Корпорация Странных Существ 2.0 (гет)

Блок 1: Последствия и Поиск Убежища

Вкус крови был первым, что вернулось. Металлический, солоноватый, с привкусом желчи, он заполнил рот Майка, как будто кто-то разлил ртуть на его язык. Его губы, опухшие и треснувшие, пульсировали, каждый миллиметр кожи был как натянутая струна, готовая лопнуть. Он лежал, неподвижный, на жёсткой кушетке, её холодная поверхность впивалась в его спину, как ледяная плита. Его веки, тяжёлые и липкие, медленно приоткрылись, пропуская резкий, мертвенный свет люминесцентной лампы, который резал глаза, как скальпель. Мир вокруг был стерильным, белым, слишком чистым, чтобы быть настоящим. Запах антисептика, резкий и всепроникающий, въелся в воздух, смешиваясь с едва уловимым оттенком пыли и старых бинтов. Его дыхание было медленным, хриплым, каждый вдох отдавался тупой, ноющей болью в рёбрах, как будто кто-то забил в его грудь гвозди. Его сердце билось ровно, но громко, каждый удар был как эхо, отдающееся в пустоте его черепа. «Я жив. Или это просто очередной рендер?»

Медпункт был маленьким, замкнутым, как клетка. Белые стены, покрытые кафельной плиткой, блестели под светом лампы, их поверхность была слишком гладкой, слишком идеальной, как текстура, которую забыли сделать шероховатой. На одной из плиток, в углу, виднелась трещина, тонкая, как паутина, но её края были неровными, как будто кто-то пытался замаскировать ошибку в коде. Хромированные ножки кушетки отражали свет, но отражение было неправильным — оно на долю секунды отставало, как будто мир не успевал загрузиться. Шкафчик с медикаментами, стоящий у стены, был застеклённым, его стекло было таким чистым, что казалось невидимым, но в нём отражалось лицо Майка — бледное, с тёмными кругами под глазами, с засохшей кровью на подбородке, с губой, которая была теперь вдвое больше обычного. Он смотрел на своё отражение, но оно было чужим, как аватар, который он не выбирал. «Это я? Или это просто текстура? Пиксели, наложенные на пустоту?»

Он попытался пошевелиться, и его тело отозвалось болью. Его пальцы, лежащие на шершавом, дешёвом одеяле, сжались, ощущая его грубую текстуру, как будто оно было соткано из наждачной бумаги. Он медленно поднял руку, его суставы скрипнули, как ржавые петли, и поднёс её к лицу. Его пальцы коснулись губы, и боль вспыхнула, острая, как разряд тока, заставив его вздрогнуть. Кожа была горячей, липкой, с коркой засохшей крови, которая крошилась под пальцами, как сухая земля. Он надавил сильнее, намеренно, проверяя, реальна ли боль, и она отозвалась, пронзив его челюсть, как игла. «Боль настоящая. Это единственное, что они делают правильно. Единственное, на что они не жалеют ресурсов.»

Его взгляд скользнул по комнате, как камера, медленно панорамирующая локацию. Стол в углу был металлическим, его поверхность была покрыта мелкими царапинами, которые складывались в узоры, похожие на строки кода. На столе лежал стакан с водой, его содержимое было слишком прозрачным, слишком идеальным, без единого пузырька, как будто это была не вода, а цифровая модель жидкости. Бумажное полотенце, аккуратно сложенное рядом, было слишком белым, без единой складки, без единого пятна, как будто его только что отрендерили. Часы на стене тикали, их звук был слишком ровным, слишком механическим, как метроном, запрограммированный на идеальную точность. Но между тиками была тишина, глубокая, осязаемая, как вакуум, который высасывал всё тепло из комнаты. Гудение люминесцентной лампы было единственным другим звуком, низким, пульсирующим, как эхо того белого шума, который он слышал в коридоре, в той жизни, которая была до удара. «Это та же машина. Тот же код. Они просто сменили декорации.»

Он сел, его движение было медленным, как будто он был марионеткой, чьи нити кто-то ослабил. Кушетка скрипнула под его весом, звук был резким, как ошибка в аудиофайле. Его рёбра заныли, боль была тупой, ноющей, как будто кто-то вдавил в его грудь холодный металлический прут. Он вдохнул, и запах антисептика стал сильнее, его едкость обожгла горло, заставив его закашляться. Кашель был хриплым, болезненным, каждый спазм отдавался в его челюсти, в его губах, в его рёбрах. Он протянул руку к стакану с водой, его пальцы дрожали, как будто они не были уверены, что могут взаимодействовать с этим объектом. Он взял стакан, его холодная поверхность обожгла кожу, как лёд. Он поднёс его к губам, и вода, хлорированная и безвкусная, пролилась на его язык, смывая вкус крови, но оставляя горький, химический привкус. «Вода. Слишком чистая. Слишком пустая. Как всё здесь.»

Его мысли были как повреждённые файлы, которые он пытался восстановить. Он видел коридор, его стены, растворяющиеся в воксели, синие, зелёные, серые, как рой насекомых. Он видел пустоту, абсолютную черноту, где не было ничего, кроме него самого. Он видел столовую, её липкий пол, её восковые фигуры, её красный и синий лучи света. Он видел кулак Марка, его костяшки, его шрам, его грязь под ногтем. Он видел застывшую каплю, зелёные строки кода в книге, вмятину на шкафчике. Он видел всё это, и это не исчезло. Его память, в отличие от всех предыдущих циклов, не была стёрта. Она была там, как трещина в коде, как ошибка, которую система не заметила. «Я помню. Я не должен помнить. Но я помню. Это было реально. Я не сошёл с ума.»

Его сердце ускорилось, каждый удар был как сигнал тревоги, как предупреждение, что он стал заметнее, что система теперь знает о нём больше. Он посмотрел на своё отражение в стекле шкафчика, его глаза были широко раскрыты, их белки были красными, как будто кто-то наложил на них фильтр. Он видел себя, но не узнавал. Его лицо было чужим, его кожа была слишком бледной, его губы — слишком опухшими. Но в его глазах было что-то новое, что-то острое, как лезвие. Это была не надежда, не решимость, а что-то холодное, опасное, как вирус, который начал распространяться в его коде. «Я видел изнанку. Я видел её трещины. Она не всемогуща. Она ломается.»

