Неправильно... или? - 6. Здравствуй, реальная жизнь... (джен)

Три недели я практически не вылезала из "домика" — верней, вылезала, конечно же, но только на занятия и на ночевку домой. Впрочем, даже обязательных ночевок в собственной комнате я избегала, когда отец был на ночном дежурстве. Методом проб, ошибок и великого научного тыка мы с Твеном целых три недели создавали нашу хакерскую программу, авторство которой, впрочем, друг полностью переложил на меня. Дескать, моя личная разработка и все дела... Да без помощи Твена мне в жизни бы не справиться с ее созданием, потому что одно дело — теория (до которой, кстати, я только через несколько месяцев после возникновения мысли о хакерстве додумалась), а другое — сделать эту теорию реальной, практической программой, при помощи которой можно будет хакнуть терминал клиники. Да, а зачем бы я еще так с этой программой носилась, по-вашему? Возможно, единственным источником истинных сведений о моей истории станет медицинская картотека. Надеюсь, что из-за конфиденциальности информации и невозможности взлома убежищных компьютеров отец не утруждал себя полной переделкой моей медицинской карты, а, что самое важное, своей собственной и документов матери. Сведения о покойниках хранятся, если я не ошибаюсь, в течении ста лет по регламенту, а следовательно, у меня есть все шансы найти в картотеке и историях болезни что-то, что прольет свет на мою настоящую биографию.

Мысли о программе заняли меня настолько, что больше не оставалось времени ни на что: ни на общение с Фредди, ни на посторонние занятия, ни на репетиции группы. Киду даже пришлось пригрозить нам с Твеном полное исключение из состава, если мы не свернем свои исследования в кратчайшие сроки и не займемся, наконец, прямыми обязанностями ударника и клавишника. Ну и бэк-вокалистки. Впрочем, понятие "бэк" мы теперь почти не применяли — в последнем нашем альбоме из десяти песен целых три принадлежали одной из моих любимых групп Вишн Тэмптэйшн. Проблема при записи была в том, что у солистки той группы был очень высокий голос и Ани оказалась не в состоянии "дотянуть" на такую высоту. Именно поэтому "пищать" стала я, собственно, это еще одна причина повышения популярности Рин среди людей моего возраста. А после этого мы с Ани стали петь на два голоса, причем у каждой была своя партия — моя повыше, Ани же оставалась на уровне своего честного второго сопрано с соответствующим диапазоном возможностей. Ну а у меня при попытке воспроизвести низкие звуки ничего не получалось. Ну правильно — пискля она и есть пискля.

— Это здесь вы родились, и здесь же умрете. Ибо в убежище сто один никто не войдет, и никто не выйдет, — патетично завершил свою речь смотритель, а я сидела на задней парте и с трудом сдерживала скучающие зевки. Разумеется, за прошедшее с момента моего десятилетия время отношение мое к смотрителю было окончательно пересмотрено — сейчас он воспринимался не иначе, как еще один "винтик системы отупевания", как называли мы образовательную программу. И правда — будучи главным в убежище, Альфонс Альмондовар не сделал ничего, что могло бы обернуть вспять программу деградации, уже, казалось бы, прописанную в наших генах. Ну а правильно — зачем ему думающие люди, знающие, понимающие? Над стадом баранов ведь контроль удерживать намного проще — достаточно лишь создать вокруг себя иллюзию силы. Почему я называю нашу службу безопасности иллюзией силы? Да потому, что я ни разу с момента получения очередным "охранником" официального звания и новой униформы не видела его особо усердно тренирующимся. Так, раз в год сдавали нормативы, которые, впрочем, и я сейчас в свои четырнадцать сдам без особых усилий. Единственным преимуществом "охранника" перед обычным жителем, была броня и дубинка, отбери их — и получишь такого же слабого и беззащитного перед лицом реальной опасности человека.

— У кого-нибудь еще есть вопросы?

