Вскрытие (гет)

Снега на улице почти нет, разве что редкие белые пятна кажутся серебрящимися в утреннем свете провалами. Солнце встало не так уж и давно, висит у самого горизонта, скрытое кирпичными домами и растопырившими голые ветки деревьями, огибает препятствия лучиками и лениво заползает в окна, скользит по коже и путается в волосах. На улицу только-только выползают ранние прохожие, бредут неспешно и задирают головы, рассматривая отражающееся в чужих окнах солнце и вовсе не обращая внимания на подтаявшие снежные провалы, покрывающие промерзшую землю.

Пронзительный визг дверного звонка вспарывает уютную тишину так, что тело непроизвольно дергается, стряхивая с себя остатки дремотной поволоки, сердце подпрыгивает и падает, а настроение портится до того, как она успевает распахнуть глаза. На губах будто тонкая пленка, мешающая вдохнуть, и она долгую минуту лежит, раскрыв рот, точно выброшенная на берег рыба, пока глухой смех не раздается над самым ухом, и обжигающе холодный воздух не затапливает напрочь легкие. Его дыхание опаляет кожу на щеке и виске, приглаживает вставшие дыбом крохотные волоски, путается в блестящем от солнечного света воздухе и оседает на ресницах подрагивающими искорками.

— Куда ты ходил ночью? — голос звучит глухо, и она хрипло смеется, пропихивая ладонь между подушкой и щекой.

Этот вопрос не слишком важный, и она даже знает, кто стоит на пороге, но воздух рвется из груди яростными порывами, сплетается в слова и тонет в назойливом звоне. Он смотрит на нее из-под полуопущенных ресниц, копается взглядом в мыслях и улыбается лукаво и ласково, отчего у нее мурашки расползаются по позвоночнику.

— У нас гость, — он отвечает на несколько вопросов разом, и они оба понимают, что речь идет не о стоящем за дверью утреннем посетителе.

— Почетный? — она смеется, тянется к его руке и морщится, вздрагивая от очередного звонка. — Еще раз, и я выскажу Джеку все, что думаю о нем в данный момент.

Он смеется, и его длинные пальцы касаются ее щеки, оглаживают шею и убирают за спину свивающиеся кольцами пряди. Трель звонка никак не утихает, и он наконец поднимается, оставляет на ее лбу отпечаток чуть влажных губ и идет к выходу босиком, забавно шлепая пятками по полу. Она смахивает с лица зацеловывающие нос солнечные лучики, щурится, прислушиваясь к хлопку входной двери и гулким голосам, и глухо выдыхает, когда ступни касаются холодного пола. Спустившись вниз, она уже раскрывает рот, чтобы вылить на Джека поток утреннего негатива, но по хмурым лицам обоих понимает, что случилось что-то действительно серьезное.

— Ну и? — она цокает языком, обхватывает плечи руками и склоняет голову набок, потому что затянувшаяся слишком надолго тишина скребется дикими предположениями где-то на границе роста волос.

Он поджимает губы и смотрит на Джека вопросительно, и тот качает головой. Их переглядывания выводят из себя похлеще чересчур раннего пробуждения, и она нетерпеливо топает и фыркает сквозь плотно сомкнутые зубы. Из незакрытой до конца двери тянет холодом, и мурашки на коже пускаются в пляс, бегают вдоль позвоночника туда-сюда и взбираются по загривку.

— Сегодня утром было обнаружено тело молодой женщины, — она вскидывает брови и ведет подбородком, но Джек продолжает, и в комнате будто разом становится холоднее, — в твоем магазине.

Они добираются до магазина, стоит ей моргнуть. Погруженная в свои мысли, она не видит и не слышит ничего, кроме собственного дыхания, невидяще провожает взглядом проплывающие мимо дома и вздрагивает, когда дверь перед ней распахивается. Джек поглядывает на них нетерпеливо, расспрашивает криминалистов об уликах и серьезно кивает, внимательно выслушивая детали.

Она, кажется, слышит запах крови еще на подходе, видит силуэт истерзанного тела сквозь стекло и крепко жмурится, хватаясь за его ладонь. Это неожиданно жутко, и она вздрагивает, распахивает глаза и прикусывает губу, когда колокольчик над дверью мелодично звякает. Она будто слышит песнь, тихую и печальную, и переливы заполняют помещение, не оставляя места вздохам и щелчкам фотокамеры.

Она сидит, привалившись к столу, будто живая, смотрит, не моргая, куда-то сквозь стеллажи и стеклянную стену, туда, где, должно быть, скрылся ее убийца. Пальцы ее расслаблены, покоятся на коленях, губы едва заметно приоткрыты, словно в последнем, неуловимом стоне, и вся она выглядит скорее изящной куклой, фарфоровым творением искусного мастера, и от этого вида у нее перехватывает дыхание, и воздух сгорает в горле. Темные волосы залиты кровью, она же стекает по рукам, сочится из множества колотых ран и сливается в багровую, застывающую под ногами лужу. Она, кажется, вся пропитана кровью, так что внутри наверняка не осталось ни капли, облачена в нее, словно в великолепное платье. Она будто поет что-то тихо-тихо, и ее голос тонет в охватившем помещение шуме.

