Шеллар неправильный? Вы ещё Ксару не видели! (джен)

Прошло много лет. Королева Ксара вышла замуж за дракона своей расы по имени Абелот. И через две октобусы снесла шесть яиц. Яйца она положила их в каменные гнёздышки и, не доверяя технике, стала греть их сама своим огнём и переворачивать их своими передними лапами. Причём, грела она яйца не напрямую. Чтоб не зажарить своих будущих детей, она дула слабенькими красными огоньками горизонтально на некоторой высоте над яйцами. Пять лет королева спала не больше получаса в сутки, пять лет не отходила от яиц даже на двести метров. И в день её пятисотлетия из яиц вылупились малыши.

— А почему у них нет крыльев? — спросила королева.

Все шесть малышей были больше похожи на крокодилов длиной с человеческое предплечье.

— Они же младенцы, — ответил Абелот. — Обычно крылья полностью отрастают к семидесяти годам, а при вылуплении даже видимые зачатки крыльев бывают в одном случае примерно из миллиона. До двухсот лет такие дети не доживают, а если даже зачатков крыльев при вылуплении не видно, то всё в порядке. Как их назовём?

— К семидесяти?

— Да. И именно поэтому дракон считается ребёнком с вылупления до семидесяти лет, а подростком — с семидесяти до трёхсот, — сказал Абелот. — К семидесяти годам крылья достигают пропорциональных остальному телу размеров и обретают окончательную форму, но продолжают расти, только уже в одном темпе с остальным телом. Не день в день, у меня, например, крылья отросли уже к шестидесяти, а у одного моего одноклассника — к восьмидесяти. Но в среднем к семидесяти, а вообще разброс от пятидесяти до девяноста.

— А какого они пола? — спросила Ксара.

— Вот это два мальчика, а остальные девочки, — ответил Абелот, осмотрев детей.

— Тогда это будет Изо́льд, это — Гвине́вр, это — Лансело́та, это — Мерли́на, это — Гаве́йна, а это — Бедиве́ра.

Король Абелот долго ворчал на тему «Чего ещё ждать от дочки того чудака» (таких имён не знал ни он, ни поисковик Ясень⁽¹⁾), но к вечеру успокоился.

А утром оба принца выдохнули красные огоньки.

— Уже?! — удивился Абелот.

— Что уже? — не поняла Ксара.

— Принцы уже огнедышащие, — сказал Абелот.

— А что не так? — спросила Ксара.

— Они же мальчики. — Сказал Абелот. — Даже девочки дышат огнём на второй день после вылупления лишь в двух случаях из трёх, остальные начинают выдыхать пламя в возрасте до полутора октобус, а мальчики обычно получают эту способность к полутора годам, предыдущий рекордсмен выдул огонёк в возрасте одного года. А в этом возрасте огненное дыхание — вариант нормы, но только для девочек.

Услышав это, принцессы выдули сначала синие огоньки, расплавив песчинки, а потом — красные огоньки.

— Уже?! — снова удивился Абелот.

— А сейчас-то что не так? — спросила Ксара.

— Синее пламя до полугода — большая редкость даже для девочек, — ответил Абелот. — Одна из десяти овладевает синим пламенем в возрасте шести месяцев, одна из сотни — в возрасте трёх месяцев, но чаще синим пламенем даже девочки овладевают примерно к году. А мальчики — к четырём. Откуда у них вообще водород в этом возрасте? Водородные железы обычно формируются ещё в яйцах, но пока они не должны толком функционировать. А синее пламя — горение водорода, жёлтое и красное — горение углеводородов при разной концентрации кислорода, в случае именно драконьего пламени жёлтый и красный цвет даёт смесь гексана с гептана, если поддуть азота, то пламя покраснеет, а если добавить кислорода, то оно пожелтеет, просто на воздухе цвет пламени зависит от состава воздуха и от режима смешивания углеводородов с воздухом. Функционирующие гексановые и гептановые железы ещё ладно. Но водородные?

Принцы ждать четыре года не захотели, а выдули синие огоньки сразу. Повторив успех сестёр в плавлении песка. Наигравшись с песком, все шестеро побежали играть в догонялки.

— Попалась, — сказал Гвиневр, поймав Ланселоту.

— Мама, он меня поцарапал, — ответила Ланселота.

— Речь до года?! — опять удивился Абелот.

— А что не так? — спросила на бегу Мерлина.

— Всё не так, — сказал Абелот. — Ты девочка. Только для мальчиков первое слово в полгода — норма, для девочки это норма в возрасте одного года. А уверенно говорить мальчики начинают в год, девочки — в два. Именно поэтому мальчики до года и девочки до двух лет считаются младенцами. Чего от вас ещё ждать? Полёта года в полтора?

— Молчать полгода — скучно, — сказал Изольд.

— А целый год — ещё скучней, — добавила Бедивера.

