И солнце взойдет над озерами (джен)

5 декада зимы, 399 г. Р.Э., Озерный остров

Солнечный свет, проникающий сквозь листву, расчерчивает землю квадратами: светлые, темные, они причудливо чередуются друг с другом, скользят, повинуясь шелесту ветра и движениям листвы. Юат следит за ними так внимательно, как только может. Он то замирает на одной ноге, то отпрыгивает назад, подобрав полы рваного плаща. След в след за ускользающей тенью, так чтобы солнечный свет не коснулся его и краем.

— Не поймаешь! — радостно шепчет он, отпрыгивая назад, и тут же болезненно шипит, когда прямо над его головой вспыхивает солнечный луч. Будто свет и впрямь способен причинить ему боль. Юат гортанно смеется, а потом сплевывает вязкую слюну. Свет его не пугает, как не пугает больше и темнота с ее душными, влажно ворочающимися щупальцами. Он чувствует их, чувствует обвивающие его влажные ленты острее и отчетливее, чем раньше ощущал касания солнца. Но они не пугают. Юат знает — тени касаются его лишь самым краешком, он не интересен им, пока рядом есть добыча позанятней. И тогда Юат лишь крепче прижимается к Ралэ — тени хотят его всей густотой, а значит, просто не заметят самого Юата. И все будет хорошо. Ралэ отмахивается от него, шипит недовольно, но Юат слишком ясно видит в недовольстве одобрение. Он не хочет думать, как ясно Ралэ слышит шепот теней и как громко смеется, чтобы заглушить его.

— Она придет, — бормотание Ралэ становится отчетливее, дробится на отдельные слова, которые Юат понимает практически против собственной воли. Он не хочет слушать про нее, но не может и заткнуть уши пальцами — его руки перевязаны тряпками, а обрубки на месте части пальцев все еще дергают и ноют, напоминая, что иногда боль он все-таки чувствует. Ралэ не любит, когда его не слушают.

— Придет ведь? — Ралэ заглядывает прямо в глаза, его лицо близко-близко, и Юат отчетливо видит, как чернота зрачков распадается на три части, и вокруг них танцуют золотые радужки.

— Придет, — успокаивающе говорит он, — придет, — Юат сказал бы еще, но Ралэ его уже не слушает, он кружится по поляне, что-то напевая себе под нос, и за этим танцем можно следить долго-долго, пока им обоим не надоест играть с солнцем, а первая из лун не прольет свой слабый свет между деревьями. Она всегда приходит между Белой и Золотой луной, будто стыдится показаться на глаза своему богу, прячась, как вор, в тенях деревьев и капюшона. Идет, беспечная, и не замечает, что черные ленты уже обвились вокруг лодыжек и поднимаются выше и выше. Юат беззвучно скалится и смеется. Никто не видит этого. Даже Ралэ не видит. А он — видит. И скоро, совсем скоро…

* * *

— Рассыпались! — Лаар Исаю поднял руку, отдавая приказ и наблюдая, как ровный строй разбивается, чтобы взять в кольцо очередную деревеньку. Таких небольших поселений, в которых насчитывался едва ли десяток домов, в лесах было много. Намного больше, чем значков на их картах. Но отмеченные на картах деревни островитян закончились еще в первую декаду кампании — дикари дураками отнюдь не были и быстро снялись с известных мест. Ловить их было бы все равно, что черпать воду решетом. Если бы не… Лаар Исаю оглянулся на Фаах Аю как раз вовремя, чтобы увидеть как тот, вместо того, чтобы оставаться на безопасном расстоянии, направил лошадь вперед. Как раз туда, откуда уже донесся первый крик.

— Куда! — рыцарь-паладин тоже дернул поводья, направляя лошадь следом. Он не слишком рассчитывал на ответ — не тогда, когда бледное лицо напоминало застывшую маску, а пустой отрешенный взгляд блуждал много дальше очередной опушки. Глупо окликать человека, который идет на зов Тана. Лаар Исаю беззвучно ругнулся и на всякий случай накинул на них обоих Покров.

