Знамя — единственному (джен)

Земля пахла дождем. Холодные капли сочились по едва заметным бороздкам в стенах, падали на сухую растрескавшуюся землю, прокладывали себе путь глубже и глубже. Слишком много движения для тягучего безвременья Леконт. Пальцы Эстебель Леконт врезались в землю вслед за каплями, но не могли проникнуть настолько же глубоко. Эстебель дышала — черные клоки сажи срывались в такт беспорядочному биению сердца, стремились в глубину, пробивались сквозь слои и пласты мертвой земли, бессильно гасли в ней. Выдох сменялся вдохом, и Эстебель начинала заново.

Где-то там, в самой глубине, под глухотой и слепотой непривычно крепких пластов земли и камня, под чужими погасшими искрами, билось ее сердце. Сбивалось с ритма, обреченно и тоскливо звало, негодовало, разрывая густо-зелеными всполохами непривычную пустоту, и замолкало, чтобы спустя такт снова зайтись глухим надсадным звоном. Сердце Леконт всегда было монолитом, застывшим в едином, растянувшемся в вечность такте. Сейчас этого такта не существовало — разделенный пустотой, он дрожал, неспособный ни восстановиться, ни смениться следующим.

Капель усилилась, сменяясь дождем, которого эта земля не знала обороты и обороты. Ледяные капли прибивали к земле плотную ткань, скатывались по ней, плутали и терялись в складках черных одежд Эстебель. Вокруг танцевали тревожные густо-зеленые огоньки, приближались, почти касались и снова устремлялись в стороны. Тянулись к единственному оставшемуся у них монолиту в рассыпавшемся в Перелом безвременье. Эстебель не гнала их, позволяя цепляться за черные складки, но разум ее слышал только один зов. Устремлялся к нему снова и снова, пытаясь сшить воедино разорванное полотно. Нити бессильно опадали. Вместо них текли густые черные капли, шептали и скользили, воскрешая в памяти то, что всего несколько фир назад было монолитом. Гасли в пустой и жесткой земле, пропитанной чужим запахом. Текли снова, нащупывая и прокладывая путь. Пока сама Эстебель не ощутила себя монолитом — первой каменной нитью, протянувшейся сквозь беззвучную пустошь. Зелень коснулась ее пальцев, впилась с обреченной отчаянностью — не отпустить — и застыла невесомой бережностью — не дать исчезнуть. Эстебель закрыла глаза. Теперь у нее в руках было все безвременье вечности.

Месяц Зарам, 529 г.п. Коадая, окрестности гарнизона Фла

По черной гладкой коже перчатки расползалось влажное пятно. Ахисар Вельде чутко принюхался, потянулся вперед и быстро слизнул холодную безвкусную каплю. Очевидной опасности не было. Ахисар медленно вытянул руку и отдернул ее быстрее, чем очередная капля оставила свой след. Капель становилось все больше, они дробно стучали по сухой земле, чертили дорожки по отвесному камню стен. Чтобы избегнуть их каждый такт требовалось чуточку больше усилий.

— Бессмысленно, — голос ворвался в шелест капели.

— Ты пришла, — Ахисар замер на долю такта и тут же истончился, ловко проскальзывая между каплями воды так, чтобы ни одна не коснулась и краем. Индигарда Феримед избрала убежищем рухнувший кусок башни и теперь настороженно следила за каждой слишком близко подобравшейся каплей.

— Они не опасны, — Ахисар повернулся спиной к назойливому шелесту.

— Ты позвал меня, чтобы показать небесную воду? — темно-фиолетовые, как самые густые закатные тени, глаза Индигарды вбирали в себя каждое движение, а тени неспешно кружились вокруг нее, скрадывая силуэт, который и сам был тенью. Тени никогда не хватит сил, чтобы коснуться его, а его касание не дотянется до Индигарды. Даже если он разрушит ее тень. Достаточно гарантий, чтобы сыпать словами и играть с дождем.

— Недостаточно?

Тонкие жгуты теней расходились от камней, цеплялись за травинки, текли дальше. Феримед или их тени — разница была слишком несущественна, чтобы Индигарда не почувствовала. Чужой, слишком густой воздух, сквозь который даже тень прокладывала путь слишком медленно. Белесые полосы, скрадывающие привычное ощущение высоты. Летящая вниз вода. Башня, которую до сих пор не подняли Евгэр.

— Какое из Сердец ты чувствуешь здесь? — чернильная взвесь слилась густым плащом, смещая и их, и башню в холодный поток теней.

