Повязки на наших пулевых ранах (гет)

Впервые за целое десятилетие призрак Джорди не преследовал Каза Бреккера.

Возможно, тут несколько повлияло то, что он сам стал призраком.

Естественно, смерть не была быстрой, но соответствовала его жизни. Некие работорговцы схватили их дочь, Каз схватил их и избивал до смерти, пока Инеж возвращала их дочь домой. Его дочь была в безопасности, его жена была в безопасности, его сын, его Вороны…

А потом какой-то ублюдок умудрился достать до Каза иглой и вколоть ему успокоительное.

Он очнулся от боли. Ему заново сломали больную ногу, а потом еще и здоровую. Затем отрезали кончики каждого пальца. После этого они наверняка сделали что-то еще, но он потерял сознание, веря, что его Призрак придет за ним. Каз предположил, что нужен им живым в качестве приманки, и хотя это наверняка выманит Инеж (он давно оставил надежду, что она бросит его, если будет слишком рискованно), она была куда умнее и сильнее, чем они считали. Чем все считали. Но Каз предположил, что его захотят оставить живым — да, замученным, охваченным болью, возможно даже, сломленным, если удастся, но по-прежнему живым. Он мог справиться с остальным — он всегда справлялся.

Инеж явно думала так же, поскольку, когда они отвезли Каза на лодке к Барже Жнеца и приковали его ноги к цементным кирпичам, она не была готова. Они даже сами намекнули ей, чтобы она могла последовать за ними на своем корабле…

И заставили ее в ужасе беспомощно наблюдать, как сталкивают в гавань избитого Каза, который едва оставался в сознании и камнем пошел ко дну.

Вой Инеж был последним, что Каз услышал перед тем, как погрузиться в волны, слабо пытаясь сопротивляться цементу, который тянул вниз его сломанные ноги.

Она все-таки почти спасла его. Она нырнула в мутные воды и каким-то образом сумела снять с него цепи и вытащить на поверхность, но они были слишком далеко от земли и слишком далеко от ее корабля, и у Каза просто не осталось сил.

— Неж, — выдавил он, дрожа от усилия прикоснуться к ее лицу окровавленными изломанными руками; она шикнула на него, но он не обратил внимания. — Люблю тебя, — пробормотал он, его тело обмякло в ее руках. — Рецу и Джори тоже. Джеса.

Он хотел сказать ей больше, сказать, чтобы она продолжала жить, нашла счастье, любила их детей за них обоих. Он хотел сообщить ей о десятках тайников с крюге, о нескольких имениях далеко от Кеттердама, куда она могла бы уехать теперь, когда он больше не связывал ее, даже о подарке для нее на день рождения, который он спрятал в своей старой комнате на чердаке в Клепке. Он хотел рассказать ей всё, но не мог.

По крайней мере, он сказал ей самое важное. Он не жалел об этом.

Каз держался так долго, как мог, слушая сдавленные рыдания Инеж, ругательства в его адрес, бесконечную литанию из «я люблю тебя», перемежающуюся припевом «не покидай меня», и молитвы Святым, которые не отвечали на ее зов. Он ненавидел ее Святых как никогда прежде. Она посвятила им всю свою жизнь, на каждом шагу умоляла их о прощении, выполняя работу, которую больше никто не сделает, спасая тысячи девочек так, как не спасли ее саму. И они игнорировали ее. Он ненавидел их; ненавидел их, потому что она не станет. Потому что она заслуживала счастливого конца. Она всегда была лучшей из них.

Каз Бреккер был мертв к тому моменту, когда Инеж дотащила его до корабля.

После этого первое, что он помнил — как сидит в капитанской каюте, а Инеж рыдает над его телом. Прикасаясь к нему в той своей нежной осторожной манере, будто он всё еще мог утонуть, если она не будет внимательна.

Но он уже утонул в последний раз.

Временные границы размылись, но Каз не отходил от Инеж. Она сказала близнецам, их пятилетним малышам, что па не вернется домой, что он очень-очень любил их, и что, если бы он мог, па был бы с ними рядом всегда.

