В свете Четырнадцати (джен)

But it's too late to turn back now

Но теперь уже слишком поздно поворачивать назад,

Здесь слишком громко, чтобы расслышать хоть какой-то звук,

Я так потерялся, что меня никто не может найти,

Теперь уже слишком поздно поворачивать назад.

Dead By Sunrise — «Too Late»

Эймма ощущала себя практически живой. Казалось, стоило протянуть руку, и она смогла бы коснуться плеча своей девочки. Рейнира расчёсывала волосы, сидя за туалетным столиком. Ещё один вычурный подарок Деймона, который теперь Эймме даже нравился.

Лепнина имитировала драконью чешую, конечно же, золотую, а объёмные, сочные бутоны цветов были раскрашены эмалью. Дракон, окружённый лепестками, — столь нежная и прекрасная аллегория вызывала у Эйммы ласковую улыбку. Деймон умел делать подарки, после смерти признать это оказалось на удивление просто. Ей даже вдруг вспомнилось, как в детстве Рейнира приносила свои букеты к столику и неспешно разглядывала их, разыскивая резного двойника для каждого цветка. Ручками для ящичков служили соцветия эписции. Кроваво-алые, точно пятна крови на золоте, а внутри вместо соцветия красовались жёлтые опалы⁽¹⁾. Из-за включений они имели свойство играть радужными бликами в солнечную погоду, и её маленькую девочку настолько завораживала эта игра света…

Эймма почти почувствовала подступающие слёзы. Ещё недавно Рейнира была столь невинна и защищена от всего мира её ласковыми объятиями и историями о прекрасных рыцарях и принцессах, а теперь… Злость снова вернулась, напоминая Эймме о том, что ещё ничего не окончено. Отто был мёртв, но мало избавиться от крысы — необходимо уничтожить всё гнездо, дабы мерзкие твари больше не могли докучать хозяевам.

— Ты не познаешь моих разочарований, моя милая Рейнира, — шептала Эймма, как обещание, как самую честную клятву.

В зеркале продолжала отражаться только тихая принцесса. Золотой гребешок неспешно прочёсывал пепельные пряди. Вкус горечи был таким реальным… Эймма должна была быть здесь. Она приходила в покои Рейниры, усаживала чем-то расстроенную дочь за столик и начинала расчёсывать непокорные локоны, рассказывая очередную валирийскую историю.

У неё их всегда было много: начиная от детских сказок и заканчивая кровавыми ритуалами Вхагар. Королева Алисанна подарила Эймме не только шкатулку, полную горя, но и рычание валирийских преданий. В Орлином Гнезде некому было обучить её валирийскому, но это был язык её матери. Эймма хотела знать его, хотела хоть как-то прикоснуться к принцессе, о который не знала ничего. Как ни странно, для королевы это тоже оказалось странным способом почтить память дочери.

Теперь осталась только тишина. Больше не было разговоров между матерью и дочерью, и Эймма чувствовала, как призрачная рука сжимала горло от мысли, что она это потеряла, что она променяла это на… что? Бессмысленные чаяния мужа? Ожидания придворных? Долг? Она содрогнулась. Никто из них не стоил её жертв. Н-и-к-т-о. Эймма оставила Рейниру один на один с этим миром и теперь ощущала только бесконечную злость на саму себя.

— Моё сокровище, — шептала она, касаясь призрачными руками пепельных локонов.

Бессилие оказалось на вкус как погребальный пепел.

Точно вторя её шёпоту, пламя в свечах задрожало, наливаясь алым.

— Muña?⁽²⁾ — Рейнира отложила гребень, впиваясь взглядом в зеркало.

— Да, милая, я здесь, — отчаянно зашептала Эймма, едва сдерживая слёзы, — я здесь, я никогда тебя не покину, никогда.

О, как бы она хотела быть рядом по-настоящему. Провести свою девочку через все этапы взросления; расшить однажды её свадебный плащ; утирать слёзы на валирийской церемонии и в первый и единственный раз заплакать от счастья при виде крови дочери⁽³⁾… Эймма чувствовала себя самой злостной предательницей, как будто добровольно отказалась от подобного счастья. Как она могла?.. Что заставило её поставить Рейниру ниже всего прочего? Единственного живого ребёнка? Маленькую, улыбающуюся и так отчаянно цепляющуюся за неё девочку? Эймма отказалась от неё?

