославляючи. Ежели б не я, Никита Иваныч, она бы ещё отроковицею в монастырь ушла, не нужна ей была корона.

Я тяжело вздохнул. Я действительно почти не сомневался, что это именно она поднимает мёртвых, но — как, зачем? И как мне её найти?

— У вас есть предположения, как её кольцо оказалось в лабиринте?

Горох отрицательно помотал бородой. Нет, он не врал мне, но такое чувство, что что-то недоговаривал. К тому же меня крайне огорчало его упрямое нежелание объяснять, зачем он ходил к отцу Кондрату. Определённо, это тоже как-то связано с Ульяной. Мне нужно было поговорить с бабкой. В наших с ней обсуждениях обычно рождалась истина.

* * *

Я наскоро попрощался с государем и вышел во двор. Немного поболтал со стрельцами, потом отправился на конюшню. Когда я наконец выехал в сторону отделения, было уже часов шесть вечера.

Меньше всего в бабкином тереме я ожидал встретить боярина Крынкина. С ним была Агапка, она узнала меня и смущённо улыбнулась, опустив взгляд. Боярская охрана протирала штаны во дворе, лениво переругиваясь с нашими стрельцами. Судя по красной роже, боярин после собрания изрядно принял.

— Здравствуйте, гражданин, с чем пожаловали?

— И тебе не хворать. В городе бают, ты изловил супостата того, что забор мне размалевал.

— Ну, можно и так сказать, — не стал спорить я. На самом деле, в поимке Митрофана Груздева моей заслуги не было, мне его притащили уже готового. Как обычно это бывает, удачно совпало: Митрофан и мужики, которые его скрутили, просто встретились в нужное время в нужном месте.

— Ну дык я государю сказал ужо, чтоб не беспокоился, место казённое сморчок сей занимать не будет, ужо об том я позабочусь.

— Что?!

Понимаете, с Крынкина станется одним ударом кулака вышибить дух как из Митрофана, так и из его тщедушного сына. Более того, я не сомневался, что эта мысль уже давно свербит у боярина в голове. К тому же Бодров, который мог бы его остановить, удачно пропал.

— Что вы с ними сделали? — тихо поинтересовался я, надеясь, что он проникнется моим угрожающим тоном. Боярин лениво отмахнулся.

— Мордами об забор повозил, делов-то. Да донос, что дьяк на меня государю настрочил, сожрать заставил. А ныне они на пару мне конюшню красят, да сторож с кнутом за ними бдит пристрастно. Ты, участковый, зелен ещё, преступников учить не умеешь. А как закончат — дык и о каторге похлопотать не грех будет…

— Да вы бредите!

Я никак не мог понять эту логику. Меня безмерно огорчал тот факт, что исполнение законов здесь сильно зависит от социального статуса преступника. Вот Бодровы, опять же, — сколько крови на их руках за столько-то лет. И пожалуйста, по-прежнему рядом с государем. А за раскрашенный забор — на каторгу? И ведь никто не удивляется, всем такое положение дел кажется вполне естественным.

Кажется, даже от Яги я на этот раз поддержки не дождусь. Бабка откровенно радовалась изобретательности боярина.

— Ну вот и ладненько, значится, Груздевы при деле будут. Ты уж, Евстафий Петрович, ещё какой работы им найди, чтоб ерундой не прохлаждались. Токмо в казначействе предупреди, мол, Филька хвор и на работу не явится пару дней.

— Ужо, — кивнул боярин и принял из бабкиных рук стопку водки. — Дык они потом к моим воротам всей толпой припёрлись поглазеть.

Я не испытывал ни капли симпатии к Филимону Митрофановичу и его давно почившему батюшке. Но всё же наказание должно соответствовать преступлению. С другой стороны… а, ну их к лешему, у меня других забот хватает. К тому же небольшая трудотерапия Груздевым не повредит, у них слишком много нерастраченной энергии.

Проводив гостей, мы с Ягой устало переглянулись.

— Может, в баньку, сокол ясный? Дык я Митеньке скажу — он мигом.

— Спасибо, бабуль, — не стал отказываться я. Бабка вышла в сени — отдавать распоряжения нашему младшему сотруднику, а уже через пару минут я увидел, как он дунул через двор к угольному ларю. Мне действительно не помешает взбодриться ядрёным паром. Знаете, что самое паршивое в этом деле? Бесконечная моральная усталость. Я был просто раздавлен происходящим. Покойники, пропадающие бояре, теперь вот царица… ей-богу, лучше бы я физически так уставал, от этого у Яги хотя бы есть лекарства. Но как бороться с невыразимой тоской, что впервые охватила меня на собачьем кладбище и до сих пор не отпускает? Честное слово, если мы закончим это дело — попрошу у государя отпуск.

Если.

Пока Митька топил баню, у нас с бабкой было некоторое время, чтобы обсудить новости.

— Ульяна, значит… — выслушав меня, вздохнула Яга. — Это плохо.

— Почему? Что в ней такого особенного?

— Да как тебе сказать, Никитушка… — замялась она. — Я, признаться, едва о праведниках беседа пошла, первым делом её вспомнила, а уж опосля — отца Алексия. Она, вишь ты, Господу себя посвятить хотела, едва в монастырь не ушла. Да вот беда, государя нашего полюбила без памяти. Так и мучилась, четырнадцать лет душу рвала. Корона царская ей и вовсе как венец терновый была.

— Тогда почему не ушла?

— Говорю тебе, любила его. Дитя от него хотела, да вот не дал Господь — всё с чужими нянчилась, любили её дети.

— Короче, она под описание подходит, — уныло подытожил я.

— Истинно. Праведна душою была, да вот беда — похоронили её, до тридцати не дожила буквально пару недель.

— Бабуль, но как она может всё это делать, если её и в живых-то давно нет? — задал я, наверно, самый дурацкий вопрос всего дела. Я никак не мог увязать на Ульяне все концы следствия. — Она не могла просто уехать? В смысле, уйти от Гороха и сейчас жить где-то ещё.

— Немыслимо, — сразу отсекла эту версию бабка. — Они друг без друга жизни не видели. Я вот смотрю сейчас на Лидию, Никитушка, и одна мысль меня мучает…

— Да?

— Ведь ежели вернётся с того света Ульяна — дык позабудет государь жену молодую. Он бы умер за неё, в любое пекло за ней отправился. Так невозможно любить, Никитушка, как он её любил. А как примчался гонец с вестью скорбной, дык тем же вечером государя нашего едва из петли достать успели. Едва грех страшный над собой не содеял. Потом горькую пить начал, так Бодров чуть страну к рукам не прибрал. Мы тут уж все дыхание затаили, ибо ну представь ентого душегуба царём! У них же у всех руки в крови не то что по локоть — по плечи. Сколько они за пятьсот лет людей потравили да порезали…

Я мысленно ужаснулся. Нет, вот меньше всего на свете я хотел видеть чету Бодровых на троне.

Я рисовал в блокноте блок-схему. «Ульяна жива?» — «Да». — «Немыслимо!»

«Нет». — «Подняли, как остальных?»

Я озвучил это предположение бабке. Она задумалась. Кажется, мы вплотную подошли к вопросу рекурсии. Если Ульяна воскрешает остальных, то кто воскресил её саму? Или, иными словами, кто стрижёт парикмахера. Мне снова вспомнилась эта фраза, зацепившаяся в мозгу ещё в моём мире. Мы по-прежнему не знаем, кто стоит у истоков этого дела. Я нарисовал на свободной странице три кружочка. Под одним подписал «Ульяна» и пририсовал кружочку две косы, два других снабдил усами и бородами и отметил как «Х» и «Y». Этих двоих мы пока не знаем.