Хотел бы Каз иметь возможность сообщить им, что он уже рядом.

«Я здесь, Инеж, — хотел он сказать. — Я рядом. Я никуда не уйду».

Но лучше жестокая правда, чем красивая ложь.

Она не позволила сборщикам тел забрать его.

— Он не отправится на Баржу Жнеца, — твердо заявила Инеж охрипшим голосом, ее глаза распухли и покраснели. — Он не заслуживает этого. Я отвезу его домой, чтобы похоронить под ивой вместе с семьей.

— Ладно, — прошептал Уайлен, кивнув. — Я… Я всё устрою для тебя, хорошо? Карету, водителя, г-гроб…

Его голос сорвался, и он отвернулся, чтобы уткнуться лицом в грудь Джеспера. Джеспер продолжал, не отрываясь, смотреть на неподвижное тело Каза, молчаливый и застывший. Никогда еще Каз так не хотел услышать из болтливого рта Джеспера какой-нибудь глупый комментарий, как в этот момент.

Инеж оцепенело кивнула, гладя щеку Каза.

— Я отвезу тебя домой, Каз, — сказала она, и ему хотелось заключить ее в объятия и прошептать: «Я уже дома».

Похороны Каза Ритвельда, любимого мужа, отца, брата и друга не были самыми роскошными похоронами, но они были гораздо значительнее, чем он ожидал для себя. Особенно учитывая, что он вроде как четко высказался насчет «никаких похорон».

Но, наверное, они уже нарушили это правило, когда еще были детьми и стояли над телом Маттиаса Хельвара.

Второе имя Рецы было Матти. Не так уж и много, но Нина всё равно плакала, когда услышала об этом.

Инеж и его дорогие дети находились ближе всего к закрытому гробу, Нина — с одной стороны, Джеспер и Уайлен — с другой. Аника, Ротти и несколько старейших и самых верных Отбросов тоже присутствовали. Сам Каз не стал бы их приглашать, но Инеж пригласила. Он не чувствовал по этому поводу даже раздражения. Шпект и несколько ближайших членов команды Инеж также были здесь — те, с которыми Каз был знаком и многие годы общался с неохотным дружелюбием. До такой степени, что даже несколько раз ужинал с ними.

Появились даже Кювей и человек, который подозрительно походил на некоего равкианского короля/корсара, хотя оба держались позади.

Маленькая толпа топталась под старой ивой за задним двором фермы Ритвельдов, где свежевырытая яма резко контрастировала с надгробиями, из которых самое новое насчитывало уже десять лет. Реца, его всегда такая стойкая маленькая девочка, тихо плакала, вцепившись матери в ногу, словно ее тоже могли у нее отнять. Но Джори — ласковый, чувствительный Джори — с воем рухнул на траву, отчего глаза Каза защипало, и он встал на колени перед сыном, не в состоянии обнять и утешить его, как ему отчаянно хотелось.

«Я люблю тебя, мой вороненок», — всё равно сказал он. Какая разница, если он сейчас показывал слабость, всё равно его никто не увидит.

— Па, — всхлипнул Джори, и Инеж опустилась на корточки рядом с ним, мягко поглаживая его по спине.

Ее лицо покрывала тяжелая черная вуаль, а темная ткань скрывала волосы. Однажды она сказала ему, что у сулийцев есть такой обычай — прятать волосы во время скорби. Волосы считались признаком возраста и уважения. И из уважения к тем, кто уже не станет старше, их убирали, скрывали от глаз.

Бабушка Инеж не снимала покрывало до конца жизни. Впервые Инеж увидела волосы своей бабушки на ее похоронах.

Каз не знал, сколько времени она будет носить покрывало. Он не был уверен, на какой ответ надеется. Он не знал, есть ли у него предпочтения в этом вопросе — больно будет с любым вариантом. В конечном счете это не имело значения. Даже если бы он хотел повлиять на ее выбор (а он не хотел, он никогда не поступил бы так с ней), он не мог. Он теперь много чего не мог.