— Пустоту, — голос Индигарды звучал далеком эхом, так созвучным ему, что впору было смешать их тени. — Что сказала Эстебель?

— Леконт молчат, — тень запоминала и отражала все, что видела когда-либо, но новые оттиски стирали старые, пока те не исчезали совсем. Хранители серо-зеленых искр были иными. Безвременье помнило все, а та, что прокладывала самые первые оттиски — и того больше. Возможно, поэтому всего, что видели они, оказалось недостаточно, чтобы безвременье заговорило. Но у памяти были и другие пути.

— Коэнт? — тени взметнулись и закружились быстрее. Сердце Вельд всегда билось у самой кромки воды, скрываясь в волнах и растворяясь в прибрежном песке. Он был далеко, когда вокруг Вельда оказалось слишком много песка. Но Вельд чувствовал — и его сердце билось вместе с ним. Достаточно, чтобы не приближаться к Коэнт даже тенью.

— Мы позовем Эстебель еще раз. Возможно, два голоса будут слышны отчетливей.

— Ты был там? — тень почти истаяла, но возникла вновь, приняся с собой едва слышный шепот вопроса. Едва уловимая рябь, которую Ахисар не заметил бы, если не был Вельде. Но ускользнуть от взора Вельд так же сложно, как заметить их самих.

— Да, — «там» сейчас существовало только одно, пусть Ахисар и не думал, что Индигарда решится спросить. Стен Денхерим рискнули коснуться многие, но только Ахисар сам пришел со своей кровью, и только он сумел выскользнуть из удушающего объятия.

— Как получилось, что рука манш’рин не удержала сердце?

Не было теней гуще тех, что избирали для себя Вельде, но разум Индигарды блуждал дальше, чем Ахисар мог угадать.

— Мозаика сбилась. Всего один такт.

Мир из тени выглядит иначе. Коснуться его, не коснувшись самой тени, способны немногие. Не было ничего странного в том, что пронзившая тени Вельде мозаика Денхерим сбилась с такта. Если бы в тот же такт ее не рассекла стрела Ан’Ашар. Если бы мозаика не казалась эхом самой себя. Никто из манш’рин не рискнет покинуть Источник, когда сам мир меняет свой пульс. И никто, кроме манш’рин, не знает, как звучит эхо короны, касающейся Источника.

— Один такт.

Шелест небесной воды больше не нарушал тишину. Индигарда чувствовала ее холодным скольжением тени вокруг, медленным движением Фира над Фла, за которым следовала Лотеа, далеким касанием Астар, что едва цеплялся за высокие шпили Ча Феримед, отражался от острых клыков Ца и падал в глубокий провал, где билось сердце Феримед. Пока не замерло в руках Раугаяна Феримед. Всего на такт. Индигарда потянулась к нему, с головой окунаясь в чернильно-фиолетовые воды, наполняя и наполняясь ими до самого предела. Расколотое сердце Феримед цеплялось когтями и клыками за побережье, вздымалось вверх, билось отчаянно и зло и не собиралось замолкать ни на такт.

— Сколько тактов было у Леодаса Эшсар? — вокруг вновь была лишь упавшая башня и далекие тени Фла. Но Индигарда не сомневалась — ее голос достиг достаточно теней, чтобы Ахисар ее услышал.

* * *

Тяжелое лезвие косы довершило разворот. Шаг. Каблук впечатался в энергетический кристалл, превращая его в крошево. Тело под ним конвульсионно дернулось и затихло. Пахло слишком горячим металлом и грозовыми разрядами.

— Не надоело? — Виснера не приближалась. Стояла у самой кромки низко гудящего щита, а вокруг нее танцевало несколько комков перекрученного металла, то и дело испускающих узкие раскаленные лучи. Коса проворно дернулась на звук, лезвие с шипением врезалось в щит. Винкорф Коэнт замер, склонив голову к плечу и жадно вдохнул запах плавящегося металла. Стражи Виснеры выстроились правильным многоугольником, синхронно плюнули зарядами, заставив его отпрыгнуть в сторону.

— Мешают, — вокруг Винкорфа закружилась медная пыль. Она поднималась, танцевала, оседала на надоедливых игрушках Сотворящей, пока они не замолкли одна за другой. Вокруг пролилось достаточно крови, чтобы создать бурю. — Велемир не хотел вас, — коса снова двинулась, намечая новый оборот.