От «Нет» я провёл ещё одну стрелку с новым предположением: это не она. Тогда кто, чёрт возьми?! Честное слово, я не хотел вешать на неё всех собак и цепляться за первую попавшуюся версию, но царица наиболее точно подходила под наше описание предполагаемого исполнителя. К тому же при жизни как минимум умела лечить.

— У кого она исповедовалась?

— Ох, Никитушка, про то не ведаю… хотя вполне может статься, что у епископа Никона, и тогда это тупик. Про то с отцом Кондратом поговори, авось он знает.

— Поговорю, — кивнул я. — Бабуль, и самое главное. Как её кольцо могло попасть в лабиринт под собором? У меня что-то нехорошие предположения вырисовываются…

— Хочешь сказать, она там… в той комнате была? Ох, Господи! — Яга горячо перекрестилась.

— Это самое очевидное, прямо-таки напрашивается, — мне от одной мысли было холодно. — Но очень странно: она говорит, что уезжает, и действительно уезжает… и потом ни с того ни с сего оказывается замурованной в подземелье. За что? Насколько я понимаю, она не интересовалась политикой и в управление страной не лезла.

— Епископа Никона допрашивать надо. А токмо он, подлец, ничего тебе не скажет и из любых обвинений вывернется, аки змея подколодная. Уж как и быть нам — не знаю.

— Ладно, бабуль, давайте прервёмся. Я схожу в баню — и продолжим за ужином.

— И то правда, Никитушка, — улыбнулась она. — Слово твоё начальственное завсегда верно. Ступай, касатик, одёжу я тебе в предбанник занесу.

Я вышел во двор и направился в баню. Возможно, я действительно смогу взбодриться. Отдых тела даст отдых и душе. Не хочу жаловаться, но если это дело продлится ещё неделю, то я умом тронусь. Я просто обязан раскрыть его как можно быстрее — для сохранения психического здоровья членов отделения.

Бабке не легче, чем мне. Чего мы добились за прошедшую неделю? Раскрыли дело о разрисованных заборах, да и то не сами — просто так совпало. И потом, Митрофан-то — из воскресших покойников, см. дело неживых-немёртвых. А значит, ниточка сюда и тянется.

Если мертвецов поднимает действительно Ульяна, то зачем? Если верить тому, что говорят про неё Горох и бабка, то на неё не похоже. Хотя… Я потерял мысль и остановился посреди двора, пытаясь её поймать. Но нет, кажется, потерял безвозвратно. И кто те двое, чьи голоса мы слышали в воспоминаниях отца Алексия, помимо голоса царицы? Кто-то, кто имеет над ней власть. Над давно мёртвой женщиной? Да ей в принципе мирские заботы уже параллельны. Или она всё-таки жива? Я запутался. Мне начинало казаться, что дело гораздо проще, чем я его себе представляю. Что я постоянно упускаю что-то важное.

До сегодняшнего дня я про Ульяну вообще ничего не знал. И, наверно, не отказался бы не знать и дальше — во всяком случае, не при таких обстоятельствах. Мне не нравилось, что образ первой жены Гороха всплыл в нашем деле в связи с появлением в городе орды оживших мертвецов. Да, я знаю, что они отличаются от обычных упырей, что они не проявляют враждебности, но чёрт возьми! Они мёртвые!

И кстати, может ли она быть как-то связана с исчезновением Бодрова? На первый взгляд вроде бы нет, а там кто его знает… Я участковый милиционер, я веду это дело и обязан спасти город от нашествия с кладбищ, но чисто по-человечески меня больше волновало, каким же всё-таки образом она попала в подвал. Я был почти уверен, что кольцо там оказалось исключительно вместе с ней. Господи, если так… всё, стоп. Пусть это окажется не так.

Я разделся в предбаннике и шагнул в парную. Митька умел топить баню как никто. И ну их всех к лешему, участковый отдыхать изволит!

Попарились мы от души. Наш младший сотрудник хлестал меня веником так, что листья летели. И мне действительно становилось легче. Во всяком случае, появлялись силы для продолжения следствия. Яга, как и обещала, принесла нам чистую одежду. Иногда после парной мы ещё и чай пили в предбаннике, но не в этот раз — а смысл, если всё равно ужинать?

Когда мы с Митькой выплыли из бани, уже почти стемнело. На небе зажглись первые звёзды. Я поднял голову, любуясь вечерним небом. Хорошо!

В тереме бабка выдала нашему младшему сотруднику ужин и отправила в сени, меня же позвала к столу. Есть не мне слишком хотелось, но от Яги голодным никто не уходил. Война войной, а обед по расписанию. Лишь перейдя к чаю, мы продолжили обсуждение.

— Бабуль, я хочу попросить Еремеева установить слежку за Маргаритой Бодровой. Она явно что-то знает, но делиться с нами не спешит.

— Идея неплохая, — важно согласилась Яга. — Баба сия — хитрая да вздорная, просто с нею не будет. А токмо как ты следить за ней хочешь, тайно али так, чтобы занервничала она?

Я задумался. По моему опыту, нарочито явная слежка нервирует подозреваемых, вынуждает совершать необдуманные поступки. Так было с Алексом Борром, хитрым и крайне опасным типом. Уж если даже его мы смогли таким образом вывести из равновесия, то можно предположить, что сработает и с боярыней.

Бабка, подумав, согласилась. Я высунулся в окно, подозвал ближайшего стрельца и попросил вызвать Еремеева. Парень кивнул и немедленно отправился исполнять поручение. Мы вернулись к чаепитию. Примерно через четверть часа на пороге нарисовался стрелецкий сотник.

— Здоровы будьте, хозяева! Вызывал, Никита Иваныч?

— Вызывал, проходи, — я встал, чтобы пожать ему руку. Фома был одним из немногих людей, которых я всегда рад видеть. Бабка поставила на стол ещё одну чашку и налила в неё чай из самовара.

— Спасибо, матушка, — кивнул Фома и сел на лавку. — Не спится вам на ночь глядя? Али новости какие?

— Всего понемногу, — подтвердил я, а в голове немедленно всплыла цитата из мультфильма про Винни-Пуха. «Новости, сова, грустные и ужасные: у ослика Иа хвост пропал». Вот только у нас не пропал, а нашёлся, и не хвост, а кольцо. Бабка придвинула Еремееву блюдо с ватрушками.

— Угощайся, Фома Силыч. Сейчас тебе участковый страшные байки рассказывать почнёт.

Сотник вопросительно взглянул на меня, я уныло кивнул и в который раз принялся пересказывать историю о своих похождениях в лабиринте. Фома по ходу истории поражённо качал головой.

— Геройский ты человек, Никита Иваныч! Один на один с зачарованным лабиринтом идти!

— Как будто у меня был выбор. Ну нет, был, конечно… прямо там ложиться помирать. Честно говоря, если бы не собака, я бы там и остался. Там такая тоска, вы не поверите. Всю душу высасывает.

— Да почему ж не поверим, — печально улыбнулась бабка. — Там место такое… вроде на благое дело построенное, а всё одно странное. Уж сколько лет над этими подвалами тайны витают… Епископа Никона трясти надобно. Его да боярыню, но токмо оба они с тобой и говорить не станут, пешком через лес пошлют.

— Ладно, план действий потом обсудим. Фома, дальше слушай.

