Гибель отложим на завтра (джен)

Спустя месяц Аданэй по-прежнему прислуживал царскому любовнику: бегал с поручениями, раскладывал по своим местам его одежду и драгоценности, заботился о еде, заправлял кровать и украшал его волосы перед встречами с царицей — за это время их было уже немало. Иногда он передавал через Рэме послания Вильдэрина для правительницы, но перед этим всегда тайком их прочитывал. Написанные красивым каллиграфическим почерком, это были короткие записки с нежностями или любовные письма, рифмованные и нет. Некоторые довольно странного содержания. Особенно Аданэю запомнился мрачноватый не то стих, не то напев:

Если случится вдруг, что покои твои будут тьмой окутаны,

А горькие мысли ум твой опутают,

Взгляд упадет на флакон на столе, и окно открытое

поманит тебя сорваться вниз в безумном парении,

Тогда любовь мою подхватит быстрый ветер

И принесет к тебе белой песней,

И обернет ее белой птицей,

Что будет долго у окна твоего кружиться,

Не давая упасть тебе и разбиться.

Подхватит на крыло свое большое

И унесет тебя вверх — в небесное темное море.

Сорвет тебе сотни звезд, украсит ими твои волосы,

И звезды ярче сиять будут в них,

чем в небесном безмолвном море.

Если случится вдруг, что тоска глубокая

Ляжет на грудь тебе змеею черною,

Обовьет тебе шею тонкую, ядом брызгая,

Тогда душа моя когтями острыми

Растерзает змею проклятую

и у прекрасных ног твоих мягкой тропою раскинется,

Приведет тебя к дому светлому,

защищая от мрака смертного.

Там где сердце мое — оберег,

На пороге любимом возложено.

Эти строчки как будто намекали на болезненное уныние Лиммены, возможно даже на ее мысли о смерти, что, видимо, юношу тревожило. Аданэю же царица не казалась печальной или чем-то угнетенной, но он видел ее лишь несколько раз и мельком, потому не мог делать выводы иначе как на основании посланий ее любовника.

Все эти записки, поручения и другие повседневные дела стали для Аданэя уже привычными и не так утомляли, как прежде, но все еще вызывали досаду: до каких пор он, кханади, вынужден будет угождать тем, кто намного ниже его по происхождению? Да и поведение Вильдэрина изрядно раздражало.

Не то чтобы юноша обращался с ним дурно — отнюдь. Просто вел себя отстраненно, говорил мало и по делу, в основном только отдавая приказы. В общем-то, так обычно и ведут себя с прислужниками, и если бы Аданэй и впрямь был рабом с детства и ни на что большее не рассчитывал, то радовался бы такому господину. Вильдэрин никогда не кричал на него, ни разу не ударил, никак не оскорбил и всегда давал отдохнуть, не приставая с поручениями, если видел, что слуга слишком измотан. И снял с него треклятый колокольчик, как и обещал.

Однако чтобы добиться желаемого, всего этого Аданэю было недостаточно. Чтобы хотя бы раз попасться на глаза царице, он должен был в свое свободное время чаще находиться рядом с ее любовником на людях и без. Замкнутость и отстраненность юноши мешали этому, он относился к своему слуге со спокойным равнодушием и не подпускал близко. В те пару раз, когда царица ненадолго заглядывала в покои любовника, Аданэй где-то бегал, выполняя приказы, и не видел ее. А Вильдэрин никогда не звал его с собой прогуляться по саду, священной роще или залам дворца, где также можно было бы ее встретить.

За время, проведенное в Иллирине, Аданэй узнал об этой стране не так много. Заметил, что женщины здесь вели себя на удивление свободно и нередко перечили мужчинам, а те воспринимали это как должное. Такого было не встретить в Отерхейне, где среди знати ценились девичья скромность и послушание.

Люди древнего царства настолько обожали красоту и роскошь, что во дворец то и дело привозили картины, статуи, гобелены — будто их до того было мало. Рукоятки мечей и древки копий украшались гравировкой и резьбой, а среди стражи Аданэй не встретил ни одного некрасивого человека — все как на подбор отличались высоким ростом и приятными лицами. От нарядов и драгоценностей вельмож рябило в глазах, и казалось, что серых и бурых красок во дворце просто не существует.

У рабов здесь существовала своя иерархия. Самые красивые и искусные прислуживали на пирах, играли на музыкальных инструментах, танцевали и помогали господам одеваться и укладывать волосы. Грязную и тяжелую работу выполняли невольники, которым с внешностью повезло меньше. Первые смотрели на вторых со снисходительным презрением, а те отвечали им ненавистью и втайне завидовали.

Вильдэрина из-за близости с царицей многие воспринимали как господина и при встрече кланялись. Так поступали даже свободные люди из прислуги, хотя бы тот же Уирген. Аданэй никак не мог к этому привыкнуть. В Отерхейне не только простые невольники, но и наложницы великого кхана и наследников держали себя скромнее.

На исходе месяца Аданэй возвращался от мастера-портного и в коридоре наткнулся на Нирраса. У него сложилось впечатление, что тот намеренно его поджидал и, скорее всего, так и было, потому что советник подозвал его:

— Эй, раб! Ко мне!

Когда Аданэй приблизился, мужчина повел его вниз по лестнице со словами:

— Поторопись! Надо немного поработать.

Ниррас привел его в маленькую комнату, похожую на чулан, заваленную старым хламом: какими-то тряпками, испорченными картинами и ржавыми железками, которые некогда были доспехами.

— Разгреби-ка это старье, поройся как следует. Где-то здесь затерялись серебряные ножны от кинжала, отыщи их! — громогласно велел советник и закрыл дверь, затем встал к Аданэю вплотную и понизил голос. — Как дела? Большая удача, что ты в первый же день навязался этому сосунку в услужение, молодец. Но пора действовать дальше. Что с женщиной?

— Увы, я ее совсем не вижу, не застаю…

— Так старайся лучше, — процедил Ниррас, — у нас не очень-то много времени. Сделай так, чтобы мальчишка позвал тебя с собой, когда она в следующий раз устроит там сборище из рабов… или как она там это называет? Эти свои оргии с музыкой и танцами.

— Это будет непросто, он не подпускает меня к себе близко.