— Это правда, что мы никогда не сможем выйти отсюда? — раздается испуганный голос откуда-то с передних парт. Хм, одну из девочек все же напугали патетические речи нашего главы.

— Мисс Кэндалл, конечно же, мы не сможем выйти наружу хотя бы по той причине, что запечатанные снаружи двери невозможно открыть.

— А если нас найдут? — вступила в разговор Сьюзи Мак — верная подружка Кристины.

— Кто? — задал логичный вопрос Смотритель — Или вы, мисс Мак, предполагаете, что после массированной ядерной атаки хоть кто-то выжил? Мы последний бастион человечества — помните об этом...

Дальше последовала еще одна патетическая тирада, после которой урок наконец-то был окончен.

Фредди прошел мимо меня, даже не поздоровавшись. Он что, обиделся?

— Эй, Фред...

Парень даже не обернулся. Я растерянно посмотрела ему вслед, не понимая, что случилось.

— Да отстань ты, несчастная любовь у человека, не видишь разве? — обратилась ко мне Сьюзи Мак.

— Ты о чем?

Обычно я со Сьюзи и ее подругой Кристиной не общаюсь. От слова "совсем". Мы с ними не друзья и никогда не будем друзьями. Между нами сохраняются ровные и спокойные отношения, впрочем, у меня точно такие же отношения с подавляющим большинством одноклассников.

— О, ты разве не знаешь? Хотя да — я и забыла, что ты не в курсе даже наших современных музыкальных новинок.

А вот тут ты ошибаешься, Мак — еще как в курсе. Более того — принимаю непосредственное участие в их записи. Но тебе это знать необязательно.

— Поясни, пожалуйста, в чем дело, — заинтересованно уточняю я.

Несмотря на довольно прохладные отношений между мной и Сьюзи, она, как и многие другие девушки, любила посплетничать. И сейчас наличие благодарного слушателя, то есть меня, развязало ей язык.

— Ну, он же все за Лайзой ухлестывал, — девочка набрала в грудь побольше воздуха и скороговоркой выпалила. — Так вот — она не Рин! Две недели назад вышел альбом Андеграунда, а у Лайзы как раз горло болело так, что говорить не могла. Вот и получается, что она — не Рин. А уродец Фредди ни настоящей Рин, и Лайзе и даром не нужен! — расхохотавшись, девочка выбежала из класса, а я задумчиво опустилась за парту.

Что ж, по крайней мере одно радует — Лайза больше не сможет использовать мое имя. Впрочем, свято место пусто не бывает — скоро появится очередная "подозреваемая", например сейчас все парни смотрят на Кристину Кэндалл — подружку Сьюзи. Она ведь красивая, соответствует довоенным модельным стандартам, а все почему-то так уверены, что Рин, Ани и остальные ребята обязательно имеют фигуры подиумных звезд, сногсшибательную внешность и прочие атрибуты идолов. Интересно, что бы они сказали, увидев процесс записи "богами" музыки?

"Рин, Рин, мать твою, кончай жрать и пили за клавиши"

"Мне все равно сейчас не петь".

"Я сказал — марш за клавиши".

"А зачем тогда "кончай жрать"?"

"Когда ты ешь, у тебя мозг полностью отключается и пальцы по клавишам не попадают".

"А ты, Кид, когда психуешь, в такт не попадаешь".

"Что?!"

"Эй, ребята, давайте не будем собачиться."

"Заткнись и возьми свою виолончель, Ани. Рин, прекрати чавкать, мать твою!"

И все в таком же духе. Не вяжется с представлениями об "идолах", верно?