Деревенька пряталась на самом берегу узкой лесной речки, а уж выехавшие на залитый солнечным светом пригорок всадники высыпавшим на улицу людям были видны особенно отчетливо. Кто-то закричал, указывая на них пальцем, и Лаар Исаю приготовился отражать стрелы. Но атаки не последовало. Вместо этого люди закрывали головы руками и опускались на землю. Сверху было отчетливо видно, как двое крепких мужчин тащили третьего в ярких одеждах шамана, а потом бросили его, связанного, на краю. План действительно работал. Лаар Исаю посмотрел на своего спутника: тот отстраненно наблюдал, как отряд паладинов сноровисто обходит местных, собирая сваленное кучей оружие и амулеты из железа, и досадливо покачал головой.

Он изначально был против присутствия в отрядах гражданского лица, но обыграть иерарха в искусстве словесных кружев — задача изначально гиблая. Да и аргументы Фаах Аю привел такие, что и не возразить: и в пустых блужданиях по лесам смысла не было, и способных отыскать снявшихся с места островитян среди паладинов было не так много (а точнее из всех оставшихся благословенных следы шаманов прочитать мог только Шессах Лею, но тот был один, его на все отряды не хватит), так что помощь была совсем не лишней. Но Лаар Исаю был против и в правоте своей убеждался изо дня в день: если в первый день на побережье он увидел просто очередного высокомерного мальчишку-аристократа, на злополучном совете в крепости с ним спорил все тот же аристократ, пусть и испуганный до отчаянного желания кусаться, то, кто смотрел на него теперь сквозь светлые до прозрачности глаза — он не знал. И какой толщины кирка потребуется, чтобы сорвать эту ледяную корку и добраться до человека под ней — тоже.

— Мы все осмотрели! Этот колдун — единственный. Солдат здесь нет, — рыцарь быстро коснулся пальцами лба, завершая краткий доклад. Зачем лишние слова, когда они и сами все видели.

— Хорошо, — Фаах Аю больше не смотрел на деревню, все его внимание было приковано к начавшему шевелиться шаману. Видно, не слабо его свои приложили. Боялись. Но как бы тот ни выглядел, Покров Лаар Исаю убирать не спешил. — Где ваши жрецы? Где… Избранница Хау’Эшс?

Вопросы эти Лаар Исаю слышал не первый раз, много раз задавал их сам, но ответа никто так и не получил. Шаманы молчали, а если и начинали говорить, то несли такую чушь, что понять их нормальному человеку было никак нельзя. Вот и сейчас шаман молчал, только смотрел на них налитыми кровью глазами, а губы его едва заметно шевелились.

— Ты будешь жить, если ответишь, — от холодного голоса становилось неуютно и самому Лаар Исаю, а может быть, виновато было нарастающее беспокойство. Он усилил Покров и поудобнее перехватил древко копья.

— Гнев Хау’Эшс падет на вас! — шаман дернулся в своих путах, резко выплевывая что-то изо рта. И дернулся еще раз, когда тело пронзило два коротких меча. По полотну Покрова в траву скатилось дымящееся черное нечто, шевелящее отростками лап. Лаар Исаю пригвоздил его копьем, наблюдая, как оно бессильно растворяется от прикосновения благословленной стали.

— Жаль, — Фаах Аю даже не шевельнулся, лишь лошадь под ним переступила копытами, будто брезговала наступить в грязь. — Теперь на север.

Лаар Исаю снова тихо выругался, торопливо собирая отряд и устремляясь следом. Это последняя поездка в такой компании. В следующий раз он поставит командиром рыцаря Фалве Ию, и пусть тот сам мучается с этой ненормальной аристократией. А он, Лаар Исаю, еще хочет закончить службу при своем душевном здоровье.