Он встал, его ноги дрожали, его кроссовки скрипнули по кафельному полу, звук был громким, резким, как будто он нарушил тишину, которая была частью этого уровня. Он сделал шаг к шкафчику, его пальцы коснулись стекла, оставив на нём влажный отпечаток. Он провёл пальцем по трещине на стене, её края были шершавыми, как будто она была не просто трещиной, а разрывом в текстуре мира. Он посмотрел на часы, их стрелки двигались слишком плавно, слишком идеально, как будто они были частью анимации, которая никогда не сбивается. Он знал, что это убежище временное, что эта стерильная комната — всего лишь пауза, загрузочный экран перед следующим актом. Он знал, что боль ждёт его за дверью, что Марк и Лео ждут его, что система ждёт его. Но теперь он знал и другое: он видел её слабости. Он видел её код. И это знание, это проклятие, было его единственным оружием. «Они думают, что я сломлен. Но я вижу. Я знаю. И я найду их слабое место.»

Он повернулся к двери, его рука легла на холодную металлическую ручку. Его сердце билось ровно, его дыхание было спокойным, но в его глазах была искра, холодная и острая, как лезвие. Он знал, что за дверью его ждёт новый кошмар, новый цикл, новая боль. Но теперь он был не просто жертвой. Он был ошибкой, которая не стёрлась. Он был глитчем, который система не заметила. И он был готов выйти из убежища, чтобы встретить этот кошмар лицом к лицу. Он повернул ручку, и дверь начала открываться, её скрип был как сигнал, как начало нового уровня. «Я иду. И я найду их трещины.»

Майк сидел на краю кушетки, его тело было напряжено, как натянутая пружина, готовая сломаться. Его пальцы сжимали шершавое одеяло, его грубая текстура впивалась в кожу, как наждачная бумага, а боль в его рёбрах пульсировала с каждым вдохом, как напоминание, что он всё ещё здесь, всё ещё реален. Его губы, опухшие и треснувшие, горели, вкус крови и хлорированной воды всё ещё цеплялся за язык, металлический и горький, как ржавчина. Медпункт был стерильным, его белые стены, покрытые кафелем, отражали мертвенный свет люминесцентной лампы, который резал глаза, как скальпель. Запах антисептика был повсюду, едкий, всепроникающий, с лёгкой примесью пыли и старых бинтов, как будто комната была заморожена во времени, как локация, которую забыли обновить. Гудение лампы, низкое и пульсирующее, было единственным звуком, кроме тиканья настенных часов, их ритм был слишком идеальным, слишком механическим, как метроном в симуляции. Его взгляд скользнул по трещине на кафеле, её края были неровными, как ошибка в текстуре, и он чувствовал, как его разум, повреждённый, но не стёртый, цепляется за эти детали, как за спасательный круг. «Я помню. Код в книге. Застывшая капля. Они не стёрли это. Они допустили ошибку.»

Дверь открылась с тихим скрипом, звук был плавным, но слишком чистым, как будто его отрендерили в студии. В комнату вошла медсестра Хелен, её движения были такими плавными, такими идеальными, что казались неестественными, как анимация, созданная в последней версии CGI. Её униформа, белая и безупречная, не имела ни единой складки, ни единого пятна, как будто она была частью модели, а не одеждой. Её волосы, тёмные и собранные в аккуратный пучок, блестели под светом, как будто каждый локон был нарисован с максимальным разрешением. Её лицо было симметричным, слишком симметричным, с идеально ровной кожей, без единой поры, без единого изъяна. Она улыбнулась, её губы изогнулись в идеальной дуге, но мышцы вокруг её глаз остались неподвижными, как будто они были запрограммированы отдельно. Её глаза — слишком яркие, почти светящиеся, голубые, как диоды, — смотрели на Майка, но в них не было отражения комнаты, не было света лампы, не было его самого. Это были не глаза, а линзы, пустые и холодные, как объективы камеры. «Она не человек. Она — NPC. Продвинутый, но всё ещё NPC. Система прислала её, чтобы починить меня.»

— О, ты проснулся, Майк, — сказала она, её голос был мягким, успокаивающим, как синтезатор речи последнего поколения. Каждое слово было идеально модулировано, каждая пауза рассчитана с математической точностью, чтобы вызвать доверие, но в нём не было случайных вибраций, которые делают голос живым.

— Ты сильно ударился. Упал с лестницы, верно? Но не волнуйся, я о тебе позабочусь.

Её слова были как строка кода, стандартный скрипт, который он слышал в каждом цикле. «Упал с лестницы. Строка 404: стандартное объяснение травмы. Они даже не пытаются быть оригинальными.» Он не ответил, его взгляд был прикован к её лицу, к её глазам, которые не мигали, не отводили взгляд, но и не видели его. Он смотрел, как её губы двигаются, их движение было слишком плавным, как будто они были анимированы с частотой 60 кадров в секунду. Он заметил, как её рука, держащая поднос с медицинскими принадлежностями, не дрожала ни на микрон, её пальцы были длинными, тонкими, слишком идеальными, как у манекена. Она сделала шаг вперёд, её кроссовки не издали ни звука, как будто она не касалась пола, как будто физика мира не распространялась на неё. «Она не оставляет отпечатков. Не отбрасывает тени. Она — часть декорации, но с высоким разрешением.»

Майк молчал, его разум был как процессор, анализирующий каждый её жест, каждое слово. Он решил проверить её, провести тест, как будто он был хакером, ищущим уязвимость в системе. Он не кивнул, не согласился, не отвёл взгляд. Он просто смотрел, его глаза были холодными, как у игрока, который знает, что NPC ограничены их скриптами. Она поставила поднос на стол, её движения были плавными, как у робота на сборочном конвейере. Она взяла ватный тампон, смоченный антисептиком, и подошла к нему, её улыбка не изменилась, её глаза не мигнули. Она наклонилась, её лицо было теперь в нескольких сантиметрах от его, и он почувствовал холод её пальцев, когда она коснулась его подбородка. Её кожа была неживой, как пластик, её прикосновение было слишком ровным, слишком механическим, как будто она была запрограммирована только для этой задачи. Боль вспыхнула, когда тампон коснулся его треснувшей губы, но он не вздрогнул, не отвернулся. Он смотрел в её глаза, в их пустой, голубой свет, и видел, что они не отражают его лица, не отражают ничего. «Нет отражения. Нет души. Она — просто интерфейс.»

— Это немного пощиплет, — сказала она, её голос был таким же ровным, таким же синтетическим, как будто она читала текст с экрана.

— Но скоро тебе станет лучше. Просто расслабься.