Как например, утешить своих детей.

— Идите сюда, мои милые, — пробормотала Инеж на сулийском, притянув к себе обоих детей. — Я знаю, я знаю.

Они не запомнят его, с неприятным чувством в груди понял Каз. Им всего пять лет. Когда они вырастут, они не вспомнят ничего, кроме смутного впечатления.

Он не слишком многое помнил о собственном па, а ему было девять, когда тот умер.

Каз сидел на земле рядом со своей возлюбленной семьей, пока его тело в гробу опускали в землю. Он наблюдал, как Джеспер сдавленно всхлипывает, как по щекам Уайлена текут тихие слезы, как даже Нина плачет.

Он не знал, что нравился ей настолько, чтобы плакать над ним. Да, она была одним из его Воронов, он защищал бы ее ценой собственной жизни, но это не значило, что он должен ей нравиться.

Но глядя, как она плачет, он понял, что тоже был частью ее семьи.

Хотел бы он провести с ней больше времени, даже если просто для того, чтобы раздражать ее, заставлять ее огрызаться на него или смеяться ему в лицо, или издеваться над его стрижкой.

Больше никогда она ничего этого не сделает. Никто из них.

Никогда за тысячу лет Каз не подумал бы, что с ним это произойдет, но он скорбел по жизни, которая могла бы у него быть. Которую он хотел бы иметь.

Тем вечером он пришел в комнату близнецов, когда Инеж укладывала их, вытирая им слезы и поя нежную колыбельную, которую когда-то пела ей мать. Всё то, что Каз больше никогда не сможет сделать.

Она поцеловала их в лоб, и он последовал ее примеру, надеясь, что они могут это почувствовать.

Если они и почувствовали, ни тот, ни другой ничем этого не выдал.

Затем он последовал за Инеж в их спальню. Она задержалась в дверях, глядя в комнату. Ферма Ритвельдов была их домом, когда Инеж возвращалась. Каз с детьми оставались в Кеттердаме где-то около недели, когда она уезжала, и возвращались примерно за неделю до ее предполагаемого прибытия, чтобы встретить ее корабль в порту.

Последний раз она ступала в эту комнату четыре месяца назад. Он хорошо помнил ту ночь — они продуктивно провели несколько ночей вместе перед тем, как она снова уплыла, касаясь друг друга так, как и не мечтали, когда почти десятилетие назад в первый раз держались за руки. Ее волосы были полностью распущены, разливаясь по плечам, словно чернила, когда она двигалась над ним. Он был загипнотизирован. Ее волосы всегда его завораживали, и в течение лет она учила его, как мужчины в караванах заботятся о волосах своих женщин. И он без колебаний делал это, снова и снова, пока не добился совершенства. Он нежно втирал масло в их корни, расчесывал, начиная с кончиков, заплетал, мыл, с благоговением пробегал по ним пальцами.

Инеж закрыла за собой дверь и медленно подошла к своей стороне кровати, стараясь ничего не потревожить. Сохраняя всё точно так, как он оставил. Усыпальница привидения, которое она не могла видеть. Она села на своей стороне кровати и сняла вуаль и головной убор. Она распустила косу и принялась методично ее расчесывать. Каз заметил, что она начала от корней, позволив волосам запутываться, чтобы она могла дергать их. Чтобы она могла почувствовать боль. Почувствовать что-нибудь.

Он опустился перед ней на колени. Преимущество быть привидением — нога больше не болела.

— Любовь моя, — умоляюще прошептал он. — Не причиняй себе боль. Мне нужно, чтобы ты была в порядке. Джори и Реце нужно, чтобы ты была в порядке.

Странно было говорить так открыто, но… какой смысл сдерживаться сейчас? Он мертв. Никто не увидит и не услышит его.

