О правде и яблоках (гет)

Инара возвращается в Нью-Перт, небольшое поселение, где живёт мать Джейна, ближе к вечеру. Продолжает лить дождь, и компаньонка как-то очень отстранённо размышляет о том, что Рождество выдалось под стать настроению: серое, безрадостное и грустное. Она пристыковывает шаттл к «Светлячку» и выходит в пустующий в ожидании команды корабль.

Видеть «Серенити» без людей диковато.

И почему-то удивительно интересно. Будто Инаре вдруг позволили заглянуть в самую душу корабля — увидеть «их девочку», как сказала бы Кейли, такой, какая она есть: без отвлекающих от самой сути разговоров, без шума и суеты. И она прекрасна. А ещё почему-то это тоже грустно — просто потому, что «Серенити» предназначена для людей, а люди для неё. Наверное, именно это Мэл и увидел в ней, когда зашёл в корабль впервые — не то, какая она есть, а то, какой может быть.

Возможно, в этом и заключается его сила — в умении видеть возможности. Потенциал. То, что скрыто в людях.

Иногда Инаре интересно, что Малкольм Рейнольдс увидел в ней — и видит ли до сих пор.

Она заходит в кают-компанию и садится за стол — на место, которое обычно занимает Малкольм. Проводит пальцем по деревянной столешнице и тихо выдыхает, раздумывая над тем, как она вернётся в дом матушки Джейна — и как на это отреагирует Мэл. Впрочем, долго гадать ей не приходится: конечно, он ляпнет что-нибудь насчёт того, какая она, Инара, шлюха — а она должна будет как-нибудь отреагировать, чтобы не ударить в грязь лицом перед командой. Их любимая игра — играть в которую сегодня у Инары нет ни сил, ни желания. Ни малейшего.

Так что она просто сидит в тишине кают-компании и собирается с духом. Но повезти ей, конечно же, не может: в дверях появляется капитан Малкольм Рейнольдс собственной персоной — и хмыкает, увидев её. Впрочем, реагировать Инара не торопится.

Вот только промолчать Мэл, разумеется, не может.

— Посол решила почтить нас своим присутствием?

Инара закатывает глаза, мысленно умоляя Мэла оставить её в покое. Не сейчас. Просто — не сейчас.

— И когда тебе надоест? — спрашивает она вместо этого.

— Никогда, — он улыбается так безмятежно, словно не заведёт свою любимую шарманку с оскорблениями через три, два… — Кстати, как поживают ваши клиенты, посол?

— Прекрасно, благодарю, — Инара улыбается не менее лучезарно.

«Пожалуйста, просто помолчи».

— Надеюсь, ты скрасила их досуг своими шлюшьими штучками, — хмыкает он.

Ну конечно.

О да, она скрасила досуг ровно одного клиента — а потом рыдала под душем, пытаясь отмыться от этих своих… как он там выразился… шлюшьих штучек.

— Тебе обязательно вести себя со мной — так? — выдавливает Инара, заставляя себя посмотреть Мэлу в глаза.

— Как «так»?

— Как последний мудак во всей Системе, — на глазах всё-таки выступают слёзы, и Инара поднимает взгляд к потолку. Нервы ни к чёрту.

— Я не веду себя, как мудак, я просто называю вещи своими именами, — Мэл упрямо поджимает губы; верный признак — ни до чего хорошего они не договорятся.

Инара поднимается из-за стола. Желания продолжать этот разговор у неё нет ни малейшего — впрочем, как и всегда.

— Хорошего вечера, Мэл, — она пытается пройти мимо стоящего в дверях кают-компании Рейнольдса, но тот, чёртов мужлан, посторониться не торопится. Напротив: делает шаг вбок, перекрывая ей дорогу.

— Извини. Я не хотел.

— Да неужели.

— Инара, послушай… — мнётся он. — Ты и сама знаешь, что мне не по душе твоё дело.

— И что с того? — обрывает его компаньонка. — Ты хочешь, чтобы оно стало не по душе и мне? Напомню, я здесь единственный человек на легальном положении.

— Шутишь? После Миранды никто на этом корабле не остался на легальном положении.

— Что-то я не вижу здесь очереди из офицеров Альянса, которые хотели бы осуществить мой арест!

— Зато в коммуникаторе у тебя очередь из офицеров Альянса, которые хотели бы с тобой переспать!

Они уже перешли на крик, но никого это особенно не трогает. В общем-то, Инара даже слышит себя с трудом — только чувствует, как губы начинают мелко подрагивать.