Мысли снова перекинулись на Фредди. Я видела, что после этого урока он ушел сам не свой. И, честно говоря, зная своего друга, полагаю, что причина отнюдь не в "отношениях" с Лайзой — к травле со стороны одноклассников Фред привык, да и... Ну серьезно — почему тогда он на прошлых уроках был абсолютно нормальным и периодически попинывал засыпающую меня, ехидно уточняя, чем же я занималась всю ночь, что сейчас стремлюсь наверстать упущенные восемь часов сна. Получив подробный маршрут пешего тура с эротическим уклоном, парень от меня отставал на какие-то 15 минут, но потом снова принимался доставать подколками. Может, причина в том, что сказал смотритель? Ну да, его тирада производила впечатление, но... Ой, непохоже, чтобы Фредди было можно легко напугать. Он ведь не Кэндалл и Мак.

Не переставая размышлять над странным поведением друга, я поплелась домой. Пара минут на то, чтобы прихватить полотенце, мочалку и шампунь. Еще пара — на прогулку к ближайшей душевой. В планах были контрастный душ и поход "в домик" часов эдак на "дцать" — отец сегодня на ночном дежурстве в клинике, так что можно будет переночевать с ребятами. Да, мне из всей нашей компании только одной "повезло" с практически тотальным контролем — матери Кида было просто наплевать, где шарабахается сынок, родители Ани работали допоздна и на передвижения дочери просто не обращали внимания, Реджи был сиротой, о котором заботился папаша Мерка. Мужчина при этом вполне логично считал, что если парни пропадают ночами где-нибудь, но лишь бы не дома — это вполне нормальное явление и лишь надо вовремя обеспечивать обоих отпрысков изделиями резиновой промышленности во избежание всевозможных казусов. Именно поэтому четверка достаточно часто оставалась на ночь в "домике", а я... Ну а я эту возможность получало только два дня через два, да и то — лишний раз старалась не рисковать — мало ли, вдруг отец за чем-нибудь домой зайдет. Маловероятно, конечно же, ну а если?

Душевая была закрыта. Не поняла юмора... Нет, когда каждый запирает кабинку, в которой моется — это одно, а вот когда на замке вся секция, такое бывает... Да никогда такого не бывает!

Мне показалось, или внутри послышался какой-то звук? Так, мне это уже не нравится — мало ли, что там происходит за запертой дверью.

— Эй, а ну немедленно откройте!

Ни звука.

Я стукнула кулаком по двери и внезапно что-то почувствовала. Было ощущение, что там, за дверью душевой, вот вот произойдет что-то непоправимое. Стоп, по всем правилам — мне нужно сообщить о странности ближайшему офицеру охраны, вот только... Почему-то я знала, что счет идет на секунды. Что же там происходит?

Одним движением выдергиваю спрятанную в волосах шпильку и быстро копаюсь в замке. С учетом того, что взлому меня Реджи учил как раз при помощи такой же душевой — запирал замок изнутри и заставлял меня его открывать, сложностей не возникло. Восемь секунд — и дверь открыта.

Мне вот интересно, а что бы случилось, если бы на моем месте оказался тогда другой человек? С нормальными реакциями, со стандартным набором эмоций, со стандартной системой психики? Думаю, произошло бы что-то плохое, но к худшему или лучшему, замок душевой тогда взломала именно я.

* * *

Я сидел в кабинете и привычно изучал рабочие бумаги. Дежурство в клинике было делом достаточно привычным и, если не возникало чрезвычайных ситуаций, необременительным. Самое сложное было до обеда — осмотр немногочисленных пациентов, назначение лекарств и все в таком духе. Остальное время я мог спокойно проводить в кабинете "на всякий пожарный", чтобы каждый обитатель убежища при необходимости мог связаться со мной и получить помощь или консультацию. При этом жителям даже не нужно было приходить в клинику — кнопка экстренной связи с врачом была даже в санузлах. Впрочем, кому может понадобиться врач в туалете? Нет, всякое бывает, конечно же, но...

Треск интеркома прерывает размышления. Входящий вызов с устройства, расположенного в душевой неподалеку от нашей квартиры.

— Да, — подивившись прихотям судьбы, я включаю связь и готовлюсь услышать поток бессмысленных жалоб "там режет, тут колет", а следом — дать рекомендацию предполагаемому пациенту прийти на обследование в клинику, но...