Я пересказал события сегодняшнего дня — боярское собрание и последующий разговор с царём.

— Понимаете, он не говорит, зачем ходил в тот день к отцу Кондрату. Судя по датам, это что-то, связанное с Ульяной. Но я, хоть убей, не могу представить, зачем накануне даты её смерти просить снять защитные барьеры.

— Чтобы пропустить кого-то? — предположил Фома.

У меня чуть чай носом не пошёл. Я поперхнулся и закашлялся. Очевидно ведь! То-то мне всё время кажется, что я что-то упускаю.

— Пропустить нашего подозреваемого! Государь с ним знаком!

— Очень может быть, — согласились Фома и бабка. Мы на пару минут прекратили обсуждение и помолчали, чинно прихлёбывая чай. Наконец я решил продолжить:

— Ещё бы выяснить, сам он это придумал или подсказал кто. Но просить пропустить в город колдуна — он в своём уме вообще?

— Ну, значит, зачем-то нужно было, — развела руками бабка. — А зачем государю мог понадобиться иноземный колдун?

— Чтобы как-то…

— … вернуть Ульяну, — закончил мою мысль Еремеев. Мы ещё помолчали. В наших обсуждениях всегда рождалась истина.

— А зачем? — решил внести окончательную ясность я. — У него есть Лидия, и они ждут наследника.

— Ты не понимаешь, Никитушка, — вздохнула Яга. — Так не любят, как он её любил. Ежели встанет Ульяна — то всё, конец. Про австриячку он вмиг забудет. Это за пределами любого понимания. Государь наш все эти годы токмо ради неё жил. Как не стало её — так и лишился он половины души. Я не знаю, кто ему эту мысль подбросил, что можно Ульяну возвернуть, а токмо правы вы, ребятушки. Отца Кондрата он просил, дабы кто-то в город прошёл. Кто-то, кто может её к жизни вернуть.

— Бабуль, мы опять ходим по кругу. Надо определиться: или она мёртвых поднимает, или какой-то неизвестный мужик.

— Того пока не ведаем, — согласилась бабка. — Но чует моё сердце, так всё и было. А значит, в скором времени она себя проявит. Вот токмо, Никитушка, надо бы тебе ещё раз с государем поговорить. Скажи ему, что мы сами, разумом коллективным до того дошли, что он нам говорить отказывался. Что одного токмо просишь — имя человека, который должен был войти в город. Там уж нам проще будет, авось я чего слыхала… попробуй, сокол ясный.

— Попробую завтра, бабуль. Фома, в связи с этим у меня к тебе просьба. Отправь пару своих ребят последить за женой Бодрова. Причём следить они должны так, чтобы она это видела. Пусть понервничает. Если то, что про неё говорят, — правда, это будет несложно. Она импульсивна и вспыльчива, взбесится в момент. В случае чего пусть ссылаются на меня, мол, приказ участкового. Если она захочет со мной поговорить — милости прошу. Я должен знать, как именно её муж причастен к этому делу.

— А он причастен, думаешь? — засомневался Фома.

— Интуиция, — я развёл руками.

— Чутьё следственное, — на свой лад переиначила бабка.

— А, ну ежели так, то конечно, — кивнул сотник. Для него это было достаточным аргументом. — Всё исполню, как велено, ребят своих за боярыней бдить приставлю. Авось и прав ты, выведет она нас на мужа своего, лиса хитрая.

— На то и расчёт. Уж слишком она спокойная. Помнишь ведь, когда Мышкина брали — что там творилось. А эта даже бровью не ведёт. По идее, тоже ведь должна по потолку носиться.

— Должна, — подтвердила Яга. — Ежели б она не знала, куда супружник ейный подевался, — она бы нам тут такое устроила… дым бы коромыслом стоял. Но токмо не от любви великой и не от тоски по мужу.

— А почему?

— А потому, Никитушка, что наследство огромное на кону. И ежели помрёт боярин, то имущество делить она будет с сынами евойными. И ужо они от своего не отступятся, ибо когда Бодров жену третью в дом привёл да над ними поставил, дык она им поперёк горла сделалась. Да и Маргарита не овечка невинная, она в наследство мужнино когтями да зубами вцепится. Тут такое начнётся, что я и представить боюсь. Баба без мужика, Никитушка, — пустое место. Меланья Мышкина ведь этого боялась — что отберёт всё родня досужая, а её голую и босую на улицу выставит. Вот и с Маргаритой так будет… эти ослы толстопузые её на место поставить попытаются. Ох, касатик, да до боярских ли нам разборок…

Время было уже позднее, поэтому я решил больше не задерживать Еремеева. Он поблагодарил за угощение, попрощался и ушёл. Мы с Ягой остались одни.

— Пора и нам на боковую, — зевнул я.

— Пора, Никитушка, — кивнула бабка. — Ибо завтра новый день нам предстоит, и что он нам готовит — одному Господу ведомо. Иди уж, я со стола приберу.

Я неоднократно пытался ей помочь, потому что ну не дело пожилой женщине ворочать самовар и здоровенные горшки в печи. Но бабка была непреклонна и мягко, но твёрдо отправляла меня вон, чтобы не путался под ногами. Не сказать, чтобы я смирился, но лезу уже реже.

* * *

Это был один из немногих дней, когда я заснул ещё до полуночи. Снилась мне женщина с длинными косами. Помню, я пытался что-то у неё спросить, но она лишь улыбнулась и приложила палец к губам: молчи, участковый. А потом превратилась в чёрно-рыжего пса.

Я вздрогнул и проснулся. За окнами светало.

Пытаясь прогнать остатки странного сна, я поплескал на лицо холодной водой из умывальника. Сделал зарядку, переоделся в милицейскую форму и спустился вниз. Бабка как раз доставала из печи чугунок с кашей.

— Встал уже, сокол ясный? Как раз и завтрак твой готов.

— Доброе утро, бабуль, — я чмокнул её в щёку. — Слушайте, нам надо завязывать с обсуждениями на ночь. Мне Ульяна снилась.

— Ну так и что? Чай не Кощей…

— Да, но тоже приятного мало. Я как подумаю, что она могла быть заперта в этом подвале — мне аж холодно становится!

— Не горюй раньше времени, Никитушка, — бабка матерински погладила меня по голове. — Прояснится всё — тогда кручиниться и будем.

Я не успел донести до рта первую ложку, как во двор, распахнув калитку, влетел сотник Еремеев. Промчался мимо дежурных стрельцов, пинком распахнул дверь в сени и через несколько секунд ввалился в горницу.

— Никита Иваныч! Бабушка!

Взгляд у него был совершенно дикий. Мы с Ягой вытаращились на него в ответ.

— Фома? Что с тобой такое?

Он переводил взгляд с меня на бабку и пытался ещё что-то сказать, но не получалось. Яга оказалась сообразительнее меня: она подтолкнула Фому к лавке, налила в стопку тёмную настойку, явственно отдававшую спиртом, и сунула ему в руки.

— Ты выпей, Фома Силыч, полегчает. Али хошь водочки глоток малый?

Он выпил, поставил пустую стопку на стол. Шумно вздохнул и на несколько секунд закрыл глаза.

— Ух… спасибо, матушка. Никита Иваныч…

— Да что случилось-то? — я всего пару раз видел обычно уравновешенного Еремеева в таком состоянии. За ночь успело произойти явно что-то нехорошее. У меня похолодело в груди.

