Сильванские луны. Часть третья: Огнептица (гет)

Царевна чувствовала, что разваливается. Погибает, исчезает, как этот снег вокруг — искалеченный сотнями конских копыт, полусъеденный грязной, недоброй весной...

Это всё было слишком. Она не была ни сильной, ни храброй. Её не учили держать удар. Никто и никогда не говорил ей, что в жизни может быть трудно. Всё это было так нечестно, так страшно нечестно, что раньше Царевна пришла бы от этого в бешенство, но сейчас у неё не было сил.

Война, походы, палатки... То, что было для других привычным делом, казалось ей пыткой. Книги учили, что человек способен привыкнуть к чему угодно, но ужас, который она испытала в самом начале, никуда не делся — просто стал каким-то тупым. Больнее всего было то, что не получалось плакать. Раньше она ревела над чем попало, слёзы облегчали гнев и были орудием, чтобы добиться своего, но именно тогда, когда они стали по-настоящему нужны, они иссякли.

Ей ещё никогда не было так тяжело.

Царевна старалась держаться ради Гвидо, потому что чувствовала: ему не легче. Ей хотелось, чтобы он защитил её, спрятал, спас, но в какой-то момент она поняла: он не может. Она всё так же любила его — может, даже больше, чем раньше. Она сама выбрала его и свою судьбу, вот только от этой мысли почему-то становилось только больнее. Она сама была виновата. Только она одна и больше никто.

Царевна не знала, как дотянула до весны. Её приход всё равно ничего не изменил — только снег превратился в грязь.

Она чувствовала себя выпитой. Последние силы, которые у неё ещё остались, со вчерашнего дня уходили на то, чтобы не думать — нет, нет, не думать, не думать!.. — о папе. Царевна как-то догадалась: если она позволит себе осознать, что случилось, это будет последним, что она сделает в своей жизни. Сильванский царь погиб в бою. Гвидо пытался уберечь возлюбленную от страшных вестей, но не услышать того, о чём говорила вся армия, мог бы только глухой или мёртвый.

Она убила своего отца.

Когда Царевна узнала, она впала в оцепенение. Закрылась внутри себя, лишь бы не признавать, не понимать, не соглашаться — но сделанное было сделано. Она не просто предала свою страну — если честно, на страну ей было плевать, Царевна видела Сильвану только из окна и не чувствовала с ней связи. Но она убила своего папу. Единственного человека на свете, которого любила до Гвидо. Единственного человека на свете, которого любила всегда.

Она не могла об этом думать. Это было слишком страшно. Слишком, слишком, слишком.

Когда над сильванскими холмами встал день самой главной битвы, Царевне было уже всё равно. Она давно перестала толком спать, запутавшись в обрывках бессвязных видений, и наутро никогда не была уверена, что действительно проснулась. Сегодня было ещё хуже: им с Гвидо пришлось полночи строить мост. От Царевны требовалось всего лишь быть рядом, но к концу она устала так, словно сама рубила и таскала брёвна. Мир был тёмным и таким холодным. Красивая алая накидка на пушистом меху, подарок её величества Регины, не спасала — Царевну немилосердно трясло. Само её тело не выдерживало. Пока оттийская армия переходила на тот берег, у них двоих осталась пара часов на отдых, но Царевна не сомкнула глаз до утра. Ночь тянулась, как пытка.

На рассвете, когда они выходили из палатки, Гвидо взял Царевну за плечи, посмотрел ей в глаза и сказал:

— Потерпи. Скоро всё закончится, я обещаю.

Царевна послушно кивнула. На самом деле, она уже не верила, что всё это правда когда-нибудь кончится.

Гвидо закусил губу, и Царевна увидела в его глазах боль. Она знала, что он за неё боится, но ничего не могла с этим поделать. Не могла солгать ему, что с ней всё в порядке — могла только собрать то, что от неё ещё осталось, и терпеть. Она слишком хорошо помнила: друг без друга они ничто. Нельзя было его подвести.

К восходу почти все оттийцы уже были на другом берегу. Регина и её приближённые должны были перейти реку последними.

— Послушай, как тебе такое с утра пораньше? — ещё издали крикнула королева вместо приветствия. — Мой Юрье сошёл с ума!

— Я знаю, — без всякого интереса отозвался Гвидо. — В здравом уме тебя никто не полюбит. Ты только сейчас поняла?

— Я тебя казню как-нибудь, хоть и не сегодня, — пообещала Регина. — Но я серьёзно: он, похоже, перестал понимать не только по-степняцки, но и по-людски. Несёт какую-то околесицу, — она равнодушно пожала плечами. — Ужас, чего только с людьми не сделает война. Уж от него-то я не ожидала, он казался крепким парнем, но вы, мужчины, все такие…

Королева вдруг усмехнулась.