— Прихвати офицера Гомеса и бегом сюда со всем необходимым — с Фредом произошел несчастный случай, артериальное кровотечение с большой кровопотерей.

Голос Кэтрин спокоен, словно принадлежит не человеку, а роботу, лишенному всяких эмоций.

— Так, слушай внимательно...

— Я уже сделала все, что могла. Давай быстрей в душевую.

Зачем нужен Герман, я не понял, но было в голосе Кэтрин что-то такое, что заставило меня... да, подчиниться ей и, связавшись с офицером, работающим неподалеку, столь же кратко объяснить ему ситуацию. К месту встречи мы подошли одновременно.

Душевая была закрыта по непонятной мне пока что причине. Однако, когда Кэтрин, находящаяся внутри вместе с Фредди открыла мне дверь, все встало на свои места.

На кафеле Фредди, бледный как смерть и без сознания, тело его укрыто джинсовой курткой моей дочери. На левой руке — жгут поверх одежды, сама конечность согнута таким образом, чтобы кисть прижималась к плечу и закреплена ремнем. Кэт — странно спокойная, показывает нам с офицером Гомесом бритвенное лезвие и кивает на большое пятно крови на полу. Да тут все вокруг, казалось, стало красным.

Последующие два часа смазываются в памяти неясным пятном. Первым делом транспортируем Фредди в клинику, дочь почему-то странно себя ведет — перед уходом вдруг разворачивается и срывает со стены зеркало, швыряя его на пол. Кроваво-красное пятно на полу дополняется грудой осколков. Ни я, и Джонас, ни офицер Гомес не придаем значение произошедшему. Но сейчас, два часа спустя, когда Фредди лежит в палате под наблюдением Джонаса, а в кабинете напротив меня сидит бледный до синевы Герман и все также странно спокойная дочь, я не знаю, что ей сказать. Верней даже — я боюсь с ней заговорить. Это не моя Кэтрин, а какой-то чужой человек — хладнокровный, расчетливый, безэмоциональный. Пусть вначале такую реакцию можно списать на действие адреналина и на мое воспитание — правила оказания первой помощи дочь выучила раньше, чем азбуку. Вот только сейчас она как раз-таки должна начать вести себя, как нормальный ребенок. Как нормальный человек! Как я, нервно заглатывающий таблетки валерьянки и запивающий их водой. Как офицер Гомес со своими расширенными зрачками и периодически прошибающим холодным потом — первыми признаками стрессового состояния. А она?

— Кэтрин, я...

Я хотел сказать ей, что все самое страшное позади. Что я о ней беспокоился. Что она молодец. Что с ее другом теперь будет все в порядке. Хотя, вот тут я бы душой покривил — все зависит от того, переживет мальчик ближайшие 12-16 часов, или нет. Мы с Джонасом, конечно же, сделали все возможное, чтобы пережил, но точно пока что ничего сказать нельзя. Ассистент контролирует показатели приборов и при малейших изменениях состояния подростка тут же даст мне знать.

Дочь же понимает мою попытку заговорить как требование. Требование объяснить, что произошло. Господи, да никогда и ни за что я бы не стал допрашивать ребенка, которому довелось увидеть ТАКОЕ сразу же после трагедии! Консультация психотерапевта, полный покой и постельный режим — вот что прописывали в данной ситуации единогласно все инструкции. Но моя Кэт, судя по всему, в инструкции не вписывалась.

— Когда я подошла к душевой, она была закрыта. Но за дверью кто-то был, поскольку раздался звук. Думаю, что это было как раз тогда, когда Фредди упал, вот я и услышала. Но я сочла запертую дверь выходкой хулиганов и вскрыла замок шпилькой, намереваясь навалять ребятам по шее. Увидела Фредди и сразу же вызвала тебя, и вас, Герман.

При звуке своего имени офицер встрепенулся и каким-то странным, безучастным взглядом посмотрел на мою дочь.