* * *

Взор Хау’Эшс отвернулся от нас. Небесный Змей гневается. Он послал Белого Призрака в наказание. Слова звучали у Эламы в ушах множеством шепотков, которые поднимались от Ступней Хау’Эшс к самым его Очам, слова отражались в глади Священных Озер, плясали отблесками огоньков в ее чаше.

— Люди… напуганы, — воин отвел глаза. Элама слушала его и в молчании читала все те же слова. Она приказала людям сниматься с места сразу после первого нападения, уходить от известных чужакам троп и стоянок, но они снова нашли их. Первый раз — случайность, но чужаки приходили снова и снова, шли нехожеными тропами, будто сам Хау’Эшс вел их. Хау’Эшс послал за нами Белого Призрака. Элама готова была собственными руками растерзать того из воинов Гайи, кто проговорился о том чужаке. Хранители Озер убили Белого Духа, а теперь он вернулся Белым Призраком и привел чужаков. Эти слова еще не прозвучали, но Элама отчетливо слышала их сквозь прозрачную озерную воду.

— А ты? Ты тоже боишься? — Элама перехватила взгляд воина, останавливаясь всего в шаге от него.

— Хранители Озер помнят свой долг. Мы исполним его до конца. Даже когда в спину полетят собственные копья, — голос воина дрогнул, но взгляда он не отвел.

— Хау’Эшс еще укажет нам путь. Это Испытание, и мы должны принять его достойно, — хотела бы сама Элама испытывать хоть каплю той уверенности, что звучала сейчас в ее голосе.

— Как скажешь, Избранница, — воин поклонился и вышел. Элама смотрела, как опускаются за его спиной тонкие хлопковые занавеси, и чувствовала — веры у них больше не осталось.

Совсем скоро Белому Призраку не понадобятся воины. Достаточно будет выйти к деревне, и люди отдадут все, что он захочет взять. Никому не понравится бежать, когда можно остаться на месте. Совсем небольшой ценой в одного Призывателя и словами, где искать следующего. Так просто. Вот только что все они станут делать, когда Призывателей не останется совсем? Когда чужаки сбросят вниз лик Хау’Эшс и вывернут его чрево наизнанку? Когда гнев его обрушится на всех и не найдется никого, способного сдержать его? Захотят ли чужаки защитить их от духов Островов, над которыми у них нет власти?

Элама смотрела на лучи заходящего солнца, а по поверхности Священных Озер расползалась киноварь.

— Ты снова идешь к нему, — Гайя застыл, перегораживая своей массивной фигурой проход и всем собой выражая недовольство.

— Отойди, — Элама упрямо наклонила голову, рука ее сжалась в кулак, комкая край широкого покрывала.

— От его помощи нет никакого прока. Разве не стало все хуже, чем было до того? Он несет хаос и разрушения. Ничего больше, — Гайя говорил ровно. Его голос звучал успокаивающим шелестом озерных волн. Больше всего на свете Элама хотела ему подчиниться. Она чувствовала: шагнуть за порог — и дороги назад уже не будет.

— Хаос и разрушения… возможно, именно они и нужны нам. Чтобы вспомнить. Если не действовать сейчас — чужаки заберут все. Чем будут острова без своих душ? Мертвые камни и мертвые листья. Ты желаешь нам всем такой судьбы?

Гайя не отвечал. Он только смотрел, долго и пристально, и Элама ничего не могла прочитать в его сердце. Будто ее собственный взор закрыла какая-то пелена. Как киноварь на поверхности Священных озер, за которой не разглядеть ни прошлого, ни будущего.

— У нас нет другого выбора, — Элама покачала головой. Жаркая речь будто выпила из нее остатки сил, и она как никогда ясно ощущала ночную прохладу.

— Ты уже говорила это, — слова ее казались водяной пеной и брызгами, разбившимися о скалу.