— Но знаешь, что удивляет меня больше всего? Как раз за разом получается, что провалы Юрье в итоге играют мне на руку. Я всё ломала голову, выдумывая предлог, чтобы услать моего дражайшего супруга с глаз долой. Я бы не вынесла, если бы он путался под ногами и мешал мне командовать сражением. А тут — такой чудный случай: командир его конных выбыл! Так что сегодня бесстрашный кхан Темир лично ведёт своё войско в бой. Надеюсь, он повеселится как следует...

Потом была переправа и другой берег. Потом были сильванские знамёна вдалеке и холм, на который Регина поднялась в окружении телохранителей и магов. Все волшебники, кроме Гвидо, были девушками. В Леокадии по углам шептались о том, что её величество не любит мужчин. Наверное, лгали, ведь вышла же она замуж... Царевна задумалась об этом, но только на секунду. Её это не касалось, и она слишком устала.

Эта битва не была её первой. Даже та, вчерашняя, первой не была — Регина с осени не давала Гвидо сидеть без дела. Царевна навсегда запомнила, как беспомощны были сильване, застигнутые врасплох там, на другом берегу, вчера, когда папа-...

Она не видела его своими глазами. Она даже не знала, что он там. Если бы знала, она бы никогда-...

Эта битва не была её первой, но легче от этого не становилось. Пускай Царевна больше не кричала от вида смерти — разве это что-то значило? Как-то раз на привале при ней затеяли драку. Одни небеса ведали, что не поделили эти страшные грязные мужчины, но несколько человек набросились на одного и повалили его наземь. Поначалу тот отбивался и сыпал проклятиями, но потом скорчился, закрыв голову руками, и только вздрагивал от ударов... Царевна была совсем как он. Всё, что она сегодня могла — это спрятать лицо у Гвидо на плече и молиться, чтобы эта пытка наконец кончилась, неважно, как…

Гвидо бережно прижимал её к себе, обняв за талию, но был где-то далеко. Затуманенный взгляд, сосредоточенное лицо и беззвучное шевеление губ выдавали, что он колдует; Царевна не знала и знать не хотела, кого убьют и что разрушат сегодня его чары. Она принесла в мир столько зла и уже ничего не могла исправить. Она была виновата во всём, во всём. Были минуты, когда ей отчаянно, до крика, хотелось стать кем-то другим. Сбежать от себя, потому что быть собой стало невыносимо...

С холма открывался безжалостно широкий вид на поле боя, залитое кровью, полное ужаса и смерти. Царевна зажмурилась, как ребёнок, не желая смотреть, но порывы ветра доносили досюда крики и лязг мечей. Рука Гвидо была отстранённой, спокойной и совсем не грела. Царевне хотелось, чтобы он обнял её по-настоящему, крепко, помогая хоть на миг забыть обо всём, что творится вокруг, но он был слишком занят. По ночам она была его любимой, сейчас — только орудием.

К королеве то и дело спешили посланцы, она выслушивала доклады, кивала, отдавала приказы, щурясь, глядела вниз с холма; в своей белой накидке посреди всей этой грязи, красивая, как всегда, она выглядела как человек, удовлетворённый своей работой. Ни капли сомнения, ни капли жалости, ничего. Смотреть на неё было страшней, чем на битву.

А потом один из её охранников неуверенно кашлянул и осторожно сказал:

— Ваше величество, мне кажется, что здесь не место для юной женщины.

Царевна не сразу поняла, что он это о ней.

— Я тебя не спрашивала, — холодно заметила Регина. — Давай, скажи, что женщины вообще должны держаться подальше от войны, и я отправлю тебя туда вниз доказывать, что мужчины смыслят в ней больше!

Охранник сжал губы, но не отсутпил.

— Посмотрите, ей дурно. Скажите только слово, и мы доставим её в безопасное место.

Регина повела плечами.

— Предложи это её жениху, — хмыкнула она. — Эй, Дуччо, может, всё-таки расстанетесь хоть ненадолго? Обещаю, никто её не украдёт. Не будь таким ревнивцем.

— Не будешь ли ты так добра не отвлекать меня, чтобы я смог выполнять твои же приказы? — не глядя на неё, с раздражением отозвался Гвидо. Едва ли он услышал, что она ему сказала.

— Смотри на меня, когда я с тобой говорю, Гвидо Локки!

Её величество не повысила голос, но в нём зазвучала какая-то особая нотка, заставившая Гвидо вздрогнуть и наконец обернуться к сестре.