— Это моя вина? — шёпот Рейниры оказался больнее хирургического тесака.

Её крошка продолжила заполошно, быстро, как будто боялась, но отчаянно хотела сказать это уже давно

— Я виновата? Да? Все так думают. Если бы я родилась мальчиком, им не пришлось бы иметь дело с новой истеричной королевой, — Рейнира явно передразнивала кого-то. — Если бы я могла!.. Прости, пожалуйста, прости!

Слезинки покатились по очаровательным пухлым детским щёчкам. Эймма думала, что хуже Пустоши ничего быть не могло, как и острее ножа, которым её вскрыли, но это оказалось очередным наивным заблуждением. Что-то в ней треснуло с таким отвратительным не столько стуком, сколько «чавком», как будто что-то склизкое и противное разрубили пополам и оно шлёпнулось на каменную поверхность.

Лучше бы она умерла снова. Лучше бы её снова резали, рвали на части… Горе Рейниры в день похорон разбило Эймме сердце, но это… Это уничтожило те жалкие ошмётки, что от него ещё остались. В груди зияло мерзкое ничто. Оно вспенилось, точно море, подступая чистым ядом к горлу.

Это была её вина? Она вложила в голову дочери эти мысли? Променяла алмаз на речную гальку? Или это сказали другие? Все эти королевские лизоблюды и языкастые дамы, что при любой возможности напоминали Эймме её место. Или это был Визерис? Его не-присутствие, не-поддержка — вся его не-любовь, с которой годами сталкивалась она сама?

Они должны были заплатить. Один за одним. Эймма чувствовала, как холод струился от её рук, как иней полз по стенам, оплетая их тонкой паутиной. Спальня Рейниры превращалась в сверкающее царство льда. Узоры вторили эписциям на ручках столика и чернели провалами соцветий, складывались в слова на смеси двух языков.

«Сокровище».

«Eglives»⁽⁴⁾.

«Raqnon ñuha»⁽⁵⁾.

«Счастье моё».

Эймма желала расписать каждый свободный кусочек напоминаниями о самом главном: о важности Рейниры. Никогда — никогда! — её девочка не должна была сомневаться в собственной значимости. Если то была ошибка Эйммы — то она воспримет это посмертие как величайшую милость, как возможность исправить всё.

Слова наслаивались друг на друга, а холод впивался в стены, точно свора гончих в кусок сырого мяса. Огонь продолжал мерцать кроваво-алым. Эймма не слышала смеха Сиракс; не знала, что он носился по тёмным коридорам крепости, пугая слуг и неспящих гвардейцев; проклятие замка крепло, проникая всё глубже и глубже, предрекая кровь, страдания и безумие.

Эймма улыбалась, поглаживая свою крошку по голове, и думала, что теперь точно всё будет хорошо.

* * *

Визерис задумчиво смотрел в очаг, чувствуя, будто исходящего от него жара всё равно было недостаточно. Холод поселился в его покоях, и проклятия Алисенты, которая, казалось, сошла с ума после смерти отца, не добавляли ему покоя. Ещё эта байка, разлетевшаяся по замку и подхваченная знатью. Будто бы на следующий день после свадьбы покои принцессы вымерзли полностью и покрылись инеем. Будто бы ледяные узоры тянулись к уснувшей принцессе, точно убаюкивая её, укрывая от всех печалей. «Ледяная принцесса», — шептались слуги. Что за вздор! Иней посреди жаркого лета! Проклятие покойной королевы!

Визерис как никогда остро ощущал отсутствие Отто. Его преданный советник наверняка смог бы справиться с этой досадной ситуацией, пресечь слухи и принести ему хорошие вести. С момента смерти десницы не было ни дня, чтобы он не вспоминал верного друга. Ему пришлось назначить лорда Стронга на эту должность, как того требовал долг перед королевством, но… Визерис поморщился и плеснул себе в кубок ещё вина. В такое время не хотелось видеть даже слуг.