— Это Джулия, Джулия Морган, — собственный голос вырывает ее будто из-под воды, и каркающие голоса отдаются пульсирующей болью в висках, — я наняла ее несколько дней назад.

— Она должна была прийти сегодня? — Джек натягивает перчатки, и она поспешно мотает головой. — Значит убили ее вчера. А это, стало быть, наши пропавшие предметы.

Она непонимающе моргает и следит за его взглядом. На столе, ровно над головой Джулии, стоят, словно выровненные по линейке, вещи, которые она видела на фотографиях в кабинете Джека. Часы, блюдо, шкатулка и статуэтка будто дополняют общую картину, переплетаются с остальными деталями и подхватывают, впитывают и резонируют от окутывающей их песни. Все они вымазаны кровью, испачканы отпечатками пальцев и ладоней, и это делает их еще прекраснее, потому что так они выглядят почти живыми. Такими же, как затягивающая прощальную песнь Джулия Морган.

— Доктор Лектер, — Джек оборачивается и вскидывает брови, и его голос заглушает все остальные голоса, — ваш вердикт?

— Если она была знакома с Джеффри Луном, полагаю, это месть, — его дыхание сливается с ее, и она едва ли не вовсе теряет ориентацию в пространстве, — возможно она приняла мисс Морган за Есению и таким образом отомстила за смерть дорогого для нее человека.

— Думаете, имеет место влюбленность? — Джек скептически хмыкает, и он склоняет голову. — Зачем в таком случае ей возвращать украденное?

Она скользит взглядом по белоснежным рукам Джулии, тонет в покрывающей ее крови и вторит пробивающейся в самые мысли песне. Тихая мелодия выворачивает наизнанку, тревожит внутренности, вырывается из-под кожи жаром и липким потом, и она делает крошечный шаг и жмурится, будто от ее взгляда Джулия встанет, точно повязанная хрупкими нитями марионетка, и рассмеется оглушающим, сбивающим с ног смехом.

— Ей это больше не нужно, — она втягивает носом воздух и морщится из-за оседающего на языке металлического привкуса, — потому что она потеряла нечто гораздо более ценное.

Она задыхается собственными словами, почти глохнет от раздирающей барабанные перепонки песни, хватается за его руку и опирается всем телом. Ей кажется, что земля уходит из-под ног, обращается кровавой рекой, и она тонет, не в силах сделать и шагу, погружается в алое марево с головой. Затянувшаяся прощальная песнь резонансом проходит по телу, прошивает ударом электрического тока внутренности и кажется гулким эхом ее собственных мыслей, потопленных в вязкой жидкости.

Свежий воздух ударяет в нос запахом мокрого асфальта и резины, окутывает и вытравливает из организма едкие пары. Звуков вокруг разом становится слишком много, и она выдыхает, потому что песня теряется, остается застывшей на губах Джулии пленкой, и она наконец может услышать биение собственного сердца.

— Я принесу воды, — его голос оглушает, выдергивает из гулкого вакуума и испаряется, обрушивая ее оземь.

Тепло рядом исчезает, и ей кажется, что еще один вдох — и она превратится в сверкающую на солнце глыбу льда. Она глубоко и часто дышит, захлебывается витающей в воздухе влагой, смотрит перед собой и едва ли различает хоть что-то, кроме застилающего взор багряного марева. Чье-то лицо перед глазами выглядит смутно знакомым, и она подслеповато щурится, вглядываясь в резкие черты. Туман на веках рассеивается всего на мгновение, и она видит дрожащую, поджимающую губы женщину.

Боль пропарывает живот резко, растекается в бегущей по венам крови и вытекает наружу сдавленным всхлипом. Она медленно моргает, опускает ладонь на пульсирующий живот и оглядывается, но женщины поблизости уже нет. Вокруг нее нет никого и ничего, лишь отпечатавшееся на веках марево и скапливающаяся отвратительной лужей под ногами кровь. Вязкая жижа пропитывает пальцы и липнет одеждой к коже, сковывает, точно замысловатый старинный доспех, и погружает в гулкую, отдающуюся насмешливыми напевами в ушах тишину.

* * *

Яркое вечернее солнце заглядывает в окна, рассыпается солнечными зайчиками по помещению, оплетает многочисленные статуэтки, путается в ножках стульев и отражается от натертого бока старого граммофона. Теплые цвета заполняют помещение, ластятся к вельветовой обивке и шелковым шторам и взрываются в золоте массивных напольных часов. Сквозь распахнутую настежь дверь залетает теплый ветерок, гуляет под самым потолком и оглаживает многочисленные корешки книг, треплет волосы и оседает ласковыми поцелуями на устах. Солнце висит над самым горизонтом, почти скрывается за невысокими домами и, словно в последние мгновения жизни, отдает даже больше, чем когда-либо было способно.

Она жмурится и прикрывает глаза ладонью, аккуратно перебирает разнообразные гравюры и поглядывает то на часы, то на улицу, где за углом пристроился едва различимый из-за солнца черный автомобиль.