— Но не нашел ничего лучше, — щит погас, погребенный пылью. Виснера щелкнула по замершему у самого ее носа лезвию косы. — Я скажу Стражам Крови, что ты не настроен говорить с ними. Но все же подумай о том, что Коэнт — это не только ты.

— Коэнт — это то, что я захочу, — сообщил Винкорф пустоте. Одно касание — коса с тихим щелчком сложилась и вернулась в заспинное крепление. Но в чем-то Альсе’Схолах была права. Сотворящая и ее голоса оказывались правы много чаще, чем это нравилось Винкорфу.

— Я иду искать, — медная пыль взметнулась вокруг зыбким туманом, разлеталась, даря шепотки и отголоски. Его кровь не успела сбежать достаточно далеко. Но ее остаткам удалось неплохо спрятаться.

У нас есть собственные глаза. Так когда-то сказал Велимир. Его слова рассыпали искры, пели и будили в сухой медной крови нечто давно забытое и спящее. За Велимиром нельзя было не следовать. Винкорф помнил — острое сожаление, когда ему не хватило всего одного шага для высоты. Но позже, сжимая в руках осыпающееся пеплом огненное сердце Коэнты, он знал — так правильно. В те высоты безнаказанно мог подняться только Велимир. Но кто-то должен был встретить его внизу.

Винкорф помнил, как небо опустело. Как владевшему миром с высоты полета стало тесно под созданной им Завесой. А те, кто пытался примерить его крылья, не заслуживали и взмаха косы. Когда Винкорф закрывал глаза — он верил, что когда-нибудь под этим небом снова будет довольно места для полетов.

Реальность… разочаровывала. Винкорф спустился к самой прибрежной кромке, смешивая морскую соль с собственной кровью, вслушиваясь в далекий шелест. Не сдерживаемое больше дыхание разносилось над водяной гладью, но небо оставалось все таким же пустынным.

Падение скреп отозвалось гулом в костях. Достаточным, чтобы открыть глаза и разметать окутывающую его медную пыль. Винкорф позвал Коэнту и не заметил, как вырвал Огненное сердце из чьей-то слабой хватки. Как не заметил того, что кто-то посмел сдержать его шаг. Коса пела, отмахиваясь от мечущихся вокруг пылинок. Скрипела, вгрызаясь в тяжелый металл тех, кто звал себя Стражами Крови. Остановилась, увязнув в леденящих светлячках Виснеры.

Винкорф остановился у входа в пещеры. Он помнил — острова соединялись через них с башней на берегу. Смещение скреп разорвало туннель, но не повредило всей сети пронизывающих остров пещер. И где-то там, в глубине, прятался отголосок его крови. Но было что-то еще. Медная пыль кружилась вокруг, стелилась поземкой под ноги, и Винкорф тек за ней, все отчетливее различая тихий перезвон — такой знакомый и незнакомый одновременно. Он почувствовал — когда медная волна густым эхом пронеслась от Огненного сердца до самых песков, а коснувшиеся ее пылинки погасли, от границ во все стороны прыснули огоньки. Множество тех, кто случайно оказался поблизости и теперь спешил оказаться как можно дальше от разворачивающегося шторма. Будто успели ощутить нечто подобное совсем недавно. И тем страннее сейчас было ощутить присутствие чего-то, что не было порождением Огненного сердца. Он замер, выбирая направление. Отголосок, ничтожная пылинка, едва мерцал, задыхаясь, но так и не решаясь коснуться ни одной из медных нитей. Выдать свое существование. Винкорф потянулся к нему, окутывая медной пылью, безжалостно наполняя силой едва протянувшиеся нити. Дыши. Сколько бы поколений их не разделяло — это все еще кровь его крови. Пылинка прижалась к нему, кутаясь в тяжелые взвеси силы. Следовало отыскать остальные, пока не стало слишком поздно. Чем моложе кровь — тем меньше она просуществует, не касаясь Источника. Но прикоснуться — всегда означает выдать себя тому, кто держит в кулаке нити.

* * *

Между Диаманом и Коэнт было достаточно переходов, а в землях юга не стоило появляться никому из них. Хорошие основания, чтобы считать острова Н’Хилт подходящим убежищем. Фейрадхаан считала так, даже когда вокруг них танцевала кровавая буря. Пока сквозь медное пение крови не ощутила нечто иное. Едва ощутимая рябь танцевала на озерной глади. Слабое эхо, но его оказалось достаточно, чтобы разом свернуть все паутинки, истончив собственное присутствие до слабейшей из искр. Только-только восстановленные нити дрожали об обжигающих обрывов-воспоминаний. Один такт — и ее накрыло тревожным шелестом черно-белой денхеримской мозаики. Фейрадхаан поддалась ей, почти растворяясь и сливаясь с чужим мутным потоком. Если бы могла — забилась в самое сердце денхеримской хмари. Может быть, ее окажется достаточно, чтобы Альсе’Схолах не заметила сердца, которому уже не полагалось биться. Прошло не мало тактов, прежде чем она позволила паутинкам развернуться вновь.