— Так постарайся, — с нажимом повторил Ниррас. — Кстати, вы прекрасно смотритесь рядом. Прямо-таки свет и тьма. Ей должно понравиться. Нельзя упускать такую возможность, нам очень повезло, что Иниаса так вовремя прикончили. Неделей раньше или позже — и слугой мальчишки мог бы стать кто-то другой, не ты.

— Так его убили? За что?

— За то, что слишком напоминал его внешне, — с ухмылкой ответил мужчина.

Аданэй похолодел, вспомнив, как Вильдэрин с удовлетворением отметил, что Айн от него отличается. Так может, юноша сам избавился от своего бывшего слуги? Из-за внешнего сходства, из-за того, что царица могла предпочесть Иниаса своему любимцу? Правда, такой поступок казался несвойственным юноше, но Аданэю ли не знать, что борьба за власть и влияние могут толкнуть на многое.

— Кому мешало их сходство настолько, чтобы убить?

— Да никому не мешало, — досадливо отмахнулся Ниррас. — Хотели убить самого мальчишку, да в потемках перепутали… Почему мы вообще это обсуждаем? Умерь свое любопытство, у нас есть вопросы поважнее.

— Да, верно, — согласился Аданэй, чувствуя себя глупо оттого, что приписал Вильдэрину злодейские помыслы и поступки на основании всего одной фразы. Тем более что значила эта фраза, как оказалось, ровно противоположное: непохожесть на господина уберегала нового слугу от угрозы быть убитым по ошибке. Возможно, изначально выбор юноши пал на Аданэя не только потому, что он недавно прибыл во дворец, но и потому, что кожа его была светлой, волосы отливали золотом, а сам он не выглядел таким тонким, гибким и юным.

— Я при первой же возможности постараюсь как-нибудь намекнуть ему, чтобы взял меня с собой, — пообещал Аданэй советнику.

— Постарайся уж, — буркнул тот. — С Иниасом они часто бродили вместе, так почему с тобой нет? Да, и вот еще что… — мужчина задумался. — Если отправишься к ней, не будь слишком покорным и безропотным, таких у нее и без тебя было полно. Нам же нужно, чтобы ты стал чем-то большим, а не очередной ее утехой.

— Почему ты решил, что у меня это получится? — фыркнул Аданэй. — Сам же сказал, что у нее была уже куча любимцев. Что, хоть кого-то из них она допустила к власти?

— Ну так ты должен стать первым, — пожал плечами Ниррас. — И кое-какие влияние они все равно на нее имели.

— Весь этот замысел чересчур уж завязан на человеческих порывах, это ненадежно.

— Гиллара была уверена, что у тебя получится… Она женщина, в этих делах ей виднее. Если вдруг не выйдет, приступим сразу ко второй части нашей затеи.

— Не понимаю, почему бы сразу не приступить?

— Ты и не должен понимать. Делай, что тебе говорят, а все остальное оставь нам. И не вздумай предать: она все равно умрет, а ты останешься ни с чем. Только с нами у тебя есть возможность получить свободу, понял?

— Понял,- вздохнул Аданэй.

Несколько секунд они смотрели друг на друга, затем советник с многозначительным видом положил на кучу тряпья посеребренные ножны и разразился громоподобным ревом:

— Сколько можно ждать?! Давай быстрее!

— Я стараюсь изо всех сил, господин, — так же громко откликнулся Аданэй, громыхнув для убедительности порванной кольчугой на полу.

— Я не могу торчать здесь вечно! Как найдешь, тотчас же принеси. И попробуй только не найти!

Ниррас ушел, хлопнув дверью. Когда его шаги затихли, Аданэй выждал несколько минут, шурша и грохоча старыми вещами, потом забрал ножны и вышел из комнаты. Теперь надо было поспрашивать у встречных, где искать советника.

* * *

Пролетела еще неделя. День начинался как обычно, но уже к обеду Аданэй почувствовал себя неважно, к вечеру это чувство усилилось. Кружилась голова, в горле першило, немели кончики пальцев, а ведь предстояло еще помочь Вильдэрину переплести его чересчур длинные косы и принести из прачечной чистую одежду. Благо, потом юноша собирался идти к царице, вернее всего, до самого рассвета, а значит, можно было отправиться спать пораньше.

— Айн, в чем дело? — проворчал Вильдэрин.

Аданэй застиг себя на том, что стоит неподвижно и смотрит в синеву вечера за окном, в то время как юноша ожидает его у зеркала. Судя по всему, уже довольно долго, раз начал раздражаться.

— Прости… Я что-то задумался… Сейчас.

Он подошел, взял в руки гребень — и выронил его. Нагнулся, чтобы поднять, но в глазах потемнело, а комната поплыла. Он с трудом выпрямился и, восстановив равновесие, поймал в зеркале непонимающий взгляд Вильдэрина. Затем услышал его голос, доносящийся будто издалека:

— Что с тобой?

Аданэй прижал пальцы к вискам, его повело, а в голове закрутились, затолкались безумные мысли. Показалось, будто мир летит в пропасть, и виной тому именно он, кханади Отерхейна.

Вильдэрин, встревоженный, встал и придержал его за плечи.

— Эй, Айн, ты меня пугаешь.

Аданэй оттолкнул его, обхватил свою голову руками и воскликнул:

— Правильно пугаю! Я опасен, я обречен… это все из-за моего брата, это он все испортил, теперь мы все упадем… — Он рухнул на колени, по-прежнему сжимая голову скрюченными пальцами. — Там гора, мы полетим в бездну, я утяну тебя! Лучше беги! Хотя нет… лучше я сам…

Он вскочил и, обезумев, бросился к двери. Не добежал. Ноги подкосились, он распластался на полу и захныкал:

— Я боюсь… мне страшно…

Перед тем как потерять сознание, он увидел над собой испуганное лицо Вильдэрина и почувствовал, как чужие руки приподнимают, поддерживая, его голову.

Аданэю казалось, что в беспамятстве он был всего несколько мгновений, но, услышав звук открываемой двери, затем приглушенные голоса, разобрав слова, понял, что провалялся так всю ночь. Голова раскалывалась, жажда была невыносимой, мышцы сводило от боли. Он уже хотел открыть глаза и попросить воды, но в последний момент решил не показывать, что очнулся, и не прерывать прелюбопытную беседу.