Откровенно говоря, лорд Стронг явно разбирался в своём деле и давал толковые советы, но ему не хватало этой тонкости и скорости, с которой Отто реагировал на проблемы, предвосхищая многие указы Визериса. Это действительно оказалось огромной потерей, которая добавила всему королевству проблем, а самому Визерису морщин. В некоторые заседания ему казалось, что мигрень — это меньшая из зол, с которой ему приходилось мириться. Казалось, совет пытался разорвать своего короля на части.

Иной раз сам Визерис начинал думать, что проклят. Столько потерь за такой короткий промежуток времени, каждая из которых тянула за собой целый камнепад проблем. Ему не хватало времени даже на то, чтобы проведать дочь. Она продолжала прислуживать ему и совету чашницей, но теперь выглядела ещё более далёкой, чем была раньше.

Визерис представлял, как тяжело ей далась смерть матери, как непросто было принять известие о его новом браке. Он упорно старался объяснить ей необходимость следовать долгу перед королевством. Его милое дитя… Рейнира была так похожа на Эймму, и отчасти он надеялся увидеть в ней характер покойной жены, но, к сожалению, вся мягкость в Рейнире обернулась огнём его брата. Порой было невыносимо видеть, насколько сильно Рейнира была похожа на своего дядю. Этот дерзкий тон, драконьи замашки и поддерживаемые Деймоном любые капризы. Иной раз Визерис не успевал сделать подарок сам, как братец уже приносил Рейнире желаемую игрушку. Где это было видано, чтобы отцу приходилось соревноваться за право подарить что-то первым дочери?

Деймон снова ушёл, но это ничего не изменило. Стало только хуже. Рейнира вертела в руках подаренный братом амулет из валирийской стали и… Вначале, до свадьбы, Визерису казалось, что его девочка начала снова расцветать, приходить в себя после похорон. Ему виделось, что горе отступало, и снова редкие улыбки дочери наполняли его душу надеждой. Он смел верить, что Рейнира смогла принять его новую свадьбу, что, возможно, былая близость с Алисентой смягчила драконий нрав.

Однако стоило свадьбе минуть, как всё вновь покатилось в Пекло. Были ли виной тому проклятия, которые королева не смогла сдержать, когда умер Отто? Разве Рейнира не понимала, что виной им было простое горе? Разве не было оно знакомо его дочери так близко? Разве сама она не закатывала истерики после смерти Эйммы? Разве Визерис не был к ней снисходителен, прощая грубость с обвинениями? И вот что он получил в ответ на своё терпение и благосклонность. Рейнира больше даже не смотрела на Алисенту. Игнорировала её существование со всем присущим ей высокомерием: говорила сквозь, как будто не замечая и отвечая по строгому королевскому протоколу, наполняя речь скорее витиеватой пустотой, чем смыслом; взглядом удостоить не считала нужным. Всем своим видом она демонстрировала: новой королевы здесь не было.

Визерис не знал, за что хвататься и у кого просить совета. Вопреки всем надеждам лорд Стронг не предложил никакого решения. Он лишь заметил, что формально принцесса безукоризненно следовала протоколу. Самой придирчивой придворной даме было бы нечего возразить против таких изысканных манер. Вот! Вот поэтому Визерис не мог перестать вспоминать своего дорогого друга. Ему нужен был дельный совет, как вернуть мир в свою семью, а не констатация того, что Рейнира знала, как оскорбить, не сделав ничего предосудительного. Это была его дочь! Визерис и сам прекрасно знал, насколько остёр мог быть её язык.

Казалось, что Рейнира, крошка, которую он так ласково и нежно любил, ушла вместе со своей матерью. Просто ветру потребовалось непозволительно много времени, чтобы затушить погребальный костёр и развеять пепел. Визерису остались руины, которыми теперь казалась ему Рейнира.

Эта пеклова байка про Ледяную принцессу лишь подливала масла в огонь слухов о том, насколько сдержанной и отстранённой стала его дочь. Придворные смели шептаться о том, что иней следовал за ней, стелился в ноги, точно любимый пёс! Они не стеснялись даже присутствия своего короля!