Инеж уронила руку, оставив гребень застрявшим в волосах, и шлюзы открылись. Ее голова склонилась, а плечи затряслись от молчаливых рыданий, слезы капали ей на колени, когда она, задыхаясь, рвано втягивала воздух.

— Прости, mehr meqya, mehr mazā, mehr mayr, mehr saxt, raʾdu, ru redmā, — прошептала она сквозь слезы.

Каз быстро перевел в уме: «Мое сердце, мое море, моя земля, мое небо, звезды и луна».

Каз прижался лбом к ее колену, пытаясь сделать себя достаточно плотным, чтобы она почувствовала его, но это было не в его власти.

— Mejn hart, — прошептал он в ответ. — Mejn vlik, mejn spoert, mejn bou, goklan, prie gast. Это не твоя вина.

Что еще он мог ей сказать?

Он лег рядом с ней на свое обычное место на кровати. Она старательно оставалась на своей стороне, если не считать руки, слегка прижатой к небольшому углублению в матрасе, в котором он идеально помещался. Она положила руку туда, где было бы его сердце. Она была истощена, он видел это в каждом дюйме ее тела.

«Спи, — сказал Каз, потянувшись, будто действительно мог заправить прядь волос ей за ухо, как ему хотелось. — Просто спи, любовь моя».

Он притворился, что она наконец закрыла глаза и уступила нуждам тела, потому что каким-то образом смогла его услышать.

Он не спал. Он не думал, что может спать, но даже если это не так, он не хотел. Он бодрствовал, чтобы охранять ее. Притворяясь, будто каким-то образом сможет защитить ее из могилы, сможет отогнать ее кошмары.

Конечно, он не мог, но той ночью истощения было достаточно, чтобы оно сделало дело вместо него.

Месяц спустя Сейма и Кавер Гафа стояли на пороге своей дочери. Честно говоря, Каз был впечатлен. Они должны были выехать сразу же, как только получили известие, и при этом известие должны были получить довольно быстро.

Еще удивительнее было то, что как только малышей уложили спать, все трое плакали вместе, сгрудившись в маленький круг посреди гостиной.

— Jārd jaʾev eft qe, — сказал Кавер Инеж, и у Каза закружилась голова, горло сдавило.

Он был нашим сыном.

Теоретически он знал, что сулийцы не видят разницы между детьми по крови и детьми по браку, но будучи тем, кем он был — керчийцем, чужаком, убийцей, жестоким ублюдком — он всегда считал, что это просто вежливость. Qe — из уважения к дочери, из-за отсутствия языкового эквивалента, который можно использовать, такого как «зять».

Но в это мгновение он понял, что они действительно имели это в виду. Сейма и Кавер по-настоящему видели в нем сына, и они потеряли его раньше, чем он узнал, что они у него были.

«Спасибо, — прохрипел он. — Спасибо. Для меня было честью быть вашим сыном. Любить вашу дочь. Берегите ее ради меня. Помогите ей найти счастье».

После этого он оставил их, чувствуя, что вмешивается в личный момент между своей женой и ее родителями.

Он не знал, сможет ли когда-нибудь думать о них, как о своих родителях, но они были для него самым близким к этому понятию, и ему даже не хотелось с этим спорить.

Он пошел в комнату близнецов и сел на пол между их кроватями, просто чтобы посмотреть, как они спят. Его взгляд задержался на Реце. Он знал, ей снятся кошмары, и у него было тяжелое чувство, что она винит себя в его смерти. Хотел бы он снять эту вину, это бремя с плеч своей маленькой девочки, но он не мог.

Он мог только надеяться, что Инеж или ее родители скоро заметят.

Жизнь продолжалась, время текло дальше. Сейма приняла на себя заботу о волосах Инеж, поскольку Инеж заниматься ими не собиралась. Возможно, не могла. Сейма помогала прикреплять шпильками мягкую черную ткань к волосам Инеж, чтобы спрятать их. Она нежно поцокала языком и вытерла слезы Инеж, когда та заплакала, и притянула ее в объятие, которое может подарить только мать.