— Значит, и ты оставляешь меня? — она закрыла глаза. Зажмурилась так крепко, как только могла, чтобы ни одна капля влаги не выбралась из-под век. — Достаточно оступиться один раз, чтобы из-под ног вылетели все камни. Когда ты вынесешь меня чужакам, Гайя?

— Избранница! — Элама услышала какой-то шорох, но глаз не открыла: враз обострившихся чувств и потрясенного шепота Гайи было достаточно, чтобы видеть. — Хранители защитят тебя. Доверься нам!

— Ты так и не понял? — она мимолетно коснулась пальцами плеча Гайи: даже коленопреклоненный он оставался высок. — Хау’Эшс или… Шин’джи, — она почти не запнулась, произнося последнее имя. — Чужаки сметут всех. И этого достаточно, чтобы Небесный и Подземный Змей сплясали вместе. Друг с другом они разберутся и позже. Ведь тогда впереди будет еще множество циклов.

— Мы справимся с этим, — Элама замолчала, не давая сорваться с губ последним словам. Элар и я. Мы справимся. Может быть, так и было предначертано изначально? Поэтому ты выбрал меня, Хау’Эшс? Потому что в самом конце Избранников должно быть двое?

— Я последую за тобой. В бездну или в храм — я с тобой…

* * *

Она пришла. Юат почувствовал это раньше, чем лесные страхи принесли шелест шагов: по взметнувшимся танцем теням, по хищному шепотку лент, по загоревшимся особенным блеском глазам Ралэ. Юат наклонил голову, закрывая рот обеими руками, так крепко, как только мог, чтобы не дать сорваться с губ злому рычанию. Ралэ это не понравится.

— Бы-ы-ыстро, так бы-ыстро пришла, — Ралэ беззвучно смеется. Она отчетливо вздрагивает, и Юат зло усмехается: черные ленты поднялись настолько высоко, что уже закрыли глаза. Он смотрит, как Ралэ кружится вокруг нее, ловко избегая удара копья.

— Я еще не соскучился, а ты пришла и привела своего шакала, — Ралэ недовольно цокает языком и замирает на одной ноге, — зачем он здесь, а?

— Я подумала над твоими словами, Элар, — она говорит, глядя только на Ралэ, будто не видит никого больше. И он, этот шакал, тоже смотрит только на него. Никто из них не видит Юата. Не замечает. Он скалится яростно, так, что немеет челюсть от желания вонзить зубы в чью-нибудь плоть, так остро и глубоко, чтобы побежала кровь. Чтобы зазвучал крик, а боль очистила глаза и они увидели. Они бы все увидели его. Но вокруг лишь темнота и громкий шепот теней. Зачем замечать мусор? Так было всегда. Юат поднимает голову и смотрит прямо в глаза Ралэ. Она что-то говорит там, за спиной, но Ралэ не слышит ее, он смотрит только на Юата. Он видит его. Единственный из всех видит. Юат улыбается и начинает слышать, слышать все, что происходит за темнотой.

— Поздно, сестрица, по-о-оздно. Ты пришла слишком поздно, — Элар рассмеялся так громко и резко, что Элама невольно отшатнулась, но он уже не смотрел на нее, прыгнул куда-то в сторону. Только теперь Элама заметила: в углу, на куче тряпья сидел все тот же чужак. На мгновение черный, будто застывший взгляд, остановился на ней, и тихонько зазвенели обереги Хау’Эшс, вплетенные в волосы.

— Горы молчат, они больше не ответят тебе, — шепот Элара звучал царапающей мурлыкающей нежностью, и Элама никак не могла понять, говорит он с ней или сам с собой. — Что же нам делать, а? Может быть, ты пришла не только просить, но и знаешь, о чем просить? Ведь Избраннице положено знать. Видеть. Но ты слепа, совсем слепа, Элама. И пришла ко мне, — Элар визгливо рассмеялся. — О, незрячий Элар — лучший из тех, кто говорит для всевидящей Эламы.