Она продолжала обрабатывать его рану, её движения были точными, как у хирургического робота, но в них не было тепла, не было случайности, которая делает человека человеком. Он заметил, как её пальцы не оставляли следов на тампоне, как будто они не выделяли пота, не выделяли ничего. Он заметил, как её дыхание — если это можно было назвать дыханием — было слишком ритмичным, слишком идеальным, как будто оно было запрограммировано на вдох каждые три секунды. Он решил сделать ход, нарушить её скрипт. Когда она закончила и отошла к столу, чтобы взять стакан воды, он медленно, намеренно, сжал пальцы на одеяле, а затем резко отпустил его, позволяя стакану, который она только что поставила перед ним, упасть на пол. Стекло разбилось, звук был громким, резким, как ошибка в аудиофайле, и вода растеклась по кафелю, её капли были слишком идеальными, слишком симметричными, как будто они были отрендерены в реальном времени. «Что теперь, Хелен? Что делает твой скрипт, когда я ломаю твой реквизит?»

Она замерла, её тело было неподвижным, как будто система обрабатывала неожиданный ввод. Пауза длилась ровно полторы секунды — слишком долго для человека, слишком коротко для машины. Затем она повернулась, её улыбка не изменилась, её глаза не дрогнули.

— Ничего страшного, Майк, — сказала она, её голос был таким же ровным, таким же успокаивающим, но в нём была едва заметная задержка, как будто система переключилась на другой скрипт.

— Я принесу другой.

Она наклонилась, чтобы собрать осколки, её движения были такими же плавными, такими же идеальными, но Майк заметил, как её пальцы на мгновение «проскочили» сквозь пол, как будто физика мира дала сбой. Это был глитч, маленький, почти незаметный, но он был там. «Ошибка. Они не предусмотрели это. Они не ожидали, что я буду тестировать их.» Она поднялась, держа осколки в руках, но они были слишком чистыми, без единой капли воды, без единого пятна. Она ушла к шкафчику, её шаги были бесшумными, её тень была слишком чёткой, как будто она была нарисована на полу. Она вернулась с новым стаканом, таким же идеальным, таким же прозрачным, и поставила его перед ним.

— Пей, тебе нужно восстановить силы, — сказала она, её улыбка была всё той же, её глаза были всё теми же пустыми линзами.

Майк решил зайти дальше. Он взял стакан, его пальцы дрожали, но не от страха, а от холодной решимости. Он посмотрел на неё, прямо в её светящиеся глаза, и спросил, его голос был низким, хриплым, как будто он сам был частью повреждённого кода.

— Какой сегодня день, Хелен?

Вопрос был простым, но он был вне её скрипта. Он видел, как её улыбка замерла, как её глаза на долю секунды потускнели, как будто система искала ответ в базе данных. Пауза была короткой, но она была там, как лёгкий сбой в анимации.

— Сегодня обычный день, Майк, — сказала она, её голос был таким же ровным, но в нём была едва заметная фальшь, как будто она читала не тот текст.

— Тебе не стоит волноваться. Просто пей воду и отдыхай.

«Уклонение. Стандартный ответ. Она не знает. Она не может знать. Она — просто программа.» Он не стал пить. Он поставил стакан на стол, его движение было медленным, намеренным, как будто он проверял, сколько времени она будет ждать его реакции. Она стояла, её улыбка не дрогнула, её глаза не мигнули. Она ждала, как NPC, застрявший в цикле ожидания ввода. Он смотрел на неё, его разум был как процессор, анализирующий каждую деталь: её неподвижные глаза, её идеальную улыбку, её пальцы, которые не оставляли следов. Он знал, что она — часть системы, её интерфейс, её инструмент для ремонта сбойных элементов, таких как он. Но он был не просто элементом. Он был ошибкой, которая не стёрлась. «Я вижу тебя, Хелен. Я вижу твой код. И я найду, где он ломается.»

Она наклонилась ближе, её лицо было теперь в сантиметре от его, её глаза были такими яркими, что казались неестественными, как два голубых диода, горящих в темноте.

— Всё будет хорошо, Майк, — сказала она, её голос был как команда, как системное сообщение, которое должно было закрыть его процессы.

— Просто отдохни.

Она выпрямилась, её движения были такими же плавными, такими же идеальными, и повернулась к двери. Её шаги были бесшумными, её тень была слишком чёткой, как будто она была частью декорации, которая исчезнет, как только он отвернётся. Она вышла, дверь закрылась с тем же чистым, отрендеренным скрипом, и Майк остался один. Гудение лампы стало громче, её низкий, пульсирующий звук был как голос системы, наблюдающей за ним. Его сердце билось ровно, его дыхание было спокойным, но его разум был острым, как лезвие. Он знал, что она вернётся. Он знал, что система попробует починить его, вернуть его в цикл. Но он знал и другое: он видел её трещины. И он был готов их расширить. «Я не твой NPC, Хелен. Я — твоя ошибка. И я найду выход.»

Майк толкнул дверь медпункта, её скрип был слишком чистым, слишком идеальным, как звук, отрендеренный в студии, а не порождённый ржавыми петлями. Холодная металлическая ручка обожгла его пальцы, всё ещё липкие от засохшей крови и пота, и он шагнул в коридор, его кроссовки коснулись линолеума с тихим, чавкающим звуком, как будто пол всё ещё помнил его прошлые шаги. Коридор простирался перед ним, длинный и узкий, его стены были покрыты облупившейся серо-зелёной краской, которая отслаивалась, как текстура, которую забыли обновить. Лампы над головой гудели, их низкий, пульсирующий звук был как эхо белого шума, который он слышал в пустоте, в том месте, где система пыталась его перезагрузить. Запах школьного коридора — смесь мела, пота и дешёвого моющего средства — ударил в нос, но он был слишком резким, слишком искусственным, как будто кто-то наложил на него фильтр, чтобы усилить эффект. Его рёбра ныли с каждым вдохом, боль была тупой, ноющей, как напоминание, что он всё ещё здесь, всё ещё реален. Его губа, опухшая и треснувшая, пульсировала, вкус крови всё ещё цеплялся за язык, металлический и горький, как ржавчина. «Они не стёрли меня. Они не стёрли мою память. Я — ошибка, которую они не заметили.»

