Шкатулка с секретом (джен)

Тёмная комната, мрак которой разгоняет лишь богато изукрашенный подсвечник на столе. Тёплый, мерцающий свет свечей не разгоняет полумрак вокруг себя, а лишь делает окружающие тени гуще, придавая им какой-то живости и мрачного очарования. Шепотки и странные звуки окружают пространство комнаты, в них слышны и шелест ветвей, и кошачье мурлыканье, и рычание озлобленного зверя, и тихие стоны, полные не то боли, не то страсти, в этих звуках отражаются чьи-то надежды и разбитые мечты, хотя я и не понимаю, как звук может отражать эфемерное чувство.

Где-то вдалеке грянул гром, небеса разрезала напополам вспышка молнии. Шаркающие, уставшие шаги приближаются, и в круг света входит мужчина. Он прекрасен весьма экзотической красотой, орлиный профиль был когда-то горд, а теперь — наполнен грустью. Чёрные глаза смотрят куда-то вглубь пламени, как будто стараясь найти там ответ на так и не заданный вслух вопрос. Тонкие губы искривлены в ироничной усмешке, обветрились и кое-где лопнули, застыв кровавыми потёками на алой линии рта. Высокие острые скулы обтянуты смуглой кожей, пестрящей следами давно заживших шрамов. Небольшое пятнышко чернил притаилось на смуглой щеке, притворяясь родинкой. Скуластое, странно-красивое лицо мужчины обрамляют длинные чёрные волосы, каскадом локонов ниспадающие немного ниже плеч. Стянутые в хвост у затылка, они шевелятся на невидимом ветру, придавая атмосфере комнаты мрачноватый, мистический шарм.

Мужчина поднимает руки и с силой проводит ними по лицу. Тонкие кисти с выступающими костяшками затянуты в некогда белые перчатки, пестрящие пятнами от чернил, воска и сургуча. Длинные тонкие пальцы, как у пианиста, с силой сжимаются в кулаки — чтобы тут же расслабиться. Мужчина как будто слепо шарит по столу в поисках чего-то только ему ведомого.

Как будто из воздуха, на столе появляются заточенные перья, чернильница из тяжелого малахита и стопка подшитых листов не то пергамента, не то просто очень толстой бумаги. Мужчина натыкается на них руками, оглаживает шероховатую поверхность бумаги, ощущающуюся даже через тонкую ткань перчаток, и наконец отрывает взгляд от пламени свечей. Пламя разгорается ярче, выхватывает обстановку комнаты из полумрака, как будто отвоёвывая её у темноты. Виден большой стол из красноватого дерева, изукрашенный по краю резьбой, виден стул под стать столу. Где-то на стене — окно, занавешенное бархатными, тяжелыми шторами. Ставни распахнуты, в дом проникает запах грозы и отблески далёких молний, грохот грома и шелест листвы за окном. Рядом со столом стоит софа, по всей видимости, предназначенная для кого-то, кто был дорог мужчине. Мягкий, пушистый даже на вид плед небрежно переброшен через спинку кресла, на подлокотнике покоится забытый бокал с вином. Мужчина бросает грустный взгляд на бокал и открывает чернильницу. Перо обмакивается в густые, как кровь, отливающие красным чернила, и мужчина аккуратными движениями начинает выводить текст на бумаге.

Через некоторое время он как будто задумывается над чем-то, и руки непроизвольно продолжают что-то писать на пергаменте. Вскоре становится ясно, что текст превращается в рисунок; это женщина. У неё тонкий прямой нос, пухлые губы, высокий лоб со вдовьим треугольником, густые брови вразлёт, большие, выразительные миндалевидные глаза. У неё кучерявые волосы, густые, обрамляющие миловидное лицо с тёплой улыбкой каким-то нездешним ореолом. Женщина стройная, у неё гордая осанка, а подбородок высоко поднят. Взгляд тепло смотрит на кого-то за кадром, на кого-то вне пергамента. Пергамент заканчивается, когда мастер прорисовывает кружева платья, скрывающие часть ключиц и декольте, в котором угадывается высокая грудь.

Воздух в комнате дрожит. Кто-то как будто разрывает его, и отодвигает, чтобы пройти. Марево заставляет плясать тени, пламя свечей вытягивается по струнке, и воск больше не стекает по изукрашенному подсвечнику. В комнате появляется кто-то ещё, помимо мужчины и как будто бы живого рисунка женщины. Мужчина не обращает внимания на странности, происходящие за его спиной, он сначала непонимающе смотрит на рисунок, в который превратился текст, а потом на его лице появляется осознание. Горечь трогает весь его вид, всю его фигуру, он как будто становится меньше. Гордая осанка исчезает, поникают плечи, в глазах селится печаль, а уголки губ грустно опускаются вниз.

Мужчина резко встаёт, швыряя со стола и кипу бумаг, полностью изрисованных изображениями этой женщины, и чернильницу, и набор перьев, остро заточенных. В гневе он ударяет руками по столу сжимает их в кулаки, а по его волевому лицу катятся слёзы.

На плечо мужчины ложится большая кошачья лапа. Голос мурлычущими нотками, не издеваясь, а сочувствуя, что-то говорит мужчине, слов почти не разобрать. Мужчина только качает головой, в каждом его жесте скользит печаль.

— Я понимаю, Мастер. Тебе тяжело без Маргариты….

Мужчина резко распрямляется, и, разворачиваясь на каблуках так, что пламя свечей почти задувает, быстрым шагом удаляется из комнаты, прихватив со стены шпагу в простых ножнах. Большой кот во фраке, с сочувствием глядящий вслед мужчине, исчезает, чтобы появиться в кресле и взять с подлокотника бокал вина.

Этот кот-во-фраке смотрит в мою сторону, как будто зная, что я тут и видела часть событий, и начинает мурлыкать что-то себе под нос. В его мурлыканье я отчётливо понимаю только одну фразу: ни один мастер долго не проживёт без своей Маргариты, такова воля Воланда.