— Продолжай, — глухо произнес он, видимо догадавшись, что от него требовалась какая-то реакция.

Так получилось, что Кэтрин перехватила инициативу разговора. Из всех нас она сейчас — самый и адекватный и трезвомыслящий человек, который, как оказалось, до мелочей продумал ВСЕ! Когда она успела? Неужели за те три минуты, что ждала меня, Джонаса и офицера Гомеса? Возможно... Или же она думала обо всем этом сейчас, когда сидела в моем кабинете, абсолютно одна, запертая?

Тут до меня доходит, что я, когда закрыл ее здесь, не дал каких-то успокоительных лекарств, не произнес ничего утешающе-подбадривающего... Она не нуждалась в этом? Или же имело место то самое, рациональное "помогать надо тому, кому действительно нужна помощь". Два часа... Я долбанных два часа зашивал разрезанную вдоль артерию, дезинфицировал рану, дважды запускал реанимационные аппараты... Страшно представить, что было бы, зайди Кэт всего лишь секунд на сорок позже. Страшно представить, что было бы, если бы мне пришлось уделять внимание двоим пациентам одновременно.

— Я сразу все поняла и поэтому спрятала бритву. Кстати, вот, — на стол передо мной было водружено лезвие, которым бедный мальчик... Господи, даже думать страшно.

— Ты же сказала, что несчастный случай... — прохрипел Герман, сглотнув, и глядя на лезвие так, будто оно было опасной змеей. Заметив этот взгляд, я поспешил убрать улику с глаз долой, чтобы не нервировать еще одного пациента. Не может быть — Кэтрин в психоэмоциональном состоянии сильней нас двоих, вместе взятых. Со мной все понятно — когда от тебя зависит чужая жизнь, ты невольно сталкиваешься с таким вот "мандражем", когда все позади и невероятное напряжение исчезает, оставляя после себя пустоту. Герман... Фредди — его единственный сын, такое состояние мужчины полностью понятно. Но Кэтрин? Ведь Гомес-младший ей как брат...

— Да. Лучше будет, если для всех остальных это будет несчастным случаем. Вы знаете наш класс, офицер Гомес, папа. Вы знаете, в каком серпентарии мы живем. Фредди не понравится, если за его спиной будут шептаться по поводу случившегося или же в лицо сюсюкать и причитать о том, какой он бедный-несчастный. Именно поэтому я разбила зеркало перед тем, как мы ушли. Общеизвестно, что организм подростков не всегда справляется с нагрузками развития. Думаю, именно это и произошло на этот раз — парню стало нехорошо, он зашел в душевую, чтобы умыться, а когда падал — постарался ухватиться за зеркало, висящее на стене на соплях. Неудачно упал на один из осколков. Именно поэтому он сейчас в больнице.

Девочка даже не поняла, насколько сейчас облегчила жизнь и мне, и офицеру Гомесу и Фредди. Но теперь мне нужно знать кое-что еще...

— Кэт, ты единственная в своем классе, кто тесно общается с моим сыном. Что могло заставить его...

— Кажется, я знаю ответ, — внутренне холодея, произношу я.

— Вы думаете, началось то, о чем вы нас предупреждали? — обреченно спрашивает меня Герман.

— Дело не только в ДСУ, мне кажется.

— Откуда ты знаешь? — смотрю на дочь я. Уже готовлюсь к самым печальным последствиям, поскольку разглашение врачебной тайны...

— Да все убежище знает, — "обрадовала" меня дочь. — И, кстати, дело не в тебе и не во мне. Просто у миссис Гомес очень много лучших подруг, у которых раздвоенный язык функционирует отдельно от мозга.

— Именно поэтому ты позвала вместе со своим отцом меня, "забыв" про Пеппер?

— Да. Я вернусь к причине по которой, возможно, все произошло. Я пока сидела тут, как раз думала над этим.