Визерису только оставалось, что недовольно поджимать губы. Он не знал, как пресечь эти слухи. Обычно одни россказни сменялись другими. Ему ли было не знать, как скучающий разум был готов принять за истину любую небылицу. Как назло, все прочие домыслы также были связаны с королевской семьёй напрямую или косвенно и не в хорошем смысле.

«Принц Деймон разжёг войну, чтобы построить своё королевство… Покойная королева Эймма прокляла десницу, поскольку была убита по его приказу, дабы освободить дорогу юной леди Алисенте… А сама леди Алисента сошла с ума, потому что оскорбила единственное дитя королевы Эйммы… Чего ещё можно было ожидать от падшей девы?.. Принцессу Рейниру хранит призрак покойной королевы… Проклятье Семерых настигло наконец язычников за оскорбление законов людей и богов…»

Визерис не знал, что с этим делать.

Это были самые любимые публикой истории. Эти байки не сменялись другими. Визерису казалось, что проще было самому что-то устроить, чем уповать на милость Семерых. Как бы ему хотелось, чтобы знать нашла себе новый объект для развлечения, но все его надежды обращались в ничто.

Лорд Стронг советовал отвлечь публику и отвести внимание принцессы от королевы посредством приглашения новых лиц ко двору. Иными словами, десница предлагал подобрать Рейнире новых фрейлин. Визерис был согласен с тем, что его дочери нужна была компания, но так быстро после королевской свадьбы? Не уничтожило бы это единственную возможность Алисенты и Рейниры на примирение? Пока узы ещё были живы — всё можно было исправить.

Кому, как не Визерису, было знать, что тоска стирала любые обиды. Именно оставшись в одиночестве, Деймон всегда вспоминал о семье и возвращался домой. Даже если его брат не был способен признать свою неправоту в отрытую… Что ж, Визерис прощал ему и это. Возможно, стоило подождать ещё немного. Рейнира сама потянулась бы к Алисенте, и эти нелепые обиды и вражда сошли бы на нет.

Визерис приказал деснице повременить с фрейлинами. В конце концов, отбор было бы лучше оставить Алисенте. Кто лучше неё смог бы подобрать достойных леди для компании Наследницы королевства? Заодно это показало бы двору его уважение к королеве, несмотря на её безобразную выходку на свадьбе. Визерис отдал бы должное её праву как матриарху Дома Таргариенов, а Рейнире пришлось бы заговорить с королевой. Крайняя мера, до которой, как надеялся Визерис, не должно было дойти, но он был готов проявить твёрдость.

Отец всё время напоминал ему: единственное, что могло уничтожить Дом Дракона, — это они сами, — и Визерис клялся перед урнами матери и отца, что этого не случится, что при его правлении династия станет только больше и крепче. К сожалению, у них с Эйммой не получилось привести в этот мир множество новых всадников. Как бы скорбно не было это признавать, но, возможно, Рейнира была слишком большим благословением для одной жизни. Алисенте надлежало справиться со всем остальным. Рейнире понадобилась бы поддержка: братья и сёстры, на которых бы она смогла опереться точно так же, как Визерис — на Деймона.

Вино не успокаивало боль, сдавливавшую голову сильнее короны. Визерис морщился и обещал себе прекратить подобные возлияния хотя бы такими глубокими вечерами. Даже микстуры Рунцитера⁽⁶⁾ не спасали от мигреней, когда каждое заседание совета превращалось в поле битвы. Ему вновь не хватало способности Отто направлять даже самые горячие умы к единому мнению. С Деймоном, к сожалению, сладить было не под силу даже ему, но Визерис и не ждал чуда. Когда дело касалось его брата, не стоило надеяться даже на Божью милость, что уж было говорить о человеческой ограниченности.

Это напоминание каждый раз вызывало у Визериса нечто среднее между тоской и зубной болью. Он снова брался за вино и предавался унынию. В такие моменты он скучал даже по острым словам Рейниры. Как бы ему хотелось, чтобы его девочка хоть раз пришла к нему за поддержкой, как делала раньше. Он давал ей и Алисенте расстояние, позволяя пережить своё горе, но был вынужден признать, что сам справлялся с трудом.

— Как мне не хватает твоих советов сейчас, мой старый друг. — Визерис тяжело вздохнул и осушил кубок одним глотком, вновь нарушая данные самому себе обещания.

