Хорошая мать: 1988 год (джен)

И тут вдруг «Александр Йорк» издал протяжный, вибрирующий сигнал, от которого задрожали стены каюты Марка Темпе. Мужчина замер на секунду, будто в нерешительности, но вскоре быстро пришёл в себя и машинально оглядел бумагу, что лежала перед ним — карту Кембриджской политической тюрьмы. Это место было его целью. Его бывшая жена, Хари Данлоп, сидела там, в этой страшном каземате, и он поклялся освободить её ради их общей дочери, Молли Данлоп. Путь к освобождению был долгим и опасным, но эта карта должна была помочь ему в его благородном деле.

Оглядев карту, Марк ощутил, как адреналин наполняет его тело. Он снова увидел воображаемую картину сурового двора тюрьмы, где среди других заключённых, под охраной, шла Хари, с поникшей головой. Это видение стояло перед глазами и не давало покоя.

Стараясь не терять ни секунды, он быстро припрятал карту в свой саквояж. Затем, с той же скоростью и привычной решимостью, начал укладывать туда револьверы — всего пятнадцать штук. Эти револьверы были его страховкой, его гарантией, что за каждым его шагом будет стоять сила, если план пойдёт не так, как он надеялся. Один за другим они исчезали под полотенцем, аккуратно закрывающим их.

Захлопнув саквояж, Марк на мгновение замер. В голове ещё звенели мысли о том, что впереди, а вокруг стояла привычная суета: шум пассажиров, смех, звуки моря. Он выдохнул и, не теряя времени, поднялся с койки. Быстро поправил пиджак, взял саквояж и направился к двери. За ней слышался шорох шагов и обсуждения людей, которые также готовились к выходу.

Когда он открыл дверь, его лицо приобрело невозмутимое выражение. В этом выражении было всё: решимость, уверенность, но и глубокая боль, которая не отпускает его, несмотря на внешнюю стойкость.

Выходя в коридор, он быстро окинул взглядом пространство, ожидая появления кого-либо, кто мог бы помешать. Коридор был переполнен людьми. Пассажиры, суетясь и переговариваясь, собирались у выходов, готовясь к высадке. Слышался шум шагов, звон посуды, торопливые разговоры. В этом суматошном движении Марк с трудом пробивался к выходу, чувствуя, как его сердце бьётся в такт с убыстряющимся шагом.

Внезапно его взгляд остановился на знакомой фигуре. Бородач, этот странный спутник, снова был рядом. Он шагал через толпу, не спеша, словно и не замечая, что Марк уже подал знаки о своём желании быть оставленным в покое. В его глазах снова было то странное, немного глуповатое выражение, как будто он всё ещё не до конца понимал, что его присутствие явно не приветствуется.

Марк остановился, но едва удержался от того, чтобы не послать его ко всем чертям. Злость кипела в груди, от мыслей об этом надоедливом типе. Он совершенно не был настроен на новые разговоры или очередные предложения о деньгах. Но вот бородач, всё ближе и ближе, и, похоже, он даже не думал об этом.

— Ну что, приятель, — сказал Марк сквозь зубы, когда тот подошёл достаточно близко, — снова хотите «познакомиться» поближе?

Бородач, не заметив в тоне Марка ни капли недовольства, с улыбкой покачал головой:

— Не так быстро, давайте поговорим немного, я не против.

Марк лишь издал сдавленный, едва слышный вздох, стараясь не выдать своего раздражения. Он на мгновение закрыл глаза, желая быть где угодно, только не здесь и не с этим человеком. Но следовало сдержаться. В конце концов, ещё один скандал в этом месте мог привлечь лишнее внимание, а он никак не мог позволить себе такую роскошь.

— Я же сказал, — продолжал Марк, стараясь сделать свой голос как можно спокойнее, — мне не нужно ваше участие, особенно если оно навязчиво.

Но бородач уже не отставал. Вместе с Марком он двигался к трапу, пробираясь через толпу пассажиров. В глазах Марка горела решимость, но его лицо оставалось каменно-невозмутимым. Его шаги были быстры, намеренные, как будто он не хотел затягивать этот момент. Бородач, как тень, шёл рядом, чуть отставая, но всё равно не давая себе уйти в тень.

Марк знал, что они скоро окажутся на берегу, и он пытался не обращать внимания на присутствие этого настырного спутника. Слишком много вопросов, слишком много ненужных разговоров. Он ускорил шаг, едва не толкнувшись с одним из пассажиров. Вдруг, когда они уже подошли к трапу, бородач сделал ещё одну попытку приблизиться.

Протянул руку. Взгляд его был беспокойным, даже растерянным, как будто ему не хватало какой-то последней точки для завершённости их встречи.

Марк с раздражением посмотрел на его руку. Он ещё раз ощутил это отвращение, которое появлялось всякий раз, когда тот напоминал о своём существовании. Но ничего не оставалось, кроме как ответить на его жест. Пальцы Марка сжались на протянутой руке, но это было скорее актом вежливости, чем искренним намерением. Он быстро пожал руку и, словно по инерции, не оглядываясь, направился к трапу.

Скоро он уже стоял на земле, спрыгнув с последней ступеньки, когда оглянулся. Бородач стоял на палубе, не спешил за ним. Он лишь стоял, молча, с каким-то выражением на лице, как будто не знал, что делать дальше. Марк, не долго думая, развернулся и шагнул в сторону, не оглядываясь больше, ощущая, как пустое пространство между ними становится всё шире.

Бородач не шёл за ним. Он просто стоял, смотрел ему вслед, но не двигался с места. А Марк, уже стоя на твердой земле Кембриджа, наконец почувствовал уверенность в каждом своём движении. Странное чувство овладело им — словно он был не просто человеком, а кем-то большим — кем-то с решимостью и целью. Его чёрная форма инженера-железнодорожника, с безупречно заправленными штанами и аккуратно подвязанным галстуком, придавала ему вид, словно он только что спешил к важному заседанию или встрече с высокопрофильными чиновниками. Но сейчас это был его момент. Он шёл, расправив плечи, его шаги становились всё более уверенными, почти маршевыми.

Он миновал улицу с её оживлённым движением, с магазинами и кафе, с дымками курящегося воздуха, но вскоре свернул в более узкий переулок, где пространство становилось уже и тише, будто его шаги эхом отзывались в этой мертвой тишине.

Он не заметил, как в глубине толпы, скрываясь за углом, появился пожилой человек — лысый старик в голубом пиджаке, который остановился у угла переулка, будто что-то решая. Его белый котелок чуть съехал набок, а трость в руке слегка качалась, как маятник. Он выглядел странно: не спешил, но и не стоял неподвижно, словно прислушивался к внутреннему монологу. Его губы шевелились, и через мгновение из них вырвалась едва слышная мелодия — что-то нелепое, весёлое, почти детское, словно воспоминание о далёкой юности.

Марк, не подозревая об этом, продолжал идти, его шаги отдавались эхом в переулке. Старик вдруг встрепенулся, поправил котелок, подбросил трость в руке, подхватив её ловким движением, и двинулся гуськом за Марком, напевая себе под нос ту же смешную мелодию. При этом на его лице играла загадочная улыбка, как будто он нашёл в этой ситуации что-то крайне забавное. Он держал дистанцию, идя не прямо за Марком, а будто чуть сбоку, иногда притормаживая, как человек, который не хочет быть замеченным, но и не собирается скрываться слишком старательно. Марк же, увлечённый своими мыслями, не обращал на него ни малейшего внимания, будто старик был всего лишь частью окружающего фона.

Марк шёл с прямой спиной, твёрдо глядя перед собой. Переулок вывел его на просторную площадь, залитую ярким полуденным солнцем. Кругом пестрела толпа, кареты и автомобили передвигались в хаотичном ритме, звуки шагов и разговоров сливались в общий городской шум. В центре площади стоял фонтан, его струи искрились под лучами света, добавляя торжественной атмосферы.