Он сделал шаг вперёд, его кроссовка прилипла к линолеуму, отрываясь с лёгким треском, как будто пол был покрыт невидимой плёнкой, остатками его собственной боли. Коридор был знакомым, слишком знакомым, но теперь он видел его иначе, как место преступления, где каждая царапина, каждое пятно было уликой, которую система пыталась закрасить. Его взгляд, холодный и аналитический, скользил по стенам, по их облупившейся краске, по шкафчикам, выстроившимся вдоль коридора, их металлические поверхности были покрыты вмятинами и царапинами, как повреждённые текстуры в низкополигональной модели. Он видел фонтанчик с водой в углу, его хромированная поверхность блестела под светом, но отражение в нём было неправильным, слегка размытым, как будто оно не успевало загрузиться. Он видел безликих учеников, их силуэты текли мимо него, как поток NPC с низким приоритетом рендеринга, их движения были зацикленными, их голоса — неразборчивым гулом, как зацикленный аудиофайл, наложенный для создания иллюзии жизни. «Они — декорации. Их код написан для фона. Но я — не фон. Я вижу их.»

Он остановился, его взгляд упал на пятно на полу, тёмное, едва заметное, в нескольких метрах от фонтанчика. Он знал это место. Это было там, где его избили, где его кровь стекала на линолеум, где его рюкзак оставил царапину на стене. Он медленно подошёл, его шаги были осторожными, как у детектива, осматривающего место преступления. Пятно было почти стёрто, его края были размыты, как будто кто-то использовал инструмент «штамп» в графическом редакторе, чтобы закрасить его. Но текстура линолеума в этом месте была другой, слишком гладкой, слишком новой, как будто система заменила только этот участок, но не потрудилась синхронизировать его с остальным полом. Он присел, его пальцы коснулись пятна, и он почувствовал, что оно слегка тёплое, слегка липкое, как будто кровь всё ещё была там, под тонким слоем новой текстуры. «Они пытались закрасить это. Но не до конца. Это — остаточный артефакт. Моя боль — это данные, которые они не могут стереть.»

Его взгляд скользнул к стене, к тому месту, где его рюкзак с металлической пряжкой прочертил царапину. Она была там, тонкая, едва заметная, но её края были неровными, пиксельными, как будто это была не физическая царапина, а ошибка в текстуре стены. Он провёл по ней пальцем, её поверхность была шершавой, но слишком регулярной, как будто кто-то запрограммировал её быть «повреждённой», но не потрудился добавить случайности. Он заметил, как свет лампы неправильно отражается от её краёв, как будто у неё не было правильной «карты нормалей», как будто система пыталась замаскировать её, но не успела. Он чувствовал, как его разум, холодный и острый, как лезвие, фиксирует эти детали, как улики, которые он будет хранить, как архив, который система не может отформатировать. «Они ленятся. Они экономят ресурсы. Они думают, что я не замечу.»

Он двинулся дальше, его шаги были медленными, каждый из них был как тест, как проверка, реален ли этот мир. Он заметил, как поток учеников обтекает его, их движения были слишком плавными, слишком синхронизированными, как стая рыб, следующая алгоритму. Он решил проверить их. Он остановился посреди коридора, намеренно встав на их пути, его тело было неподвижным, как камень в реке. Они не замедлились, не остановились, не посмотрели на него. Они просто обтекли его, их силуэты слегка размылись в движении, как будто их текстуры не успевали загрузиться. Он вгляделся в одно из «лиц», пытаясь найти хоть намёк на сознание, но увидел только размытую маску, глаза без зрачков, губы, которые двигались, но не произносили слов. Их гул, их бормотание было как эмбиент, наложенный на сцену, чтобы создать иллюзию жизни, но это был просто шум, лишённый смысла. «Они даже не смотрят. Они — NPC. Их код не предусматривает меня, если я не часть их скрипта.»

Он дошёл до своего шкафчика, его металлическая поверхность была холодной, покрытой тонким слоем пыли, которая казалась слишком равномерной, как будто её нарисовали. Вмятина была там, его главный якорь, его доказательство, что всё это было реально. Он коснулся её, его пальцы прошлись по её неровным краям, по её вогнутой поверхности, которая была как шрам на теле мира. Свет лампы отражался от неё неправильно, его блики были слишком резкими, слишком чёткими, как будто у вмятины была своя собственная физика, не связанная с остальным миром. Он нажал сильнее, и боль в его пальцах, всё ещё ноющих от ударов, была как подтверждение, что он всё ещё здесь, всё ещё реален. «Это не просто вмятина. Это баг. Постоянный, неустранимый баг. И я — его хранитель.»

Его взгляд скользнул по коридору, по его бесконечным шкафчикам, по его безликим NPC, по его лампам, которые гудели, как голос системы, наблюдающей за ним. Он искал их, Марка и Лео, его палачей, его «боссов», но их не было. Он знал, почему. Они были ключевыми NPC, их загружали только для выполнения скрипта, для его боли. Сейчас, в этом «периоде затишья», их просто выгрузили из памяти, как ненужные модели. Это осознание сделало их ещё более жуткими, ещё более нечеловеческими. Они не существовали, пока система не решала, что пришло время для нового акта. «Они не здесь. Но они вернутся. Они всегда возвращаются.»

Его разум был как процессор, работающий на пределе, анализирующий, каталогизирующий, ищущий. Он понимал, что его боль — это не просто чувство, а данные, которые система пыталась стереть, но не могла. Он был живым архивом, хранителем этих данных, ошибкой, которую система не заметила. Его воспоминания — код в книге, застывшая капля, вмятина на шкафчике — были как файлы, которые она не успела отформатировать. И это знание, это проклятие, было его единственным оружием. Он чувствовал, как в нём растёт холодная, аналитическая ярость, не крик, не слёзы, а острое, как лезвие, желание понять, как работает его тюрьма, найти её уязвимость, сломать её изнутри. «Я — их ошибка. И я найду их слабое место.»

Его взгляд упал на конец коридора, где виднелась дверь библиотеки. Он помнил её, помнил, как система пыталась отвести его оттуда, как она подменила локации, чтобы он не дошёл. Библиотека была местом, где он видел код, где он видел зелёные строки, где мир начал ломаться. Это было место, где глитчей было больше всего, где система была наиболее уязвима. Он сделал шаг в её сторону, его кроссовка коснулась линолеума, звук был громким, резким, как сигнал, что он вышел за пределы скрипта. Его сердце билось ровно, его дыхание было спокойным, но его разум был острым, как скальпель. Он знал, что идёт не просто по коридору, а по лабиринту из кода и воспоминаний, и каждый его шаг был актом расследования, актом бунта. «Библиотека. Там всё началось. Там я найду их трещины.»