— Я знаю, любовь моя, — пробормотала Сейма. — Я знаю.

Родители Инеж остались на целый год. Они были рядом, когда она развалилась на части в день его рождения, потом на дне рождения близнецов, и на первую годовщину. Они держали ее сквозь бурю, подбирая ее разбитые кусочки и помогая ей собрать себя обратно нежными словами и любящими руками.

То, что Реца винит себя, первым понял Кавер. Он подхватил ее на руки и крепко обнимал ее, когда она наконец разрыдалась, как и полагается ребенку.

— Это не твоя вина, моя милая девочка, — заверил он, поцеловав ее в лоб. — Я знаю, так может казаться, но твой па… твой па не захотел бы, чтобы ты винила себя. Он так сильно тебя любил, и он поступил так, как поступил бы любой отец. Он… он всеми силами защищал свою маленькую девочку.

Голос Кавера прервался, и Каз почувствовал, что понимает его лучше, чем когда-либо прежде.

Он сделал бы то же самое, что и Каз, если бы у него был шанс спасти Инеж. Каз смог спасти свою дочь, тогда как Каверу это не удалось.

«Это и не ваша вина тоже, — сказал Каз со своего места на другом конце комнаты. — Инеж не винит вас. И я не виню вас. Вы не знали».

Это не имело значения, поскольку Кавер не слышал его, но он всё равно сказал. Он много всего говорил после того, как умер.

Реца больше почти ничего не говорила до того времени, когда ее бабушка и дедушка уехали. Они обещали скоро приехать в гости, но она только кивнула.

Джори тоже притих. Он меньше смеялся, не задавал так много вопросов, не играл в прежние игры. Он проводил много времени под ивой, водя пальцем по буквам на надгробии Каза, а иногда на надгробии Джорди.

Каз знал, Инеж старалась, как могла. Она любила их детей всеми своими разбитыми кусочками, разговаривала с ними обо всем и ни о чем, пыталась побудить их заняться тем, что им нравилось раньше.

Ее волосы оставались покрытыми, а туалетный столик и тумбочка у кровати собирали пыль, нетронутые. Ее пиратские вещи оставались убранными в шкаф.

Джеспер с Уайленом приезжали, когда только могли. Каз был рад этому — они приносили с собой некое подобие радости и красок, которых лишилась его семья. Они втягивали детей в танцы в гостиной под музыку флейты Уайлена. Они отправлялись исследовать ручей вдоль границы фермы, ловя лягушек. Джеспер учил их сомнительным песням и выражениям, и Инеж даже улыбалась некоторым его шуткам. Уайлен был твердой молчаливой поддержкой для Инеж, пока Джеспер развлекал детей, давая ей перерыв от всего этого.

Иногда Инеж разговаривала с Казом. Обычно шептала в темноту, лежа в кровати, или на рассвете под ивой. Говорила, что скучает по нему, что Реца унаследовала его замышляющее выражение, что Джори хихикал над чьими-то словами. Что она надеется, что Каз перешел к чему-то лучшему.

Он не думал об этой последней части. Полностью игнорировал ее и просто продолжал двигаться вперед.

Годы шли, и маленькая разбитая семья Каза начала исцеляться. Краски снова начали проникать в стены. Инеж сменила черное покрывало для волос (он узнал, что оно называется aqdind bar) на нейтральные серые, синие, зеленые, коричневые. Даже с несколькими цветочными рисунками. Реца по-прежнему мало разговаривала, но ее проницательные глаза всё видели, и она всё планировала, частенько делая из Джори невинный фасад своих операций. Джори, который, как выяснилось, любил быть центром внимания. Он всегда находился в движении, как дядя Джеспер, хотя и приобрел привычку радостно включаться в любой план, который стряпала его сестра. Он также унаследовал акробатические способности Инеж. Реца тоже, но она пользовалась ими, когда это полезно и практично, тогда как Джори пользовался ими в любой возможной ситуации, а иногда и невозможной.