Марк, почти машинально, пересёк площадь. Его внимание ненадолго задержалось на величественном здании с колоннами, которое выглядело как музей. У дверей стояли несколько посетителей, а широкая лестница вела внутрь, обрамлённая строгими барельефами.

Старик всё это время следовал за ним, держа в руке трость, которая слегка постукивала по камням мостовой. Он двигался медленно, будто бы шутя сам с собой. Когда Марк уже подошёл к музею, старик вдруг остановился, словно кто-то невидимый дал ему команду. Он подошёл к одной из колонн, положил ладонь на холодный камень и застыл, наблюдая за удаляющимся Марком.

На его лице появилось странное выражение. Это было нечто среднее между удивлением и детским восхищением, будто он впервые увидел, как кто-то так уверенно идёт по своему пути. Он продолжал смотреть Марку в спину, пока тот не исчез в переулке за зданием. На миг старик нахмурился, словно задумавшись о чём-то важном, а потом, криво улыбнувшись, снял свой белый котелок и стукнул по его полям тростью, напевая себе под нос ту же нелепую мелодию.

Старик продолжал смотреть в ту сторону, куда скрылся Марк, словно пытаясь зацепиться взглядом за его фигуру в толпе. Но вдруг что-то в его спине дрогнуло, как будто кто-то незримый прошептал ему на ухо. Он замер. Странное ощущение, будто он уже не один, охватило его. Старик медленно, с каким-то напряжением, словно школьник, пойманный на месте преступления, обернулся.

Прямо за ним, на расстоянии вытянутой руки, стоял Марк. Его чёрная униформа инженера-железнодорожника подчёркивала строгую осанку. Лицо Марка было невозмутимым, но глаза, словно два острых клинка, смотрели прямо в душу старика. Тонкая улыбка на его губах говорила, мол, попался!

Старик застыл. На его лице мелькнуло выражение, напоминающее смесь смущения и растерянности. Казалось, он хотел что-то сказать, но слова застряли у него в горле. Он лишь слабо развёл руками, будто пытаясь оправдаться, но сам понимал, что оправдания бессмысленны.

Марк не произнёс ни слова. Его взгляд, полный уверенности и лёгкого превосходства, говорил больше, чем любые фразы. Они стояли так несколько долгих секунд, словно окаменевшие фигуры в немом театре.

Старик, поняв, что его раскрыли, с грустным и немного виноватым видом смахнул воображаемую пылинку с котелка и, избегая прямого взгляда, пробормотал что-то едва различимое. Но Марк не двинулся с места, а продолжал смотрел на старика с холодным спокойствием и с глазами, горевшими триумфом. Дело в том, что всё прошло, как он задумал. Когда Марк впервые заметил старика в переулке, тот шёл за ним с таким старанием, будто надеялся, что его не заметят. Но Марка, профессора тактики и человека, привыкшего выживать в сложных ситуациях, такими уловками было не провести.

Поэтому он специально вывел своего преследователя к зданию с колоннами. Это было идеальное место для манёвра: широкая площадь, открытые пространства и возможность затеряться в толпе. Сделав вид, что исчез в людском потоке, Марк на самом деле ловко обошёл здание и вернулся к колоннам, где и поджидал старика.

Теперь, стоя за его спиной, Марк наслаждался моментом. Это была не просто шутка; он хотел показать, что всегда на шаг впереди. Его руки были расслаблены, но взгляд — острым, как кинжал.

Старик, тем временем, явно не понимал, как оказался в такой ситуации. Марк видел, как в его глазах сначала промелькнуло удивление, затем лёгкий страх и, наконец, смущение.

Марк молчал, давая старому преследователю возможность осознать, насколько смешно выглядели его попытки остаться незамеченным. Затем он сдержанно улыбнулся краешком губ, не сводя пристального взгляда со старика и с почти театральным видом медленно снял свою фуражку железнодорожного инженера и слегка поклонился, будто подшучивая над их немым обменом взглядами. Жест был одновременно издевательским и утончённым, как будто он отдавал старшему по возрасту должное, но и ставил его на место.

Не сказав ни слова, Марк надел фуражку обратно, развернулся и спокойно зашагал прочь, уверенно двигаясь по площади в направлении, которое выбрал заранее. Его спина была прямой, а шаги — полны уверенности человека, которому нечего скрывать.

Старик остался стоять у колонны, застыв в позе наблюдателя. На его лице смешались удивление и недоумение, что делало его облик почти комичным. Широко раскрытые глаза, слегка приоткрытый рот и склонённая набок голова выглядели так, будто он разом потерял нить своих мыслей.

Он продолжал стоять неподвижно, глядя вслед Марку, пока тот не скрылся за поворотом. Только тогда старик, словно очнувшись, тихо пробормотал что-то себе под нос и с каким-то неловким видом поправил свой белый котелок.

В это время Марк подошёл к зданию с роскошной вывеской, которая золотыми буквами возвещала: «Клубная парикмахерская 'Фиолетовый Ворон, Лев и Шакал'». Её фасад был изящно украшен витиеватыми коваными элементами, а через широкие окна виднелись изысканные интерьеры. Он поднял взгляд на вывеску, и на его лице мелькнуло что-то похожее на удовлетворение — место выглядело достаточно фешенебельным, чтобы соответствовать его плану.

Саквояж в руке, шаг уверенный — Марк без колебаний вошёл в двери. Но вместо ожидаемого света и роскоши он оказался в небольшом, тесноватом вестибюле, освещённом лишь слабым светом нескольких ламп, спрятанных за тяжёлыми красными занавесками. Тёмное дерево стен и запах лаванды создавали атмосферу уединённости, но также и легкого давления.

Не успел он сделать и пары шагов, как из угла вдруг вышел дородный швейцар. Он был одет в строгую ливрею, но его чёрные, напомаженные баки выдавали в нём человека с амбициями повыше. Швейцар окинул Марка цепким взглядом, словно сразу взвесил его и решил, что клиент этот непростой.

— Саквояжик позвольте сдать в гардероб, сударь, — произнёс он с лёгким поклоном, протягивая руку с таким видом, будто от этого зависел весь порядок в заведении.

Марк замер, едва не застигнутый врасплох. Его рука крепче сжала ручку саквояжа, а взгляд скользнул на лицо швейцара. Внутри него начало нарастать беспокойство — ведь в этом простом на вид чемоданчике лежало пятнадцать револьверов и карта, от которой зависела судьба его миссии.

Однако лицо Марка оставалось бесстрастным, как будто в его руках был всего лишь комплект бритвенных принадлежностей. Он стоял напротив швейцара, размышляя, как поступить. Он вслушивался в каждое слово швейцара, в каждое движение его рук, как будто они могли предсказать его дальнейший ход. В голове крутился вопрос — сдать саквояж или нет? Но, наконец, решив, что рисковать — это и есть его природа, он тихо выдохнул и сказал:

— Невозможно. Я не могу сдать саквояж.

Швейцар, казалось, даже не заметил изменившейся интонации в голосе Марка. Он продолжал стоять на том же месте с равнодушным выражением лица, как если бы то, что он делал — была неотъемлемая часть работы, и ничто в этой жизни не могло его поколебать.

— Почему? — спросил он, наивно и скучно, словно интересуясь множеством подобных ситуаций за день.

Марк молча взглянул на его лицо. Он почти готов был соврать — как он обычно поступал, чтобы избежать лишних вопросов. Но в тот момент не мог этого сделать. Вспомнил свою жизнь, все те бесконечные манёвры и опасные игры, которыми он себя часто занимал. Как в них — в этих играх с судьбой — он всегда был одним из самых хладнокровных, самых расчётливых. Но при этом никогда не терял чувства, что сам решает, когда и как вступить в это сложное и беспощадное колесо.