— Он так и не пришел в себя, — вздохнул Вильдэрин.

— Но ты же дал ему ласперис? — спросил женский голос.

— Конечно, сразу же. И лекаря позвал. Но, похоже, это не слишком помогло.

— Он ведь все еще жив? Значит, помогло. Тебе не в чем себя винить.

— Не могу поверить, что это снова со мной происходит! — простонал юноша и, судя по шороху и примявшемуся краю ложа, присел рядом с Аданэем. Прохладная рука легла на его лоб. — Ну, хоть жар уменьшился. Я полночи себе места не находил.

— Я заметила, — в голосе женщины послышалась улыбка.

— Прости меня, пожалуйста…

— Прощаю, конечно. В конце концов, именно твоя доброта, твоя чуткость, твоя отзывчивость меня в свое время и покорили. Даже своему слуге ты сострадаешь со всей искренностью. Я так не умею.

«Да это же сама царица!» — озарило Аданэя, и он стал вслушиваться еще внимательнее.

— Он ведь пострадал из-за меня! Разумеется, я чувствую свою ответственность, — откликнулся Вильдэрин.

— Почему? Может, он сам успел кому-то перейти дорогу и отравить хотели именно его, а вовсе не тебя.

— Ты же сама в это не веришь. Ну кому он мог помешать всего за месяц? Какой бы яд это ни был, а предназначался он мне.

— Я по-прежнему считаю, что это цветной зериус. Похоже на него. Бред, дрожь в пальцах, потеря равновесия, а потом и сознания. Если так, то в любом случае с дозировкой они не угадали, — усмехнулась царица. — Или подлили меньше, чем надо, и поэтому он выжил. Или больше, и поэтому он бредил, а не выбалтывал секреты, чтоб потом умереть. Проверим, угадала ли я? Влей ему это.

— Если его отравили не зериусом, а чем-то другим, то противоядие его убьет, — с сомнением протянул юноша. — Давай сначала попробуем как-нибудь полегче?

Аданэй решил, что пора очнуться, пока эти двое не напоили его каким-нибудь опасным зельем. Он уже хотел издать стон и открыть глаза, но к носу поднесли что-то с отвратительно-резким запахом. Аданэй дернулся и непроизвольно вскочил на ложе — как оказалось, лежал он на кровати Вильдэрина. Юноша, держащий в руках флакончик, вздрогнул от неожиданности, женщина — царица — отшатнулась.

Аданэй продержался сидя не дольше пары мгновений: на плечи навалилась тяжесть, по телу разлилась боль, он задрожал и рухнул обратно, пробормотав:

— Великая…

Затем снова попытался встать, но Лиммена остановила.

— Лежи уж, еще успеешь выказать почтение.

— Не пойму, что случилось... ничего не помню. Простите меня.

— Возьми, выпей это, сразу полегчает. — Царица забрала из рук Вильдэрина пузырек с ядреной жидкостью и протянула ему.

— Нет! — воскликнул Аданэй.

Брови Лиммены сошлись на переносице.

— Не смей перечить, раб. Пей!

На лице Вильдэрина отразилось смятение, он побледнел, и это пугало сильнее, чем опасный флакончик в руках царицы и ее сердито сдвинутые брови.

— Послушай, юноша, — пропела женщина, — ты либо сейчас выпьешь это, либо сгоришь в лихорадке и умрешь в течение пары-тройки недель.

— Только если это был зериус… — пробормотал Вильдэрин, поднимаясь с кровати и в тревоге переводя взгляд с царицы на своего слугу и обратно.

— Уверена, что это был он. Пей! — прикрикнула царица.

Аданэй рискнул. Приподнявшись на локтях, поднес флакон к губам и, стараясь не дышать, одним махом опрокинул содержимое в рот. Упав обратно на ложе, прислушался к ощущениям: умирать он вроде не собирался. Однако спустя несколько минут, на протяжении которых царица и Вильдэрин смотрели на него в молчаливом ожидании, омерзительное питье попросилось обратно. К горлу подступила тошнота, и его мало того, что вырвало прямо на кровать, так рвота еще и разлетелась ядовито-зелеными брызгами.

«Какой позор», — мысленно простонал Аданэй, однако отметил, что ему как будто полегчало: в голове прояснилось, мышцы расслабились.

Лиммена брезгливо отодвинулась от зеленоватой жижи и протянула:

— На меня не попало. А остальное потом уберешь.

— Прости, повелительница.

— Я же сказала — ничего страшного, — с раздражением откликнулась та и обратилась к Вильдэрину: — Вот видишь, милый, это был цветной зериус, я угадала. Объясни своему слуге, что теперь делать. Напомни, кстати, как его зовут?

— Айн.

— Какое невыразительное серенькое имя, сложно запомнить, — отметила она.

— Если Великой угодно, могу придумать себе имя поинтереснее, — сказал Аданэй не то в насмешку, не то всерьез, он и сам не разобрал.

— Зачем, юноша? — пожала она плечами. — Неважно, как тебя зовут. Главное, чтобы ты хорошо служил моему Вильдэрину. — Царица повернулась к любовнику. — Он ведь хорошо служит, радость моя, мы не зря потратили на него противоядие?

— Я не жалуюсь, Великая.

— Это хорошо. Между прочим, друг с другом вы смотритесь, как свет и тьма, очень красиво, — сама того не ведая, Лиммена почти слово в слово повторила слова Нирраса. — Ты не волнуйся, милый, я уже отправила людей, чтобы выяснили, кто желал тебе смерти. А твой слуга пусть вспоминает, что он ел и пил накануне.

Не прощаясь, она двинулась к выходу, но в дверях обернулась и обратилась уже к Аданэю:

— Кстати, очаровательный акцент. Отерхейнский, если не ошибаюсь?

Когда она ушла, Вильдэрин принес из соседней комнаты серую шерстяную тряпку и собрал ею рвоту с постели.

— Не нужно, я сам… — начал Аданэй, но юноша прервал его.

— Ты сейчас ни на что не способен, а я не брезглив.

Отбросив тряпку, он взял со стола серебряную чашу с водой и поднес к губам Аданэя, одновременно приподнимая ему голову. Дождавшись, пока он утолит жажду, поставил чашу обратно и присел подле него на кровати.