— Так тебя это заботит? Что я сплю с шишками из Альянса?

— Меня заботит, что ты спишь с кем заблагорассудится! — Малкольм почти рычит. — С кем угодно, лишь бы не со мной, да? Понимаю!

— Ты ни черта — ни черта, слышишь! — не понимаешь, Малкольм Рейнольдс!

— Так объясни.

Он успокаивается так же внезапно, как вышел из себя — и Инара замирает под взглядом ярко-синих глаз.

— Объясни, потому что я люб…

— Не смей! — она перебивает его так торопливо, словно это может хоть что-то исправить. Хоть что-то изменить.

— …потому что я люблю тебя и хочу знать, что ты…

— Не надо, — по щекам Инары катятся слёзы, и она не может исправить даже этого. — Пожалуйста, не надо, Мэл. Если я объясню, в чём дело, это всё испортит.

— Что, сделает ещё хуже, чем есть? — усмехается Рейнольдс, наливая воды из кувшина в стоящую на столе кружку. — По-моему, хуже уже некуда, Инара. Если ты меня не любишь — просто скажи, и мы закроем эту тему раз и навсегда.

Она делает шаг назад. И ещё один. И ещё.

— Я не могу этого сказать.

По лицу Малкольма пробегает тень облегчения, и это разбивает ей сердце на тысячу крошечных осколков. Осколки режут грудь изнутри и царапают горло — и Инара молчит, не в силах произнести ни слова. Она ведь знала, что рано или поздно этот разговор случится, что кто-то из них скажет очевидное, но лишнее — и тогда ей придётся поднимать из небытия призрак прошлого. Призрак по имени «Фидллерс Грин».

— Мэл, — делает она последнюю попытку к отступлению, — давай сделаем вид, что ничего не было.

— Чёрта с два, — синие глаза смотрят в упор и не оставляют ей выхода. — Это было. Я люблю тебя, Инара, и тебе придётся с этим что-то делать.

— Послушай меня, — произносит Инара, чувствуя, что упрямые слова всё ещё не хотят проталкиваться сквозь горло, — Мэл. То, что я тебе расскажу, ничуть не упростит наши… взаимоотношения.

— Плевать. Они и без того непростые.

Мэл усаживается на один из стульев и вытягивает ноги. Смотрит прямо и насмешливо. Вся его поза говорит: я никуда не тороплюсь и вообще весь внимание.

Инара садится по другую сторону стола, будто отгораживаясь от Мэла. Это, конечно, не поможет: расстояние между ними можно преодолеть за считанные секунды — и Инара как-то очень безразлично размышляет о том, не сделает ли этого Малкольм, чтобы вцепиться ей в глотку.

— Это было в самом конце войны, — негромко начинает она, собравшись с духом. — Независимые уже терпели поражение за поражением и было ясно, что Альянс победит — вопрос был во времени, цене… но не в самой победе, понимаешь?

Она видит, как мертвеет лицо Мэла, и опускает взгляд на свои руки.

— У меня был клиент… нет, не так. Ты знаешь, наверное: у компаньонок есть принцип — нерушимый принцип, на нём держится вся работа Гильдии — о том, что мы никогда не рассказываем о том, что клиенты говорят нам в постели… и за её пределами. Это известно всем, кто хоть что-то слышал о компаньонках — и уж тем более всякому, кто пользуется нашими услугами. Поэтому клиенты спокойно рассказывают нам о… всяком.

Когда-то ей казалось, что она ни за что не сумеет заговорить об этом с Мэлом — а если всё-таки посмеет, её будет не остановить. Но всё оказалось не так: каждое слово приходится вытягивать из себя раскалёнными клещами. Потому что каждое слово приближает её к моменту, когда Мэл окончательно и бесповоротно её возненавидит. И всё-таки приходится:

— У меня был клиент из высоких чинов Альянса, который работал на Независимых… втайне передавал данные, в общем-то, шпионил. И… в одну из встреч он рассказал мне о том, что «коричневые» планируют наступление на Альянс. Жуткая бесцельная резня и бойня, Мэл, тысячи смертей ради… ради чего? Ради стратегических штабных причуд «коричневых», которые и сами прекрасно знали о том, что война проиграна?

— И что же сделала наша маленькая отважная компаньонка? — ледяным голосом осведомляется Малкольм.

Инара судорожно вздыхает.

— Ты уже знаешь, что я сделала.

— И всё-таки.

— Я рассказала об этом Альянсу. О планах по наступлению и о расположении базы Независимых, — она рассматривает свои руки, не отваживаясь взглянуть Мэлу в глаза. — Тогда мне казалось, что это правильно, что у меня нет выхода.

