Январский человек (джен)

Северус сидел в кресле, смотрел на разожженный камин — и не видел в нём ничего. Он только что вернулся в свои покои от директора Дамблдора. Они немного посидели, отметили его день рождения, поговорили. Больше говорил Дамблдор. Северусу казалось, будто тот пытается помочь ему — но мужчина не думал, что ему это удастся.

Со смерти Лили прошло 2 месяца. А Северус до сих пор не понимал, как она могла умереть. Также он не понимал, как оказался здесь, в Хогвартсе. Он — убийца, среди этого праздника жизни, праздника магии. Как и чему он мог научить всех этих юных волшебников и волшебниц?

Гёдель лежал у него на коленях, свернувшись в клубок, и лишь слегла зашипел, когда в гостиной возник человек.

Н.: Привет.

Северус: Привет.

Н.: Ты помнишь, кто я?

Северус: Январский человек.

Н.: А какой сейчас месяц?

Северус: Январь. 9 января — как и всегда.

Н.: А сколько лет тебе будет через год?

Северус: Через год — 23, а сейчас — 22. Кажется, вы уже сбивали меня с толку подобным образом.

Н.: Я могу иногда сбивать с толку. Как ты думаешь, почему я пришёл только сейчас?

Северус: Не знаю. Вы не хотели меня видеть?

Н.: Разве я когда-либо не хотел тебя видеть?

Северус: (наконец-то смотрит на гостя) Нет.

Н.: Разве я когда-либо давал тебе повод так думать?

Северус: Нет.

Н.: А раз так, скажи мне, я изменился?

Северус: (наконец-то смотрит на гостя) Нет. Но вы стали одного со мной роста. Даже ниже.

Н.: Всё так.

Северус: Почему вы пришли сейчас?

Н.: Я пришёл тогда, когда ты стал готов говорить, ведь я обещал, что приду и буду слушать.

Северус: Разве здесь есть о чём говорить?

Н.: Я думаю, что и там есть о чём говорить. Мне бы очень хотелось, чтобы ты мне всё рассказал, чтобы я мог тебе помочь.

Северус: Но я не помню, о чём рассказывать.

Н.: Позволь я пожму тебе руку сейчас? Как тогда, когда тебе было 8 лет — и тебе будет 9.

Северус: Хорошо. (протягивает руку, и Незнакомец её пожимает)

* * *

Н.: Привет. Сколько тебе лет?

Северус: 9.

Н.: Это хорошо. Когда мы виделись в последний раз?

Северус: В прошлом году.

Н.: Тоже на твой день рождения?

Северус: Да, конечно.

Н.: Хорошо. Тоби, а о чём мы тогда говорили?

Северус: О Барреле. Я рассказывал историю, как однажды он меня спас.

Н.: И ты был очень благодарен ему за это?

Северус: Да.

Н.: Как ты думаешь, если бы Баррель мог говорить, он бы захотел что-то сказать тебе сейчас?

Северус: Нет. (вдруг всхлипывает)

Н.: Сейчас я пожму тебе руку, хорошо? И ты вспомнишь, что произошло между тем, как тебе было уже не четыре, но ещё и не пять. И ты будешь точно доверять мне, хотя не будешь уверен, что знаешь. Но когда увидишь меня, узнаешь почти сразу. Договорились?

Северус: Да. (продолжает всхлипывать)

Н.: Хорошо: А сейчас ты точно знаешь, какой момент нужно вспомнить. Хорошо? (протягивает руку)

Северус: Да. (пожимает руку)

* * *

Н.: Привет. Сколько тебе лет?

Северус: Четыре с половиной.

Н.: Ты знаешь, кто я?

Северус: Я не уверен.

Н.: А сейчас?

Северус: Я вас точно знаю.

Н.: Хорошо. Расскажешь мне, что случилось?

Северус: Мне страшно.

Н.: Ты можешь рассказать мне это, как очень хорошую историю, которую мне будет интересно слушать. Историю о том, что произошло совсем недавно. И тебе будет легко рассказывать мне об этом, ведь кое-что об этой запутанной истории я уже знаю.

Северус: Я ничего не запутывал!

Н.: Нет, конечно. И мы не будем распутывать это сейчас. Только когда я в следующий раз попрошу тебя об этом, хорошо? Ведь сейчас ты помнишь всё, что происходит?

Северус: Да.