— Я должен извиниться перед тобой, Айн, — сказал юноша. — После того как Краммиса сослали, я думал, что в ближайшее время никто больше не попытается меня убить. Но я ошибся, и снова вместо меня пострадал кто-то другой.

— Кто это — Краммис? — негромко спросил Аданэй, чувствуя, что им овладевает сонливость, и борясь с нею из последних сил: пока есть возможность, надо побольше обо всем узнать.

— Краммис Инерра, молодой вельможа из знатной семьи. Он был возлюбленным царицы… раньше, до меня.

— И он поэтому пытался тебя убить?

— Не сам. То есть, не своими руками, но да. Надо было сразу рассказать тебе, чтобы ты был осторожнее, но я не думал, что подобное повторится.

— Может, расскажешь сейчас?

Юноша ответил не сразу. Задумавшись, покрутил браслет на запястье, потом запустил пальцы в волосы и с неуверенностью протянул:

— Мне все еще непросто вспоминать об этом, тем более говорить, но я попробую. Иниас погиб совсем недавно, нескольких месяцев не прошло. Мы в тот вечер вместе возвращались из священной рощи, но у меня развязалась и слетела сандалия. Я наклонился, чтобы найти ее, и немного отстал. Всего на несколько шагов, но этого хватило. Я услышал его вскрик, подбежал, а у него из спины торчала стрела. Он так и умер у меня на руках. Убийцу поймали, он открыл, что это был приказ Краммиса и что умереть должен был я. Царица сослала Краммиса в провинцию, убийцу казнили, но что от того? Иниаса это не вернуло.

У Аданэя не возникло сомнений, что юноша искренне горевал по своему бывшему слуге и волновался о слуге нынешнем. Это не только слышалось в голосе, но и угадывалось по выражению лица, по увлажнившимся глазам. Похоже, царица не преувеличивала, говоря о доброте и чуткости своего любовника. Да Аданэй теперь и сам это ощутил, на себе.

— Мне жаль… — сказал он. — Не могу подобрать нужных слов…

— Я и сам не могу подобрать, — признался Вильдэрин. — И простить себе не могу. Мы с Иниасом были слишком похожи, вот нас и перепутали. Сначала я вообще сомневался, стоит ли снова брать кого-то в услужение. Но одному сложно… И я подумал, что если слуга будет полной моей противоположностью, то ему ничего не грозит. Но я опять ошибся. Поэтому если ты теперь откажешься мне прислуживать, я пойму и не стану неволить.

«Ну уж нет, — решил Аданэй, — ни за что». Он не готов был упускать возможности, которые откроются благодаря сближению с Вильдэрином. А то, что этот случай сблизит их, он не сомневался. Если, конечно, повести себя правильно.

Аданэй коснулся ладонью запястья юноши и со всей убедительностью сказал:

— Ты поступил благородно, когда взял в услужение того, кого сложно с тобой спутать. Большинство господ поступили бы ровно наоборот, еще и наряжали бы своего раба в похожую одежду. Но не ты.

— Возможно, будь я господином по рождению, я бы тоже так делал, — пожал плечами юноша. — Но ты забыл, что я и сам невольник.

— Все равно. Ведь порой рабы относятся к другим рабам даже хуже, чем свободные люди.

— Уж мне-то можешь не рассказывать, — с невеселой усмешкой обронил Вильдэрин.

Аданэй пропустил эту фразу мимо ушей.

— Я продолжу служить тебе, если позволишь. И отныне моя преданность станет еще крепче. Никто и никогда, ни один из моих многочисленных хозяев, не относился ко мне с такой добротой, как ты. Только оказавшись здесь, я почувствовал себя спокойно и в безопасности. Извини, но я тоже не все тебе тогда рассказал… Меня перепродавали больше, чем пару раз. На самом деле множество раз за последние годы. В обычный дом, в публичный дом, куда только не продавали. Избивали, перепродавали, опять избивали и… насиловали.

— О боги, я и не представляю, насколько это могло быть ужасно, — нахмурился Вильдэрин, и в его глазах отразилось сочувствие.

Аданэй не просчитался, приоткрыв юноше по-настоящему болезненную часть своего прошлого, которую, к сожалению, даже выдумывать не пришлось. Но делиться подробностями он все равно был не готов.

— По-настоящему ужасно, но я не в силах об этом рассказывать.

— Да, конечно, я и не прошу. И вообще, хватит разговоров, тебе сейчас надо как следует выспаться. После отравления зериусом это важно.

— Да, — зевнул Аданэй, — спать и правда очень хочется. Сейчас, я только доберусь до кровати.

Он приподнялся, но Вильдэрин толкнул его обратно.

— Ты уже на кровати. Спи пока здесь, потом к себе переберешься, я сейчас все равно ухожу.

— Спасибо, — пробормотал Аданэй и провалился в сон.

* * *

Лиммена восседала в кресле посреди небольшого помещения, предназначенного для личных бесед. Напряженная, со сжатыми губами, она смотрела на стоящего перед ней молодого мужчину. Неподалеку и от нее, и от посетителя стоял Ниррас. Советник одобрительно кивнул — причем кивок мог предназначаться как ей, так и Аххариту.

Царица не хотела принимать Хаттейтинова сына, но Ниррас уговорил.

Лиммену с Хаттейтином издавна связывала неприязнь, порою перераставшая в ненависть. У царицы были все основания недолюбливать дальнего родственника.

Когда-то именно он рассказал родителям Лиммены о ее связи с красивым золотоволосым кифаристом. Последний поплатился за это жизнью, а знатная девица — месяцем заключения в покоях башни и рыданиями о загубленной любви. Отец же все это время подыскивал дочери мужа. И подыскал. Причем не кого-нибудь, а самого царя. Его жена как раз недавно скончалась. Ходили слухи, будто ее смерть была неслучайной, и от царицы избавились, потому что она не могла родить наследника или наследницу. Некоторые же утверждали, будто и это было лишь поводом, а на самом деле она чем-то не угодила сестре правителя Гилларе.

Сплетням Лиммена не верила, а потому на выбор отца не жаловалась. В последний раз всплакнула по музыканту и успокоилась. Она и впрямь хотела стать царицей и жить в самой Эртине. Еще бы! Об этом мечтали многие знатные девушки, но лишь ей так повезло.