Он снова перевёл взгляд на швейцара. Глаза Марка теперь говорили больше, чем слова. Его голос стал твёрдым и спокойным, но в его словах звучала угроза, скрытая за беспокойным оттенком правды:

— В саквояже оружие и боеприпасы. Я не могу оставить их без присмотра.

Ответ вылетел из него как пуля — неожиданно, быстро, не давая места для дальнейших вопросов. Потому что Марк всегда знал: опасные игры с судьбой были его коньком. Он мог бы не сказать этого, мог бы скрыть, но в какой-то момент решил не отступать. В конце концов, если всё выведет в тупик — значит, он сам виноват. Но отступать в таких играх он не привык. Только иногда, из редких соображений, и не всегда имел желание в них играть.

Швейцар, не ожидавший такого откровения, лишь на мгновение остановился, а затем снова вернулся к своему привычному беспечному выражению лица. Марк, держа саквояж крепко в руках, шагнул в помещение парикмахерской. Тёмное, украшенное красными занавесками пространство пахло дорогими парфюмами и ароматами наводящих уют средств для ухода за волосами. Швейцар, не подавая виду, что его что-то беспокоит, остался стоять у двери, пока Марк не исчез из его поля зрения.

Однако, прежде чем швейцар успел вернуться к своим привычным мыслям, дверь снова открылась. И на пороге оказался тот самый старик, в голубом пиджаке и с белым котелком. Швейцар обернулся, но вместо того, чтобы заняться своей работой, вдруг встал в позу философа и поджал губы, как будто сейчас собирался начать разглагольствования на вечные темы бытия.

— И жизнь у людей собачья, и достаток... — произнёс он странным тоном. — Вот такая она, жизнь, понимаете, шутки шутят, шутки...

Старик, услышав эти слова, остановился на полпути, словно крикнули его имя. Он обернулся, подняв брови.

— Что? — переспросил он, нахмурив лоб.

Швейцар, видимо, не сразу осознав, что старик спрашивает его, заулыбался и взглянул на него с непроницаемым видом добродушного старого мудреца.

— Ну да, вот. — Он прищурился, — Мизерный достаток у людей, а они всё шутят, шутят. Ожидают чего-то, да не знают даже чего. Это как шутка, знаете ли... а вот кто его знает, что на самом деле шутка, а что... в жизни, — произнёс он, словно подводя старика к какому-то философскому выводу.

Старик, прищурив глаза, усмехнулся и ответил с едва заметным сарказмом:

— Как знать, сударь, что в этой жизни шутка... — и, словно слова застряли в воздухе, он не закончил фразу.

Вместо этого, с лёгким движением отмахнулся от пустых рассуждений швейцара и повернулся, направляясь в парикмахерскую. Швейцар остался стоять с открытым ртом, но старик уже не обращал на него внимания. Как только старик прошёл в дверь, едва услышный шёпот вырвался из его губ:

— А что нет...

Мрачный оттенок в его голосе затмевал предшестовавшую этой фразе ироничную манеру. Это было сказано так, как если бы он сам поставил точку в какой-то важной, но давно не законченной мысли. К этомум моменту Марк уже сидел в кресле перед зеркалом, ощущая, как мягкое покрывало накрывает его плечи. Парикмахер, серьёзный мужчина с усами, в белом пиджаке, склонился над ним, аккуратно натягивая ткань, как будто готовился к важному процессу.

— Побрейте меня, — сказал Марк, бросив взгляд на часы. — Только, пожалуйста, побыстрее. Времени у меня очень мало.

В его голосе звучала скрытая напряжённость, и даже в такой обстановке, окружённой спокойствием парикмахерской, Марк не мог избавиться от ощущения, что время ему не даёт передышки. Пара минут для отдыха — и он снова будет в движении, снова с этой картой и револьверами, снова в поисках той истины, которую он пытался разгадать.

Парикмахер молча кивнул, взял бритву в руки, и начал плавно водить ей по его подбородку, сосредоточенно вглядываясь в его лицо. Всё было как обычно, но чувство тревоги не отпускало Марка.

Тем временем, старик, вошедший за ним в помещение, стоял на пороге, будто не знал, что ему делать. Он топтался на месте, время от времени оглядываясь на Марка, который был поглощён процессом. Старик, казалось, ждал чего-то — возможно, окончания процедуры или какого-то знака, что Марк, наконец, выйдет.

Его взгляд не отходил от сидящего мужчины, как если бы его присутствие было частью какой-то сложной игры, которой он не хотел упустить. С каждым мгновением напряжение в воздухе усиливалось, и странное ощущение, что старик мог бы быть участником некой скрытой истории, становилось всё более заметным.

Марк, не обращая внимания на этого наблюдателя, продолжал сидеть, и через десять минут он был уже выбрит. Парикмахер аккуратно снял с него покрывало, и, несмотря на всю свою концентрацию и профессионализм, Марк почувствовал, как его лицо освобождается от последних остатков напряжения, растворяясь в лёгком облегчении. Он встал, отбросил легкое беспокойство и, словно по инерции, улыбнулся — его улыбка была теплая и дружелюбная, такая же, как у Джейкоба Сингера, который умел выстраивать свой образ так, чтобы понравиться каждому.

— Благодарю, — коротко сказал Марк, кивнув парикмахеру, и вышел из кресла. Его лицо отражалось в зеркале, и он был доволен результатом — всё было сделано на должном уровне.

Он пошёл к двери, но, когда дошёл до порога, неожиданно столкнулся с преградой. На выходе стоял старик, всё тот же человек, что преследовал его раньше. Теперь он загородил путь, словно специально поджидая его. Марк замедлил шаг, его сознание мгновенно собралось. Он не знал, что за целью преследует этот старик, но интуиция подсказывала ему, что эта встреча не была случайной.

Старик, увидев его, невероятно мерзко улыбнулся, что заставило Марка вздрогнуть. Улыбка была настолько отвратительной, что даже профессиональная выдержка не могла её игнорировать. Омерзительный тон, с которым старик заговорил, был не просто раздражающим — это было что-то зловещее.

— Пол Бухер, офицер среднего звена в отставке, — торопливо представился старик, словно зная, что Марку не важно, кем он на самом деле является.

Марк, будто бы попав в заранее подготовленную ловушку, мгновенно сориентировался. Он знал, что сейчас важно не растеряться, а действовать на опережение. Сильно сглотнув, он стиснул зубы, и, с лёгкой, почти заметной улыбкой, ответил:

— Ангус Парвис, инженер-путеец.

Эти слова произнесены с такой уверенностью, что Пол Бухер на мгновение замер, и его лицо стало задумчивым, как будто он вдруг вспомнил что-то давно забытое. Он слегка наклонил голову, прищурив глаза, и произнёс, размышляя вслух:

— Парвис, Парвис... хм, знакомая фамилия, смею вас заверить.

Марк почувствовал, как его напряжённые нервы стали ещё более натянутыми. Он знал, что старик что-то скрывает, но не знал, что именно. Бухер поднял взгляд, и в его глазах промелькнуло любопытство. Он, словно проверяя что-то, спросил с откровенным интересом:

— Не бывали ли вы в городишке с названием Торонто? Дерьмовенький такой городишко, вроде нашего, — сказал он, имея в виду Кембридж.

Марк почувствовал, как в груди что-то сжалось. Ещё один неожиданный вопрос, ещё одна попытка зацепить его. Он на мгновение задумался, как ответить, и, подав своё беспокойство, сделав максимально огорчённый вид, ответил:

— Торонто... — произнёс он, глядя куда-то поверх головы старика. — Позвольте мне вас огорчить, — тут же продолжил он, — но нет, не бывал.