Смех звучал и дробился эхом, отражался от земляных стен пещеры и возвращался шелестом листвы над головами. Элама невольно отступила назад, почти прижавшись спиной к Гайе.

— Неправда… ты… всегда видел лучше меня, — слова давались с трудом, но она все же протолкнула их сквозь горло вместе с воспоминанием, давним и полустершимся, но все еще достаточно живым. Пока сама Элама едва различала в священных водах смутные силуэты грядущего, Элар говорил, и она не помнила, чтобы он хоть раз ошибся в своих словах.

— Ложь, какая ложь, — Элар расхохотался так, что на глазах выступили слезы, он утирал их и смеялся снова, все громче и громче, пока внезапно не затих, раскачиваясь на одном месте, — твои священные воды лгут. Они никому и никогда не открывали истины. Так что же нам делать, сестра?

— Корабли, — голос звучал хрипло и надтреснуто. Элама вздрогнула, переводя взгляд на чужака. Она опять забыла о его присутствии. Он сидел на корточках, раскачиваясь точно в такт Элару и говорил, невидяще глядя прямо перед собой. — Корабли у самой воды. Сжечь их — и пути назад не будет. Не будет вестей, и не будет подкреплений. Не ждать подмоги и некуда отступить. Страшно. Ужасно страшно, когда вокруг темнота и бежать некуда, — с каждым словом он раскачивался все быстрее и сильнее, пока не рухнул на землю. Элама видела только белки закатившихся глаз и вязкую нитку слюны. Насколько можно доверять словам безумца?

— Это может сработать, — Гайя выглядел задумчивым и почти убежденным, — нам понадобятся Призыватели и огонь духов. Если чужаки не смогут отослать весть… другие придут не скоро и мы просто не позволим им ступить на берег.

— Значит, корабли, — Элама прикрыла глаза. За расплывающейся под веками киноварью невозможно было разглядеть что-то еще.

* * *

Элама сама говорила с Призывателями. С каждым из них — отдельно, всматривалась в глаза, читала жесты и подбирала слова. Для каждого — свои. И каждому она сказала одно и то же. Все они были слишком напуганы, и все они собиралась сражаться за одно и то же — свою жизнь и свой мир, который вот-вот грозился рухнуть под напором чужаков. Призывателям никогда не доводилось убегать и прятаться, опасаться удара в спину от своих же. Они испугались, но все же достаточно отчетливо помнили, как было по-другому. И теперь они готовы были напомнить об этом остальным. Разговаривать с Хранителями Озер не требовалось вовсе, но Элама все же подошла к каждому, раздавая обереги Хау’Эшс — небесный дар, за которым так охотились чужаки. Главная ценность и проклятие островов.

— Ты провожаешь нас, — Гайя единственный из Хранителей Озер рисковал сам подниматься к Очам Хау’Эшс, и единственный, кому Элама позволила бы идти сейчас за собой. — Что открыли тебе Священные воды?

— Ничего, — Элама покачала головой, — озера молчат, и я не знаю, увижу ли что-нибудь после восхода. Только киноварь…

— Значит, все зависит только от нас самих, — Гайя успокаивающе положил руки на ее плечи, — чтобы не случилось потом — это будет лишь нашим деянием. Небесный Змей подарил нам право творить судьбу.

— Это должны быть мои слова, — Элама слабо улыбнулся, откидываясь назад, доверяясь кольцу сильных рук и надежному биению сердца. Хорошие слова. И они могли быть верными, если бы она не знала — Шин’джи рушит любую судьбу, и его смех сейчас единственное, что правит Озерным островом. — Мир выскальзывает из наших рук.

— Тогда самое время схватить его как следует, — Гайя лишь крепче сомкнул объятия, так, что на целое мгновение Элама и правда поверила каждому сказанному слову.

— Иди и принеси его мне…