— Ты как велел, участковый, дык я ещё вечером троих ребят к бодровским воротам приставил. Дабы ежели боярыня куда соберётся среди ночи — о том мы знали. И она собралась, глубоко заполночь в карете уехала. Разошлись ворота ихние диковинные, карета выехала да умчалась. Ребят двое по коням да за ними, а один побёг мне доложить, ибо велел я, чтоб в любой час неурочный меня будили да новости сообщали. А наутро…

Мы с бабкой затаили дыхание.

— … нашли ребят моих за воротами западными, холодных ужо. И без голов.

Он судорожно втянул носом воздух. Яга снова наполнила стопку, Фома выпил и уронил голову на руки. Мы с бабкой ошарашенно переглянулись. Господи… вот и кровь.

— Накось, Никитушка, — бабка налила настойки и мне. Я тоже выпил. Мне, наверно, было чуть проще, чем Еремееву: новость ещё не уложилась в моей голове. Билась лишь неуместно спокойная мысль: значит, в правильном направлении копаем.

— Фома… соболезную, — я положил руку ему на плечо. — Но спросить должен. Трупы не трогали?

— Нет, — глухо ответил он. — Всё как ты велишь обычно. Оставили как есть, тебя дожидаючись. Поехали, посмотришь.

Собственно, мне и каши уже не хотелось. И даже Яга не настаивала на том, чтобы я непременно позавтракал.

— Бабуль, мне нужен ордер на арест Маргариты Бодровой.

— Немыслимо, — вздохнула Яга. — Государь хоть и выдаст, а толку? Как ты себе это представляешь?

— Как представляю?! — вскипел я. — После смерти двух стрельцов — прекрасно представляю! Фома, собирай сотню.

— Никита, охолонись, — строго прервала меня бабка. — У них охраны больше, чем у Фомы людей. И отбиваться они не токмо бердышами будут, там и ружья в ход пойдут. Ты хочешь, чтобы Фома вместо тех двоих полсотни ныне схоронил? Нельзя на Бодровых силой идти, кровь великая будет.

Я заткнулся: бабка была как всегда права. В этом деле против нас вся верхушка города. Не только аристократия, но и церковники во главе с епископом Никоном. Это куда сложнее, чем воевать с Кощеем или австрийским послом.

— Простите, бабуль… не подумал, — повинился я. — А что нам тогда делать? Обыск-то хоть можно?

— И обыск нельзя, — вздохнула Яга. — А токмо есть у меня мыслишка одна. Ты съезди, Никитушка, посмотри на усопших, а потом ужо и обмозгуем. Ступайте, ребятушки. Не кори себя, Фома Силыч, нет в том твоей вины. Ребята твои на боевом посту за отечество жизни отдали, то им на небеси зачтётся.

Еремеев молча встал, поклонился бабке и вышел во двор. Я надел фуражку, взял планшетку и последовал за ним.

Со двора мы выезжали в молчании. Не до разговоров было. Если честно, я надеялся, что в этом деле мы обойдёмся без крови. Во всех наших прежних делах были жертвы. Умирали, да. В этом — воскресают. Но вот можно было хотя бы не совмещать? Мне бесконечно было жаль тех парней, что по моему (моему ведь!) приказу оказались не в то время и не в том месте.

Охрана западных ворот выпустила нас безропотно. Мы с Еремеевым проехали ещё примерно километр, прежде чем он свернул на заросшую прошлогодней травой, давно не езженную колею. Я направил коня следом. Меня по-прежнему не покидало унылое ощущение неправильности происходящего. Если бы я не отдал этот приказ, ребята остались бы живы.

Трупы я увидел уже через несколько метров. Они лежали на земле, трава под ними была залита кровью. У обоих тел отсутствовали головы. Я свалился с коня и сунулся в заросли длинных прошлогодних стеблей. Меня стошнило. Хорошо ещё, что я не успел позавтракать. Отдышался, вытер рот платком и вернулся к Еремееву. Тела охраняли ещё двое стрельцов — сидели на камне. При виде нас они встали и сняли шапки. Я помолчал, собираясь с мыслями.

Я видел в своей жизни много трупов. И в своём мире, и здесь. Дела о Чёрной мессе и о летучем корабле были в моей практике особенно кровавыми, трупы там появлялись просто один за другим. Но на смерть наших ребят я никогда не научусь спокойно реагировать. Всё понимаю — и что служба эта опасная, и что на боевом посту умереть любой боец чуть ли не честью считает… и всё равно не смогу. С еремеевской сотней мы не в одном деле выстояли. Я тоже снял фуражку и опустил голову. Мы постояли, почтив ребят молчанием.

— Ты, Никита Иваныч, делай всё как дóлжно. Спрашивай, расследуй, но токмо душегубу проклятущему за смерть парней своих я отомстить должон.

— Ты всё-таки думаешь, что это он? — я, признаться, и сам не сомневался в причастности боярина.

— А кто?! — Фома стукнул кулаком по раскрытой ладони. — Ежели трое дозорных моих за каретой бабы евойной к воротам отправились! Двое за ней из города выехали — да и не вернулись!

Ну да, на совпадение мало похоже, вынужденно признал я. Ладно, примем это как рабочую версию. Слишком многое в деле стало указывать на Бодровых. Весь клан, за исключением Лариски, мне не нравился. Вот только бабка права, прижать их будет очень сложно. Штурмом не возьмёшь, мирно они с нами разговаривать отказываются, боярин вообще пропал. Единственная, кто лояльно к нам относится, — это Лариска, но она в этой истории мало что решает. Я просто обязан подобраться к Маргарите… Ладно, это потом. Вроде бы бабка что-то придумала.

Я подошёл к обезглавленным трупам. Нужно было их осмотреть.

— Фома, если отбросить очевидное, ты ничего необычного в них не замечаешь?

— Ну… кони ихние куда-то девались, — подёргал себя за бороду сотник. — А так — нет вроде.

— Хорошо. А ты уверен, что это именно твои подчинённые? Не могли кого-то в их вещи переодеть?

Еремеев перекрестил тела и склонился над одним из них.

— Этого — точно нет, это Ванька Попов. Видишь, мизинца на левой руке нет, дык то он мальчишкой ещё топором отсёк. А второго… не ведаю. Игнашка Гришин вчера в дозоре был, дык у него примет особых и нет вроде, так сходу и не скажешь. А что, думаешь, подменить могли?

— Ну а ты вспомни, как нас Тюря за нос водил. Разные версии предусматривать нужно.

Фома почесал в затылке.

— Я у Потапа спрошу, он медик наш. Всю сотню мою как свои пять пальцев ведает. Ежели и были у Игнашки приметы какие на теле — дык он помнит.

— Хорошо, — кивнул я. — Помоги мне.

Мы перевернули оба трупа спиной вверх, я продолжил осмотр. Как бы цинично это ни звучало, сейчас передо мной было два совершенно обычных тела. Умерли они предположительно от отсечения голов. В том смысле, что до этого они были живыми. Вставал вопрос орудия убийства. Вероятнее всего, конечно, топор — на меч не особенно похоже. То есть получается, что некто, заметив слежку за каретой боярыни, подкараулил стрельцов, сшиб их с коней и отрубил им головы. И забрал коней.

И головы.

Меня передёрнуло. Я действительно надеялся, что хотя бы это дело будет без смертей. Ну или умер бы кто-то из подозреваемых… но стрельцы? За что? Разумеется, я не должен приплетать собственные эмоции к расследованию, но видит Бог, как же мне хотелось посадить Бодрова и его прекрасную супругу! Злость от того, что я не могу к ним приблизиться, жгла мою душу. Плюс ожившие мертвецы, епископ Никон, Ульяна… всё в этом деле смешалось в один непонятный ком.