— И как мы по-твоему летать будем? — спросила Гавейна. — У нас же пока крыльев нет.

После обеда опять забил барабан.

— Опять? — недоверчиво сказала королева. — Люди столько не живут. Или мне послышалось?

И взрослые, и малыши выглянули наружу. Но в барабан бил не Стусеариж, а другой человек. Вся делегация была одета в одежду из ярко окрашенных тканей, а на барабанщике было не меньше килограмма золота. Сам же барабан был тот самый. А на боку у барабанщика висел тот самый отлитый Стусеарижем обсидиановый кинжал, передаваемый в семье Стусеарижа от короля или королевы к старшему ребёнку и отмечающий старшего из принцев и принцесс Смеугаравза. Барабанщик — прямой потомок короля Стусеарижа, с которым Ксара познакомилась чуть меньше двух веков назад. И в этот раз королева легко прочитала код: принц звал её поговорить.

— Здравствуйте, Ваши величества. Я принц Стусеариж, сын короля Стусеарижа девятого.

— Здравствуйте, Ваше высочество. Я королева Ксара.

— Здравствуйте, Ваше высочество. Я король Абелот.

— Здравствуйте, Ваше высочество. Я принцесса Ланселота.

— Здравствуйте, Ваше высочество. Я принцесса Мерлина.

— Здравствуйте, Ваше высочество. Я принцесса Гавейна.

— Здравствуйте, Ваше высочество. Я принцесса Бедивера.

— Здравствуйте, Ваше высочество. Я принц Гвиневр.

— Здравствуйте, Ваше высочество. Я принц Изольд.

— Здравствуйте, Ваши высочества, простите, я сначала не заметил вас.

— Чуть меньше двух веков назад сюда уже приходил Стусеариж, — сказала Ксара. — Но это точно были не Вы.

— В тот раз к Вам приходил сын Стусеарижа первого, через восемь лет он стал королём Стусеарижем вторым. А я его потомок. У нас теперь не неолит, а железный век. А семейное предание, гласящее, что этот кинжал отлит на Вашем огне, правдиво?

— Да, я сама дула в воронку синим пламенем, чтоб расплавить обсидиан. А у нас теперь не средние века, а Возрождение. Я в тот раз напутала, у драконов технологии не следующей эпохи после средневековья, а ещё более поздней. У нас и тогда было новейшее время, и сейчас оно же, только в более позднем варианте: спутники по всей системе. Но к другим звёздам зонды посылать рановато, даже мы не доживём до их ответов из пунктов назначения.

— Не понимаю Вас.

— А, ну да, Вы же не знаете космологии так, как знаю её я. Не расстраивайтесь, Вам просто пока рано.

— Я не про спутники. Это я как раз понял, Вы про искусственные луны толкуете, только глазом я их не вижу. Возрождение чего?

— Средние века — не только следующий этап развития после бронзового века, но и в некоторых аспектах время упадка. А в Возрождение люди перестали преследовать друг друга за знания, жечь книги, античные знания в максимально полном объёме встраиваются в новую культуру, начинает изучаться то, что в античность изучить не успели, а в средние века было под запретом. Я даже антропологию «протолкнула», а в средние века её приравнивали к бесстыдному подглядыванию и считали злом. А что стыдного в измерении предплечий и статистической обработке результатов? Чем это хуже подгонки рукава по руке конкретного клиента? Начали изучать биомеханику. И много чего ещё.

— Ваше величество, — сказал Стусеариж, — Стусеариж второй, оставил запись. Не на бумаге, не на камне, а в памяти рода. Он говорил, что встретил драконью королеву, которая дала ему огонь, чтобы расплавить камень, и тем самым открыла путь к железу. Он говорил, что вы не просто учитель, а начало всего. И просил: если когда-нибудь снова придёт время, и кто-то из его крови постучит в вашу пещеру, выслушайте нас. Потому что мы пришли не за огнём. Мы пришли за словом.

Ксара замерла. Она помнила того юношу — смелого, неуклюжего, полного вопросов о мире, который был для него слишком велик. А теперь перед ней стоял представитель цивилизации, которую она помогла родить.

— Каким словом? — спросила она тихо.

— Словом правды, — ответил Стусеариж. — Наш народ стал сильнее, но и жесточе. Мы строим города, но забываем, зачем. Мы куём мечи, но не знаем, кому их вручить. Мы слышали, что вы поняли законы мира — не через иллюзии, а через термометры, логику, зрение, которое видит больше, чем глаза. Мы просим: научите нас не просто ковать, но и мыслить. Как вы научили магов видеть магию не как чудо, а как силу, которую можно измерить.

Абелот смотрел на жену с тревогой.

— Ты не обязана, — сказал он. — Они люди. У них своя судьба.

— Но я стала частью её, — ответила Ксара. — Я не просто наблюдала. Я вмешалась. И теперь должна довести это до конца.