Его голос был ровным, но в глазах читалась легкая настороженность. Он старался не показывать, как важен для него этот ответ, но всё-таки чувствовал, что дело не совсем простое. Бухер, не отводя от него глаз, продолжал допрашивать, его голос стал чуть более настойчивым, но не грубым:

— А в Ванкувере?.. — спросил он с загадочным многоточием.

Марк почувствовал, как его терпение начинает на грани. Его взгляд стал холодным, но лицо сохраняло маску вежливости, как будто он всё ещё играл эту игру. Он с трудом сдержал в себе презрение к этому старому шпиону, который, похоже, был настолько навязчивым и упорным, что не хотел отступать.

С наигранной бодростью, скрывая раздражение, Марк ответил:

— Никак нет, — его голос прозвучал почти слишком уверенно, как будто он готов был продолжать эту бесконечную череду несуразных вопросов до бесконечности.

Он не сводил глаз с Бухера, стараясь не выдать ни малейшей растерянности. Его ответ был чётким и лишённым сомнений, но внутри него, как тихий набат, заканчивался последний запас. Его собеседник в отет на этот лаконичный вопрос прошептал себе под нос что-то невразумительное, что не походило на слова, а скорее на поток мыслей, не поддающихся логике. При этом его глаза сузились, и он застыл, как будто пытаясь решить головоломку, которая не поддавалась. Его взгляд оставался всё более настойчивым, но в этот момент что-то неожиданное прервало их маленький дуэльный разговор.

Внезапно раздался громкий звук — кто-то снаружи бросил камень в стеклянную дверь парикмахерской. Осколки звякнули, и стекло с треском начало разрушаться. Все, кто находился внутри, в том числе и Марк с Бухером, мгновенно обернулись. Громкий звук повис в воздухе, и на секунду всё замерло.

Бухер выглядел ошеломлённым. Он застыл на месте, его лицо побледнело, а глаза расширились от удивления и шока. Он явно не ожидал такого поворота событий, и его прежняя самоуверенность испарилась, как дым.

Марк, стоя позади старика, не мог не заметить, как его лицо меняется, как от человека, который привык контролировать ситуацию, он превращается в растерянного старика, лишённого всякой уверенности. Но Марк сразу понял, что ему нужно быть на чеку. Этот момент мог оказаться решающим.

Снаружи в толпе, ставшей свидетелем инцидента, начали раздаваться тревожные голоса. Кто-то выкрикивал что-то непонятное, кто-то ругался, а другие беспокойно переговаривались. Отголоски этого шума, вместе с шумом шагов, доносились через разбитое стекло. Уличная паника начинала набирать обороты, и Марк почувствовал, как атмосфера напряжения усиливается.

К ним подошли швейцар и парикмахер, оба стояли рядом с дверью и молча смотрели на разбитое стекло, на Марка и Бухера. Их лица были напряжёнными, но глаза — пустыми и невыразительными, как у людей, для которых происшествия вроде этого — повседневное дело. С их молчанием всё это время словно бы играли в какую-то странную, замкнутую игру.

И вот, наконец, Бухер нарушил тишину.

— Надо полагать, ошибочно, — сказал он так, будто произносил нечто будничное. — Вместо Иволгинских окон к вам залетело.

С этими словами он внимательно переглянулся с парикмахером, как будто хотел чётко дать понять, что его фраза не имеет отношения к ним и что он знает, что предназначался этот камень для их конкурентов, тех самых Иволгинских, но по какой-то причине его швырнули в дверь их парикмахерской.

После того как Бухер произнёс свои слова, Марк молчал, пристально наблюдая за происходящим. Взгляды швейцара и парикмахера не сводились с него, и напряжение в воздухе ощущалось, как тяжёлая, невидимая плотина. В этот момент Марк вдруг решился нарушить молчание.

Он повернулся к Бухеру и, посмотрев ему прямо в глаза, спросил:

— Так от кого же это залетело?

Его голос звучал невозмутимо, но в глубине скрывалась какая-то тяжёлая скрытая насмешка. На этот вопрос он ожидал не столько ответа, сколько реакции окружающих.

Тишина затянулась на несколько секунд, пока, наконец, не нарушил её швейцар, который до этого молча стоял в стороне, наблюдая за развитием событий. Его голос звучал испуганно, будто он только что осознал что-то страшное.

— От Союза Американского Народа, — сказал он, едва ли не заикаясь.

При этом его лицо побледнело, и в глазах промелькнуло смятение, словно он был уверен, что такие слова могли тут же вызвать неприятности. Ответ швейцара заставил Бухера даже немного напрячься. Он вдруг изменил выражение лица, а на его губах заиграла мерзкая, едва сдерживаемая улыбка. Словно зная, что именно нужно сказать в этот момент, он выпрямился и с насмешливым тоном произнёс:

— Вы не правы, сударь, — сказал он, растягивая слова. — Союз Американского Народа не кидается камнями. Нет, эти импотенты только тухлыми помидорами швыряться горазды.

Произнеся свои язвительные слова о тухлых помидорах, Бухер, казалось, почувствовал какую-то глубокую удовлетворённость. Он слегка расправил плечи, словно сам себе дал правомерное объяснение, что могло бы выглядеть как победа в этом интеллектуальном поединке.

И вот, с выражением почти торжествующим, он продолжил:

— А вот камнями швыряется Союз Архангела Гавриила, — произнёс он, будто раскрывая важную истину. — Как в Библии говорится, кто без греха, тот и камень первый швырнёт, — он слегка улыбнулся, как бы намекая, что в его словах скрыта некая божественная мораль, которой, как ему казалось, не хватало тем, кто швыряет помидоры. — А Союз Американского Народа, знаете ли, камни не швыряет. Яиц у них нету, вот почему.

Его взгляд метнулся к швейцару, который, видно, не знал, как реагировать, и потом снова вернулся к Марку, изучая его лицо с явным любопытством.

Наконец Марк, не выдержав молчания и напряжения, на секунду задержал взгляд на Бухере и решился выйти из вестибюля. Он был утомлён всем происходящим, и, казалось, пустая сцена, на которой каждый из участников играл свою роль, только ещё больше усугубляла его раздражение. Он шагал по улице, не особенно обращая внимания на людей вокруг, но вдруг его взгляд остановился.

Перед ним разворачивалась сценка, как будто вырвавшаяся из какого-то театра абсурда. Толпа молодых людей, одетых с изысканным аристократическим вкусом, с достоинством, но, как казалось Марку, даже с некоторым презрением, выталкивала толстяка, седого мужчину в дорогом костюме, из ближайшего магазина. Их лица были напряжены, а в глазах читалась самоуверенность, будто они были во главе какого-то важного события, которое должно было произойти. Толстяк, сжимая в руках какую-то коробку, явно был озадачен происходящим, но не сопротивлялся.

В то время как эти молодые аристократы продолжали свои действия, из-за спины одного из них выбежала девушка. Она была молода, с роскошными рыжими волосами, одета в элегантное платье, но её лицо выражало досаду. Она пыталась попасть внутрь магазина, но двери закрылись прямо перед её носом. Девушка с огорчением уставилась на закрытую дверь, её пальцы нервно сжали ручку, но ей ничего не оставалось, как отступить. Марк наблюдал за этим, почти не осознавая, что происходило вокруг. Это было настолько обыденно и даже буднично — как сцена из многократно пережитого фильма, что Марк даже не понял, почему он остановился.

И вдруг в его голове мелькнула мысль — толстяк, конечно же, отец этой девушки. Взгляд его был сосредоточен на сцене, но мысль о том, что она была его дочерью, придала всему происходящему какое-то значение. Однако, к его удивлению, ни одно слово не вырвалось из его уст. Он стоял и наблюдал, поглощённый странным гомоном толпы и не проявляя ни сочувствия, ни интереса.

Он не стал вмешиваться, не стал спрашивать, не стал разбираться, почему дочь не пошла за отцом, почему всё происходящее казалось ему таким обыденным. Не было даже желания что-то изменить или сделать. Он стоял, и всё вокруг напоминало ему какой-то непонимаемый ритуал, которому он не мог найти объяснения.