Сейчас, сама будучи матерью, Лиммена понимала своих родителей и на их месте тоже приказала бы избавиться от того кифариста. Впрочем, она и тогда не смогла долго на них злиться и даже Хаттейтина почти простила, решив, что он хотел как лучше.

Однако зерно неприязни все-таки сохранилось в душе и, спустя годы, проросло. Вина за это, как считала Лиммена, целиком лежала на родственнике. К тому времени Хаттейтин стал одним из кайнисов — вторым в воинской иерархии — и в борьбе за влияние на царя поддержал Гиллару. Неизвестно, как та его переманила, да только с тех пор новоявленный кайнис не упускал возможности вместе с Гилларой и другими сторонниками опорочить молодую царицу в глазах мужа и знати и подставлял при любом удобном случае.

Зато, как только царь умер, Лиммена отомстила врагам. Кого можно было, велела казнить, других, слишком знатных, выслала из столицы, Хаттейтина же под благовидным предлогом отправила в отставку. Он легко отделался, но Лиммена не могла наказать его сильнее: слишком большим влиянием пользовался кайнис, его смерть или ссылка в те годы вызвали бы недовольство в войске. Потом у царицы появились иные заботы, а Хаттейтин вел себя тихо, вот она и забыла о незадачливом родственнике.

Пока Ниррас не напомнил. В первый раз — три года назад. Тогда освободилась должность тысячника, и Ниррас на правах военачальника предложил вернуть Хаттейтина в войско, доказывая, что неразумно терять опытного и сведущего в военных делах человека.

«Ты его достаточно проучила, — сказал Ниррас. — Он не повторит прежней глупости, да и я буду за ним присматривать».

Скрепя сердце, Лиммена согласилась, но при дворе новому тысячнику появляться запретила.

Недавно советник вновь напомнил ей о родственнике, и царица в очередной раз признала его правоту: забота о государстве стояла выше личных обид.

— Хаттейтин однажды уже был кайнисом, — убеждал военачальник. — И — забери меня тьма! — он был лучшим кайнисом, которого я знал! Как бы он нам пригодился в войне с Отерхейном! Он нужен нам, Великая!

— Я ему не доверяю.

— Я тоже. Но недоброжелатели легко становятся верными слугами, когда им есть что терять. Да, когда-то он поддержал Гиллару, но это было так давно! Уверен, он не раз пожалел, что выбрал не ту сторону. Так пусть теперь искупит вину, послужит Иллирину.

— А если предаст?

— Ему это невыгодно. Да и мы подстрахуемся. Пригласим ко двору его сына, выделим ему покои и дадим мелкую должность. Пусть хотя бы помогает главе дворцовой стражи, следит за порядком.

— Мало нам простить изменника и наградить его должностью, — возмутилась Лиммена, — так еще и его сына привечать? И… кстати… какого такого сына? Насколько я помню, боги наказали Хаттейтина: оба его сына мертвы.

— Я говорю об Аххарите, Великая.

— Бастарде?

— После смерти законных сыновей он стал наследником. Как мне донесли, Хаттейтин сильно к нему привязан.

— Предлагаешь сделать Аххарита заложником?

Ниррас кивнул.

— Но зачем давать ему должность?

— А к чему показывать Хаттейтину наше недоверие? Тем более Аххарит способный мальчик и к прегрешениям отца отношения не имеет. Так пусть приносит пользу, а не шатается по дворцу без дела. Думаю, при таких условиях Хаттейтин не захочет предавать нас. Напротив, всеми силами постарается доказать верность, ведь от этого будет зависеть благополучие и его самого, и сына.

— Хорошо, — сдалась Лиммена. — Пригласи его ко мне. Хаттейтина назначь кайнисом, но предупреди, чтобы при дворе не появлялся. Не желаю его видеть.

Ниррас еще раз повторил, что это мудрое решение, и пусть так и будет.

И вот рыжий ублюдок недруга стоял перед Лимменой, а она его разглядывала, нахмурившись. Совсем еще молодой, довольно приятный на вид. Умное лицо, серьезный, внимательный взгляд: может, из ублюдка и выйдет толк.

Аххарит повел головой, откидывая волосы за плечи, потом шагнул вперед и опустился на одно колено. От резкого движения браслеты и серьги бастарда звякнули, а волосы опять упали на лицо.

— Приветствую, Великая, — проговорил он и поднялся.

— Аххарит… — процедила царица. — Добро пожаловать. Советник Ниррас тебя хвалил. Он был прав?

— Смотря в чем хвалил, Великая. В уборке полей я, например, не силен.

Он повел себя так непринужденно, что царица, сама того не ожидая, тоже расслабилась.

— Могу отправить жить к крестьянам, они научат, — кольнула она.

— Боюсь, в этом искусстве я слишком бездарен, — улыбнулся он. — Не хотел бы, чтобы Великая узнала — насколько.

Несмотря на наглые речи, Аххарит Лиммене скорее понравился. Он ничем не напоминал своего льстивого, чрезмерно осторожного отца, даже внешностью они различались, будто и не родственники. Все же царица не спешила показывать благосклонность.

— Тогда скажи, что умеешь лучше всего. Если умеешь.

— Убивать, — ответил Аххарит с пугающей серьезностью.

Лиммена заметила встревоженный взгляд Нирраса: видимо, советник не ожидал такого ответа и не знал, как она его воспримет.

— Ради золота? Или власти? — спросила царица.

— Золота мне и так достаточно. Власть же я воспринимаю иначе, чем большинство людей. Мне нравится видеть страх в глазах врагов — это тоже власть. Но убиваю я не из-за этого.

— Тогда ради чего?

— Ради процветания Иллирина. Понимаю, что мои мысли слишком обычны...

— Не обычнее, чем мысли о власти и золоте, — пробормотала удивленная Лиммена и закончила разговор: — Пока тебе будут готовить комнату, советник Ниррас объяснит твои обязанности.

Аххарит промолчал, только улыбнулся, сверкнув зубами. Отвесил быстрый поклон и уставился на советника. Тот, нахмурившись, жестом поманил его за собой.

— Ты что наплел? — обрушился на Аххарита Ниррас, как только они оказались наедине в покоях советника. — Лиммена все-таки женщина, а не воин. Думаешь, она оценила твое бахвальство про убийства?