Я должен прижать Маргариту. С этой мыслью я обернулся к Еремееву.

— Фома, вызови телегу какую-нибудь, погрузите тела и везите к Потапу вашему. Я должен знать, точно ли эти двое — твои подчинённые. Во всяком случае, тот, насчёт кого ты не уверен. Я просто не понимаю, зачем такая жестокость. Можно же было задушить там или ещё что, но головы рубить?

— Всё исполню как велено, — кивнул Фома. — А ты уж следствие дале веди. Отчёт тебе к обеду представлю.

Мы пожали друг другу руки, я вскочил на коня и уехал, оставляя позади убитых горем стрельцов и два трупа. Для Еремеева и его сотни смерть кого-то из своих равна потере близкого родственника. Меня вновь накрыла бесконечная, съедающая душу тоска.

* * *

Я проехал через ворота и, изменив первоначальное намерение сразу ехать в участок, отправился на царский двор. Я с некоторым удивлением осмотрел обоз из кареты и нескольких телег с вещами, перегородивший подъезд к крыльцу.

К государю меня пропустили беспрекословно. Мы пожали друг другу руки, он предложил мне сесть.

— Ваше Величество, а что тут у вас происходит? — я красноречиво кивнул в сторону окна, откуда доносилось ржание лошадей и перекрикивания слуг.

— А, это… Лидочка моя разлюбезная решила в резиденцию загородную отбыть, ибо там воздух чище и здоровью наследника будущего зело полезен.

Так…

— Вы отсылаете жену, потому что боитесь за неё и не хотите, чтобы в момент, когда всё начнётся, она была в городе. Вы ведь знаете, что Ульяна вернулась. Как минимум подозреваете.

Я не спрашивал. И государь не отвечал — он просто кивнул.

— Повинен я в сем, участковый. Грех на мне… простит ли она меня — не ведаю.

— Лидия?

Он отрицательно помотал бородой. Я видел государя околдованным — в тот день, когда Тамтамба Мумумба решила испробовать на нём африканскую магию. Вот сейчас я видел перед собой нечто похожее. Проблема была лишь в том, что на этот раз над Горохом никто не колдовал. Он действительно любил эту Ульяну до одури.

— Никита Иваныч, совета твоего спросить хочу. Как считаешь, ворота городские закрывать ли?

Я задумался. Перекрытие всех выходов из города было крайней мерой, на моей памяти такого ещё не случалось. Шамаханское нашествие не в счёт — там был открытый конфликт. Если честно, я слабо себе это представлял. Очень многие жители окрестных деревень работают в Лукошкине. Не пускать никого? Остановится торговля, многие дома останутся без прислуги… горожане сами же потом взвоют. Нет, переводить город на осадное положение пока рано.

Я озвучил свои соображения государю, он кивнул.

— Разумно, Никита Иваныч. Ну, значит, и быть посему.

Я, если честно, даже в поголовном обыске всех входящих смысла не видел. Мы боимся нашествия неживых-немёртвых, а их отличать только Яга умеет, для всех остальных они — обычные люди. Идут себе да идут… без толку, короче. Поэтому, хочется нам того или нет, придётся оставить всё как есть.

— Ваше Величество, выслушайте меня.

— Говори.

— Вы ведь не хуже меня знаете, что ваша первая жена вернулась. Кого вы хотели впустить в город в тот день, второго марта? Кто пообещал вам её вернуть? Я должен это знать, Ваше Величество. Мы вышли на Ульяну, но кто-то ею управляет, она действует не сама. Ваше описание не соответствует тому, что сейчас происходит. Я вас прошу, мне необходимо это знать. Мы имеем дело с кем-то очень предусмотрительным, и если я не смогу вовремя остановить эпидемию воскрешений, у нас весь город будет населён ожившими мертвецами. Это как… как бомба замедленного действия, мы не знаем, когда она взорвётся.

Какое-то время государь молча смотрел на меня. Мне больше нечего было ему сказать. Было бы гораздо проще, если бы о желании вернуть первую жену он рассказал нам сам и сразу, а не мы догадывались, когда весь город уже стоит на ушах. Мне было страшно подумать, что всё это началось из-за нашего государя.

— Нет, Никита Иваныч. То моё личное дело. С мертвецами разбирайся, на то дозвол тебе даю, но к Ульяне не лезь и подозревать её не моги. Она — голубка невинная, ни в чём худом никогда не замеченная.

— Я её ни в чём не подозреваю, — я попытался пробиться через его упрямство. С тем же успехом я мог разговаривать со стеной. Горох меня не слышал. — Ладно… в таком случае подпишите мне хотя бы бумагу, что в случае необходимости разрешаете мне привлекать людей и действовать на своё усмотрение.

— Это запросто! — государь затребовал себе бумагу, перо и чернила и быстро написал мне следующее: «Сыскному воеводе Никите Ивашову дозволяю учинять всё належное в интересах следствия, аки выразителю воли моей. Горох».

— Спасибо, Ваше Величество, — я подождал, пока чернила высохнут, сложил бумагу и убрал её в планшетку. Я не знаю, каким ещё боком к нам может повернуться это дело, а потому подстраховываюсь на всякий случай.

— С Богом, участковый, — он ненавязчиво указал мне на дверь.

Я никак не мог смириться с его упрямым нежеланием мне помогать. И это государь, который всегда принимал активное участие в наших делах! Иногда, пожалуй, даже слишком активное. Когда я пришёл к нему с этим перстнем, он что-то понял — что-то, доступное лишь ему одному. И потому старается максимально огородить свою тайну от нас.

Когда я вернулся в отделение, было часов одиннадцать утра. Дурацкое время: завтракать уже поздно, обедать — рано, а у меня с утра маковой росинки во рту не было. Ягу, однако, невозможно было застать врасплох.

— Сокол ясный, чайку с пирожками? Пока ты следствие вёл, я ужо расстаралась.

— Спасибо, бабуль, — я вымыл руки и сел за стол. В чём-то бабка права: потрясения на нас сыплются, как из рога изобилия, и если я на каждое из них буду терять аппетит, меня самого скоро вынесут. К тому же Яга так хорошо готовит, что у меня в процессе поедания её стряпни всегда улучшается настроение. Бабка налила нам чай и уселась напротив меня. Аромат свежей выпечки заполнял горницу и наверняка просачивался во двор.

— Митеньке да стрельцам я ужо выдала, — правильно истолковала мой красноречивый взгляд наша домохозяйка. — Ешь, Никитушка, тебе дело продолжать. А ужо опосля обмозгуем…

Я кивнул и сцапал с блюда первый пирожок. С грибами и луком, кстати. Вот разве мог я в своём мире, среди электрических духовок и газовых плит, подумать, что столько запредельно вкусной еды можно приготовить в русской печи? Некоторое время мы молча жевали. После, наверно, пятого пирожка я отодвинул от себя блюдо.

— Очень вкусно, — я тепло улыбнулся бабке, она просияла.

— Льстец!

— Нет, правда.

— Ну что, касатик, теперь рассказывай, что выведал. Правда ли, насчёт стрельцов-то?

— Правда. Их нашли совсем рядом с западными воротами, у обоих отрублены головы. Судя по всему, убили их прямо там, на земле лужа крови.

— Драка была?