Колокольчик над дверью звенит из-за заигравшегося ветра, и она почти пропускает момент, когда внутри оказывается мужчина в белой рубашке с коротким рукавом и перекинутым через локоть пиджаком. Она приветливо кивает, и он склоняет голову набок и улыбается, разглядывая экспонаты. Она знает, что вовсе не в музее, но ей отчего-то совсем не нравится называть все эти произведения искусства товаром.

— Прошу прощения, — мужчина сдается спустя несколько минут, разводит руки в стороны и неловко посмеивается, — я ищу подарок, но, похоже, совсем не смыслю во всем этом.

— В таком случае позвольте вам помочь, — она поднимается с места, едва касается пальцами одной из гравюр и делает всего несколько шагов в сторону гостя, — для кого вы ищете подарок?

Мужчина снова смеется, переступает с ноги на ногу и качает головой. Она ведет пальцами по краешку стола, бегло оглядывает все, что выставлено в этом помещении, и прикидывает, что могло бы ему подойти. В глаза бросается одно из изящных кресел, и она смеется про себя, вспоминая, сколько оно стоит. Мужчина не похож на того, кто готов выбросить кучу денег разом, хотя и бедняком она его назвать не может — он нечто среднее, обычный человек, не обремененный заоблачными суммами на банковских счетах.

— Для моей Беллы, моей жены, — он говорит так, будто эта женщина святая, и она невольно улыбается и прислушивается к интонациям в его голосе, — я пришел сюда словно по следу, а теперь потерял его. Признаться, я в замешательстве.

Она глухо смеется, жмурится от последних, упрямо заглядывающих в окна, солнечных лучей, больше не думает о том, что может подойти мужчине, воображает женщину с именем Белла и, честно говоря, неожиданно не может ничего придумать. Образ красавицы смазывается и расплывается, утекает из мыслей ровным потоком, и она вновь переключается на стоящего напротив человека. Ему подошло бы что-нибудь практичное и полезное, а вот его женщине она наверняка подобрала бы нечто изящное, вроде серебряной броши или заколки для волос. Только вот все это все равно кажется неправильным и лишним, и она упрямо представляет неизвестную ей Беллу кем-то сродни небожительнице.

— Как насчет картины? — она обводит глазами стены и поджимает губы. — Простите мое любопытство, вы сказали, что пришли по следу. Вы полицейский или охотник?

— А вы точно просто продавец? — он ведет плечами и смеется, но она видит, как подозрительно щурятся его глаза. — Каждый полицейский — охотник, но редкий охотник — полицейский. Не могу сказать, что разбираюсь в живописи, но те рисунки, что лежат у вас на столе, довольно симпатичные. И не выглядят слишком дорогими.

Мужчина снова смеется, и ей кажется, что он делает это, потому что редко может позволить себе расслабиться. Она разглядывает его не слишком пристально, так, чтобы это не сильно бросалось в глаза, и он все больше кажется ей чрезмерно уставшим, погруженным в свои заботы и едва ли не оторванным от реальности. Она следит за его взглядом и подхватывает одну из гравюр, смахивает невидимые пылинки с простой деревянной рамы и любовно покачивает, точно только что уснувшего беспокойного младенца.

— Это улочки итальянского города Казерта. На других гравюрах Неаполь и Венеция, но эта мне нравится больше всего, — она пожимает плечами и усмехается, вслушиваясь в трели дверного колокольчика, — мой бывший муж — психиатр, и вы даже не представляете, какой гадости я успела у него нахвататься.

Он растягивает губы в улыбке и соглашается, и разговор как-то сам собой сходит на нет. Мужчина выходит и растворяется вместе со скрывшимся за горизонтом солнцем, и трель колокольчика постепенно затухает, погружая помещение в убаюкивающую тишину. Она осторожно выглядывает на улицу, но черной машины уже нет, улица пестрит торопящимися с работы прохожими и зажигающимися в наползающих на крыши домов сумерках вывесками.

В следующий раз она видит этого мужчину несколько недель спустя, когда лето сменяется теплой осенью, листья на деревьях желтеют и краснеют, и улицы покрываются пестрым шуршащим ковром. Он держит под руку высокую женщину с копной потрясающих пышных волос, и она сама словно неувядающее дерево, и не думающее сбрасывать листву на зиму. Они проходят мимо неспешно, словно праздно прогуливаются, и она едва сдерживает смешок, когда недавний покупатель задорно подмигивает. Она видит его проходящим мимо еще несколько раз, прежде чем он приходит снова. Это становится дурацкой традицией, и ей даже нравится показывать ему экземпляры, которые ей удалось приобрести, и обсуждать всякую ерунду. Она узнает его имя не сразу, только когда встречи становятся регулярными и между ними завязывается странная, довольно неловкая дружба. Она почти ничего не рассказывает о себе, разговаривает лишь об искусстве, и он продолжает подозрительно щуриться и слишком часто смеяться.

С Беллой она знакомится несколько позже, почти случайно, и это все кажется ей смешным, пока привычный черный автомобиль за углом окончательно не исчезает, и яркая осень не сменяется белоснежной, мерцающей холодом зимой.