Толпа продолжала двигаться в направлении ближайшего выхода, а Марк всё так же стоял, как наблюдатель, бесстрастно впитывающий картину происходящего, не решаясь вмешаться. Внезапно воздух пронзил крик девушки:

— Полиция, полицию сюда!

С этими словами она, как будто потеряв голову, ринулась вслед за толпой, которая выталкивала её отца, будто его не было — просто объект для их игры. Её голос был полон отчаяния, но её действия были решительны. Она не пыталась остановить этот беспредел — она искала кого-то, кто мог бы вмешаться.

Толстяка, которого, очевидно, совсем не интересовала реакция окружающих, толкали в сторону и останавливались у старого уноша, сидящего на одной из скамеек. Этот человек был одет в щегольский пиджак в клетку, с котелком на голове, и его усы придавали ему вид старого хулигана, несмотря на утончённый внешний вид. Усатый мужчина, заметив подходящего ему седого толстяка, язвительно и с презрением обратился к нему:

— Ну что, господин учитель, не припомнишь, как мой папаня плакал, когда ты меня из класса выкинул, а? — и при этом странно боднул головой воздух.

Усмешка на его лице была зловещей, будто он наслаждался своей властью над этим мужчиной, которого, очевидно, считал старым врагом. Однако толстяк оставался молчалив. Он лишь покачал головой, не в силах найти слов, чтобы ответить.

Марк же, ощущая, что всё это — драма, которая разворачивается на его глазах, продолжал стоять и наблюдать. Молча, как всегда, он поглощал каждый момент, каждый взгляд, каждое слово. Но его внимание привлекла не столько сцена, сколько приближающаяся фигура девушки.

Она пробиралась через толпу, шаг за шагом, её лицо было искажено решимостью, и Марк мог заметить, как её глаза искрятся не только от ярости, но и от того самого отчаяния, которое он видел в её жестах, когда она бросалась в поисках справедливости. Это был момент, когда она, кажется, окончательно решила, что не собирается позволить этому безобразию продолжаться. Она, в отличие от своего молчаливого отца, была готова бороться за него, даже если бы это означало броситься в пламя.

Марк уже сделал несколько шагов вперёд, намереваясь вмешаться в происходящее, когда внезапно почувствовал, как чья-то рука крепко схватила его за запястье. Он повернулся — это был Бухер, с неожиданной для его возраста силой удерживающий его.

— Не стоит, сударь, вмешиваться, — произнёс он, ледяным и почти угрожающим тоном, поднося губы к уху Марка так близко, что его слова звучали как безапелляционный приказ. — Лучше не двигайтесь.

Марк застыл, удивлённый этим вмешательством. Он пытался вырваться, но руки старика были как железо. Его взгляд вновь упал на сцену перед ним, где толпа продолжала измываться над бедным толстяком. Из толпы доносились нечленораздельные крики, среди которых выделялись злобные выкрики, звучавшие, как хищные угроза.

— Поцелуй мой сапог — и простят, простят они тебя! — доносился голос, полный презрения, и он, казалось, был адресован не кому-то, а именно этому бедному человеку, которого толпа безжалостно окружала.

Эти слова отражались в голове Марка, как тяжёлый камень, который с каждым моментом становился всё более невозможным. Тем временем дочь толстяка, с яростью в глазах, пыталась прорваться через людей, её лицо искажала агония:

— Что вы делаете, люди! Как вы можете?!

Её крик был полон боли и отчаяния, но никто не отозвался. Гомер толпы поглотил её слова, словно они не имели никакой силы. Бухер, оставаясь за спиной Марка, лишь молчал, внимательно наблюдая за происходящим. Легкая, но едва заметная улыбка мелькала на его лице, как будто всё происходящее не имело для него значения, лишь драма, разыгрывающаяся на его глазах.

Марк почувствовал себя беспомощным, его желание вмешаться, защитить девушку и её отца, было сильнее, чем когда-либо. Но тут, снова ощутив руку Бухера на своём запястье, он осознал, что стоит перед чем-то большим, чем простая борьба с несправедливостью. Он не знал, что делать, как быть.

— Смотрите, сударь, смотрите, как происходят естественные процессы! — прошептал Бухер, не давая Марку никаких шансов на действие.

Марк почувствовал, что его терпение на пределе. Он резко вырвал руку из хватки Бухера, который попытался его удержать, но был слишком медлителен. Марк уже стоял рядом с усатым юношей, перед которым на коленях стоял толстяк, защищая свою жизнь с достоинством, которого ему явно не хватало раньше.

Марк, не обращая внимания на обеспокоенное лицо Бухера, сохранил спокойствие, его голос оставался ровным, как если бы он вел лекцию на конференции.

— Это вы — непосредственный предводитель Союза Архангела Гавриила? — спросил он, обращая внимание на юношу, чье лицо явно выдавало опасность.

Юноша с ухмылкой прищурил глаза, словно пытался понять, с кем имеет дело. Ответ был полон агрессии.

— Чё те нада? Чё те нада-то? — спросил он, словно не понимал, что Марк хочет от него.

Марк не поддался на этот провокационный тон. Он вежливо, но твёрдо произнёс:

— Я объясню, только сперва вам нужно извиниться перед этой дамой, — он кивнул в сторону девушки, которая стояла в сторонке, её лицо было исполнено стыда и отчаяния. — Вы вели себя непозволительно по отношению к её отцу.

Юноша замер на секунду, взглянув на девушку, но его ухмылка никуда не исчезла. Он явно был уверен в своей безнаказанности, и самооценка его была столь высока, что слова Марка его не затронули. Однако его инстинктивное любопытство подсказывало, что, возможно, он должен сделать хотя бы вид, что услышал замечание.

— Чё-ё-ё?! — ответил он, морща лоб.

В ответ Марк посмотрел на него, не злясь, и с холодной решимостью в глазах повернулся в сторону девушки и махнул рукой, давая ей возможность пройти к ним. Толпа, казалось, замерла, давая ей путь. Девушка не колебалась, подошла к своему отцу и, бережно поддержав его, взяла под локоть. Они вместе удалились, уходя вглубь улицы. На минуту все вокруг замолчали, будто произошел важный момент. Марк посмотрел на их удаляющиеся фигуры, а потом вновь повернулся к юноше.

— Как я и сказал, — сказал он, не повышая голоса, но в его словах звучала твёрдость. — Вам необходимо извиниться и возместить ущерб.

Толпа, которая наблюдала за происходящим, как будто всколыхнулась.

— Врежь ему, Дэмьен! — с азартом и тоном заигрывающего подстрекателя прорычал голос из толпы, невидимый, но не сомневающийся в своей правоте.

И, как по сигналу, рядом стоящий джентльмен в сером костюме, который до этого оставался в стороне, молча протянул свою руку к юноше. В его пальцах блеснуло металлическое оружие — кастет.

Дэмьен, усатый юноша, окинул Марка взглядом, который был одновременно настороженным и насмешливым. Он уже готовился к конфликту, в глазах появилось что-то похожее на азарт. Надевая кастет, он внезапно сменил выражение лица, будто всё это время сдерживал истеричный смех. Его губы искривились в неестественной усмешке, а глаза засияли каким-то злым весельем. С неожиданно высоким голосом, который прозвучал почти карикатурно, он спросил:

— Какие ещё пожелания будут, а?

Толпа взорвалась смехом, кто-то зашикал, другие подкрепили слова улюлюканьем. Все смотрели на происходящее с нескрываемым интересом.

— Укажи этому наглому очкарику на его место! — вдруг кто-то крикнул из толпы, намекая на пенсне, которое носил Марк.