— Непохоже. Трава не примята, следов борьбы не видно. Я уж не стал пока Фоме говорить, но меня это тоже насторожило. Не может такого быть, чтобы стрельцы без борьбы жизни свои отдали. Что-то тут не связывается. И потом, бабуль… это просто тела без голов. Мы их даже опознать толком не смогли. Одного Фома узнал — у того пальца на руке не было, а вот насчёт второго не уверен. Мало ли кого похожего в стрелецкую форму нарядить можно.

— И то верно, — согласилась Яга. — Помнишь же, как ловко нас шамаханы в личинах колдовских дурили.

— Вот я тоже об этом подумал. Ну хорошо, боярыня заметила слежку — но можно же как-то по-другому. Задушить там, к примеру, или огреть чем, но вот так ни с того ни с сего голову рубить? И кстати, мы делаем вывод, что она очень не хотела, чтобы кто-то узнал о её ночном маршруте. Куда она могла ехать?

— Да пёс её знает… с кучером ейным говорить надобно.

Это была дельная мысль, я пометил её в блокноте. Придёт Еремеев — озадачу.

— Бабуль, вы говорили, что у вас появилась идея, как нам подобраться к Маргарите. Если мы не можем штурмовать поместье, то…

— Помнишь, касатик, когда стрельцы с казаками друг дружке морды чистить начали, дык я их заклятьем сонным накрыла.

— Помню, — кивнул я. — Хотите то же заклинание испробовать на обитателях бодровского имения?

— Белке в глаз бьёшь, Никитушка, — улыбнулась Яга. — Но токмо творить сие надобно ночью, ибо тогда народу поменьше будет. Ты ж сам сказывал, прислуга токмо утром работать приходит.

— Так и есть. Насколько я понимаю, на ночь остаётся охрана и может человек десять в доме. А, ну и ещё поляки — сколько их там? Немного вроде. Бабуль, только я попросить хотел, Лариску не зацепите.

— А чего сделается твоей Лариске? Обычное сонное заклятие. Поспит до утра — делов-то? Да и не смогу я её обойти, такие вещи аки сеть опускаются, без разбору людей накрывают.

— Но это безвредно?

— Абсолютно. Ты что ж, думаешь, что я крокодилка какая — людей почём зря калечить? Ох, Никита… да невже ж Лариска тебе по сердцу? Зла любовь, вот воистину! Ведь никогда б её родители за тебя не отдали.

— Бабуля! Я просто спросил.

Неожиданно мне ещё кое-что пришло в голову. Очень вовремя, кстати.

— А если все уснут, как мы на территорию попадём? Кто нам ворота откроет? Они ведь изнутри управляются.

Бабка задумалась.

— А ежели в боковую калитку, что для прислуги?

— На ночь на висячий замок закрывают, — скорбно ответствовал я. — Не через забор же лезть.

— А коли иного пути нет?

— Тогда, видимо, придётся, — сдался я. — А если Лариску попросить, чтобы открыла?

— Она уснёт вместе со всеми, — напомнила бабка. — И потом, как ты ей об этом скажешь? Её теперь наверняка со двора одну не выпускают.

Яга и тут была права. По всей видимости, откреститься от перелезания через забор я не смогу.

— Получается, моя задача — оказаться внутри и открыть ворота, чтобы прошли остальные. Мне понадобится человек десять, потому что один я эту территорию неделю буду обыскивать. И кстати, мы опять не знаем, что ищем.

— Маргариту мы ищем. Тебе надобно будет на коня её погрузить да мне привезти, а ужо я её разговорю.

— Если она не решит последовать за Марфой Ильиничной.

— Не решит, касатик, плохо ты баб знаешь. Маргарите есть что терять, если она умрёт — дык всё сыновьям старшим достанется. Такое она ни в жисть не допустит. Нет, она будет цепляться за жизнь.

— Так, а если нас увидит кто?

— И о том я позабочусь, Никитушка, — успокоила бабка. — Ужо постараюсь, дабы не токмо владения боярские, но и пару кварталов от них сном накрыло, дабы никому среди ночи шастать не удумалось. Никто не увидит, касатик. Должна же и я какую пользу следствию принести!

— Бабуля, вы у нас лучшая.

Старушка аж зарделась.

Время тихо катилось к обеду. Я вышел во двор поболтать со стрельцами. Митька с самого утра куда-то умчался, я его не видел. Зато приехал Еремеев. Судя по его ошарашенному виду, новости он привёз незаурядные.

— Фома, ставь коня, пошли в терем.

— Иду, Никита Иваныч.

Он отвёл коня в конюшню, и мы отправились в дом.

— Чаю тебе, Фома Силыч, не предлагаю, всё равно скоро обедать, — сходу заявила бабка. Это означало, что от обеда Фома не отвертится. Ну, он не очень и сопротивлялся.

— Новости вам привёз, — сотник плюхнулся на лавку. — Зело странные.

— Давай свои новости, — я раскрыл блокнот и устроился поудобнее. По-моему, я уже ничему не удивляюсь. По городу ходят ожившие мертвецы, возглавляемые призраком первой царицы.

— Никита Иваныч, ты как в воду глядел! Это не Игнашка Гришин.

— Да ладно?! — хором изумились мы с бабкой.

— Вот те крест! Я ж тела повелел к Потапу отвезти, обследовал дабы да наблюдения свои высказал. Он их осмотрел пристрастно. Ванька Попов — да, он, все приметы как есть совпадают. А вот тот, кто в Игнашкину форму одет был, — дык то не Игнашка. У Игнашки пятно родимое на ноге повинно быть, а у этого нет пятна. Не могло ж оно пропасть?

— Не могло, — согласились мы.

— Вот и я говорю, не могло. Да ещё шрамов на тех местах, где у Игнашки были, нету. Стало быть, кого-то нам вместо него подсунули.

— А кого ж? — это бабка. Фома развёл руками:

— Про то не ведаю, но Потап говорит, парень не из наших.

Опа. Я быстро записывал в блокнот. Под видом Игнашки Гришина нам подсунули какого-то левого мужика. Встают два вопроса: первый — зачем? И второй — а где, собственно, Игнашка? Я озвучил.

— Ну насчёт «зачем» предположить можно, да токмо глупость какая-то выходит, — вздохнула Яга. — Убивец наш хотел, дабы парня убиенного за Игнашку приняли.

— И снова-таки: зачем? — не сдавался я. — В случае с Тюрей хотя бы логика была, но подменять стрельца?

— Я ж и говорю, глупость. Кто-то хочет, чтобы мы думали, что Игнашка жив?

Мы трое растерянно переглянулись. И правда глупость.

— Хорошо, но сам-то он где? — я вновь уставился в блокнот. — Выехал за ворота, бросил товарища и пропал, а на его месте погиб неизвестно кто?

— Мои ребята товарищей не бросают, — строго поправил меня Фома.

— И кто этих двоих убил столь изощрённым способом? — продолжил вслух размышлять я. — Начало, положим, очевидно: они следуют за каретой боярыни. Но вот дальше начинаются странности. Из темноты появляется некто, одного стрельца убивает, другого подменяет — ведь его ещё и переодели, а Игнашка исчез неведомо куда. Зачем? Это слишком сложно.

— Надобно тебе к Бодровым идти, там ответы твои, — подытожила бабка.

— Вот ночью и займёмся. А пока, Фома, ещё кое-что. Мне нужно поговорить с кучером, который возит Маргариту. Их там трое — у самого боярина, у жены и у дочери. Вот мне нужен второй, попытайся мне вечером его раздобыть. Живёт он где-то в городе и на ночь уходит домой. Зовут вот только не помню как… там разберёшься. Может, хоть он нам расскажет, что этой ночью случилось.