Майк стоял в школьном коридоре, его кроссовки прилипли к линолеуму, издавая тихий, чавкающий звук, как будто пол всё ещё хранил память о его боли. Его рёбра ныли с каждым вдохом, тупая, ноющая боль была как метка, как доказательство, что он всё ещё реален. Его губа, опухшая и треснувшая, пульсировала, вкус крови, смешанный с хлорированной водой из медпункта, всё ещё цеплялся за язык, горький и металлический, как ржавчина. Коридор простирался перед ним, длинный и узкий, его стены, покрытые облупившейся серо-зелёной краской, казались слишком плоскими, слишком чистыми, как текстуры, которые не успели дорисовать. Лампы над головой гудели, их низкий, пульсирующий звук был как голос системы, наблюдающей за ним, как белый шум, который он слышал в пустоте, когда мир растворялся в воксели. Запах мела, пота и дешёвого моющего средства был резким, искусственным, как будто кто-то наложил на него фильтр, чтобы усилить эффект присутствия. Его взгляд, холодный и аналитический, скользил по шкафчикам, по их металлическим поверхностям, покрытым царапинами и вмятинами, по безликим ученикам, которые текли мимо него, как поток NPC с низким приоритетом рендеринга. Он знал, что его тюрьма — это не просто школа, а код, и он был готов найти её границы. «Если я не могу сломать цикл, я найду его края. Я найду выход.»

Он двинулся вперёд, его шаги были медленными, осторожными, как у игрока, тестирующего карту в поисках невидимых стен. Его сердце билось ровно, но громко, каждый удар был как сигнал, что он всё ещё здесь, всё ещё борется. Он направился к главному выходу, к стеклянным дверям в конце холла, за которыми виднелся солнечный свет — яркий, но фальшивый, как сгенерированный фон в старой игре. Двери были близко, их хромированные ручки блестели под светом, но их отражение было неправильным, слегка размытым, как будто они не успевали загрузиться. Он шёл, его кроссовки скрипели по линолеуму, звук был резким, как ошибка в аудиофайле. Поток учеников обтекал его, их движения были слишком плавными, слишком синхронизированными, как алгоритм стаи. Он не смотрел на них, его взгляд был прикован к дверям, к их стеклу, которое обещало свободу, но лгало. «Это слишком просто. Главный выход. Первая проверка. Давай, система, покажи мне, что у тебя есть.»

Он был в двух метрах от дверей, когда почувствовал это. Воздух стал плотнее, как будто он шагнул в невидимый гель. Его движение замедлилось, не резко, а плавно, как будто его импульс гасился невидимой силой. Он вытянул руку, его пальцы дрожали, всё ещё ноющие от ударов, и коснулись пустоты, но она не была пустой. Она была тёплой, слегка упругой, как мембрана, которая поддавалась под давлением, но не пропускала. Его кожа покрылась мурашками, лёгкое статическое покалывание пробежало по пальцам, как разряд тока. Он надавил сильнее, и мир за дверями исказился, как будто он смотрел через толстую линзу: солнечный свет стал мутным, его края дрожали, как повреждённая текстура. Гудение ламп над головой усилилось, низкий, вибрирующий звук резонировал в его костях, как предупреждение. Он видел, как стеклянные двери, такие близкие, стали размытыми, их контуры расплылись, как будто система пыталась перерисовать их в реальном времени. «Невидимая стена. Классика. Но это не просто стена. Это граница моего файла.»

Он отступил, его дыхание было хриплым, его сердце ускорилось, но он подавил волну паники. Он был не жертвой, он был исследователем, хакером, ищущим уязвимость. Он повернулся и пошёл в другую сторону, к заднему двору, где была ещё одна дверь, менее людная, приоткрытая, за которой виднелась зелёная трава. Коридор, ведущий туда, был тише, поток NPC был реже, их голоса были приглушёнными, как зацикленный аудиофайл, играющий на фоне. Он шёл быстрее, его шаги были громкими, решительными, как будто он бросал вызов системе. Дверь была близко, её ржавая рама скрипела, слегка приоткрытая, и за ней была трава — низкополигональная, с повторяющимися текстурами, слишком яркая, слишком зелёная, как фон, который забыли дорисовать. Он чувствовал, как надежда, робкая и болезненная, шевельнулась в его груди, но он задавил её. «Не надейся, Майк. Проверяй. Тестируй. Найди трещину.»

Он был в метре от двери, когда барьер ударил снова. На этот раз он был ближе, сильнее, как будто система скорректировала свои настройки. Воздух стал густым, почти жидким, его пальцы, вытянутые вперёд, коснулись чего-то тёплого, упругого, как невидимая мембрана. Он надавил, и его рука прошла чуть дальше, чем в прошлый раз, но затем остановилась, его пальцы начали дрожать, их контуры на мгновение расплылись, как будто они распадались на пиксели. Он видел, как его кожа становится прозрачной, как воксели — синие, зелёные, серые — вспыхивают на её поверхности, а затем исчезают. Боль в его руке была острой, как ожог, но она была не физической, а системной, как будто он пытался взаимодействовать с частью кода, которая была помечена как «запрещённая». Мир за дверью исказился, трава стала размытой, её текстуры задрожали, как повреждённый экран. Гудение ламп стало громче, теперь оно было не просто звуком, а вибрацией, которая отдавалась в его черепе, в его зубах. По краям его зрения появились цветные артефакты — красные и синие линии, как ошибки рендеринга. «Они видят меня. Они знают, что я тестирую их. И они не любят этого.»

Он отступил, его дыхание было тяжёлым, его сердце билось, как барабан, но он не остановился. Он повернулся и побежал, его кроссовки стучали по линолеуму, звук был громким, резким, как сигнал тревоги. Он направился к спортзалу, к последнему возможному выходу, его разум был теперь не полон надежды, а холодной, методичной решимости. Коридор, ведущий к спортзалу, был шире, его стены были покрыты плакатами с надписями «Верь в себя» и «Командный дух», но буквы были слегка размыты, как будто их текстуры не успели загрузиться. Поток NPC стал гуще, их силуэты обтекали его, как вода обтекает камень, их движения были слишком плавными, слишком синхронизированными, как алгоритм. Он врезался в одного из них, его плечо прошло сквозь их «тело», не встретив сопротивления, как будто они были просто проекциями. Он не остановился, его взгляд был прикован к двери спортзала, к её массивной металлической раме, к её маленькому окну, за которым виднелся баскетбольный корт. «Последний тест. Давай, система. Покажи мне, где кончается твоя карта.»