Он знал, что всё это игра уставшего разума, но постель показалась ему вдруг выстуженной, практически ледяной. Одинокой свечи, которую Визерис тоже зажёг сам, едва хватало, чтобы разглядеть рисунок на балдахине, но изысканная вязь была ему знакома до каждой завитушки. Не нужен был свет, чтобы легко найти изгибы соколов и голубок — не всё же было украшать драконами.

Когда-то он даже находил это весьма… милым? Соколы — символ Арренов, Дома Эйммы, но она сама, скорее, всегда была ласковой и нежной голубкой, нежели хищной птицей. Визерису вдруг против воли вспомнилось, как он лежал в этой постели вместе с Эйммой, как вздымалась её грудь и блестел пот на плечах. Ночная сорочка сбивалась, и порой ему казалось, что за спиной его хрупкой жены раскрывались крылья. Он никогда не дорисовывал эту картину — думалось, что спешить некуда, что этот благословенный образ будет принадлежать ему вечно. Как глуп он был! Как наивен!

В очередной раз убедился, что счастье было мимолётно. Брат, мать, Балерион, отец, Эймма, а теперь и Отто. Кто окажется следующим в этом великом замысле Богов?

А теперь почему-то он пытался вспомнить, какого цвета были ночнушки Эйммы и чьи перья он постоянно искал за её спиной. Как будто с уходом его голубки все эти неважные мелочи вдруг обрели смысл, а Визерис больше не знал, что с ними делать. Он искал утешения в кроткой Алисенте, хотел покоя, которого лишала его корона, но соколы никуда не исчезали. Даже если балдахин давно заменили по его же приказу, а по зелёному бархату даже не вился простенький плющ. Казалось, соколы нашли приют на изнанке его век. Там не пел ветер, но звучало долгое, пронзительно одинокое воркование, точно птица билась над пустым гнездом.

«И нет песни звонче той, что поёт перебитое однажды горло», — Эймма в его снах улыбалась и рассказывала одну и ту же легенду снова и снова. Визерис всё никак не мог вспомнить, о чём же была та история. Слишком жестокая — это он знал точно. Помнилось, он всякий раз отговаривал Эймму заканчивать её. Она откладывала книгу и спешила к нему на ложе. Старые истории теряли свою силу. Оставался только жар камина и шелест дыхания…

Визерис видел птиц, как наяву, при свете солнца. Стрекот наполнял его покои и казался таким же лишним здесь, как и непривычный зелёный цвет. Это были знамёна Тиреллов, но даже чужие знаки не могли отвлечь Визериса от воспоминаний нежно-голубых глаз Эйммы. Он знал, что Боги наказывали его, но за что?.. Вся эта жестокость, бессмысленная и беспощадная, забирающая у него самых близких одного за одним. Что Боги хотели ему сказать?

Ночи сводили с ума.

С балдахина спускалась одна из птиц. Всегда сокол — никогда голубка. Она садилась ему на грудь и смотрела. Рёбра сдавливало, будто ему снова было десять и шесть и он впервые оседлал Балериона; цепи от седла впивались в тело, удерживая на спине дракона. Он так же не мог сделать вдоха? Наполнял ли его тот же страх? Иногда ему казалось, что эти воспоминания померкли с годами. Облик Балериона словно затесался между другими, такими же далёкими и расплывчатыми. Среброкрылая, Вхагар, Вермитор… Сокол продолжал сидеть на его груди, смотреть, и рассудок туманился. Оставался только пронзительно ясный облик Эйммы.

Это тоже было наказание или просто горе устало гнуть его спину и взялось за разум? Визерис глядел на птицу, и каждый раз ему не хватало дыхания. Каждый вдох требовал таких усилий, что он просыпался взмокший. Ему словно снова приходилось взбираться на Балериона, падать и начинать по новой — и так всю ночь. Это напоминало ему историю Эйммы… В конце концов, Визерис приказал принести ему старый сборник.