— Будет сделано, — кивнул Еремеев.

— Кстати, ещё одна новость на сегодня, — вспомнил я. — Государь отправляет Лидию в загородное имение. Похоже, что к чему-то готовится. Царица сегодня уезжает.

— Ну, учитывая, что у нас полный город оживших мертвецов, то очень похоже, что готовится он…

— … к войне, — подхватила бабка незаконченную мысль Еремеева. — Ох, ребятушки, ить ежели так — дык у нас тут брат на брата пойдёт. Кровь прольётся великая…

— Оно бы, может, и ничего, но этими мертвецами — то есть, простите, неживыми-немёртвыми — наверняка кто-то управляет. Но Горох упёрся, как баран, и не говорит, кого пропустил в город. Мы виделись сегодня, и он, можно сказать, подтвердил, что велел этому кому-то поднять Ульяну.

Еремеев перекрестился. Я уныло пожал плечами. Да, всё именно так, как нам меньше всего бы хотелось.

— Давайте обедать, ребятушки, — бабка ласково погладила нас обоих по головам. — Тебе, Фома, многие потрясения ныне выпали, восстановить бы силы надобно. А там ужо продолжим следствие.

— Вы как всегда правы, бабуль.

Мы встали было ей помочь, но Яга лишь цыкнула зубом и принялась лихо ворочать ухватом горшки в печи. На обед у нас было жаркое, которое она наложила нам из здоровенного чугуна.

— Откушайте, мóлодцы, чего Бог послал.

Запах ароматного мяса с картошкой щекотал ноздри.

Во время обеда мы молчали. Собственно, больше и говорить было особо не о чем — всё основное мы обсудили, дальше только ждать. Ещё некоторое время мы провели за чаем, обмениваясь новостями о разных пустяках. Полцарства за возможность отвлечься от воскресших мертвецов и пропавших бояр! У нас была катастрофическая нехватка обычных человеческих новостей — простых и добрых. Ей-богу, если я не раскрою это дело — подам в отставку. А если раскрою — уйду в отпуск. Мы все работали на пределе моральных сил.

После чая Фома попрощался и ушёл, пообещав к вечеру доставить нам кучера боярыни Бодровой. Собственно, делать нам было нечего. В этом расследовании мы часто чего-то ждём. Обычно я ношусь по городу, как ужаленный, не имея ни единой возможности отдохнуть. А сейчас не так.

— Ты бы, касатик, развеялся. Сходил бы на ярмарку, что ли…

— А? — я растерянно моргнул. — Простите, бабуль, задумался. Нет, я сейчас схожу не на ярмарку, а к отцу Кондрату. Хочу спросить, у кого исповедовалась Ульяна. Кто был её духовным отцом.

— Да, это дело хорошее, — кивнула она. — А то я ить не ведаю. Я её ни разу, не поверишь, близко не видела, она и на приёмах почти не появлялась, и к народу выходила нечасто. Затворницей жила, токмо вот деток хворых к ней носили.

Я кивнул. Я и так уже понял, что прежняя царица кардинально отличалась от живой и целеустремлённой Лидии. Австрийскую принцессу воспитывали совершенно иначе. Что касается Ульяны, я нисколько не сомневался, что она более охотно носила бы монашеский апостольник, нежели корону. Сложно как-то. Мне было её жаль.

— Митеньку возьми, скучает мальчонка, — посоветовала Яга. Я кивнул.

— Мы недолго, бабуль.

Я надел фуражку и с планшеткой через плечо вышел во двор.

— Митька! Пошли, дело есть.

Наш младший сотрудник выкатил грудь колесом. Его прямо-таки распирало от желания послужить родному отечеству.

— Какую службу опасную справить требуется, батюшка воевода?

— Никакую. Сегодня за царя умирать не придётся. Мне нужно к отцу Кондрату.

Он заметно приуныл.

— А может, какого преступника заарестовать требуется?

— Требуется, но не сегодня, — пресёк я его творческий энтузиазм. — Пошли.

* * *

И мы неспешно выдвинулись в сторону храма Ивана Воина. Кучера Фома всё равно приведёт уже по темноте, а сейчас было максимум часа два. Торопиться нам некуда. По дороге Митька развлекал меня байками из жизни обитателей родной деревни, я слушал вполуха. Мысли продолжали витать вокруг царицы Ульяны. Что же всё-таки с ней случилось в те несколько дней между отъездом из города и вестью о её смерти? И как её перстень оказался в подвале Никольского собора?

К тому же я никак не мог увязать её и пропавшего боярина. Милицейское чутьё едва не в голос вопило: связь между ними есть! Но какая, чёрт побери? У меня никак не складывалось. И куда всё-таки подалась Маргарита посреди ночи?

Погружённый в тяжкие размышления, я вошёл в ворота храма Ивана Воина. Митька топал за мной. На территории храма было неожиданно людно. Я огляделся. Траурно одетые горожане толпились вокруг берёзы в углу двор. До меня не сразу, но дошло: отец Алексий. Мы подошли ближе. Я заметил под берёзой свежий холм земли, в который был воткнут деревянный крест. Рядом с могилой прежнего настоятеля на коленях стояли отец Кондрат и трое не знакомых мне священников — они молились, периодически творя земные поклоны. Я тяжело вздохнул. Это ведь мы, мы с бабкой… меня вновь охватила чёрная тоска. Помощь нам стоила святому отцу последних сил. Мне хотелось попросить у старика прощения, но он больше не мог меня услышать.

Мы с Митькой немного постояли в толпе и тихо отошли в сторону. Я не решался прерывать молитву отца Кондрата, оставалось только ждать. Мы уселись на лавку у забора, дожидаясь, пока святой отец закончит. Он подошёл к нам минут через пятнадцать.

— Бог в помощь, милиция, — поздоровался настоятель и размашисто перекрестил нас обоих, после чего я встал и пожал ему руку. — Отца Алексия погребли ныне, вот люди проститься с ним идут. Ну мы уж сказали всем, что старец сей к нам из монастыря дальнего приехал — да и отдал душу Господу. Два дня ведь всего, Никита Иваныч.

Я кивнул. Да, это мы. Хуже всего было то, что я никак не мог искупить свою вину перед стариком. Он согласился нам помочь и поплатился за это.

— Святой отец, я к вам по делу. Есть у вас время?

— Для тебя завсегда найдётся, — успокоил он. — Пошли. А ты, добрый молодец, здесь побудь, вона пса развлеки.

Упомянутый пёс сидел на ступеньках храма, свесив язык изо рта. При этом морда его выглядела улыбающейся. Митька надул губы — мол, опять дела следственные без него вершат, но перечить не стал. Пёс подбежал к нам и радостно завилял хвостом. Отец Кондрат жестом поманил меня в храм. Уже на ступеньках я обернулся: Митька бросил палку в сторону ворот, и пёс помчался добывать. Вот и замечательно, пусть развлекаются, хоть кому-то будет весело.

— Ну что, участковый, рассказывай.

Мы уселись за столом в подсобке, где обычно принимал посетителей отец Кондрат. Я принялся излагать ему свои подземные приключения, не забыв упомянуть и про пса. Всё же его роль в моём спасении из подвалов Никольского собора я и сам до конца не понимал. Был ли пёс, не было… он мог мне привидеться, но, с другой стороны, как можно быть настолько реальным, чтобы безошибочным путём вывести меня из подземелья? Я бы в жизни оттуда дорогу не нашёл.