Эти слова подстегнули Дэмьена ещё больше. С яростным выражением лица он замахнулся, готовясь нанести удар. В его движении было столько ярости и уверенности, что казалось, удар может быть сильным. Он знал, что все будут наблюдать.

Но Марк, не сбивший с толку смехом или угрозами, действовал с поразительной быстротой. Как только рука Дэмьена взмыла вверх, Марк, слегка отклонившись в сторону, ловко перехватил её, мгновенно подхватив кисть. Без усилий, как будто не замечая сопротивления, он легко опустил Дэмьена на землю.

Толпа вдруг замолчала, лишь несколько людей выдохнули «ах!» от удивления. Дэмьен, уставившись на землю, был настолько ошеломлён, что не сразу понял, что произошло. Он оказался на коленях, дыхание сбилось, а кастет остался беспомощно висеть в его руке, всё ещё застегнутой на пальцах.

Марк стоял над ним, не выражая ни радости, ни злости. Его взгляд был спокойным, как будто ничего особенного не произошло. Он взглянул на толпу, но почти сразу вернулся к Дэмьену, который, не в силах подняться, лишь с трудом пытался отдышаться.

— Кастетов я не переношу, так что не взыщи! — произнёс Марк в воцарившейся тишине.

Внезапно он вдруг почувствовал, как кто-то подставил ему подножку. Не успев среагировать, он потерял равновесие и упал на колени с глухим стуком, при этом его пенсне слетело с его носа и его стёкла со звоном разбились об асфальт. При этом он оказался прямо перед ногами Дэмьена, лицо выражало скорее недоумение, чем ярость.

Марк моргал, пытаясь собраться с мыслями, его глаза казались слабыми и заплаканными, а взгляд был рассеянным. Он тихо поднялся, чувствуя, как боль от падения медленно отходит, и вдруг перед ним, словно из ниоткуда, появился человек.

Этот мужчина был одет в абсолютно белый костюм и белую фуражку, а его усы были аккуратно подстрижены. Всё в его внешности было настолько идеальным, что казалось, сам свет отражался от него, заставляя его выглядеть почти нереально. Он стоял с лёгким, но ощутимым превосходством, как бы не спеша, но точно зная, где и что ему делать. В его присутствии ощущалась скрытая сила, такая, что Марк невольно почувствовал нарастающее беспокойство.

Марк почувствовал, как в его теле появляется странная тяжесть, будто все силы ушли. Но вдруг в какой-то момент, глядя на мужчину в белом, он почувствовал, как что-то в его душе встрепенулось. Неосознанно, почти машинально, он поднял руку и указал на него, не в силах скрыть удивления, которое отражалось в его глазах.

— Вы? — произнёс он с таким тоном, который мог бы звучать как вопрос, а может, и как откровение.

Мужчина в белом хмыкнул, его глаза были спокойными, чуть насмешливыми, но Марк понял, что этого недостаточно. Он сам был на грани понимания чего-то важного, и когда мужчина ничего не сказал, опустил руку.

— Так это вы... — будто самому себе прошептал он.

Мужчина в ответ не сказал ни слова, но его взгляд стал чуть более твёрдым, а затем он плавно поднял руку и, совершив лёгкое движение пальцем, жестом указал, чтобы Марк следовал за ним.

Марк растерянно моргал, как будто ещё не осознавая, что сейчас происходит, но в какой-то момент, ощущая странное побуждение, начал двигаться вслед за этим таинственным человеком. Он прошёл через толпу, не обращая внимания на людей, которые его окружали. Каждое его движение было словно отстранённым, всё происходящее казалось незначительным и неважным. Толпа расступалась, словно сама не желала мешать им.

Они шли медленно, как будто не спеша никуда добраться. Их путь был прямым, но в нём не было цели, словно они двигались не по улице, а по времени, которое простирается в никуда. Марк следовал за ним, и хотя его шаги были замедленными и тяжёлыми, он не мог заставить себя остановиться. Он был словно в плену у того, кто шёл впереди, скрестив руки за спиной. Вдруг он не спеша, словно извиняясь, нарушил молчание:

— Простите, сударь, не разглядел вас в толпе.

Марк ощущал его голос, как нечто независящее от него, словно это было не просто обращение, а какая-то невидимая связь, которую нельзя разорвать. Мужчина продолжал, но теперь его слова были наполнены едва ли не дружеским тоном:

— Пенсне мы вам возместим, за счёт Союза.

Толпа, которая неотступно следовала за ними, не удержалась и рассмеялась. Смех был лёгким, почти ироничным, и Марк заметил, как его собственная реакция на этот смех, этот шум, каким-то образом растворялась. Всё было как в тумане, и казалось, что каждый шаг, каждый звук, который доносился до его ушей, был предсказуем, неминуем.

Мужчина вдруг, словно сменив интонацию, сказал, снова с тем же спокойным, но теперь уже лёгким тоном похвалы:

— Что вы смелый человек, приятно видеть таких новых лиц в городе!

Марк молчал, не понимая, что именно происходило, но ощущая, как его разум поглощает эти слова. Он не чувствовал в себе силы ответить, не мог произнести ни одного слова. Эта встреча, этот человек — всё, что происходило сейчас, казалось ему каким-то неощутимым, почти незримым. Было что-то в этом человеке, что как магнит притягивало его внимание, заставляя следовать за ним, не задавая вопросов.

Он не понимал, что будет дальше, и не хотел этого понимать. Потому что в его сознании, словно под гнётом, перемешивались его собственные чувства и это странное спокойствие, которое исходило от мужчины. Казалось, что этот человек владеет не только ситуацией, но и им, Марком, и его чувствами, как искусный дирижёр — оркестром.

Мужчина, заметив, как Марк молчит, улыбнулся и, неожиданно для себя, положил руку ему на плечо. Этот жест был не столько дружественным, сколько властным, словно он мог одним движением управлять всем, что происходило вокруг.

— А вашу дерзость мы прощаем, — произнёс он с таким тоном, как будто сам решал, что прощать, а что нет, — да и Дэмьен, думаю, не в обиде будет, если не помрёт.

Реакция толпы на последние слова мужчины была мгновенной, как будто сгусток сознания всех её участников лишь ждал подходящего момента для всплеска. Смех, от которого становилось не по себе, заполнил воздух, смешиваясь с нечистыми звуками улицы, как гнилое море. Люди, словно под гипнозом, начали скандировать, разрывая тишину на куски:

— Не помирай, Дэмьен! — надрывались самые озорные из них. — Не заставляй своих друзей плакать!

— Не по-ми-рай, не по-ми-рай! — вдруг хором запела вся толпа, и в их голосах эти слова звучали, как дикий рык, глубокий и мощный, в котором переплетались звериный инстинкт и безумная радость.

Повторяли все вокруг, как если бы это было не просто скандирование, а магическое заклинание, подчиняющее всем их действиям. Мелодия, сбившаяся на несвойственную ритмическую волну, хлестала в воздухе, как дождь, но не холодный — а как жаркий, душный дождь, который смывает только внешнее, не трогая сути. Звучала она странно, будто и весёлая, и угрожающая одновременно, как вызов, но и как подчинение.

Толпа не просто следовала за этой неистовой песней, они становились её частью. Скандируя эти слова, они как будто превращались в её исполнителей, в её акторов, потерявших всякое чувство меры. В их голосах не было осуждения или насмешки, скорее это было похоже на какое-то одержимое поклонение.

И вот, когда все уже втянулись в этот ритм, с каждой секундой всё громче, с каждым повтором более угрожающим, этот странный хор перешёл на новый уровень. И тогда из толпы снова раздался крик, почти на грани безумия:

— А не то попадёшь в рай!

Его голос был резким, почти скрежетавшим, как если бы за ним стояла целая армия, готовая к битве. И как только слова были произнесены, моментально скандирование заглохло, оставив только тишину, как если бы всё, что происходило до этого, было мгновенной вспышкой, а теперь наступила пустота.