Она повернулась к принцу:

— Хорошо. Но не в пещере. Пусть ваш народ построит школу. Не храм, не дворец — школу. Где будут учить не верить, а проверять. Где будет один огонь — не для жертвоприношений, а для опытов. И пусть каждый, кто войдёт туда, знает: знание — это не привилегия избранных, а долг каждого, кто хочет быть свободным.

— Школы у нас уже есть, — сказал Стусеариж. — Но тому ли там учат? Вот в чём вопрос. Наши учителя повторяют то, во что верят, но даже сами не пытаются узнать. Ученики конспектируют лекции, но не только ничего не делают руками, но даже не видят демонстрационных опытов или демонстрации технологий, если в конспекте была ошибка, то она повторяется бывшим учеником, ставшим учителем. Развитие снова остановилось. А оружие... Когда у хама была дубина, ему можно было противостоять вдесятером, дубину — отобрать, да и своих наломать проблемой не было. Сейчас у хама меч, он один держит в страхе несколько сотен, а сделать свои мечи они не могут именно потому, что меч у хама. Да и мало у нас школ.

— Нда. Хорошо, что хоть Вы понимаете, что так нельзя. Вот и объясните народу, что надо уважать личность.

— Все наши принцы и короли понимают, — ответил Стусеариж. — А толку? Как объяснить-то, если рыцарь способен только упиваться своей властью и махать мечом для забавы. Хорошо ещё, если только на турнирах, а не в междуусобицах.

— Не знаю, — сказала Ксара. — В моей стране люди тоже отстают от драконов в развитии. А образование... Наука — не собрание догм, а процесс познания. Вот есть камни. Из некоторых из них можно сварить металл. Из каких?

— Из того камня можно, — сказал Стусеариж.

— Да. А как Вы это определили? — просила Ксара.

— Я знаю, как выглядит руда, — сказал Стусеариж.

— Здесь есть ещё руда, — сказала Ксара. — Но всю находящуюся здесь руду Вы не знаете. А если взять сотню разных незнакомых камней и прокалить по одному? Из некоторых получился металл, из других — нет. Если я в прошлый раз не сказала, что из малахита можно получить медь, то при догматическом образовании Вы так и не будете это знать, а при научном подходе узнаете об этом самостоятельно. Или если я сказала про малахит, но Стусеариж пятый ткнул пальцем в похожий, но другой камень, а Стусеариж шестой не смог получить из неё медь, то при догматическом образовании вы быстро забудете про медь, а с научным подходом приметесь перебирать всё, что похоже на камень, принятый за малахит, через некоторое время снова будет найден малахит. А надо ли плавить медь из малахита или лучше для этих целей использовать другие медные руды, а малахит отставить для резьбы по камню? Если я сказала про малахит, но не про другие медные руды, исходя из своих представлений о том, с какой рудой справятся в неолите, то при догматическом образовании вы постепенно переплавите весь доступный малахит и столкнётесь с дефицитом меди, а с научным подходом обнаружите другие руды, требующие больших температур, а как раз красивый малахит у вас останется. Только экспериментами проверяется теория и иногда наблюдениями. Теория же должна: объяснять часть ранее известных фактов, не противоречить ранее известным фактам и давать предсказания, которые можно проверить. Пусть их нельзя проверить на текущем уровне развития, но их должно быть можно проверить в принципе. Если предсказания не сбываются, то теория ложна. Если же они сбываются, то теория с некоторой вероятностью истинна. Но это должны быть именно предсказания. Что-то, что не было известно до формулировки теории, но станет известным после экспериментов и/или наблюдений. А лекции хороши для абстракций. Например, для понятия графика функции — линии, описывающей завивисимость одной величины от другой, с ним связаны другие абстрактные же понятия, рассказ о которых можно растянуть на целый урок, пусть краткий по времени, но для лекции для совсем малышей сойдёт. Или для того, что нельзя показать. Да и то полезно сопровождать речь преподавателя демонстрацией наглядных пособий. Хоть рисунков, если нет возможности показать саму домну. А по возможности ученикам надо показывать сам процесс. А если его натурная демонстрация недостаточно наглядна, то показывать надо модель процесса. Например, потоки газа и чугуна в конвертере лучше показать не при настоящей варке стали, а на модели с прозрачной жидкостью. Или не только при настоящей варке стали, но и на модели с прозрачной жидкостью. И давать ученикам делать что-то руками, но фанатизма, безопасность учебного процесса тоже обязательна. Если же механически перекомбинировать мои слова, то новое знание в результате не возникнет.

— Ты пытаешься форсировать переход из железного века сразу в Возрождение? — спросил Абелот.

— Из неолита же они перешли сразу в железный век, минуя бронзовый. Пусть попытаются, — ответила Ксара.

1) местный аналог Янедеса

Вернуться к тексту