— Где находилась база? — она молчит, но Малкольм упрямо повторяет свой вопрос. — Где находилась эта база, Инара?

— На Фидллерс Грин.

В кают-компании повисает тишина — такая страшная, мёртвая, невозможная тишина, что Инара даже собственного дыхания не слышит. Только видит, как белеют костяшки пальцев Мэла, сжимающих опустевшую кружку.

— Скажи что-нибудь, — просит она и тут же жалеет об этом: Мэл говорит.

— Одиннадцать тысяч убитых.

— Мэл…

— В основном гражданские, — безжалостно продолжает он. — Беженцы. Женщины, старики, дети.

— Я знаю. Теперь — знаю.

Она заставляет себя успокоиться — и не плакать. Какой прок от её слёз? Мэл прав: одиннадцать с половиной тысяч убитых по её вине не оплакать и за всю жизнь.

— Уходи, — негромко говорит Мэл.

И Инара уходит.

* * *

Зои с тревогой наблюдает за расхаживающим по мокрому саду капитаном. Тот выглядит совершенно потерянным — и она прекрасно понимает, почему: новость о том, что сделала в войну Инара, застала её врасплох не меньше, чем Малкольма.

Фидллерс Грин. Вот, значит, как.

Это была бойня — начатая без предупреждения, без соблюдения хоть каких-то военных традиций и обычаев, без малейшего намёка на совесть… впрочем, какая у Альянса вообще может быть совесть. На Фидллерс Грин «серые» в очередной раз это доказали, смяв базу Независимых, как ребёнок сминает фантик от конфеты. Кажется, потом кто-то из высоких чинов Альянса сказал об этом: «Не разбив яиц, омлета не приготовишь».

Омлет получился чудовищным, а «яиц» было разбито одиннадцать тысяч. Приблизительно. Точное количество жертв никто не смог назвать тогда — и едва ли кто-то сумеет в будущем. Да и едва ли озаботится.

Независимые тогда даже не успели перебросить на базу основные силы.

— Капитан, сэр, сядьте наконец и перестаньте мельтешить. Меня начинает тошнить.

— Тебя не от этого тошнит, — огрызается Рейнольдс.

— Но и лучше вы не делаете. Сядьте.

Капитан послушно садится на небрежно сколоченную из нескольких досок лавочку, сгибается вдвое и запускает ладони в волосы.

Плохо дело.

Если бы он рвал, метал и грозился выставить Инару с «Серенити» прямо сейчас и здесь, в Нью-Перте, Зои не удивилась бы и сочла бы это хорошим знаком. А так… капитан был похож на утопающего щенка. Растерянного, несчастного, утопающего щенка.

— Можно мне начинать говорить, сэр? — интересуется Зои.

— И что ты скажешь? Что она не хотела? — усмехается он куда-то себе в колени, но всё-таки разгибается и смотрит ей в лицо со странной… надеждой.

От этого взгляда становится не по себе: редко ей доводилось видеть капитана настолько разбитым. Разве что в концентрационном лагере после долины Серенити; там, пока они охотно жрали просроченные консервы, дожидались конца войны и своих приговоров (как позже оказалось, оправдательных — небывалая щедрость), капитан — тогда ещё сержант — переживал какой-то невозможный личностный кризис, который его едва в могилу не свёл. Позже она поняла, что тогда религиозный до мозга костей Рейнольдс отказывался от своей искренней веры в Бога — но тогда всё это просто выглядело чертовски удручающе. Честно говоря, она вообще не была уверена, что Рейнольдс выживет в лагерных условиях, потеряв всю волю к жизни… или что он тогда потерял — веру в то, что он не одинок и есть что-то ещё, что-то выше? Неважно.

Ухнуть в ту же яму во второй раз Зои ему не позволит. Не сейчас.

Что она должна сказать человеку, который обнаружил, что его любимая — о да, несомненно, любимая, это видит и слепой — женщина оказалась по ту сторону баррикад в той войне, на которой они провели без малого семь лет? Уж не беспомощное «она не хотела». Хотя, вероятно, Инара и впрямь не хотела — она никогда не была похожа на слепо верующую в дело Альянса дурочку, а когда пришло время выступить против этого змеиного гнезда, без сомнений встала рядом с ними. Но это капитан знает и сам. А вот чего он не знает…

— Уош воевал за Альянс, — говорит она негромко.

Рейнольдс поражённо замирает. Поднимает на неё неверящий взгляд.

