Дорога ветра (гет)

Аяме молча смотрела, как седоволосый шиноби одним касанием разрезал железный ошейник, не задев кожу, потом подхватил козокрада за плечо и прыгнул из ямы.

— За нами пошлют погоню, — вздохнув, проговорила она. — Акасуна очень обидчивы. Какаши, не стоит больше использовать стихийные техники, пока не покинем их земель. Могут отследить. Тебя, козокрад, это тоже касается.

Она взглянула на небо и покачала головой:

— Слишком задержались, теперь придется идти по самой жаре, и идти быстро. — А этот... точно не дойдет босиком по раскаленному песку. — Девичий палец указал на заскорузлые пятки оборванца. — И чакру на охлаждение вы оба тратите неправильно. Ладно, ты, — Аяме перевела взгляд на Хатаке, — из чужих земель, а он будто и не в пустыне рос.

— Видишь потоки чакры? — с интересом спросил Какаши, отряхивая руки от песка.

Аяме не ответила, молча сняла плащ, достала кунай из подсумка и принялась методично разрезать светлую ткань на длинные полосы. Две из них она с отвращением швырнула козокраду, буркнув, чтобы тот замотал босые ноги, затем подхватила один из оставшихся кусков и подошла к Какаши.

— Не вижу. Чувствую кровь. Или что-то вроде того... — нехотя пояснила она. — Я ведь из Чиноикэдзигоку.

Узкая ладонь поднялась вверх, почти обняв седого мужчину за шею, подушечки пальцев мягко мазнули от уха до ключицы.

— Вот сюда. Чакру нужно направлять вот сюда, к сонной артерии. Она питает мозг кровью, справа и слева. Не пытайся охладить все тело разом. С пустыней не воюют. Этого будет достаточно. Дольше сохранишь силы, ясность мысли и не загнешься от жары. — Тряпку сунули ему в руки. — И голову укрой, а то уши отвалятся. Вон, уже обугливаться начали.

Аяме поджала губы, отошла в сторону, присела и деловито склонилась с кунаем над обрезками плаща.

Какаши потер саднящее ухо, посмотрел на светлую тряпку в своих руках.

— Ма-а... Кажется, я начинаю привыкать. — Мужчина ухмыльнулся и подмигнул козокраду, которому бесцеремонно нахлобучили такую же тряпку на макушку.

— Понял, Мондзаэмон? Береги голову, а то потеряешь.

* * *

Уходили тихо и быстро.

Аяме уводила их широким полукругом под прикрытием скал. Несколько часов они пробирались по глубокому ущелью с запутанными ходами, больше похожими на козьи тропы, постоянными подъемами, спусками, скользкими каменными насыпями и узкими лазами.

По ущелью тянуло едкой влажной пылью, полынью и одуряюще сладким ароматом цветов.

Какаши поднял голову, разглядывая узкую голубую полоску неба над собой и невысокие, сплошь усыпанные желто-лиловыми пахучими соцветиями, круглые кустики, которые то тут, то там тянулись вверх прямо из отвесного камня. Солнечные лучи подсвечивали цветочные шары, так что те становились похожими на огромные шелковые фонари, развешанные заботливой рукой к празднику весны.

Из трещины в красном камне навстречу трем путникам вылез первый маленький скорпион и был немедленно раздавлен Мондзаэмоном, метко швырнувшим в него булыжник.

Когда долина с желтоватой рекой осталась далеко позади, Аяме вывела их на пустынное плато.

Застывшее в зените солнце нещадно палило, заливая жаром однообразные красновато-сизые равнины с редкими грядами невысоких скал. Ветер шелестел остовами высушенной до костяного блеска мертвой прошлогодней травы, между которыми уже робко жались друг к другу нежные молодые побеги. Кое-где навстречу солнцу пробивались прямо из песка венки ярко-синих ирисов. Острые листья, как клинки самураев, мужественно грозили жестокому небу:

«Врё-еш-ш-шь — не убьё-еш-шь!»

* * *

Солнце уже начало клониться к западу, а три усталых путника все так же упорно тащились вперед.

Любопытные суслики замирали столбиком, глядя им вслед, затем бежали к своим норам, забавно виляя толстыми задами. Высоко в небе распластал крылья орел. Послышался далекий клекот.