И вот, когда это скандирование стало невыносимо громким, когда оно заполнило воздух до самого неба, стало совершенно ясно, что эта толпа не просто ждала его реакции, а фактически поклонялась ему. Они не смеялись над ним, а благоговели перед ним. Всё было как в каком-то извращённом ритуале, в котором Дэмьен был как жертвенный агнец — но не только агнец. Он был центром этого безумного мира, и это был момент их поклонения. На этот момент все они остановились, всё было ради него, для него.

Кажется, для них Дэмьен был не просто человеком. Он был уже чем-то больше, чем просто этот глупый мальчишка с кастетом. Это было безумие. Они не просто повторяли его имя, не просто ждали его слов, они отдавали ему свой внутренний мир, и в этом было что-то по-настоящему страшное.

Марк почувствовал, как его взгляд скользит по этой шизофренической сцене, пытаясь найти смысл, но не находя его. Всё казалось столь реальным, что казалось, сама реальность начинает искривляться и терять свои очертания.

Тем временем, мужчина вновь скрестил руки за спиной и, как будто не замечая того, что произошло, сказал с удивительно гостеприимным тоном:

— А раз так, пожалуйте в наш богоудобный союз, — произнёс он с такой искренностью, что даже самое чёрствое сердце не устояло бы и немедленно приняло его предложение.

Марк молчал, словно застыв в собственных мыслях. Мужчина в белом, продолжая идти рядом с ним, казался невозмутимым, почти торжественным. Он слегка наклонился к Марку, как будто хотел доверить ему важный секрет, и сказал с лёгким оттенком самодовольства в голосе:

— Силы у нас предостаточно...

Но договорить он не успел. Голос мужчины перекрыл грубый окрик. Это был Дэмьен, которого двое товарищей с трудом тащили на руках, его лицо было искажено болью, но губы растянулись в отвратительной усмешке.

— ...а вот ума недостаёт! — неожиданно громко гаркнул он, будто специально для того, чтобы его шутку услышали все.

Эта глупая, но неожиданная шутка вызвала взрыв смеха в толпе. Люди захохотали так, будто это было самое смешное, что они слышали за день. Смех разлился волной, отзываясь эхом в переулках и поднимаясь над шумом города. Марк же, продолжая идти вперёд, не издал ни звука. Его лицо оставалось таким же спокойным, будто всё происходящее вообще его не касалось. Он словно выключился из общего веселья, наблюдая за сценой вокруг себя глазами постороннего, не имея ни малейшего желания вмешиваться.

Мужчина, видимо, почувствовал, что убедить Марка одними лишь словами не удастся, решил прибегнуть к чему-то, что, по его мнению, должно было сработать. Его лицо вдруг озарилось выражением наигранной уверенности, и он, сделав широкий жест в сторону Дэмьена и его приятелей, которые громко гоготали, словно стая сорок, произнёс:

— Вот видите! Ребята-то соображают! — сказал мужчина, тоном, в котором читалось странное сочетание доброжелательности и раздражения. — Настоящий коллектив! Учатся, так сказать, на практике.

Марк медленно поднял глаза, и в его взгляде не было ничего, кроме холодного, почти ледяного презрения. Он не удостоил этот нелепый довод ответом, только мимолётно посмотрел на Дэмьена, который, поддерживаемый товарищами, всем своим видом демонстрировал, что сам он с трудом держится на ногах, а его друзья выглядели ещё более нелепо в своём усердии его подбадривать.

Этот жест не мог ускользнуть от внимания. Даже несколько человек в толпе перестали смеяться, словно ощутив, насколько унизительно звучали слова мужчины для любого разумного человека.

Марк снова опустил взгляд себе под ноги. Ему не хотелось смотреть на это сборище, да и без пенсне шагать приходилось осторожно. Каждый шаг теперь был словно тест на выдержку. Споткнись он сейчас — толпа захохотала бы ещё громче, и в этой ситуации он не видел смысла давать им такой повод.

Мужчина, словно только теперь осознавший, как неудачно прозвучали его слова о «соображающих ребятах», поспешил сгладить ситуацию. Его голос сменил тон с бодрого на более мягкий, почти извиняющийся:

— Знаете, сударь, сильных-то у нас много, а вот умных и смелых людей в нашем городе — настоящий дефицит.

Эти слова, казалось, пробили броню молчания Марка. Он вдруг остановился, будто остановка была не только физической, но и внутренней. В его глазах мелькнула тень какой-то глубокой, непроизносимой мысли.

— Да, — коротко сказал он, всё ещё глядя вниз.

Затем он поднял голову и посмотрел мужчине прямо в глаза, его лицо выражало смесь решимости и усталости.

— Да, смелых людей в Штатах действительно недостаёт, — проговорил Марк медленно, будто каждое слово выверял. — Однако, не обессудьте, господин, но в одном городе мы с вами не уживёмся.

Мужчина, явно не ожидавший таких слов, слушал с неподдельным вниманием. Его взгляд стал более сосредоточенным, но на лице всё ещё играла мягкая улыбка. Он не перебивал, словно понимал, что Марк, возможно, говорит не только ему, но и самому себе. Марк, встретив его взгляд, продолжил с тем же спокойствием, в котором, однако, проскальзывала твёрдая решимость:

— Да, мало в Америке людей смелых и благородных, — сказал он, как будто подкрепляя этими словами сказанное им ранее. — Но, видите ли, господин...

Он на мгновение отвёл глаза, словно проверяя, всё ли верно говорит, а затем снова посмотрел прямо на собеседника.

— Придётся ваш союз расформировать.

Эти слова прозвучали настолько просто и буднично, что на мгновение никто вокруг не понял их смысла. Но через секунду Дэмьен, до сих пор свисающий на плечах своих приятелей, вдруг загоготал так, будто услышал лучший анекдот в своей жизни. Его дружки тут же подхватили, наполнив улицу грубым хохотом. Марк никак не отреагировал, лишь чуть крепче сжал кулаки, продолжая смотреть прямо перед собой.

Мужчина, вначале слегка улыбнувшись краем рта, затем сменил выражение на задумчивое, будто почуял что-то неладное. Он неспешно вперел руки в бока, наклонил голову чуть вперёд и с лёгкой нахальностью в голосе произнёс:

— И кто же на это решится?

Марк посмотрел на него так, словно этот вопрос был бессмысленным. Затем коротко и твёрдо ответил:

— Я.

Дэмьен снова заржал, теперь даже громче, чем прежде. Его дружки за ним. Один из них, задыхаясь от смеха, чуть не уронил Дэмьена, который замахал руками, чтобы удержаться на ногах.

Даже мужчина, который до этого казался воплощением строгой сдержанности и внутреннего покоя, вдруг слегка приподнял уголки губ, едва заметной усмешкой играя на его лице. Его взгляд стал чуть более живым, а выражение лица, ранее невозмутимое, теперь приобрело лёгкую насмешливость. Он обвёл глазами толпу, оценивая её, и, словно не особо заинтересованный, бросил в сторону Марка:

— Один?!

В ответ Марк выпрямился, и его тело будто напряглось, ощущая момент. Он дал паузе занять пространство, позволяя напряжению висеть в воздухе. Затем, не пытаясь создать эффект, а словно просто подытожив очевидное, произнёс с ледяной уверенностью, как если бы этот ответ был не реакцией, а частью самой реальности:

— Начну один, — произнёс он с ударением на первом слове, как будто сам факт его одиночества придавал вызову особую значимость, будто он подчеркивал, что это не слабость, а выбор.

Эти слова прозвучали неожиданно тихо, но толпа почему-то сразу притихла. Смех угас так резко, как будто его выключили. Мужчина сузил глаза, внимательно вглядываясь в лицо Марка, словно пытался разгадать загадку, которая до этого ему даже не казалась стоящей внимания.