Инеж начала учить их защищаться, когда им исполнилось семь лет. К восьми оба постоянно носили с собой кинжал.

Когда им исполнилось десять, Инеж села за обеденный стол и сказала, что собирается снова начать ходить под парусами. И если они хотят, они могут пойти с ней.

Хотя перспектива того, что его дети окажутся в море, заставляла его нервничать, Каз с облегчением воспринял то, что Инеж наконец возвращается к своему делу. Он боялся, что его смерть совершенно сломила ее, но в конце концов она возвращается к морю, которое зовет ее.

Также он должен был признать, что рад тому, что она захотела держать детей рядом с собой. Он не смог бы вынести мысли о том, что его семья разделилась, и похоже, она чувствовала то же самое.

«Я горжусь тобой», — прошептал он ей в ту ночь. Слабая улыбка тронула ее губы, и она положила руку на то же место, что и каждую ночь.

— Я люблю тебя, Каз, — прошептала она. — Хотела бы я, чтобы ты мог увидеть их сейчас. Я вижу тебя в них каждый день.

Он не мог даже как следует ответить на это и просто гладил ее по щеке, желая, чтобы она могла почувствовать его еще один последний раз.

Так что месяц спустя Призрак вернулась в Истинноморе с двумя тенями и привидением Грязных Рук.

Каз не знал, как не заметил этого. Время теперь текло для него странно, и он будто вливался и выливался из него как прилив. В один момент он сидел с Инеж в вороньем гнезде, глядя на восход, а потом, моргнув, уже прислонялся к стене в столовой, наблюдая, как его дети взаимодействуют с командой Инеж, поглощая ужин. Так что, возможно, он знал, как не заметил этого. Просто было странно, что нечто столь очевидное, ускользнуло от его внимания.

Инеж и дети охотились за работорговцем, который убил Каза, а он даже не осознавал этого, пока они не взяли на абордаж его корабль.

К тому моменту близнецам было тринадцать. Каз был уверен, что Инеж откладывала, пока они не станут старше и опытнее, вероятно, даже хотела повременить, но работорговец совершил ошибку. Ошибку, которая теперь будет стоить ему жизни.

Каз встревоженно следовал за ними, пытаясь приглядывать за всеми троими, но они действовали как хорошо смазанный механизм. Инеж притягивала основное внимание на себя: появлялась в поле зрения и исчезала из него, отвлекая вражескую команду от двух маленьких теней, которые проскользнули мимо них в глубины корабля.

Каз вдруг понял, что Реца держит его трость. Трости было уже около двадцати лет, оцепенело отметил он, наблюдая, как его маленькая девочка ударяет ее кончиком в твердое дерево капитанской каюты. Он знал, Джори крадется где-то в тенях. Каз медленно перевел взгляд на человека в каюте, и при виде него грудь стиснуло. Каз всё еще помнил, как тот пришпилил его руки, отрезая последний сустав каждого пальца. Как он наклонялся ближе, как горячее дыхание смешивалось с дыханием Каза, как он издевательски шептал о том, что сделает с Инеж, когда та придет за ним.

Всё было блефом. Нет, не блефом — предупреждением. На его месте могла оказаться Инеж. Или Джеспер, или Уайлен, или Нина.

Их дети.

— Вы помните меня? — спокойно спросила Реца, в ее глазах сверкнуло слишком знакомое выражение.

Как Каз мог не заметить этого?

Работорговец — Брег Ван Ваша, если Каз правильно помнил — усмехнулся, стоя за своим столом.

— Кто-то, слишком убежденный в собственной значимости, — сказал он, едва удостоив ее взглядом. — Что, по-твоему, ты делаешь, девчушка? Чувствуешь себя могущественной, потому что нашла старый кусок дерева?

Реца скрестила руки на голове ворона. На ней были черные перчатки, недоверчиво заметил Каз.

— Посмотри еще раз, старик, — безэмоционально произнесла она.