— Говори, — офицер снова вытер пот со лба и зябко поежился. Видно было, что ему нехорошо.

— Герман, вам лучше лечь и...

— Не стоит, я в порядке, — грубо оборвал меня Гомес и выжидающе посмотрел на дочь.

— До пятого урока все было нормально. Ну, то есть, Фредди себя как обычно вел — меня будил, я огрызалась, он снова будил... Договорились домой идти вместе. А на последнем уроке к нам пришел Смотритель и врубил свою зомбошарманку. Дескать, мы — последний бастион человечества. Ну, девчонки начали задавать вопросы, мол, а правда мы не сможем отсюда выйти? Смотритель сказал, что дверь заварена снаружи. Потом кто-то спросил, а что, если эту дверь откроют те, кто остался там? А этот подонок сказал, что там никого нет. Видите ли, в ядерном Армагеддоне выжить попросту невозможно. А Фредди также, как и мы все, глубоко в душе верит в сказку о том, что убежище однажды могут обнаружить и выпустить нас. О том, что мы можем когда-нибудь, пусть через много лет спустя, увидеть небо, почувствовать ветер... Я... Мы часто с ним об этом говорили, как, впрочем, и другие ребята между собой.

Все понятно. Крах мечты, отсутствие смысла жизни. Пожалуй, наша самая большая проблема в том, что Фредди Гомес достаточно умный мальчик и прекрасно знает о перспективах жизни в убежище со своим заболеванием. И поэтому решил, что раз изменение ситуации к лучшему невозможно, стоит закончить все сейчас. Он не первый и не последний, кому пришла в голову такая мысль. За прошлый год у меня было восемь случаев самоубийства. Никого спасти не удалось — находили людей уже мертвыми.

Была, конечно же, другая категория "суицидников" — люди, которые хватали острый предмет и, легонько черканув себя по запястью при пяти свидетелях, театрально валились в обморок. В случае с Фредди все сложней — если бы не счастливое стечение обстоятельств, мальчик бы умер. Подросток знал о том, что ему понадобится максимум две минуты, чтобы все закончилось. Никаких вскрываний вен в холодной воде — продольный разрез по артерии и шансов на спасение практически нет. Вытянем ли мы его? Забавно, мы... В какой момент я невольно причислил свою дочь к полноценным взрослым обитателям убежища? Ей ведь всего четырнадцать лет...

— Док! — резкий окрик Джонаса заставил меня вскочить и кинуться в палату. Да, так и есть — изменения в показаниях приборов, причем — самые неутешительные. От усталости не остается ни следа — это хорошо, даже при условии, что она вернется потом сторицей. Начинаю отдавать команды, вводить лекарства в вены. За одним препаратом мне надо отлучиться в кабинет.

— Фредди... — сидящий в кресле офицер Гомес смотрит словно сквозь меня. Зрачки расширены до предела, замечаю тремор конечностей.

— Герман, лягте на кушетку и успокойтесь. Вот, выпейте.

Понимаю, что простыми таблеточками тут не обойтись.

— Джонас...

Хочу приказать ассистенту посидеть с Германом и проконтролировать, чтобы он не начал делать глупостей или же не впал в бессознательное состояние.

— Пап, все в порядке, я с ним побуду. Иди.

Разворачиваюсь и ухожу, оставляя в кабинете Германа и Кэт. Очередная порция медицинских манипуляций, в ходе которых я периодически поднимаю взгляд на прозрачное окно кабинета. Уже под конец процедур я замечаю, что Гомес лежит на кушетке спиной ко мне и неотрывно смотрит на Кэтрин, которая как раз сидит рядом с ним и держит за руку. При этом девочка выглядит как-то странно. В ее облике сейчас есть что-то пугающее. Но что? Все то же отсутствие эмоций на лице? Странное спокойствие во взгляде? На мгновение мне кажется, что ее глаза светятся каким-то странным сиянием. Господи, только видений от усталости мне не хватало!