Н.: Хорошо. Я хочу, чтобы ты запомнил это как следует. И когда-нибудь, когда ты станешь выше и старше, ты сможешь поговорить со мной об этом. Я буду называть тебя Тоби и попрошу тебя «Тоби, расскажи мне всё об этом. Всё-всё-всё». Я очень хочу, чтобы ты всё мне рассказал, сразу, как только сможешь это сделать. Также легко и чётко, как ты когда-то смог сказать «Питер Пайпер собрал множество маринованных перцев»⁽¹⁾ — ты ведь учил эту скороговорку?

Северус: Да.

Н.: Хорошо. А теперь, что мне нужно сделать, чтобы ты почувствовал уверенность — что сможешь всё-всё мне рассказать, легко и чётко?

Северус: Вы меня должны спрашивать — и это будет напоминать мне об этом.

Н.: И когда ты станешь выше и старше, и я попрошу, ты всё расскажешь мне об этом, правда?

Северус: Да.

Н.: Обещаешь?

Северус: Обещаю.

Н.: Хорошо. Сейчас я пожму твою руку обратно, и мы вернёмся туда, откуда начали в прошлый раз.

Незнакомец протягивает руку — и Северус её пожимает.

* * *

Н.: Привет, Тоби.

Северус: Привет.

Н.: Сколько тебе лет сейчас?

Северус: Девять.

Н.: Мы вернулись, хорошо. Ты помнишь, о чём я просил тебя?

Северус: Да. Рассказать всё.

Н.: И ты обещал мне это?

Северус: Да.

Н.: Хорошо. Как ты себя чувствуешь?

Северус. Мне страшно. Почему мне страшно?

Н.: Тоби, расскажи мне всё об этом. Всё-всё-всё, помнишь? Также легко и чётко, как ты смог сказать ту скороговорку.

Северус: Она никогда мне не нравилась. Та, которая про сурка, мне больше по душе.

Н.: Расскажешь её сейчас?

Северус: Да. Сколько дров бросил бы сурок, если бы сурок мог бросать дрова…⁽²⁾

Н.: У тебя получается очень хорошо — легко и чётко⁽³⁾. А теперь, Тоби, расскажи мне всё об этом. Всё-всё-всё.

Северус: Это случилось в середине лета. Мне было четыре с половиной. Тёте Мелани пришлось уехать на несколько дней, и ей не с кем было оставить Барреля. Она попросила нас с мамой его взять. Мама, конечно, согласилась, и мы с ним тогда много играли в саду. Я дразнил его палкой — кидал, а потом, когда он её ловил и начинал грызть и рычать, я хватал её за другой конец и пробовал отобрать. Понарошку пробовал, я знал, какие у него зубы — я как-то видел, как он принёс в зубах мышь, и она вся была в крови. Я бы не стал всерьёз пытаться.

Но как-то раз мы заигрались, и я снова кинул ему палку. Он схватил её за один конец, я схватил тоже — за другой. Баррель зарычал и резко открыл пасть, чтобы перехватить палку. Я тоже захотел её перехватить, и его клыки оказались очень близко. Я испугался, что он может укусить меня, вскрикнул и зажмурился, а следом услышал глухой удар и визг. Когда я поднял глаза, то увидел, что Баррель лежит далеко у дерева и совсем не шевелится.

Я сразу бросился к нему, попробовал поднять его на лапы, тряс, но он только скулил и не хотел вставать. Я позвал маму, но она не сразу услышала. Расплакался, позвал громче, и когда она прибежала и увидела нас с Баррелем, то закричала на меня, чтобы я ничего никому не рассказывал о том, что сделал, никогда, потому что иначе случится что-то плохое. Она кричала, а я мог только обнимать Барреля, всхлипывать и извиняться. Я даже не знаю, за что я извинялся. Мне было очень страшно.

Она оттащила Барреля в дом. Он не двигался целый день и всю ночь, наверное, тоже. Я сидел рядом с ним и ничего не мог сделать. Мне было страшно его коснуться, чтобы не сделать ему больно ещё раз. Ещё было стыдно, и я не мог даже посмотреть на него или поговорить об этом с мамой.

Утром ему стало лучше, он даже попил, но не ел. А днём его забрала тётя Мелани. Мама сказала, что он только с утра себя плохо чувствует, а вчера всё было хорошо. Она врала ей, а смотрела прямо на меня — чтобы я ничего не рассказал, наверное, не знаю.