Вот так он выглядел в ее возрасте? У нее были его глаза, его резкие скулы и подбородок. Черные волосы заплетены в простую косу, из которой не выбивался ни один волосок.

«С каждым днем она всё больше напоминает мне тебя», — пробормотала Инеж несколько месяцев назад, глядя в потолок своей каюты. На самом деле он больше видел в детях Инеж, слепой к собственным чертам в них.

Теперь он понял, что она имела в виду.

Ваша снова поднял взгляд, открыв рот, чтобы огрызнуться, когда заметил набалдашник трости. Недоумение, а потом на кратчайшее мгновение вспышка страха, прежде чем он скрыл его под натренированным позабавленным выражением. Но он нервничал — Каз видел, как его рука перемещается по столу к кинжалу. Каз хотел предупредить Рецу, привлечь внимание Ваши к чему-то другому, самому размозжить ублюдку голову, но прежде чем он успел попытаться сделать хоть что-то, Ваша закричал, поскольку в его ладони торчал кинжал, пришпиливая ее к столу. Прежде чем он успел даже отреагировать, еще один кинжал вонзился во вторую руку, и Джори, его ласковый сын, материализовался из теней позади Ваши, наклонившись ближе. Джори был почти во всем копией Инеж за исключением роста, который достался ему от Каза (и ухмылки, которая ужасно напоминала о Джорди). Тринадцать лет, и уже выше своей матери.

Каз видел теперь этот рост, когда Джори слегка наклонил голову, чтобы произнести над сгорбленной фигурой Ваши:

— Ну-ну, мистер Ван Ваша, — Джори говорил так, словно у него дружеский разговор с соседом, а не с человеком, руки которого он только что пришпилил кинжалами к столу. — Предлагаю вам послушать мою сестру, и, возможно, только возможно, мы будем милосердны и убьем вас сами вместо того, чтобы повеселиться, пока не придет мама.

Теперь Ваша побледнел, на лбу выступил пот, хотя он еще пытался цепляться за дерзкую позу.

— При… Призрак и Грязные Руки, — выдавил он. — Вы двое — дети этого ублюдка.

Реца улыбнулась — одни зубы и ни капли тепла.

— Ну вот, мистер Ван Ваша. Помните мое имя? В конце концов я помнила ваше все эти годы.

Интересно, таким видела его Инеж, когда наблюдала, как он допрашивает Пекку после аукциона?

Ваша облизал губы, быстро дыша, уставившись на Рецу, отчаянно пытаясь вспомнить.

— Это… это… Ты… Это какое-то глупое сулийское имя!

— Неправильный ответ! — весело сказал Джори, доставая из кармана кусачки. — А теперь не откажитесь ли сообщить, с какого пальца вы начали, когда пытали моего папу? Я лично фанат идеальной справедливости.

— Нет! — воскликнул Ваша, помотав головой и попытавшись отдернуть руки, добившись только того, что закричал, усугубив раны. — Нет, не надо, пожалуйста! Я-я могу вам что-нибудь дать!

Джори задумчиво помычал, открывая кусачки и перемещаясь туда-сюда в поисках наилучшего угла к указательному пальцу Ваши.

— Думаю, мне бы понравилось, если бы вы предложили мне крюге, — небрежно заметил он.

— Да! Сколько хотите, пожалуйста! — умолял Ваша, жалко кивая.

— Власть, — сказала Реца, неподвижно наблюдая за братом.

— Конечно, я-я могу потянуть за некоторые ниточки…

— Всё, чего мы хотим, — перебил Джори, кусачки остановились над первым суставом.

— Что угодно, — выдохнул Ваша, и Каз с немалым удовлетворением заметил, что он плачет.

Реца бесшумно пересекла комнату с по-прежнему бесстрастным выражением… нет, не бесстрастным. Скучающим. Она ударила тростью с головой ворона по столу всего в паре дюймов от рыдающего лица Ваши и наклонилась ближе.

— Мы хотим вернуть нашего отца, сукин сын, — сказала она.