Мондзаэмон не выдержал и рухнул на колени.

— Не могу... Не могу больше... Пить... Я сейчас сдохну... Чертова пустыня! Чертов песок! Чертова жара! — жалобно стонал он, облизывая потрескавшиеся губы.

Аяме остановилась и обернулась, прижала правую руку к боку.

— Ты уже выпил всю нашу воду, проглот! Какаши, он точно нам нужен? От козокрада никакой пользы.

Хатаке остановился рядом, с интересом оглядел обоих и кивнул.

Аяме сердито покусала губу, так и не поняв, то ли согласился он с ней, то ли нет, затем подняла маленький камешек, шагнула к Мондзаэмону.

— На, пососи.

Козокрад рванулся от нее на четвереньках, как от чумной, и вытаращил глаза.

— Пить не так будет хотеться! — отчаянно рявкнула девушка и покраснела. — Это даже дети знают! — Она швырнула камень красноволосому под ноги, отвернулась и зашагала дальше, не оглядываясь.

Некоторое время спустя Аяме остановилась и замерла, снова инстинктивно прижав локоть правой руки к боку — куда, как знал Какаши, ее не так давно ранили.

Девушка несколько долгих мгновений приглядывалась к чему-то, потом сорвалась с места и побежала вперед, к невысокой пирамидке посреди песка, сложенной из темных булыжников.

Аяме внимательно оглядела ее со всех сторон, словно там было, что разглядывать, достала из-за пояса три камешка, непонятно когда и где подобранных, почтительно сложила их у основания и обернулась к остальным.

— Колодец близко. — Она радостно махнула рукой на ближайший холм. — И земли Акасуна закончились. Скоро сделаем привал!

— Ну наконец-то, — чуть шепеляво отозвался Мондзаэмон, перекатывая камешек на языке, и почесал тощую грудь под лохмотьями. — Я и так уже один проглотил.

* * *

Однако надеждам не удалось сбыться так скоро...

Не успели они дойти до вершины холма, как Хатаке, все это время послушно и молча прошагавший рядом с Аяме, внезапно поднял руку, приказывая остановиться. Двое его красноволосых спутников непонимающе переглянулись.

— Что?.. — осторожно спросила девушка и схватилась за кунай. — Там кто-то есть?

Какаши пожал плечами.

— Скот. Люди. Железо. Много тряпок, — лаконично пояснил он. — Кажется, кто-то захотел пить раньше нас.

Мондзаэмон выплюнул камень под ноги, грязно выругался и рванулся вперед.

— Сволочи! Сейчас вылакают всю воду без нас!

Хатаке снова поднял руку, останавливая его.

— Тихо. Сначала проверим. Бой в нашем положении нежелателен.

Он пригнулся, почти ползком добрался до гребня, выглянул наружу. Аяме с Мондзаэмоном последовали за ним.

Далеко-далеко впереди они заметили пестрые пятнышки обтянутых тканью кибиток, в которые были запряжены рыжие, как медь, волы, полтора-два десятка вооруженных всадников на верблюдах и несколько таких же верблюдов с тяжелыми тюками.

Люди торопливо спешивались, разбирали поклажу, кто-то уже проворно наполнял каменную поилку водой из колодца.

— Кажется, куда-то торопятся... Надо подождать, — неуверенно проговорила Аяме и сглотнула. — Когда жара спадает, легче идти, а до ночи еще далеко. Они уйдут...

— Ага. А пока выпьют нашу воду! Пошли к ним. Что они нам сделают? Мы простые путники, обтрепанные и жалкие, как запечная метелка. Окромя бабы, другой ценности у нас нету. Может, еще и разживемся чем вкусным. Нищим принято подавать! — осклабился Мондзаэмон и поправил сползший на глаза самодельный тюрбан, который был обмотан вокруг шеи и головы.

— У тебя все еще есть твоя жизнь. Очень многим такая ценность придется по вкусу, — жестко ответил Какаши, наблюдая за чужими всадниками. — Мы не знаем что у них в кибитках и тюках. Почему они спешат. Лишних свидетелей режут с превеликим удовольствием, сам должен понимать, и чаще всего задаром. Так что закрой пасть и жди, как тебе сказали.

Красноволосый недовольно цыкнул, отполз к подножию холма, развернулся и плюхнулся спиной на песок, мечтательно уставившись в небо.