Там оказался король, возжелавший заточить Балериона⁽⁷⁾ и остановить умирание. Сиракс нашептала ему о цепях, способных сковать даже Бога. Король повёлся на увещевания Богини да согласился оставить Ей зарок на будущее. Её смех провёл глупца прямо в кузницы Вермитора⁽⁸⁾, а пьяный язык слизал звук шагов и стук сердца. Она предложила ему украсть металл у рассвета и заката, но король не послушал и забрал самую крепкую, самую тугую цепь из полуденного зноя. Сиракс снова рассмеялась и провела его в Подземное Царство. Жар от цепей разогнал Туман и указал дорогу к Вечно Холодному Богу.

Король сковал Балериона, и прекратилось умирание, а вместе с ним и всякая жизнь. Заколотые обреклись умирать вечно, и ничто не могло облегчить их мук. Каждый рождённый в свой самый первый вдох умирал и возрождался вновь, получая искру от Эгаракса⁽⁹⁾. Оттого женщины рождали детей, молчащих и пустотелых, и не было материнскому горю конца и края, и поднимался вой до самых Небес. Старики осыпались пылью к ногам своих правнуков, но продолжали молить о смерти. Сколько бы похоронных обрядов ни проводили их несчастные дети, да только не было родителям их покоя, покуда не увядало всё на земле.

Осознал король свою глупость, но было поздно. Его мечты о вечной жизни рядом с любимой женщиной обернулись кошмаром. За смехом Сиракс его молитв и криков было уже не слышно, а дороги назад найти он не смог, сколько ни бился о скалы да ни топился в водах земных.

Мелеис, страдающая от материнского горя и проливающая слёзы по каждому дитя, взмолила о помощи своих братьев и сестёр, и Сиракс пообещала, что из оставшихся рассветов и закатов Гэлитокса⁽¹⁰⁾ сможет вытянуть нить, что проложит дорогу к Балериону да освободит его. Согласился Гэлитокс, но потребовал, чтобы Сиракс после сама потянула день за него ровно столько, сколько нить та будет виться. Согласилась Сиракс, вытянула нить да вышила ею на себе узор.

Окрасилась чешуя её в золото-алый, выткался на ней гобелен о том, что было, и о том, что будет. Закружилась она в своём безумном танце, разбросала искры Эгаракса, смутила звёзды его сестры-жены Тессарион⁽¹¹⁾ и спутала все карты его сестры-жены Тиракс⁽¹²⁾. Не были более они властны над ней. Ни Первый среди Богов, ни Знающая всё наперёд, ни Помнящая все пути.

Однако не собиралась Сиракс возвращать нить, потому потребовала от гордого короля исполнить свой зарок, заняв её место. Расковал король Балериона и сам намотал полуденную цепь на ворот⁽¹³⁾ от солнца. Каждое утро он накручивал цепь, каждый день гнулась спина его под тяжестью зноя, и каждую ночь ворот раскручивался обратно. Снова и снова. Вспомнил он, как мог взять самую тонкую нить, и взвыл, моля о милосердии, а Сиракс лишь снова посмеялась над глупцом.

Что было потом и узнали ли Боги о вероломстве своей сестры, Визерис уже не прочёл. Ему достаточно было видеть картину измученного короля, после которой чудилось, что сокол тоже смотрел насмешливо, что в нём было то же злое презрение, что приписывали Сиракс.

Да, Визерис видел себя героем старой легенды. Каждый день он просыпался, чтобы проводить бессмысленные баталии с собственным советом, и возвращался в свои покои, чтобы снова взяться за вино и закончить всё соколами на балдахине. Этому не было конца. Птицы приходили с тем же упорством, что Рейнира игнорировала его. Был ли Визерис так же жестоко обманут судьбой только за мечту о семье?

Он подавил всхлип, чувствуя себя как никогда слабым и беспомощным. Сокол продолжал хищно смотреть, как безмолвный мучитель, как наказание, назначенное кем-то свыше. Было ли удивительно, что черни чудился смех Безумной Богини, пока их король барахтался в собственной памяти, точно неразумное дитя?

Визерис просто хотел, чтобы это закончилось.

* * *

Это оказалось только начало.

Визерис почувствовал облегчение, когда Алисента посетила его покои. Она опустилась на колени, несмело протянула ему руку и попросила о прощении, признаваясь, что не смогла сдержать своей женской скандальной натуры из-за горя. Блестящие струйки слёз придали её лицу какое-то почти кукольное выражение.