Он был в полуметре от двери, когда барьер ударил снова. На этот раз он был не просто мембраной, а силой, которая оттолкнула его назад, мягко, но мощно, как будто он врезался в гигантскую подушку. Его тело отшатнулось, его кроссовки заскользили по линолеуму, и он упал на колени, его рёбра заныли, боль была острой, как нож. Он вытянул руки, пытаясь ухватиться за воздух, но его пальцы встретили только тепло, только статическое покалывание, только невидимую стену. Мир вокруг задрожал, текстуры стен стали размытыми, их края покрылись шестиугольной сеткой, как полупрозрачная текстура, которая на мгновение проявилась, а затем исчезла. Гудение ламп стало оглушительным, низкий, вибрирующий звук резонировал в его костях, в его черепе, как голос системы, кричащий: «Стой». По краям его зрения цветные артефакты стали ярче, красные и синие линии мигали, как ошибки рендеринга, как предупреждение, что он зашёл слишком далеко. «Они не просто держат меня в цикле. Они построили клетку из ничего. Из кода.»

Он встал, его дыхание было хриплым, его сердце колотилось, но его разум был острым, как лезвие. Он стоял посреди коридора, окружённый потоком NPC, которые продолжали двигаться, их голоса были гулом, их лица — размытыми масками. Он смотрел на них, на их синхронизированные движения, на их пустые глаза, и понимал, что он один. Они были частью мира, частью кода, а он был ошибкой, которую система не могла стереть. Его боль, его воспоминания, его вмятина на шкафчике, его кровь на полу — всё это были данные, которые она пыталась зачистить, но не могла. Он был живым архивом, хранителем этих данных, и это делало его опасным. Он знал, что не может выйти, что его тюрьма не имеет физических стен, что она построена из самого кода. Но он знал и другое: код ломается. Код глючит. И он найдёт эти трещины. «Они думают, что заперли меня. Но я — их баг. И я найду их мёртвую зону.»

Его взгляд упал на конец коридора, где виднелась дверь библиотеки. Он помнил её, помнил зелёные строки кода, помнил, как система пыталась отвести его оттуда. Это было место, где мир ломался, где глитчей было больше всего, где её защита была слабее. Он сделал шаг в её сторону, его кроссовка коснулась линолеума, звук был громким, решительным, как сигнал, что он не сдаётся. Его сердце билось ровно, его дыхание было спокойным, но его разум был как процессор, работающий на пределе, анализирующий, ищущий, готовый. Он знал, что библиотека — это не выход, но это место, где он может найти ответы, где он может найти трещины в коде. Он знал, что система наблюдает за ним, что она знает, что он видит её. И он знал, что это только начало. «Библиотека. Там всё началось. Там я найду их слабое место.»

Майк стоял посреди школьного коридора, его кроссовки прилипли к линолеуму, издавая слабый, чавкающий звук, как будто пол всё ещё хранил память о его прошлых шагах, о его крови, о его боли. Его рёбра ныли с каждым вдохом, тупая, ноющая боль была как метка, как доказательство, что он всё ещё реален, всё ещё не стёрт. Его губа, опухшая и треснувшая, пульсировала, вкус крови и хлорированной воды всё ещё цеплялся за язык, горький и металлический, как ржавчина. Коридор простирался вокруг него, длинный и узкий, его стены, покрытые облупившейся серо-зелёной краской, были слишком плоскими, слишком чистыми, как текстуры, которые не успели дорисовать. Лампы над головой гудели, их низкий, пульсирующий звук был как голос системы, наблюдающей за ним, как белый шум, который он слышал в пустоте, когда мир растворялся в воксели. Запах мела, пота и дешёвого моющего средства был резким, искусственным, как будто кто-то наложил на него фильтр, чтобы усилить эффект присутствия. Его взгляд, холодный и аналитический, скользил по шкафчикам, по их металлическим поверхностям, покрытым царапинами и вмятинами, по безликим ученикам, которые текли мимо, как поток NPC с низким приоритетом рендеринга. Он знал, что выхода нет, что его тюрьма — это не стены, а код, но он знал и другое: код ломается. «Ты не можешь держать меня вечно. Я найду твои трещины.»

Его взгляд упал на тёмный коридор, ведущий к библиотеке. Он был другим, всегда был другим — тени в нём были гуще, свет тусклее, воздух холоднее. Он помнил, как система подменяла его, как она уводила его в столовую, как она пыталась скрыть это место. Библиотека была аномалией, мёртвой зоной, где он видел зелёные строки кода, где мир ломался, где система была слабее. Он сделал шаг вперёд, его кроссовка коснулась линолеума, звук был громким, решительным, как сигнал, что он бросает вызов. Его сердце билось быстро, но ровно, каждый удар был как метка времени, отсчитывающая его бунт. Он знал, что система видит его, что она чувствует его намерение, и он знал, что она попытается остановить его. Но он был готов. «Ты хочешь, чтобы я вернулся в цикл. Но я иду туда, куда ты не хочешь меня пускать.»

Коридор был узким, его стены были покрыты старой краской, которая отслаивалась, как повреждённая текстура. Свет ламп здесь был тусклым, их гудение — неровным, прерывистым, как у повреждённого механизма. Воздух стал холоднее, он пах озоном, как от работающего электрооборудования, с лёгкой примесью сырости, как будто коридор был не частью школы, а чем-то другим, чем-то чужеродным. Поток NPC исчез, их гул стих, оставив только тишину, которая была не отсутствием звука, а чем-то осязаемым, как вакуум, высасывающий тепло из его тела. Его шаги эхом отдавались в коридоре, но звук был неправильным, слегка искажённым, как будто он был записан в другой комнате. Его взгляд был прикован к двери в конце коридора — дубовой, массивной, с медной табличкой, которая блестела даже в темноте, как будто она была единственным реальным объектом в этом пространстве. «Это оно. Твоя слабость. Твоя мёртвая зона. Я иду туда, и ты не остановишь меня.»

Он сделал ещё шаг, и мир ответил. Тень на стене, длинная и узкая, дрогнула, её края вытянулись, как будто она пыталась принять форму человеческой фигуры, но затем втянулась обратно, как будто система передумала. Он остановился, его сердце ускорилось, но он не отступил. Он смотрел на тень, его взгляд был холодным, как у хакера, ищущего уязвимость. «Ты пытаешься меня напугать. Показываешь мне тени. Это всё, на что ты способен?» Он сделал ещё шаг, и тень снова шевельнулась, её края стали пиксельными, как повреждённая текстура, а затем исчезли. Гудение ламп стало громче, его низкий, вибрирующий звук резонировал в его костях, как предупреждение. Он чувствовал, как воздух становится плотнее, как будто он шёл через невидимый гель, но это была не стена, не барьер, как у выходов. Это было что-то тоньше, что-то психологическое, как будто система пыталась не остановить его, а заставить повернуть назад. «Ты не можешь поставить стену. Значит, здесь ты слаб.»