— Разойдитесь! — раздался громкий окрик, заставивший толпу вздрогнуть. Люди зашевелились, освобождая проход, и к Марку и мужчине пробрался жандарм в белом кителе. Его сопровождали двое сослуживцев: один, крепкого телосложения, с напряжённым лицом, а второй — моложе, с едва заметной усмешкой.

Мужчина, стоявший напротив Марка, мгновенно преобразился. Исчезли насмешка и тонкая ирония, оставив на его лице только безмятежное спокойствие. Он скрестил руки на груди, вновь принимая позу, которая выдавала в нём будто бы невинного наблюдателя. Лишь глаза выдавали внутреннюю настороженность.

Только Марк, словно не замечая перемен вокруг, оставался внешне неизменным: его спокойствие выглядело естественным, как будто он заранее знал, что всё пойдёт именно так.

— Есть ли свидетели? — спросил жандарм с внушительным видом, окинув толпу взглядом.

— Не хотите ли рассказать полиции что-нибудь о случившемся? — добавил второй, молодой жандарм, с едва заметным намёком на насмешку в голосе.

Мужчина в белом костюме, ни на мгновение не изменив своей позе, чуть склонил голову и с учтивостью, которая показалась бы искренней любому другому, произнёс:

— Не имел чести ничего видеть.

Его голос звучал ровно, почти с оттенком сожаления, и жандарм с внушительным видом смерил его оценивающим взглядом. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, будто соревнуясь в невидимой битве взглядов. Мужчина сохранял невозмутимость, но в его глазах читалось тонкое превосходство, которое жандарму, кажется, не удалось пробить. Через несколько напряжённых секунд жандарм будто сдался, слегка качнув головой и перевёл взгляд на Марка.

— А вы, сударь, — обратился он, голос его звучал мягче, но всё ещё требовательно.

— Видали что-нибудь, молодой человек? — сказал стоявший рядом с ним молодой товарищ.

Следует объяснить, почему жандарм обратился к Марку как к «молодому человеку». Несмотря на то, что Марку Темпе исполнилось сорок, его внешность благодаря удачной наследственности заставляла окружающих воспринимать его гораздо моложе. Худощавый, подтянутый, с гладким, почти юношеским лицом, он выглядел словно студент, недавно окончивший колледж. Это разительное несоответствие часто вызывало у самого Марка лёгкую внутреннюю улыбку, однако в этот момент он был полностью серьёзен.

Смерив жандармов спокойным и равнодушным взглядом, он наконец ответил коротко и лаконично:

— Ничего не видел, — произнёс он ровным, бесстрастным голосом, словно отвечая на самый обыденный вопрос.

Сказав эти слова, Марк на мгновение замер, словно любуясь картиной перед собой: улица, толпа, мужчина в белом костюме, взывающий к нему взглядом, и хмурое небо, нависающее над всем этим театром абсурда. Он посмотрел вдаль, как будто город, со всеми его улочками и серыми домами, стал гигантской сценой, где он — всего лишь утомлённый герой, выучивший свои реплики, но потерявший к ним всякий интерес.

На его лице мелькнула лёгкая улыбка, не то ироничная, не то печальная — как у актёра, чей последний поклон уже не вызовет оваций. Марк аккуратно надел фуражку, словно завершая свой образ. Толпа затаила дыхание, как будто все осознали, что этот странный спектакль близится к концу.

И тут раздался рваный, срывающийся голос Дэмьена:

— Ты хоть понимаешь, с кем разговаривал только что, а?! С Джорданом Тёрлоу! Сам Джордан Тёрлоу в наш союз тебя приглашал, умник!

Вопль Дэмьена вызвал очередную волну хохота в толпе.

— О, да, господин хороший, — подхватил один из его дружков с наглой ухмылкой. — Перед вами стоял Тёрлоу, слышите вы, очкастое ничтожество! Великий Тёрлоу! А вы даже не поняли, с кем имели честь беседовать!

— Идиот! — рявкнул другой, захлёбываясь злобным смехом. — Такие, как ты, тут долго не задерживаются, ясно тебе?!

Марк, казалось, даже не слышал этих воплей. Его шаги были медленными, но уверенными, будто он двигался в ритме, который задавал только он сам. Однако мужчину в белом костюме — Джордан Тёрлоу, глава Союза Архангела Гавриила, — не намерен был упускать момент. Его тон стал дружелюбным, но в нём проступил холодный оттенок:

— Да, вы смелы, мистер Парвис, — Джордан слегка кивнул, словно подтверждая самому себе какую-то мысль. Его тон был ровным, почти дружелюбным, но скрытая угроза чувствовалась даже в интонациях. — Но скажите мне, как человек умный: вы уверены, что понимаете, во что ввязываетесь?

Марк не изменил ни шага, ни выражения лица. Ему уже не раз приходилось сталкиваться с тем, что его имя становится известным в местах, где его, казалось бы, никто не ждал. Удивляться этому он давно перестал. Лёгкая усталость от предсказуемости таких моментов скользнула в его взгляде, когда он на мгновение задержал взгляд на брусчатке под ногами, но это не замедлило его шага.

Толпа, наблюдавшая за происходящим, напряглась. Казалось, слова главаря были важными, даже решающими. Джордан, дождавшись, пока наступит полная тишина, добавил, с тонкой насмешкой:

— Ах да, Пол Бухер. Он был так любезен, что предупредил нас о вашем визите. Рассказал, что некий мистер Ангус Парвис, человек примечательный, пожаловал в наш город. Добросовестный старик, не правда ли? К вашему удивлению, он очень любит делиться интересной информацией.

Марк остановился. Не потому, что имя было произнесено, а потому, что услышал в голосе Джордана очередной спектакль. Его спокойствие оставалось непоколебимым. Он медленно поднял голову и бросил взгляд на толпу — равнодушный, сквозной, словно перед ним не было людей, а лишь привычная завеса мизансцены.

— Удивлены, мистер Парвис? — спросил Джордан, подходя чуть ближе, с лёгкой улыбкой, будто решил окончательно утвердить свою позицию.

Марк наконец поднял голову. В его глазах был холодный свет, который, казалось, проникал сквозь показное радушие собеседника.

— Значит, вы Джордан Тёрлоу, — медленно произнёс он, словно пробуя имя своего собеседника на вкус. Затем коротко кивнул, как бы размышляя вслух: — Видимо, мне нужно извиниться за то, что не нахожу в вашем имени ничего примечательного.

Эти слова пронзили толпу, как удар грома. Дэмьен, которого его дружки всё ещё поддерживали под руки, загоготал, едва не падая от смеха.

— Ты вообще понял, кому такое сказал?! — захрипел он, выкрикивая имя: — Самому главному роялисту в Кембридже!

— Этот Парвис с Титана что ли к нам прилетел, обратно на нашу грешную Землю? — крикнул кто-то, видимо, имея в виду спутник Сатурна.

Эта фраза вызвала новый взрыв смеха, но Джордан, скрестив руки за спиной, не отводил взгляда от Марка. Он, напротив, оставался абсолютно спокоен, даже когда снова остановился и тихо, с отрешённостью добавил:

— Да, я уверен.

— Уверен в чём? — почти насмешливо переспросил Джордан.

Марк лишь холодно посмотрел на него, затем отвёл взгляд, словно не видя перед собой ни Джордана, ни толпы, которая будто затаила дыхание, наблюдая за тем, как он шаг за шагом двигался к ближайшему переулку. Ни разъярённые крики, ни презрительные смешки не могли поколебать его хода. Он прошёл через них, как тень сквозь ночную улицу, не обращая внимания на раздражённые возгласы и на то, что их источники остались далеко позади.

Его уход был похож на финальный акт: без громких слов, без сцен, но с той самой тихой уверенностью, что приходит только к тем, кто знает — их роль сыграна.