Джори резанул, и Ваша закричал.

Действо было долгим и кровавым, и Каз понятия не имел, что у его детей внутри живет такая ярость. Что они могут быть такими жестокими и хладнокровными, с виду безразличными.

Не должен ли он был скорее обеспокоиться этим, вместо того чтобы чувствовать, как причудливый пузырь гордости вот-вот взорвется в груди.

После того, как они закончили ломать ноги Ваши так же, как были сломаны ноги Каза, Джори привел Инеж, и когда она вошла, выражение ее лица было жестким и холодным. Призрак вернулась, и возможно, Каз был немного в восторге от этого. Когда-то его мог бы смутить эффект, который она производила на него, но не сейчас. Больше нет.

— Кажется, в первый раз мы не были как следует представлены, — холодно произнесла Призрак, глядя на Вашу так, словно он был лишь комаром, осмелившимся укусить ее.

— Пожалуйста, — хрипло прошептал Ваша, глядя на нее с пола, на котором лежал, едва-едва оставаясь в сознании; кровь собиралась в лужу под ним. — Сжальтесь. Вы ведь благочестивы, не так ли? Сжальтесь надо мной, умоляю. Что подумают об этом ваши Святые?

Инеж смерила его бесстрастным взглядом, а потом вздохнула:

— Возможно, вам следовало умолять до того, как вы убили моего мужа. Ну а теперь… — она посмотрела на Рецу и Джори. — Воронята, не окажете ли честь прижечь его раны? Ровно столько, чтобы он не истек кровью. Мы направляемся прямо в Кеттердам, — она в последний раз встретилась взглядом с Вашей. — У меня есть парочка цементных блоков с вашим именем.

Каз наблюдал, как «Призрак» подошел настолько близко к Барже Жнеца, насколько возможно, и без лишней помпы отправил Вашу на дно залива, как он пытался сделать с Казом столько лет назад.

После этого они причалили, и Инеж сообщила команде, что они берут отпуск на два месяца.

И отправилась с детьми домой.

Тихим вечером его семья сидела рядом с его могилой, и слезы молчаливо увлажняли траву. Теплый ветерок кружил рядом с ними, и Каз обнял каждого по очереди, поцеловав каждого в лоб.

Никто ничего не говорил, пока они с любовью очищали его надгробье и надгробья его семьи.

Инеж осталась под старой ивой последняя. Она легла рядом с ним и положила ладонь туда, где должно было быть его сердце.

— Прости, что это заняло так много времени, любовь моя, — пробормотала она. — Но я хотела, чтобы они закрыли счет, если захотят, и они закрыли. Возможно… возможно, это был неправильный выбор, возможно, мне следовало держать их подальше от всего этого, но… я не стану лгать им. Я не могу. Я буду защищать их, сколько смогу, но я должна позволить им делать и собственный выбор.

Она долго молчала, а потом села. Она потянулась вынуть шпильки из своего aqdind bar, сняв ткань с волос и освободив их впервые за почти десятилетие.

«Я люблю тебя», — прошептал Каз в ветер.

Положив ткань у основания надгробия, Инеж медленно выдохнула.

— Я люблю тебя, Каз, — сказала она, разглаживая траву там, где он был похоронен. — Я никогда не перестану любить тебя. Мое сердце всегда будет твоим… но я не могу жить в прошлом. Я убила человека, который отнял тебя у меня, но… — она сглотнула ком в горле и вытерла щеки. — Тебе надо двигаться дальше, любовь моя. Я… я всё еще чувствую тебя. Мне нравится чувствовать тебя… возможно, я откладывала так долго, отчасти и потому, что не хотела, чтобы это прекратилось, но я не могу продолжать быть эгоисткой, Каз. Я отпускаю тебя. Иди дальше, Каз. Хотя бы ради меня.

Она испустила дрожащий выдох.

— Отдыхай теперь. Увидимся в том, что будет после.

А Каз никогда не мог ни в чем отказать своей возлюбленной Инеж.