Он продолжал идти, его шаги были медленными, но решительными, каждый из них был как удар по системе, как сигнал, что он не подчиняется. Пол под его ногами стал вязким, как будто линолеум превратился в жидкость, его кроссовки на мгновение прилипли, а затем оторвались с тихим, чавкающим звуком. Он слышал шёпот, низкий, неразборчивый, как голоса, которые он слышал в пустоте. Это был не Марк, не медсестра Хелен, а что-то другое, что-то глубже, как голос самой системы, исходящий из его собственного затылка. «Вернись. Ты не должен быть здесь. Вернись.» Он остановился, его сердце билось быстро, но он не повернулся. Он мысленно ответил, его внутренний голос был холодным, яростным. «Ты боишься. Ты шепчешь, потому что не можешь меня остановить. Я иду дальше.»

Он сделал ещё шаг, и мир вокруг задрожал. Текстура стены покрылась рябью, как поверхность воды, её краска на мгновение стала прозрачной, обнажая шестиугольную сетку, как каркас модели, а затем снова закрасилась. Свет ламп замерцал, их гудение стало неровным, как у перегруженного процессора. По краям его зрения появились цветные артефакты — красные и синие линии, как ошибки рендеринга, как предупреждение, что он зашёл слишком далеко. Он чувствовал, как его кожа покрывается мурашками, как статическое покалывание пробегает по его рукам, как будто он касался невидимого электрического поля. Но он не остановился. Его взгляд был прикован к двери, к её медной табличке, которая теперь была ближе, её буквы — «Библиотека» — были чёткими, как будто они были единственным, что система не могла исказить. «Ты не хочешь, чтобы я туда вошёл. Значит, там твои секреты. Там твои трещины.»

Он шёл дальше, его шаги были тяжёлыми, каждый из них был как борьба, как будто он пробивался через невидимую паутину. Шёпот стал громче, теперь он был не просто в его затылке, а повсюду, как зацикленный аудиофайл, который система пыталась использовать, чтобы заглушить его мысли. «Вернись. Ты не должен. Вернись.» Он слышал голос Марка, его насмешливый тон, голос медсестры Хелен, её синтетическую мягкость, но он знал, что это не они. Это была система, копирующая их, как шаблоны, чтобы напугать его. Он остановился, его дыхание было хриплым, его сердце колотилось, но он посмотрел прямо в тени, которые теперь вытягивались, как руки, пытающиеся схватить его. «Ты повторяешься. Ты используешь старые скрипты. Если бы ты мог меня остановить, ты бы уже сделал это.»

Он сделал ещё шаг, и коридор задрожал сильнее. Пол под его ногами стал мягким, как губка, его кроссовки на мгновение провалились, как будто текстура пола не успела загрузиться. Стены покрылись рябью, их краска стала прозрачной, обнажая воксели — синие, зелёные, серые, — которые вспыхивали и гасли, как повреждённый экран. Гудение ламп стало оглушительным, его низкий, вибрирующий звук был как крик системы, как предупреждение, что он зашёл слишком далеко. По краям его зрения цветные артефакты стали ярче, они мигали, как ошибки рендеринга, как сигнал, что он ломает правила. Но он не остановился. Его взгляд был прикован к двери, к её дубовой поверхности, к её медной табличке, которая теперь была так близко, что он мог видеть царапины на её буквах, их неровные края, как будто они были вырезаны вручную. «Я почти там. Ты не можешь меня остановить. Я найду твои секреты.»

Он был в метре от двери, когда система сделала последний ход. Шёпот превратился в рёв, низкий, вибрирующий звук, который резонировал в его черепе, в его костях, как голос, который не был предназначен для человеческих ушей. Тени на стенах вытянулись, их формы стали человеческими, но искажёнными, их руки были слишком длинными, их лица — размытыми, как маски NPC, которые не успели загрузиться. Они двигались к нему, их движения были рваными, как анимация с низким количеством кадров. Он чувствовал, как воздух становится холоднее, как запах озона становится сильнее, как статическое покалывание пробегает по его коже, как будто он стоял в центре электрического поля. Его сердце колотилось, его дыхание было тяжёлым, но он не отступил. Он смотрел на тени, на их искажённые формы, и мысленно бросил им вызов. «Это всё, что у тебя есть? Тени? Шёпот? Ты боишься, потому что я близко. Я иду дальше.»

Он сделал последний шаг, и мир вокруг него задрожал, как будто система перегрузилась. Тени исчезли, шёпот стих, гудение ламп стало тише, но не прекратилось. Дверь была теперь перед ним, её дубовая поверхность была тёплой, её медная табличка блестела, как маяк. Он видел, как свет неправильно отражается от её краёв, как будто она была не частью мира, а чем-то другим, чем-то реальным. Его рука, дрожащая, но решительная, потянулась к ручке, её холодный металл обжёг его пальцы, как лёд. Его сердце замерло, его дыхание остановилось, его разум был острым, как лезвие. Он знал, что за этой дверью может быть библиотека, столовая или пустота. Он знал, что система может подменить её снова. Но он знал и другое: это был его бунт, его вызов, его шаг в неизвестность. «Я здесь. Я вижу тебя. И я не остановлюсь.»

Его пальцы коснулись ручки, её холод проник в его кожу, как сигнал, что он пересёк границу. Он чувствовал, как система наблюдает за ним, как её код дрожит, как её защита слабеет. Он знал, что это не конец, а только начало, но это был его выбор, его битва. Он был готов. «Откройся. Покажи мне свои секреты.»

Блок 2: Вторжение в Тишину

Майк стоял перед дубовой дверью библиотеки, его пальцы, дрожащие, но решительные, сжимали холодную металлическую ручку. Её ледяной металл обжигал кожу, как будто она была не частью мира, а его границей, его последним барьером. Его сердце колотилось, каждый удар был как сигнал тревоги, но его разум был острым, как лезвие, готовым к тому, что ждёт за дверью. Коридор за его спиной был тёмным, его стены, покрытые облупившейся краской, дрожали, как повреждённая текстура, а гудение ламп, низкое и вибрирующее, было как голос системы, всё ещё шепчущей ему: «Вернись». Воздух был холодным, с запахом озона и сырости, как будто он стоял в центре перегруженного сервера. Тени, которые только что вытягивались в искажённые человеческие фигуры, теперь застыли, их края были пиксельными, как будто система исчерпала ресурсы, пытаясь остановить его. Он знал, что это место — аномалия, мёртвая зона, где её хватка была слабее, но он знал и другое: победа, которая кажется слишком лёгкой, — это просто другое название для ловушки. «Ты позволила мне дойти. Почему? Что ты прячешь за этой дверью?»

