Мрак под куполом цирка (джен)

Мучимая разочарованием и ужасом, Алиса так и не заснула в ту ночь. Поднявшись чуть свет, она бесцельно бродила вокруг фургонов и дрожала от колючего утреннего холода.

— Уже проснулась? — усталым голосом удивился Тимоша, тоже в последние ночи страдавший нездоровым сном.

— Я и не спала, — сухо ответила Алиса, и принялась, наконец, за сбор сена. — Разве можно спать, когда тут, за стеной, злой гений строит свои коварные планы?

Тимоша лишь безнадёжно повесил уши:

— Если мистер Мэджингтон что-то задумал — всë равно, грандиозное или ужасное, — его уже не остановить. Нам же, бедным артистам, ничего не остаëтся делать, как безоговорочно подчиняться.

— Подчиняться?! — в негодовании воскликнула девочка. — А если этот одержимый вставит в шоу сцену убийства, вы еë тоже сыграете?! Не лучше ли просто бежать к другому импресарио?

— Ну, сбежим, и что же дальше? — сурово взглянул на неё мышонок. — Кругом город огромный, никому мы в нëм не нужны, разве что какому-нибудь тирану, который нас, зверей, по клеткам позапирает да и будет за деньги показывать.

— То есть человек, заставляющий вас играть то, что не следует, тираном не является? — продолжала возмущаться Алиса.

— Разумеется, мы недовольны, но отказываться просто не смеем. Ведь тогда Мэджингтон может применить свои магические чары, чем он уже однажды грозил обезьяну Фрателлино, когда тот не желал держаться за канат одними зубами. Мэджингтон очень даже склонен к колдовству, судя по его вразумлению неразумных прежде животных!

У Алисы возникла было мысль, что циркачи находятся в столь беспрекословном подчинении под действием сыворотки власти, но тут же рассудила, что в таком состоянии странно испытывать неудовольствие. Почему же они так боятся своего хозяина? Разве он скрывает среди своей магии тайну ещё более страшную, чем кажется?

Что бы там ни было, а артисты за весь день не выказали ни единого намëка на бунт. Разговоры их были коротки, сухи, приглушённы. Наëмные работники, одетые в чëрное, точно гробовщики, тащили за кулисы наскоро сшитый тряпичный реквизит, перекрашивали ящики в мрачные тëмные цвета... Да и от всего в недавно столь сказочным цирке уже разило жутким, сдавливающим сердце мраком — в том числе и от репетиции. С молчаливой гордостью заходила в ящик Мадлен, и клоуны пробовали поджигать его. Грегуар, мозоли которого наконец-то были смазаны, пытался ходить по искусственным ножам, подвешенным на прозрачных, почти невидимых нитях. Псы Уолтер и Бим в чëрных костюмах с вульгарными бантиками и шутовскими колпаками тренировали езду на моноциклах со специально завышенными педалями. Временами кто-нибудь испускал возглас жалобы, но все отрабатывали на удивление безо всяких протестов. Лишь клоуны не переставали воодушевлëнно скалить улыбки, словно им предстояло интереснейшее спецзадание да Ричард держался с торжеством актёра, утверждëнного на главную роль в шедевре.

При этом все они даже понять не пытались, зачем нужна эта жуть, и что она значит. А уж кто являл поистине безропотное послушание — так это Вероника. Она отрабатывала самые сложные трюки на обруче, выслушивала все придирки конферансье, с точностью выполняла все приказы, словно была не живой девочкой, а умным механизмом. Алисе, видевшей всë из-за кулис, было больно осозновать неизбежность этих кошмарных номеров, но ещё мучительней — представлять в этом ужасе хрупкую и беззащитную девочку. С трудом дождавшись конца генеральной репетиции, Алиса ворвалась в гримëрную Вероники, когда та облачалась в новое белое трико с блëстками и крыльями.

— Вероника, Вероника, нужно срочно принять меры! — взволнованно зачастила Алиса. — Сбеги, сломай что-нибудь из реквизита, или вообще скажись больной! Я просто не вынесу, если ты будешь вовлечена в этот кошмар!

— Не думай, что я не справлюсь, — убеждëнно увещевала акробатка. — Ведь мне будут помогать вера, надежда и опыт моих тренировок.

— Да главный страх не столько в сложности акробатических элементов, сколько в самой постановке представления! И не зазорно тебе участвовать в этом мраке, жертвами которого могут стать души сотен людей? Ведь это всë равно, что участвовать в преступлении!

— Я и сама это понимаю, но отказываться просто не смею.

— Как?! — возмутилась Алиса. — Как ты можешь быть такой покорной?!

Вероника вдруг вздохнула, присела на сундук и глянула куда-то вглубь воспоминаний:

— Всë началось ещё в сиротском приюте, откуда взял меня мистер Мэджингтон. Там меня вместе с другими детьми научили абсолютно всему. И работящие мы были, и послушные, да только всë равно меньше, чем надо было строгой начальнице приюта. Нередко говорила она, что все мы когда-нибудь к кому-нибудь попадëм — она надеялась, что к суровым хозяевам, которые, как она говорила, вымуштруют нас. Но вот один из таких хозяев как раз к нам и пожаловал — это и был Уильям Мэджингтон. С первого взгляда он мне понравился — такой красивый, такой добрый... Да и я ему отчего-то приглянулась. А отчего — сама не знаю... Ни красавица я, ни умница, и волосы у меня были тëмные и вечно спутанные. А он всë-таки что-то такое во мне увидел и взял в свой цирк. И я готова поклясться — другого счастья мне не надо! Меня нарядили в яркие и нарядные платья, покрасили мне волосы в голубой цвет, чтобы я, по словам Мэджингтона, экзотичней смотрелась на арене, и обучают порой опасным, но удивительным трюкам, которые дарят людям восторг. Но чем прекрасней выступления, тем они становятся сложнее. Мэджингтон доволен моими успехами, и задумывает всë более замысловатые постановки. А я не смею даже возразить, ведь этот человек с неиссякаемым воображением — мой господин, благодетель, милосердно приютивший меня. Если он и спрашивает меня о моëм настрое, я твëрдо отвечаю, что прекрасно себя чувствую и внешне, и внутренне, — потому что люблю его и не желаю сердить или огорчать. Люблю горячо и беззаветно, ведь он — мой хозяин, прекрасный и любящий.

Алиса удивлëнно слушала кроткую девочку, всë больше проникаясь еë непоколебимым смирением и безграничной верностью к своему хозяину. Это было не послушание милой куклы верëвкам, властно удерживаемым посторонними руками, это была осознанная преданность маленького, но открытого любви существа возвышенному человеку, что подарил ей мир. А Уильям Мэджингтон, этот своевольный мучитель, уже давно перестал ценить её старания, и лишь жадно пользуется её безотказным сердечком. Такое подчинение, перекрытое слепой любовью, несомненно окончится плохо для юной акробатки, — которую переубеждать, как поняла Алиса, бесполезно...

До начала шоу осталось четыре часа. Артисты давно уже отрепетировали номера, арена украшалась, рабочие готовили реквизит. Время уходит, подругу надо спасать... Алиса устремилась к импресарио, чтобы серьёзно переговорить с ним насчёт чрезмерного использования циркачей. Но Вильям будто бы уже поджидал её: он стоял прямо у дверей своего кабинета, и на тонких губах его играла странная улыбка.

— Мистер Мэджингтон, я категорически не согласна с тем, что ваше новое шоу будет иметь успех, и была бы счастлива, если б вы одумались и поставили бы что-нибудь получше, — дрожащим от волнения голосом начала Алиса. — Но раз уж вы намерены пугать людей — пожалуйста, это будет ваша вина, однако прежде учтите одно: эквилибристка Вероника работает на износ исключительно ради вас. Она любит вас как собака хозяина, она верит в вашу доброту! А вы, безжалостный, невменяемый, жонглируете её жизнью, словно заигравшийся жонглëр, да ещё и вовлекаете её в свои тëмные дела! Не секрет для меня и то, что другие ваши артисты тоже обделены вниманием и заботой. Но Веронику вы просто обязаны помиловать. Она точно не выдержит ваших страшных номеров, я чувствую это. Поэтому избавьте её от участия в своëм преступном шоу... Прошу вас... Чтобы её любовь не была безответной.

Завершив свой долгий и нелёгкий монолог, Алиса взглянула в лицо мистеру Мэджингтону, но увидела лишь негодование, сменившееся торжеством, будто цирковой хозяин что-то придумал...

— Я опытный жонглёр, — улыбнулся он. — А такой никогда не даст упасть чужой жизни. Ты, между прочим, у меня тоже не просто так живёшь — пора бы и тебе одной из моих стать...

Он взял её за руку и взглядом своих ярко-зелёных глаз велел следовать в комнату. Отказаться Алиса отчего-то не смогла — такая повелительная красота была в его аристократическом облике... Заведя девочку в свой кабинет, Вильям указал на деревянную шкатулку.

— Ты помнишь про сыворотку власти, моя крошка? — всë так же пренебрегая именем, спросил он. — Я ведь о ней вчера не для красного словца сказал. Мне придётся применить её, если ты не захочешь заменить мою эквилибристку добровольно.

В тусклом свете лампы его худая фигура высилась таинственно, почти зловеще... Алисе стало не по себе.

— Вы это оставьте, мистер Мэджингтон! — вскричала она, отступив к двери. — Я ради осуществления ваших безумств даже и не пошевелюсь!

— Правда? — с едким изумлением усмехнулся он, явно наслаждаясь её страхом. — А под действием подчиняющей сыворотки разве такое возможно?

Коварный взгляд его прекрасных глаз душил Алису... Если в институте она чувствовала себя дикой львицей в оковах безжалостных живодëрок, то здесь она впервые ощутила себя маленькой и беззащитной жертвой, пойманной в ловушку... Только когда тонкие пальцы, обтянутые лиловой перчаткой, игриво подошли к шкатулке, оцепенение покинуло девочку мгновенно. Она ринулась к двери — в замке торчал засов!!! Она принялась нервно вытаскивать его — застревает!..

Алиса старалась не оглядываться на Вильяма: уже от осознания того, что он видит её, было жутко. Вот засов наконец вылетает, и она стрелой мчится из комнаты прочь. Скорей, на улицу, внутрь спасительного фургона!.. Но перед самой лестницей всë вдруг оборвалось... Тело вдруг словно отказалось подчиняться ей. Вконец измученная и обессиленная, Алиса упала на доски. Хотела крикнуть, подняться, — и не могла... Чьи-то руки взяли её, куда-то понесли, положили в какой-то деревянный ящик. «Лежи здесь,» — велел в её мутящемся сознании голос, похожий на голос Мэджингтона. Глаза её закатились, и на время всë вокруг стало чëрным и бесчувственным.