Неподвижность оказалась противоположной самой сути Раэхнаарра Кэль, но даже вынужденный соблюдать ее в одном, он тут же устремлялся вперед в чем-то совершенно другом. У Фейрадхаан было достаточно времени, чтобы как следует почувствовать это. Зеленовато-серые искры пропитали все их маленькое убежище, стянули стылой паутиной и скрыли все принесенные изменения. Они гуляли внутри, то и дело касались настороженно замирающих от каждого лишнего движения черно-белых зеркальных кромок. Отступали и возвращались, совсем как холодные воды, чей шум едва улавливал слух через слои камня. Черно-белое замирало, жесткое и невероятно хрупкое, рассыпалось, мерцало и вместо него серебристо-зеленое тянулось через паутину и перламутр, сыпало искрами на расставленные сети, стремясь непременно добраться до ускользающего и растворяющегося за их шелестом.

Фейрадхаан всегда хотела знать, чувствовать, как проходят нити, и понимать, какой из них следовало коснуться, чтобы изменить весь узор. Облачный форт знал это, но никогда не использовал. Во всяком случае, так принято было думать. Но даже движимая этим желанием, она никогда не хотела, чтобы кто-то прокладывал эти нити прямо через нее. Касание всегда работает в две стороны. Старая и всем известная истина внезапно оказалась слишком близка и как никогда ощутима. Будто все ее паутинки разом обернулись вовнутрь, проросли сквозь кости и жилы, каждым дрожанием задевая и раня что-то внутри. Денхерим меняют мир своим присутствием. Она никогда не хотела оказаться в центре этих изменений. Но мозаика уже сдвинулась, сплелась с бликами и отблесками, пропустила сквозь себя паутинки, замыкая ими трещины в тяжелых зеркалах. И вырвать ее — не проще, чем вновь лишиться сердца.

Фейрадхаан распустила сжавшуюся на миг паутину, пропуская дразнящее касание серебристо-зеленых искр. Они едва мазнули по черному и белому, прежде чем то вновь ощетинилось острыми иглами. И не уследило, как нитей стало на одну больше.

Медный шелест удалялся. Не истаивал совсем — не здесь, где им была пропитана каждая песчинка, но превращался в достаточно далекое эхо, чтобы счесть его безопасным. Если только это не уловка. Фейрадхаан опустила руку и отступила от стены, возвращаясь в их временное убежище. Другого эха не было.

— Что там? — серо-зеленое сгустилось вокруг, неотступно следуя за каждым ее движением.

— Штиль, — Фейрадхаан опустилась рядом с Раэхнаарром, делясь быстро сменяющими друг друга видениями — клубками смутных ощущений и отблесками еще не проложенных путей. А вместе с ними крупинками медной пыли, что так щедро разбрасывал вокруг себя воплощенный Источник Коэнт. Раэхнаарр прислушивался к ним, будто ловил танцующие в воздухе пылинки, то заставляя замереть, то ускоряя бег и смешивая все в неразличимую глазу круговерть. И мысли менялись, расходились зеркальным эхом, сталкивались друг с другом и изменялись снова. Фейрадхаан нравилось следить за ними, ощущать, как из вороха бесполезных мельтешений Раэхнаарр безошибочно вытаскивает единственную стоящую искру. Но не в этот раз.

— Кто усмирил бурю? — мельтешение пылинок остановилось, застыло тягучей серо-зеленой цепью, которую медленно сматывали звено за звеном, не позволяя вновь скрыться в многозвучности смыслов и недоговорок.

— Альсе’Схолах, — имя упало едва слышным шелестом, принеся с собой ворох воспоминаний — прозрачных чешуек, переливающихся разными цветами под жесткими лучами Фаэн. Не одно из них не стоило того, чтобы рассмотреть получше. Призрачные паутинки свернулись, замыкаясь в отливающий перламутром кокон. Серо-зеленые цепи на долю такта стиснули его, будто примеривались, а потом рассыпались множеством тусклых искорок, заполнивших все вокруг густой костяной взвесью.

— Пора уходить.

Неподвижность закончилась.