Алисента смотрела на него с такой надеждой и раскаянием… Это отдалось вспышкой тепла в его груди. Он не был тем королём, его историю ещё можно было исправить. Ах, если бы с Рейнирой всё было так же просто. Возможно, однажды…

Алисента явилась к нему, точно маяк во тьме — одинокому кораблю. Был ли он виновен в том, что принял утешение, что подумал о себе? Горе точило его силы, ослабляло волю. Одна потеря за другой — всё это отдавалось острой болью где-то за рёбрами. Каждый потерянный ребёнок — это следующая попытка, очередная жертва и пролитые лишь в тишине собственных покоев слёзы. Сколько раз Визерис молился Мелеис, Матери, Старым Богам и всем, кого мог вспомнить? Было не сосчитать его подношений и просьб. Разве он хотел так много?

Визерис коснулся нежной девичьей щеки, стирая солёную дорожку. Они все заслуживали иной судьбы — все они могли и должны были стать семьёй, покончив с чередой похорон и несчастий. Глядя на эту преданную покорность, Визерис как никогда ясно понимал, что ему надлежало сделать, чтобы соколы остались в прошлом.

Сын. Визерис видел его в снах. Мальчик, что принёс бы за собой гимн литавр и победы… для Рейниры. Его продолжение в этом мире. Он будет лучше Деймона. Свирепым всадником, но покорным подданным. Этот ребёнок взял бы всё лучшее от них с Алисентой.

Визерис видел это будущее, как наяву. Его внуки объединили бы две линии, и никто не остался бы не у дел — он чувствовал, что это могло стать реальностью. Как же дорого, оказалось, стоила эта мечта. О Семеро! Визерис знал, что цена этого счастья будет высока! Но настолько? Теперь он стоял в одном шаге от своей судьбы. Если бы он струсил, чего стоили бы все принесённые жертвы?

Визерис уложил свою молодую жену в постель. Соколы недовольно воскликнули и взлетели, устремляясь в открытое окно. Возможно, то был знак свыше, что он наконец-то делал всё правильно.

После Алисента лежала рядом такая нежная и красивая. Она взмокла и спешила поправить свою ночнушку, слишком скромная, отчего Визерис почувствовал слегка снисходительное веселье. Стыд был свойственен юности, и он против воли вспоминал свои собственные похождения. В те времена он ещё даже не успел оседлать Балериона, но уже знал, что женщины были куда более великолепными наездницами. Эти воспоминания только подстегнули его желания, и он поспешил вновь притянуть к себе раскрасневшуюся Алисенту. Стоило закрепить результат, в конце концов, она сама обещала сделать всё для того, чтобы он был счастлив.

Шёлковая ткань приятно ощущалась под руками, точно струилась под пальцами, ничего не скрывая на самом деле. Лучше было только задирать её. Хватало одного лёгкого движения, и та почти стекала с девичьего стана.

Подол задрался окончательно, и оказалось так просто насадить Алисенту на себя. Его хрупкая королева едва ли что-то весила.

— Мой король, — неуверенно прошептала она, и Визерис почувствовал, как его естество откликнулось на этот сладкий зов.

Это было так похоже на Эймму. Она тоже трепетала, точно пташка. Такая красивая, такая неопытная… Отчего Визерису приходилось примерять на себя роль наставника.

Алисента не была голубкой. Медные пряди и карие глаза — ничто не напоминало о валирийской стати, как зелёный полог над кроватью — о бескрайнем небе Долины. Было так просто забыться в первой скромности; в тихих стонах, которых не могли скрыть даже искусанные губы; в этом взгляде из-под ресниц, таком неуверенном, таком потерянном, но всё равно доверяющем. Так просто было забыться в этом мгновении, отбросив все тяжёлые мысли о долге и горе.

Визерис мазнул взглядом по окну. На подоконнике сидела голубка. Белоснежно-белая. На неё было почти больно смотреть: она пылала, как светоч, в полумраке покоев. Этого не могло быть…

Прямо перед его лицом на мгновение возник лик… Нет! Это было просто невозможно! Визерис задохнулся от ужаса. Это не могла быть Эймма, не могла!