Тётя Мелани пришла через несколько дней, одна, без Барреля. Сказала, что ему плохо, и что он совсем не ест. Я вечером сбежал к их дому — он лежал на крыльце, устроив морду на лапах, и просто смотрел. Он, наверное, видел меня. В какой-то момент мне показалась, что точно видел. И он так смотрел — не отрывался, не моргал, что я просто не смог подойти ближе. Я думал, что всё еще наладится, что он поправится, и тётя Мелани снова приведёт его к нам, и я смогу ещё извиниться, и мы будем играть. А в субботу я увидел то, что случилось на реке. Как она убила Барреля. Я смотрел и точно знал, что это из-за меня, но ничего не мог сделать.

Когда тётя Мелани ушла, я добежал до Барреля, наверное, за минуту, упал рядом с ним и заплакал. Он лежал весь мокрый, совсем неподвижный, глаза как игрушечные, и сам тоже… Он был весь как игрушка. Мягкая, мокрая, только мёртвая. Не знаю, сколько я так с ним просидел. Никто за нами не пришёл, ни тётя Мелани, ни мама.

Я попробовал оттащить Барреля от реки хотя бы под ту иву, но он был очень тяжелый, и у меня не вышло. Тогда я оставил его там и побрёл домой. А утром его у реки уже не было…

(Северус выдохся и замолчал. На некоторое время в комнате повисла тишина, пока её не прервал голос)

Н.: Иди сюда.

Северус: Зачем?

Н.: Иди сюда. Позволь, я обниму тебя.

Северус: Зачем?

Н.: Думаю, что это должна была сделать твоя мама, когда случилось то, что случилось. Ты против?

Северус: Нет.

Девятилетний Северус подошёл к незнакомцу, неуверенно дёрнул плечами, а уже в следующее мгновение и эти плечи, и его всего целиком обнимал человек. Объятия были похожи на его руки — такие же надёжные и тёплые. Северус вдруг всхлипнул один раз, другой — и затем расплакался как следует, уже не сдерживая себя.

Н.: Вот так, хорошо. Всё правильно.

Северус: Это я его убил! Не болезнь, не тётя Мелани, а я!

Мальчик продолжал реветь. Незнакомец не пытался успокоить его. Вместо этого, как только Северус сделал паузу для того, чтобы снова набрать в легкие воздуха для нового рыдания, он сказал ему следующие слова очень просто, твердо и с сочувствием, делая небольшие паузы после каждого предложения.

Н.: Ты, конечно, думаешь, что ты ужасно, ужасно виноват. Ты думаешь, что если бы ты был осторожнее или не испугался, Баррель остался бы жив. И ты будешь так думать ещё какое-то время, возможно, очень долгое. Но иногда долгое оказывается совсем недолгим, если посмотреть на него спустя действительно долгое время. Например, через 10, 11 или 13 лет. Когда уже можно говорить о чём-то с разных сторон и чувствовать всё иначе.

Северус: Разве можно?

Н.: Можно что?

Северус: Не думать о том, что это я его убил?

Н.: А что случится, если ты не будешь об этом думать?

Северус: Тогда я буду плохим другом. Другом, который просто забыл его.

Н.: Как ты считаешь, помнить о нём — всегда значит думать, что это ты его убил?

Северус: Нет, наверное.

Н.: А когда нет?

Северус: Когда я вспоминаю, как мы играли. Или рассказываю о том, каким он был — вам или кому-то ещё.

Н.: А кому ещё ты хотел бы рассказать?

Северус: Я бы очень хотел рассказать маме, но…

Н.: Она велела никому не рассказывать, иначе случится что-то плохое?

Северус: Да.

Н.: Но ты уже рассказал мне. И всё в порядке, не так ли?

Северус: Так.

Н.: Ты мог бы попробовать поговорить с ней об этом? Может быть, просто не так прямо? Например, написать ей письмо о том, что хотел бы познакомить её со своим близким другом. Но друг далеко, и ты можешь только рассказать ей о нём, чтобы она тоже узнала. Ведь тогда и она будет о нём помнить. Письмо не обязательно отправлять, даже если ты просто его напишешь — это уже будет хорошо. Что скажешь?

Северус: Я правда мог бы попробовать.

Н.: Что бы ты написал?

Северус: Что он был самым лучшим другом. Что он спас меня от отца. Что я любил с ним играть больше всего на свете, не хотел его обидеть и что я никогда его не забуду.