— Она не воин, но она царица, так что, думаю, оценила. И почему бахвальство?

— А что еще? «Убивать ради Иллирина», видите ли... Кто вообще в это поверит, кроме черни?

Бастард пожал плечами и прошелся по комнате, с любопытством оглядывая висящие на стенах карты и оружие, потом ответил:

— Но это правда. Иллирин и его слава для меня важнее всего. Ради него я здесь, ради него прикончу хоть тысячу стариков и младенцев. Хотя ты прав, это все звучит как… как… — он повертел в воздухе пальцами, подбирая нужное слово, но, так и не подобрав, опустил руку.

Ниррас закончил фразу за него:

— Как хвастовство юнца, который наслушался легенд о героях.

— Точно! — воскликнул Аххарит. — Но ведь она не прогнала меня, верно?

— Этим ты обязан своей смазливой физиономии, — огрызнулся советник, усаживаясь на скамью возле стола.

Аххарит остался стоять, продолжая рассматривать карты.

— Странный ты…- пробормотал советник.

— Это мое главное достоинство.

Ниррас поморщился.

— Главное, не забудь, что ты здесь не только ради Иллирина, но и ради отца.

— Ну да, ради него тоже, — бросил Аххарит и пожал плечами.

— Хорошо. Вечером представлю тебя Юккену — он глава стражи. Если все сложится, через месяц станешь его помощником, а там, глядишь, и выше прыгнешь — я об этом позабочусь. Но пока что ты обычный стражник. Надеюсь, тебя это не смущает?

— Ничуть, — ответил Аххарит и тут же попросил: — Расскажи о дворце и его жителях. Мы в провинции далеки от столичных сплетен.

— А что ты хочешь узнать?

— Все. Кто с кем враждует, кого остерегаться, с кем стоит поладить... Все, что сочтешь нужным, достославный Ниррас.

— Э, юноша, вижу, ты не хочешь быть слепым исполнителем?

— Я принесу больше пользы, если буду понимать, кто есть кто.

— Что ж, так и быть, — кивнул Ниррас.

Аххарит слушал. Не перебивал и не задавал вопросов до тех пор, пока советник не закончил рассказ.

* * *

Когда Аданэй проснулся, солнце уже переползло на запад, и на полу, возле окна, играли рдяные отблески. Потянувшись, он с удовольствием обнаружил, что усталость прошла, а рассудок прояснился. Он приподнялся, сел — и вздрогнул от неожиданности, столкнувшись взглядом с кудрявой яркоглазой девушкой с вздернутым носиком, по которому рассыпались веснушки. Платье из пурпурного шелка и диадема в волосах, украшенная рубинами, выдавали в ней знатную иллиринку.

Она сидела на краю ложа и с любопытством рассматривала Аданэя. Не отрывая от нее глаз, он опустил ноги на пол, девушка же, подобрав длинный подол, наоборот забралась поглубже на кровать.

— Ты Айн? — заулыбалась она. — Это тебя чуть не отравили?

Недоумевая, Аданэй кивнул.

— А ты?

— Я Латтора, — еще шире улыбнулась девушка.

— Царевна?! — воскликнул он в изумлении и, встав с кровати, отвесил поклон. — Да благоволят тебе боги, царевна. Что ты здесь делаешь?

— Ну, я была у мамы, но к ней пришел Аххарит, и я ушла.

— Кто это — Аххарит?

— Он рыжий. Рыжий-рыжий, как лисичка, — хихикнула она.

Аданэй ничего не понимал. Поведение девушки не соответствовало ни ее возрасту, ни внешнему виду. Читалась на ее лице наивность, граничащая с глупостью, и взгляд казался доверчивым и пустым, какой бывает у только что прозревших щенят. Она не походила не только на царевну, но и на знатную госпожу. Хотя и простолюдинку, одевшую господское платье, тоже напоминала слабо.

— Так и кто же он, этот рыжий Аххарит? — переспросил Аданэй: любые сведения могли пригодиться.

— Ну, он бастрюк Хаттейтина.

— Так. Подожди. А кто такой Хаттейтин?

— Ой… ну, он раньше был кайнисом, но потом мама его прогнала, она его не любит.

— Почему?

— Не знаю, — пробормотала Латтора. — Он злой и некрасивый. Наверное, поэтому.

— А зачем его бастрюк пришел к царице?

— Тоже не знаю. Не спрашивай о таких скучных вещах! — девушка сморщила нос.

— Как скажешь. Но, наверное, ты пришла сюда не просто так? Чем я могу услужить?

— Да чем ты можешь услужить? Ничем. Я просто так пришла. Шла, шла — и зашла. Поболтать с Вильдэрином. А тут не он, а ты. Я уже долго здесь сижу.

— Зачем?

— На тебя смотрю. У тебя, когда глаза закрыты, ресницы забавно дергаются.

Аданэй не нашелся, что сказать, а царевна повторила:

— Очень забавно.

— Что ж, я рад, что немного тебя позабавил, — рассеянно сказал Аданэй и отошел к окну: снаружи уже смеркалось, и темнота прокрадывалась в комнату.

— Ты славный! — Девушка вскочила с кровати и приблизилась к нему. — Когда я стану царицей, то обязательно тебя оцарю!

— Что-что ты сделаешь?

— Оцарю! — она засмеялась. — Оцарю-одарю — смешно ведь звучит!

— Да, очень. — Аданэй выдавил из себя улыбку, совершенно не представляя, как себя вести. С одной стороны, Латтора царевна, и просто так ее не прогонишь, и надо выказывать почтение, но с другой — совершенно невозможно воспринимать ее всерьез.

— Я и Вильдэрина оцарю! Хотя мама его уже и так оцарила… А знаешь, что еще я сразу сделаю? Прикажу ее казнить! — во взгляде Латторы вспыхнула злость.

— Кого? Царицу?! — вырвалось у ошеломленного Аданэя.

— Совсем дурак?! — возмутилась царевна. — Как ты можешь думать такие глупые мысли?! Ее — это Аззиру!

Аданэй оживился. Кто-кто, а загадочная дочь Гиллары его интересовала.

— Кто такая Аззира?