— Это ты меня сейчас так утешить решила? — в совершенно неживом до этого момента голосе капитана прорезаются ядовитые нотки, и Зои мысленно кивает: давай. Злись, ёрничай, кричи — да что угодно, только не это твоё отрешённое безразличие, из которого тебя потом будет невозможно выдернуть. — Мол, у тебя в экипаже не одна серая крыса, а целых две, капитан?

— Это я вас так ставлю перед фактом, сэр, — невозмутимо отзывается Зои. — А вот вам ещё один: сразу после войны я вписалась в компанию «Пыльных дьяволов». Это название вам о чём-то говорит?

— Две серых крысы и террористка, — подытоживает Рейнольдс. — Потрясающе!

Зои страдальчески поднимает глаза к небу.

— Речь о том, что у вас на корабле собрались очень разные люди, капитан. Точнее, так: это вы нас собрали, и мы не жалуемся.

— Но Фидллерс Грин, Зои.

— У Уоша был всего один боевой вылет, но я совершенно не уверена в том, что он не сбил никого из наших. Да и он не уверен, сэр. С некоторыми вещами приходится мириться, понимаете? Это была война, и каждый поступал… как получалось.

— Уж у неё-то получилось просто замечательно!

— А у нас?

Капитан морщится. Долго молчит, глядя в одну точку.

— Я не знаю, как с ней теперь разговаривать, Зои.

— Уж как-нибудь. Сэр, если вам нужен мозгоправ — сходите к Саймону. Хотя это, вроде бы, тоже не его профиль.

— Вот уж помогла так помогла. Прямо как пастор.

— А что он?

— Тоже военные байки травил, — мрачно отзывается капитан, — воздух здесь, что ли, способствует.

О чём именно были байки, Зои не спрашивает. В общем-то, не её это дело.

— Расскажите-ка мне, что ещё за ерунду вы с Уошем себе придумали насчёт ближайших месяцев?

— А что не так? — кажется, Рейнольдс начинает отходить потихоньку. По крайней мере, удивляется вполне искренне. — Деньги на выход из дрейфа мы уже заработали, но несколько спокойных месяцев команде не повредят, да и с радаров Альянса уйдём — есть надежда, что они забудут про наше существование. Тебе не кажется, что это оптимальный вариант? Неделю назад мы всерьёз обсуждали необходимость разойтись с «Серенити» в разные стороны.

— Не мы, а вы.

— И всё-таки. Зои, я хочу, чтобы мы немного отдохнули.

— Это приказ, сэр?

— Давай считать, что это дружеская просьба.

— Тогда я, в свою очередь, дружески прошу вас не слать Инару ко всем чертям, сэр.

Капитан прикладывает два пальца к виску и салютует в шутливом жесте. И тут же серьёзнеет:

— И всё-таки что мне делать?

— Попытаться с ней поговорить? — Зои вскидывает бровь. — Например. Я думаю, ей непросто было об этом рассказать; тем более — рассказать вам. Кстати, с чего это вдруг Инара вообще решила поделиться с вами столь яркими деталями своей биографии?

Она задаёт вопрос, уже прекрасно зная ответ на него. Всё-таки это было вопросом времени.

* * *

Инара не появляется в доме ни в этот вечер, ни на следующий. Мэл прекрасно знает, что она отсиживается в своём шаттле — и даже пару раз выходит на крыльцо, чтобы разглядеть сквозь завесу дождя тепло светящиеся иллюминаторы.

— Она рассказала? — пастор выходит на террасу и протягивает ему стакан с самогоном.

— У меня такое ощущение, что на этом корабле тайны есть у всех, кроме меня.

— У тебя всё на лице написано, сынок, — Бук хмыкает. — Пей.

Рейнольдс послушно пьёт. Самогон у матушки Джейна хорош — не какая-нибудь сивуха. Крепкий и чистый: через стакан читать можно было бы, вздумай кто-нибудь этим заняться.

— Так ты знал, — он не спрашивает, утверждает, — о ней и Фидллерс Грин.

— Знал, — соглашается пастор. — Но рассказывать тебе о таком — уволь. Каждый имеет право на секреты.

— Скажи, я круглый дурак, если думаю о том, как она там?

— «Всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит», — задумчиво отзывается Бук.

— В этой твоей книжке ещё было что-то про «не убий», — Мэл одним глотком допивает самогон.

— Ну, с этим-то мы все успели облажаться, не так ли?

Малкольм не отвечает — просто ставит пустой стакан на перила террасы и выходит под дождь.