— На всё воля Господа, — выслушав меня, заключил святой отец. — Ежели Ему было угодно, чтобы ты живым оттуда вышел, то Он тебе пса в подмогу послал. А уж был ли пёс аль не было… то не человеку решать. Просто прими на веру.

Я кивнул. Для меня это и в самом деле вероятнее всего останется тайной. Я мог там остаться — в движущемся лабиринте под толщей земли. Меня накрыл запоздалый приступ клаустрофобии, и я глубоко вздохнул, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. Я оттуда вышел, и это главное. Мог не выйти.

Мог остаться, как пленница замурованной комнаты, что рисовала чем-то острым палочки на камнях.

— Я нашёл там перстень, — продолжил я. — Перстень царицы Ульяны.

Отец Кондрат помолчал, задумчиво пожевал губами.

— Почём знаешь, что ейный?

— Государь опознал. Говорит, у него такой же.

— А, ну ежели государь… тогда конечно. Я был на их венчании, ещё при отце Алексии то сталося. Незадолго до его смерти то было. И перстни обручальные их видел, парные. Ежели государь узнал, значит, и впрямь Ульянин перстень ты в подземелье выискал.

— Как он мог туда попасть?

— Про то не ведаю. Ульяна-то незадолго до смерти в монастырь собралась — икону чудотворную поцеловать. Верила, что всё же вымолит себе прощение, что пошлёт ей Господь дитя. Чистая душа была, Никита Иваныч… уж и не знаю, за какие грехи ей кара такая. Ведь никому ничего худого в жизни не содеяла.

— Тогда почему, когда я спрашивал про праведников, вы не сказали про неё?

— Дык ведь померла она, Никита Иваныч.

— Её никто не видел мёртвой.

— Это верно, — подумав, согласился святой отец. — Но зело слабого здоровья она была, никто и не удивился, что государыня преставилась.

— Но как-то же она в подвал попала.

— Никита Иваныч, — как-то укоризненно взглянул на меня отец Кондрат. — Ты ежели подозреваешь, что встала она, дык спроси у неё сам, как она туда попала. А покуда ты на месте топчешься.

Это верно. И милицейское чутьё мне подсказывало, что очень скоро мне представится возможность встретиться с прежней царицей. Даже если мне этого не очень-то и хотелось.

— Скажите, у кого она исповедовалась?

— У епископа Никона. Про то точно знаю, он ей грехи отпускал и причащал её. Он тогда ещё более-менее был, это последние лет восемь его понесло — из собора рынок сотворил. Ежели ты про Ульяну что знать хочешь, дык тут тебе либо государь в помощь, либо епископ.

— С государем я уже говорил, кое-что прояснилось. А вот епископ со мной и разговаривать не станет.

— Это верно. Ты всей верхушке городской аки бельмо на глазу. Не любят тебя власть имущие, — хмыкнул отец Кондрат.

— Потому что привыкли к безнаказанности. Я никого тут толком даже арестовать не могу.

— А кто тебе нужен?

— Маргарита Бодрова.

— А она-то тебе на кой сдалась? — удивился святой отец. — Баба вздорная да глупая, да токмо не лезет она в политику.

— Отнюдь, — я покачал головой. — Очень похоже, что она в этом деле по маковку замешана.

Я пересказал отцу Кондрату события сегодняшней ночи. Упомянул и то, что одного из стрельцов подменили, нарядив в его форму труп другого человека. Святой отец удивлённо подёргал себя за бороду.

— И всё это вертится вокруг Бодровых, — подытожил я. — Боярин пропал, его жена ездит куда-то ночью, а с нашими стрельцами происходит вот такое. Неспроста ведь, согласитесь.

— Соглашусь. Но помочь ничем не могу, ибо повлиять на них даже государю не дадено. Так уж повелось, Никита Иваныч, ужо лет пятьсот Бодровы с царской династией трон делят. Ты влез в то, что незыблемо.

Вечно ты во что-то вступишь, мысленно усмехнулся я. Да, я умею. Но я хочу, чтобы не только в Лукошкине, но и во всей стране наступило торжество законности и справедливости. Возможно, я идеалист и мыслю категориями невозможного, но, с другой стороны, я стараюсь.

— Но совет один дать могу, — продолжил святой отец. Я навострил уши. — Поговори с её отцом. Ты с ним знаком?

— Нет, но видел и внешне представляю.

— Гаврила Афанасьев грешен зело, ибо азарт владеет душой его. Играет он.

— Во что?

— В кости. И поверь мне, Никита Иваныч, лучше б он пил. Он спустил родительское имение и приданое жены, где они сейчас живут — я и не ведаю. Но когда Бодров Маргариту сватал, была там какая-то история тёмная…

— Какая?

Святой отец развёл руками.

— Не ведаю. Но сам подумай, ему пятьдесят, ей — неполных шестнадцать, она хоть и знатных кровей, но выросла в нищете. Ни образования, ничего. На свадьбах есть традиция — молодожёнам танцевать, так Маргариту обучить едва успели, и то за платье весь час цеплялась. Не пара она ему, не было смысла в том браке.

— Да ладно вам, многие бояре на молодых женятся. Это частое явление.

— Таких молодых — у половины думы дочерей, выбирай не хочу, за Бодрова любой отец бы не глядя отдал. Но не такую, которую всему с нуля учить нужно, что боярские дочери с младых ногтей усвоили. Он почему-то вцепился именно в неё.

— Любовь? — несколько иронично предположил я. Отец Кондрат только отмахнулся.

— Короче, поговори с Гаврилой. Попробуй выяснить, что же такого в Маргарите, вполне возможно, он тебя на след наведёт. Уж ежели баба сия за собой смерть сеет, значит, не всё с ней ладно.

Я записал себе памятку в блокнот. Обязательно поговорю.

— Кстати, помните, вы говорили, что государь просил вас убрать защитные барьеры. Это было накануне дня памяти царицы.

— Истинно, — кивнул настоятель.

— И вы не спросили, зачем ему это.

— Не моё дело. Волю государеву исполнять дóлжно. Он над нами всеми — помазанник Божий.

— Он кого-то пропустил в город. Но не говорит, кого именно, к тому же это наверняка связано со смертью царицы. Помогите мне, я должен знать, с кем мы имеем дело.

Отец Кондрат поскрёб бороду.

— Ежели ты просишь, попытаюсь. Однако ж коли он мне откажет, настаивать не буду, то воля государева. Моё дело — исполнять.

— Ваше дело — охранять город от чужого колдовства, — напомнил я. — А он, пользуясь вашим доверием, кого-то сюда впустил. Причём человек этот крайне осторожный и предусмотрительный, нам будет непросто его поймать. С него-то всё и началось: ожившие мертвецы, которых уже несколько сотен, теперь Ульяна вот… я не понимаю, зачем мы вообще бьёмся, если я с самого начала ничего не мог контролировать, а государь ставит нам палки в колёса.

— Попытаюсь, — повторил отец Кондрат. Я встал, пожал ему руку на прощание.

— Спасибо. Не смею вас больше отвлекать.

— С Богом, участковый, — кивнул святой отец. — И ежели дальше милицию возглавлять хочешь, не лазь боле в подвалы под собором. Одному дьяволу известно, чего они там наворотили.

— Не полезу, — пообещал я и вышел вон. До вечера было ещё несколько часов — время продолжать следствие.