Его взгляд снова метнулся к окну, но голубки там уже не было. Она сидела прямо под балдахином и продолжала смотреть. Её крошечные глазки-бусинки неотрывно следили за Визерисом. Голубые, как нежные аквилегии⁽¹⁴⁾, что он когда-то дарил Эймме. Такие же нежные и ласковые, как рука, что сжала его сердце в ледяной хватке.

Визерис думал, что познал кошмары наяву, что прошёл все испытания Богов, кто бы из них не отмерил ему эту долю, но это было только начало. Его пробрал озноб, почти священный страх сковал всё тело. Алисента неуверенно остановилась, сжала его плечи хрупкими пальчиками. Она была такой горячей, а ему было так холодно…

— Ваше Величество?.. — тихий, неуверенный голос и вопрошающий взгляд, ей нужна была его забота и направление. — Я сделала что-то не так?

Голубка вспорхнула и опустилась прямо на голову Алисенты, затопталась на месте, точно желая уложить волосы в удобное гнездо, и закурлыкала.

Визерис закричал.

Примечания:

Эймме всё хуже на самом деле. Мёртвым не место среди живых. Да и Сиракс, если вы читали другие мои работы, не представлена, как положительная или отрицательная богиня, но милого и доброго в ней точно никогда не водилось. В этой истории Бога оказалось больше, чем в прошлой идее.

Визерис би лайк меня заставляют работать... что делать... грустно без подхалима... Мы здесь не любим Визериса, но, если честно, я его никогда близко не писала, поэтому это эксперимент. Пытаюсь вертеть его (не только на хую), но и как персонажа. Мне хотелось, чтобы он весь был такой "возможно", "кажется", "должен долга ради, а не потому что долбаёб". Буду рада вашему отклику.

Клянусь, однажды я напишу фф (возможно, даже здесь), где Тессарион будет прыгать с гигантским транспарантом, а Визерис не будет понимать ни-ху-я.

Отто умирает слишком рано, Али ещё никого не родила (а мы помним, что было с прошлой королевой) и вообще находится в опале, и даже ещё не спала с королём, поэтому полит. обстановка не самая стабильная.

Я не сделала с Визерисом того, что планировала, но, в конце концов, его мучения только начинаются.

1) До XVIII века в Европе у опала была репутация «камня всех камней», поскольку из-за включений он имел свойство переливаться всеми цветами, свойственными драгоценным камня. Он был символом надежды и удачи, оберегом от злых сил.

Вернуться к тексту

2) Мама (высок. валир.).

Вернуться к тексту

3) В традиционной валирийской свадебной церемонии молодожены совершают ритуальные надрезы, чтобы смешать свою кровь.

Вернуться к тексту

4) В значении «Благодать» (высок. валир.), также может использоваться в значении «Ваше Величество».

Вернуться к тексту

5) Моя любовь (высок. валир.).

Вернуться к тексту

6) Великий мейстер Рунцитер занимал эту должность вплоть до 112 года, когда и умер. После его смерти Цитадель прислала на его место Меллоса.

Вернуться к тексту

7) Балерион — бог смерти и подземного мира. Некоторая смесь греческих Аида и Танатоса.

Вернуться к тексту

8) Вермитор — бог кузнецов, ремесленников и мастеров.

Вернуться к тексту

9) Эгаракс — бог всех существ, которые ходят, бегают, плавают или летают. Создатель первого дракона.

Вернуться к тексту

10) Гелитокс — бог огня, звёзд, луны, солнца и рассвета.

Вернуться к тексту

11) Тессарион — богиня музыки, искусств, знаний, исцеления, чумы, пророчеств, поэзии, красоты и стрельбы из лука.

Вернуться к тексту

12) Тиракс — богиня разума, мудрости, интеллекта, мастерства, мира, войны и военной стратегии.

Вернуться к тексту

13) Ворот — это приспособление для подъёма, например, воды из колодца, которое состоит из отрезка древесины цилиндрической формы, закреплённой на оси, на которую наматывается верёвка или цепь.

Вернуться к тексту

14) Вид многолетних травянистых горных растений семейства Лютиковые. Чем-то похожи по форме на лилии.

Вернуться к тексту