— Твоей женщине явно не по душе всё это веселье, — довольно миролюбиво повторила королева. — Мой бравый защитник предлагает увести её и спрятать. Может быть, он прав, на бедную девочку жалко смотреть даже мне, а ты меня знаешь. Что скажешь?

Рука у Царевны на талии напряглась.

— Она останется здесь, — сказал Гвидо, и Царевна почувствовала, что хочет умереть.

Трусиха. Гадкая трусиха. Ты же знаешь, что не можешь, не можешь уйти — но что делать, если трепещущему сердцу так безумно, отчаянно хочется оказаться где угодно, лишь бы не здесь?..

Тогда-то всё и случилось.

Регина смерила их двоих странным, долгим взглядом прищуреных серых глаз — а потом вдруг рванула Царевну за плечи. Ни она, ни Гвидо этого не ждали, и, не успевая опомниться, он выпустил её из объятий. Царевна вскрикнула и протянула к нему руки, но охрана королевы, повинуясь неуловимому жесту своей госпожи, схватила Гвидо и оттащила назад.

— Отпусти её! — выдохнул он.

Королева сжала запястье Царевны так, что той стало больно. Вырываться было бесполезно: тонкие пальцы держали крепче, чем когти хищной птицы.

— Попробуй отними, — жёстко бросила её величество. — Ну же, великий чародей, почему бы тебе не превратить меня в жабу? Я же знаю, тебе давно хочется. Не стесняйся.

— Отпусти её, если всё ещё хочешь, чтобы я помог тебе выиграть эту битву!

Регина усмехнулась.

— Ты правда думаешь, что я не справлюсь без тебя? Ты вообще слушал, какие донесения мне возят? Главный стратег сильван — умница, но это ему не поможет. Их обороны хватит на какое-то время, но шансов у них нет.

Гвидо стиснул зубы и сжал кулаки. В его глазах горела ненависть — жгучая и беспомощная. Царевне было до него не дотянуться, и она поняла: всё. Они проиграли и погибли. Сметены с пути бурей, которую сами подняли...

— Ну наконец-то, — в голосе Регины звучала возбуждённая дрожь. — Дело не в тебе! Дело в ней! Я знала! Пропасть побери, я с самого начала это знала! Знала, что ты не можешь быть великим магом, ведь это же ты. Ничтожество! Всевидящие, твоя трусость заразна, я с самого первого дня хотела проверить и не могла решиться. Боялась, что, если ошибаюсь, ты правда во что-нибудь меня превратишь...

Она замолчала, видимым усилием беря себя в руки, и заговорила снова, теперь почти спокойно:

— Значит, наша госпожа Иллеш всё-таки особенная. Чу́дно. Тебе я, конечно, больше её не доверю. Ты расскажешь моим волшебницам, как её использовать. Да, и наконец запишешь для меня заклинания Альберта, все до единого. Не забывай, когда-то я пыталась попросить об этом по-хорошему.

Гвидо сверкнул глазами.

— Никогда, — бросил он.

— Я припомню тебе твой ответ, когда мы вернёмся в Леокадию, и я приведу тебя в... своё тайное место, — улыбнулась королева. — Знаешь, там даже самые упрямые соглашаются побеседовать по душам. Если непременно хочешь быть моим врагом — ладно, будь, — она притянула Царевну поближе к себе. — И Амалия, конечно, составит нам компанию, ты ведь ей всё-таки не чужой. Ты, наверное, никогда в жизни не видала, как пытают людей, правда? Бедная девочка. Многое потеряла. Но ничего, я тебе всё покажу...

Это было последней каплей.

Отчаяние, беспомощность и чувство, что это всё нечестно, нечестно, нечестно, переполнили её и сломали, и Царевна разрыдалась в голос —

вот только вместо слёз у неё из глаз брызнул огонь.

Огонь вспыхнул у неё в груди, обжигающей волной подступил к горлу; захлёбываясь, Царевна рванула ворот, но пламя вмиг объяло её целиком. Она уже не видела, как Гвидо вырвался из хватки держащих его людей, не видела, как Регина отшатнулась, выпустив её руку — она горела. Это было бесконечностью боли — невыразимым, непонимающим ужасом сгорающего в пламени свечи мотылька...

А потом её руки стали крыльями.

Бой остановился. Люди забыли драться, когда над холмом полыхнул огненный столп. Землянин сказал бы, что это было как взрыв, только без звука.

А потом Огнептица, свободная, наконец-то свободная, оторвалась от тела, в котором так долго была заперта.

Она взмыла в небо, а Царевна осталась на земле. Умирающая, уничтоженная... Разбитая, словно скорлупа.

Никому нет дела до пустой скорлупы, ведь так?