— Змея. Ведьма. — Латтора понизила голос. — Гадюка. Она проклята всеми-всеми богами, и я сама слышала, как она говорила с трупами мертвых покойников. А когда я была маленькая, и она жила здесь, то всегда меня пугала, а потом смеялась. А я не жаловалась никому, боялась. Потому что она бы меня тогда точно убила. Но, — Латтора огляделась, — не будем о ней к ночи.

Царевна сменила тему, снова заговорив о какой-то ерунде. Аданэй поддакивал и кивал, но мысли были далеко, и еще никогда он, пожалуй, не ждал с таким нетерпением возвращения Вильдэрина. Когда дверь открылась, и тот появился со свечой в руках, Аданэй едва не подпрыгнул от радости.

— Царевна, что ты здесь делаешь? — Юноша подошел к Латторе и, не выказывая особого почтения, за плечи повел к выходу.

— Но я хотела поболтать с тобой. И я так хорошо с Айном болтала, — закапризничала девушка.

— Ты ведь знаешь, повелительница не разрешает тебе часто общаться с рабами, особенно вечером. Лучше иди, пока она не узнала.

— Ну хорошо. Но мы еще увидимся, да? Завтра, да?

Латтора помахала им рукой и неуклюже выбежала из комнаты.

— Зачем она приходила? — спросил Вильдэрин, поджигая от свечи масляную лампу. — И почему ты сидишь в темноте?

— Когда я проснулся, царевна уже была здесь. Я так и не понял, чего она хотела, — ответил Аданэй на первый вопрос.

— Да, с непривычки ее сложно понять. О чем она говорила? Что станет царицей? — Заметив удивление Айна, он пояснил: — Она говорит это при каждом удобном случае, и лучше ей не возражать. — Юноша забрался с ногами на диван и привалился к подлокотнику. — Как ты себя чувствуешь, Айн?

— Уже неплохо. Я могу что-то для тебя сделать?

— Я интересовался твоим самочувствием не для того, чтобы тут же дать какое-то поручение, — поморщился Вильдэрин. — Если мне что-то понадобится, я скажу прямо, а не намеками.

— Я хорошо себя чувствую, спасибо.

— Что ж, я рад. Зажги еще одну лампу и присаживайся. Надо кое-что обсудить.

Аданэй поискал глазами лампу и обнаружил ее подвешенной на крюк у стены. Не снимая, поджег фитиль, и масло задымило, свет и тени заплясали яростнее. Огонек лампы отразился в зеркалах и высветил широкий табурет. Помедлив, Аданэй опустился на него.

— Постарайся вспомнить, что ты ел и пил вчерашним утром, — спросил юноша.

— Пил я только воду с вином, которая в кувшине, а ел… — он задумался. — Кусок запеченной утки, сыр и виноград. Их принесли утром вместе с яблочным пирогом, но пирог я не трогал.

— Тогда это, наверное, виноград… Либо смазали ягоды зериусом, либо, что вероятнее, впрыснули его внутрь.

— Так что это за яд — цветной зериус? Никогда о таком не слышал.

— Откуда уж в диком Отерхейне взяться цветному зериусу! Вот ты и не слышал. Это трава, из стебля которой выделяют сок и определенным образом делают отвар. В зависимости от его количества и насыщенности жертва либо погибает почти сразу, либо умирает постепенно, в течение многих дней. А заодно выдает о себе всю подноготную — зериус влияет на разум и хорошо развязывает язык. Впрочем, если чуть-чуть не угадать с дозой, то вместо того, чтобы выбалтывать правду, человек начнет бредить. Это с тобой и случилось.

— А что я говорил?

— Ерунду какую-то. Что ты всех погубишь, что-то про бездну. И что это вина твоего брата. Я не слишком вслушивался. — Вильдэрин посмотрел на него в зеркало. — У тебя есть брат?

— Был. Он давно умер. И он ни при чем. — Аданэй мотнул головой и быстро перевел тему: — Часто здесь кого-то травят?

— Частенько. Это же Иллирин, родина зелий. Нигде в мире ты не найдешь такого множества ядов, противоядий и исследований, им посвященных. Это и счастье, и беда моей страны.

— И не страшно тебе здесь жить?

Вильдэрин усмехнулся:

— Я привык. Теперь слушай: отравление цветным зериусом само по себе не проходит. Еще несколько дней ты можешь чувствовать себя дурно, будет кружиться голова, будет слабость в теле. Я дам тебе противоядие, носи его с собой, и как только почувствуешь себя нехорошо, принимай по несколько капель. Вот! — Он достал из мешочка на поясе пузатый флакончик и вытянул руку.

Аданэй забрал противоядие, покрутил его в пальцах.

— Это та гадкая жидкость, которую давала мне царица утром?

— Она самая. Но теперь тебе не нужно ее так много, а вкуса и запаха нескольких капель не почувствуешь, особенно если растворишь их в воде.

— Так и буду делать, спасибо. Послушай… — Аданэй помедлил, придумывая, как бы перевести разговор на интересующие его вопросы. — Я еще хотел спросить: если вдруг царевна Латтора снова зайдет, когда тебя здесь не будет, как мне поступить? Признаться, сегодня я растерялся.

— Если б я ее не знал, тоже растерялся бы, — улыбнулся Вильдэрин, взлохматив свои волосы. — Не думаю, что она скоро зайдет, но если вдруг, то постарайся осторожно ее выпроводить. Как я сегодня. Иначе она зачастит.

— Царевна Латтора единственная наследница Великой? — осторожно уточнил Аданэй.

— К сожалению, — пожал плечами Вильдэрин.

— И как эта недалекая девица собирается править?.. — пробормотал Аданэй, но, осознав, что и, главное, кому только что сказал, бросился оправдываться: — Прости, я ничего дурного не имел в виду. Видимо, еще не в себе после отравления.

— Айн, ты что, считаешь, будто я обо всем доношу царице? — рассердился Вильдэрин. Аданэй промолчал, и через несколько минут юноша успокоился, складка между бровей разгладилась. — Главное, никому другому такие вопросы не задавай. А то не ровен час в Лесной клык угодишь.

— Лесной клык?