Н.: Хорошо.

Незнакомец продолжал обнимать мальчика, и они стояли так, пока он совсем не успокоился — но никто из них точно не знал, сколько времени прошло. На улице было темно, комнату освещал только небольшой светильник, да и он скорее делал видимыми силуэты, а не черты.

Северус: Спасибо.

Н.: Пожалуйста.

Северус: Вы не можете остаться, так ведь? Было бы проще, если бы вы остались.

Н.: Было бы проще. Но разве стоит?

Северус: Не стоит. Но я хочу увидеть вас снова.

Н.: И ты увидишь. А когда увидишь, вспомнишь и этот вечер, и тот день, и ту реку, и наш разговор. А когда вспомнишь, то поймёшь, что прошло уже долгое время, действительно долгое. И сможешь улыбнуться, ведь это так приятно — улыбаться, вспоминая тех, кто нам дорог. Как думаешь, ты сможешь улыбнуться, когда мы увидимся снова?

Северус: Да.

Н.: Хорошо. Позволь я пожму тебе руку — как тогда, и это будет сейчас?

Северус протягивает руку первым — и чувствует, как тепло и надёжно её пожимают в ответ.

* * *

Н.: Привет ещё раз. Я рад тебя видеть.

Северус: И я рад видеть вас.

Н.: Как мне обращаться к тебе сейчас?

Северус: Так, как меня зовут. Северус.

Н.: Хорошо, Северус. Помнишь, о чём мы говорили?

Северус: Много о чём. О Питере Пайпере, сурке, маме, дровах, Барреле, дружбе и времени.

Н.: И сколько времени прошло после нашей прошлой встречи?

Северус: Достаточно.

Н.: Хорошо. И сейчас ты точно знаешь, что произошло тогда?

Северус: Да. Магический выброс, ранний. Я читал, что иногда магия может проснуться совсем рано, чтобы защитить волшебника, помочь ему постоять за себя. Вот только моя магия встала не с той ноги… И причинила вред тому, от кого меня нужно было защищать в последнюю очередь. Я так долго ненавидел её за это, что узнал о ней всё. И думал, что это поможет. Но то, что случилось теперь — по-настоящему невыносимо. Вы ведь знаете, что произошло, верно?

Н.: Я много чего знаю, но есть вещи, о которых мне важно узнать от тебя. Что первым приходит на ум, когда я говорю тебе это?

Северус: То, что это была моя вина. Я не варил ей тёмного зелья, не бросал в неё смертельное проклятие, но я рассказал о пророчестве Тёмному Лорду, и теперь Лили мертва.

Н.: Иногда мы делаем выбор, не зная, как далеко он нас заведёт. Это как идти по льду, когда думаешь, что всё под контролем, пока не слышишь треск под ногами.

Северус: Да. Но я думал, что смогу защитить её — и ошибся.

Н.: И это хорошо. Иначе я бы не смог сейчас так спокойно сказать тебе, что я ошибался много раз. Ведь это напомнило мне одну историю. О том, как ко мне приходил один человек, как к тебе сейчас. Он также говорил со мной, задавал вопросы и пожимал руку. Ты ведь уже понял, как работает то заклинание?

Северус: Я думаю, да. То, что происходит сейчас — это только мои воспоминания, по которым вы путешествуете вместе со мной. Но что происходит на самом деле?

Н.: Я не могу сказать тебе этого прямо сейчас, но сделаю это совсем скоро, может быть, даже в нашу следующую встречу. Ты согласишься подождать ещё немного?

Северус: Ладно. А что случилось у вас с тем человеком?

Н.: Чем больше мы встречались, тем больше я чувствовал, что могу ему доверять. А однажды, когда всё пошло не так, я доверил ему свою жизнь — и выжил. В тот момент, когда всё пошло не так… Что изменилось внутри тебя, Северус?

Северус: Всё. Я чувствовал, будто больше ничего не контролирую — и никогда не контролировал по-настоящему.

Н.: И когда ты говоришь об этом, что тогда приходит тебе на ум?

Северус: Что я зря столько лет держался за мысль, что могу что-то исправить, если буду контролировать себя. Что бы я ни делал, всё разваливается — и мне даже не с кем об этом поговорить кроме вас и одного старого и немного сумасшедшего директора Хогвартса.