— А я бы сейчас быка сожрал, того рыжего, без соли...

— Думаешь, как еще одну мать обокрасть? — язвительно прошипела Аяме, скатилась ногами вперед и развернулась к нему. — Как своей в глаза посмотришь?

— Достала! — взорвался козокрад и вскочил на ноги. — Ты не моя совесть и не моя мать! У меня вообще нет матери, понятно тебе! Нет и не было никогда. Кого я должен пожалеть?! Меня кто-нибудь жалел?! Меня родили и бросили, как шелудивую псину, под воротами главного столичного храма, и года тогда не исполнилось. Знаешь, как зовут таких подкидышей, как я? «Отвратные». Найденные под воротами. И это клеймо на всю жизнь! Не сотрешь этот знак, не вытравишь. У «отвратников» никакого будущего нет. Ни чести нет, ни совести. Только жизнь наша. Мы живем, как цветы при дороге.

Мужчина наклонился, сгреб в кулак и сунул под нос Аяме цветок ириса.

— Тянемся к солнцу, прорастаем на песке хрупкими листочками. Верим во что-то... Надеемся, что вернутся за нами родители, и будет у нас большая, дружная семья. Только нет у цветов надежды. — Мондзаэмон сдавил бутон так, что меж пальцев побежал фиолетовый сок, и отбросил смятые лепестки девушке под ноги. — Вот, что я тебе скажу: надежда — самая дрянная шлюха на свете. Поманит, все соки выдавит и оставит подыхать под раскаленным солнцем. Хватит, научен уже! Только моя жизнь имеет значение. Пока я жив, и мир крутится вместе со мной, перемелет меня Большое Колесо, так и мира больше не будет. Что мне эти цветы, если я не могу их видеть? Что мне чужая жизнь, если я не часть ее, всегда за воротами?! А ты мне с этой проклятой козой...

Красноволосый яростно пнул ногою песок.

— Я просто хотел есть, хотел жить. Понятно тебе?

— Ты будешь вести себя тихо и вежливо. — Какаши подошел к нему, наклонился и мягко улыбнулся, прищурив единственный глаз. — Не заставляй меня повторять дважды.

* * *

Ждать пришлось долго. Но, наконец, чужой караван собрался и двинулся дальше на запад, в сторону столицы страны Ветра.

Трое измученных путников выждали еще какое-то время и поспешили вперед...

Колодец посреди пустыни не представлял из себя ничего особенного: круглая яма, обложенная камнями, кое-где выщербленными от старости, деревянное ведро на простой веревке, привязанной к кособокой раме из неошкуренных веток, длинная каменная поилка для скота, лужи вокруг, которые не успели высохнуть. И все же сейчас этот колодец казался самой прекрасной и совершенной вещью на свете.

Аяме подошла ближе, заглянула вниз, принюхалась. Потом ловко наполнила ведро, макнула ладонь в воду, облизала пальцы.

— Пей. — Она протянула ведро Какаши. — Здесь хорошая вода.

Мондзаэмон смотрел на ведро с вожделением.

Хатаке удивленно приподнял бровь:

— Почему мне?

— Сначала тебе, потом ему, потом мне, — пожала плечами девушка, едва заметно накренившись вправо. — Воду в пустыне в первую очередь дают тем, кто не умеет ждать. Сначала поят скот, потом мужчин, детей и стариков.

— А... Кха-кха... — закашлялся седоволосый шиноби, так и не прикоснувшись к ведру. — Ладно. Допустим. Меня ты сейчас к кому приравняла?

Аяме серьезно, без тени улыбки смотрела на него.

— Мужчины, как дети, — пояснила она, — нетерпеливы и всегда следуют своим желаниям. Вы хуже женщин переносите боль и лишения. Это все знают. К тому же, ты наш командир, так что пьешь первым. Проглот, а ну убрал руки от ведра! Или я тебе сейчас их отрежу! — рявкнула она и снова настойчиво протянула ведро Какаши.

Седоволосый шиноби взглянул на усталое девичье лицо, которое будто еще более осунулось и заострилось. Проследил, как капелька пота скатилась по тонкой коже виска с голубоватыми жилками, упала на чуть опущенное, напряженное правое плечо, и аккуратно взял ведро из ее рук.

— Я понял. Спасибо...