— Это башня в Бишимерском лесу. — Вильдэрин подался вперед, понизил голос и сделал зловещий вид. — Его назвали так из-за реки, вытекающей из царства духов. Имя главного из них передалось реке, а от нее — чаще. Плохая река, нехорошая. И лес плохой. О тех местах рассказывают всякие ужасы. И сбежать оттуда невозможно — вокруг лес, лес, лес… Но самое страшное, это Лесная Ведьма. Говорят, она питается человеческой плотью, а души обращает в каменья, которые носит с собой — они дают ей силу и бессмертие. Поэтому те, кого она погубила, не могут найти путь в мир теней — их дух томится в неволе.

Аданэй лукаво глянул на юношу

— Это ведь просто легенда, так? И ты просто из забавы пытаешься меня напугать?

Вильдэрин издал короткий смешок.

— Немного, — признался он. — И все-таки это не только легенда, поэтому… на всякий случай… — Посерьезнев, он приблизился к Аданэю, сложил большой и безымянный пальцы в отвращающем зло жесте и очертил окружность перед его лицом. — Да закроется слух и сотрется память Лесной Ведьмы об Айне — сыне неба.

— Почему я сын неба?

— Ты прожил большую часть жизни в Отерхейне. Считается, что дух-покровитель Отерхейна — птица. Дух неба. Коршун, если не ошибаюсь.

Вильдэрин отошел к окну и принялся бездумно теребить серьгу в ухе. Аданэй же притронулся к виску и сразу отдернул руку. Хорошо, что юноша не заметил непроизвольного жеста: мало ли, какие догадки родились бы в его голове — судя по всему, он не так уж мало знал об Отерхейне.

— А Иллирину, надо полагать, покровительствует кто-то из земных тварей?

Вильдэрин обернулся.

— Почему ты так подумал?

— Да так... Две вечные противоположности: огонь-вода, земля-небо. А Иллирин с Отерхейном не очень-то ладят.

— Что ж, ты угадал. Нашим духом-покровителем считается змея.

Настолько удачно подвернувшийся ответ Аданэй просто не мог не использовать.

— То есть змея для иллиринцев священна? Тогда почему Латтора назвала так…

Он оборвал вопрос на полуслове, рассчитывая, что Вильдэрин сам попросит его продолжить. Так и вышло.

— Что Латтора сделала?

— Она назвала змеей какую-то Аззиру. И еще ведьмой назвала. Мне показалось, что царевна ненавидит ее и боится. Кто это?

— Аззира? — Вильдэрин прошелся по комнате, постоял у зеркала, поднял со стола и снова поставил лампу. Только затем ответил: — Это племянница Великой, двоюродная сестра Латторы. Но она уже давно в ссылке.

— Тогда почему царевна так ее боится? Эта Аззира настолько ужасна, что пугает даже из ссылки?

— Она… странная. Но почему ты спрашиваешь?

«Потому что мне нужно на ней жениться».

— Обычное любопытство. Если оно не к месту, не ко времени и вообще не подобает рабу, то считай, что я ни о чем не спрашивал.

— Нет, отчего же, — пожал плечами Вильдэрин, — я могу рассказать, здесь нет особой тайны. Великая терпеть не может, когда при ней упоминают племянницу, и я молчу, но самому мне приятно вспоминать Аззиру и говорить о ней. — Юноша уселся, скрестив ноги, на лежащую возле Аданэя подушку и, поигрывая свисающей с нее кисточкой, начал рассказ: — Аззира впервые заговорила со мной, когда мне исполнилось десять. Она была на несколько лет старше. Мы столкнулись у знакомой тебе статуи — в то время мальчик-пленник стоял этажом ниже. Именно Аззира рассказала мне историю этой скульптуры.

— Ту самую, которую ты однажды обещал рассказать мне? — не удержался Аданэй.

— Ту самую, — с усмешкой вторил Вильдэрин. — Напомни мне о ней как-нибудь в другой раз. А то на сегодня и без того слишком много историй. — Он помолчал, в задумчивости накрутил на палец черную прядь, и продолжил: — Аззира ведь просто подошла и как будто ни с того ни с сего рассказала. А потом, после того случая, она несколько раз показывала мне свои рисунки. Не знаю, чем я это заслужил. Кажется, царевна хорошо ко мне относилась, но я никогда не понимал, о чем она думает. Аззира редко говорила и совсем не смеялась так, как смеются дети. Она либо жутко усмехалась, либо пронзительно хохотала. И этим взаправду пугала многих, даже взрослых. Я несколько раз видел, как они с Латторой стояли друг напротив друга, Аззира смотрела на нее, а Латтора бледнела, дрожала и плакала. Может, видела какую-то угрозу: взгляд Аззиры всегда был красноречивее ее языка. И да, в ней всегда чудилось что-то зловещее... Это было видно даже по ее рисункам… — Вильдэрин прервал рассказ и, будто обращаясь сам к себе, неразборчиво проговорил: — Кажется, я помню где… вроде убирал в сундук… Подожди! — Вскочив с места и схватив лампу, он вышел в соседнюю комнату.

Его не было довольно долго, Аданэй даже успел заскучать. Вернулся юноша со свернутым холстом в руках и, отряхнув его от пыли, развернул на ковре и осветил.

— Вот, смотри, это один из ее рисунков, она оставила его мне перед ссылкой. Ничего не сказала, просто сунула в руки и ушла.

Аданэй вгляделся в истрепанное полотно. Мрачная картина притягивала взгляд. Если не знать, что ее написала отроковица, то ни за что не догадаться.

Среди бледной хмари — темные руины. Промеж них бродят полупрозрачные тени. Нет четких очертаний, единственная цветное пятно — обнаженная черноволосая девочка. Стоит с краю полотна, вытесненная серым миром, словно живет сама по себе и наблюдает за теми, кто смотрит на картину. Длинные волосы, словно плащ, покрывают худощавое тело. В хмуром, исподлобья взгляде горит не то злость, не то печаль. По безвольно опущенным рукам стекает кровь, в пах вогнан нож, а за спиной угадываются морские волны, играющие чьей-то отсеченной головой.

Потусторонняя картина одновременно пугала и завораживала.

— Кто это? — спросил Аданэй, ткнув пальцем в девочку.

— Аззира. Она себя рисовала.

Аданэй вздрогнул и свернул холст.

— Жуткая картина.

Юноша кивнул.

— Да, но у нее все были такими, это еще не самая страшная.

«Мне в жены уготована безумная», — обреченно подумал Аданэй, но ради достижения цели готов был жениться и на безумной.