Н.: Что, если смерть Лили или Барреля — это не результат того, что ты не смог проконтролировать? Что, если это просто случилось, как случается многое в жизни? Иногда радостное, а иногда грустное, чтобы мы могли узнать радостное, помнишь?

Северус: Я пытался думать и говорить об этом так. Но всё это время я чувствовал вину. Мне казалось, что если я перестану себя винить, то потеряю их навсегда.

Н.: И сейчас, я думаю, ты уже начинаешь понимать, что настоящая память о них — это не что-то, что можно удержать таким образом, не так ли? Ведь вина — это просто тень того, что было между вами. Что, если память о них останется, даже когда вина исчезнет?

Северус: Думаю, мне станет немного проще, и я даже смогу вспомнить о них что-то такое, чего не расскажешь в приличном кругу еженедельного преподавательского совета.

Н.: И когда ты думаешь об этом, оно может получиться у тебя достаточно легко. Возможно, даже легче, ведь память — странная штука, и она не всегда просит, чтобы её несли на плечах. Иногда она просто хочет, чтобы ей позволили стать тем, чем она всегда была — частью истории, а не грузом. И может быть, однажды ты поймёшь, что можешь рассказать эту историю не только мне — здесь, за закрытыми дверями… Но и в кругу того самого преподавательского совета.

Северус: Рассказывать истории на совете… Это будет что-то новенькое. Правда, я предпочёл бы бывать на них пореже — если честно, я просто уже не могу пить чай Альбуса с этими его лимонными дольками.

Н.: Ты прав, от них спасения нет. (Незнакомец засмеялся)

Северус: Вы с ним знакомы?

Н.: Даже ближе, чем ты думаешь. Но это сейчас не важно. Важно, чтобы ты на несколько секунд или даже минут допустил, что память может стать легче, ведь тогда ты сможешь посмотреть на неё иначе.

Северус: (выдыхая) Кажется, я действительно готов к этому.

Н.: Хорошо. Ведь иногда, когда это происходит, наступает не тишина, а удивительное спокойствие. Как будто после долгой бури море вдруг становится гладким, и может пройти много времени, прежде чем появится новая волна. И, возможно, этот момент — долгий. Настолько долгий, что встречи, подобные этой, больше не нужны… По крайней мере, на некоторое время.

Северус: Вы уходите?

Н.: На некоторое время, да. Но, думаю, ты уже знаешь, что это время покажется тебе сейчас более долгим, чем выйдет на самом деле, поэтому позволь я не буду точно его называть?

Северус: Хорошо. Я и правда знаю.

Н.: Тогда до встречи, когда придёт время, Северус.

Северус: До встречи.

Незнакомец в последний раз пожимает Северусу руку, а затем тихо исчезает, как будто растворяясь в тишине.

 

Комментарий автора: Ох, друзья. Для меня это — самая важная и трепетная глава во всей истории. Пожалуйста, встретьте её со всей любовью и вниманием.

Когда я придумывала эту историю про Барреля и Северуса, про ранний магический выброс и смерть лучшего друга, в которой Северус косвенно был виноват — я, если честно, совсем не связывала это с историей про Лили. И увидела параллель уже только тогда, когда начала писать начало этой части, про первую встречу после смерти Лили.

Мне искренне жаль, что Северусу пришлось пережить смерть близкого друга, а в этой истории — ещё и столкнуться с ней дважды. Но я также искренне рада, что мне удалось через образ таинственного (пока что) Незнакомца дать ему всю ту поддержку, которую он заслужил и которую вряд ли получал на самом деле.

---

1) В оригинале звучит как «A peck of pickled peppers Peter Piper picked». Долго думала, как быть — использовать русские скороговорки или писать английские в оригинале. Остановилась на таком варианте — было бы странно, если бы Северус учил в детстве русские скороговорки, а английский прямо в тексте сбивал бы с толку, как мне кажется.

Вернуться к тексту

2) В оригинале: «How much wood would a woodchuck chuck if a woodchuck could chuck wood?»

Вернуться к тексту

3) Терапевтический приём, который Милтон Эриксон использовал в «Февральском человеке», а я, как многие другие приёмы, подглядела и взяла в эту историю. С помощью скороговорок Незнакомец дал 4,5-летнему Северусу первую установку на «быстрый-пересказ-без-всяких-пауз», а в девятилетнем Северус её сам подтвердил и повторил, закрепляя ещё сильнее.

Вернуться к тексту