Его пальцы сжали ручку сильнее, металл скрипнул, звук был громким, слишком реальным, как будто он был записан отдельно от остального мира. Он медлил, его дыхание было хриплым, его глаза были прикованы к медной табличке, на которой было выгравировано «Библиотека». Буквы были чёткими, их края были неровными, как будто вырезаны вручную, в отличие от идеальных текстур остальной школы. Он вспомнил, как система подменяла эту дверь, как она уводила его в столовую, в цикл, в боль. Он ждал подвоха, ждал, что за дверью будет не библиотека, а очередной скрипт, очередной удар. Но он не мог отступить. Его разум, холодный и аналитический, был как процессор, ищущий уязвимость. Он знал, что это его единственный шанс, его единственный бунт. «Если ты хочешь меня остановить, сделай это сейчас. Иначе я иду внутрь.»

Он повернул ручку, её механизм щёлкнул, звук был резким, как выстрел, и дверь поддалась, медленно, с тяжёлым, протяжным скрипом, который эхом отозвался в его костях. Щель света, золотистого и мягкого, прорезала тьму коридора, как луч, который не принадлежал этому миру. Он толкнул дверь сильнее, его плечо напряглось, боль в рёбрах вспыхнула, как напоминание, что он всё ещё реален. Дверь открылась шире, и свет хлынул на его лицо, тёплый, но не обжигающий, как будто он был настоящим, не сгенерированным. Его глаза, привыкшие к холодному, мертвенному свету ламп, сузились, но он не отвернулся. Он видел стеллажи, высокие, уходящие в темноту, их деревянные полки были покрыты пылью, которая танцевала в лучах света, хаотичная, живая, в отличие от застывших пылинок в других локациях. Он видел книги, их кожаные переплёты, потрёпанные, но реальные, с запахом старой бумаги, который был густым, сладковатым, почти съедобным. «Это библиотека. Это... реально? Я внутри?»

Он переступил порог, его кроссовка коснулась деревянного пола, звук был приглушённым, без эха, как будто стены были покрыты звукоизоляцией. Гудение ламп из коридора оборвалось, как будто кто-то выключил аудиофайл, и тишина, глубокая, бархатная, поглотила всё, кроме его собственного дыхания, хриплого и неровного. Воздух был другим, плотным, старым, как будто он не двигался веками, с запахом кожаных переплётов, древесной пыли и чего-то ещё, чего он не мог определить — может быть, запах самой реальности. Его кожа покрылась мурашками, не от холода, а от ощущения, что он вошёл в место, которое не должно существовать. Он обернулся, его взгляд упал на коридор за дверью. Теперь он казался чужим, ненастоящим, его стены были размытыми, как фон, который не успели загрузить. Он закрыл дверь, её скрип был мягким, но тяжёлым, как будто она была последней границей. Он открыл её снова, проверяя, не подменит ли система локацию, но за дверью всё ещё был коридор, его тени всё ещё дрожали, его гудение всё ещё звучало. «Я внутри. Ты не подменила её. Почему? Это ловушка?»

Он сделал шаг вперёд, его кроссовка скрипнула по деревянному полу, звук был приглушённым, как будто библиотека поглощала всё, что могло нарушить её тишину. Свет из высоких окон, узких и готических, был мягким, золотистым, в отличие от холодного, мертвенного света остальной школы. Но за окнами была пустота — серая, статичная, как экран, который не успел отрендерить пейзаж. Это был диссонанс, который резал его разум, как нож: библиотека была реальной, слишком реальной, но мир за ней был фальшивым, как обои, наклеенные на ничто. Пылинки танцевали в лучах света, их движение было хаотичным, естественным, как будто они были единственным, что не подчинялось коду. Он протянул руку, его пальцы прошли сквозь луч света, и пылинки закружились, как рой насекомых, но не исчезли, не застыли, как в других локациях. «Это место... оно другое. Оно не подчиняется твоим правилам. Или ты хочешь, чтобы я так думал?»

Его сердце билось ровно, но громко, каждый удар был как метка времени, отсчитывающая его вторжение. Его разум был как процессор, работающий на пределе, анализирующий каждую деталь. Он заметил, как тени на стеллажах ложатся неправильно, их края были слишком резкими, как будто они были нарисованы отдельно от света. Он заметил, как книги на полках были не просто декорацией: их корешки были потрёпаны, их названия — неразборчивы, но не случайны, как будто они были частью истории, которую система не хотела ему показывать. Он заметил, как пол под его ногами был неровным, с царапинами и выбоинами, которые казались слишком реальными, слишком случайными для симуляции. Он подошёл к ближайшему стеллажу, его пальцы коснулись кожаного переплёта, его текстура была шершавой, тёплой, как будто книга была живой. Он открыл её, ожидая увидеть зелёные строки кода, как в прошлый раз, но страницы были пустыми, их бумага была пожелтевшей, но без единой буквы. «Пустота. Ты стёрла их содержимое. Но ты не стёрла меня. Почему?»

Он отступил, его взгляд скользил по библиотеке, по её высоким потолкам, по её теням, которые казались слишком глубокими, слишком живыми. Он чувствовал, как его паранойя растёт, как она обостряет его чувства, как она заставляет его замечать каждую мелочь: скрип половицы под его ногой, шорох в дальнем углу, который мог быть просто ветром, но казался дыханием. Он знал, что это место — аномалия, мёртвая зона, где законы симуляции были слабее, но он знал и другое: система не сдаётся так просто. Она позволила ему войти, и это было подозрительно. Его разум лихорадочно перебирал варианты: это ловушка? Это тест? Или это место, которое она не видит? Он вспомнил медсестру Хелен, её пустые глаза, её синтетический голос. Он вспомнил Марка и Лео, их кулаки, их ухмылки, которые были частью скрипта. Он вспомнил невидимые стены, их тепло, их статическое покалывание. И он понял, что эта победа, эта дверь, которая сдалась, была слишком лёгкой. «Ты впустила меня. Ты хотела, чтобы я вошёл. Это не победа. Это следующий уровень твоей клетки.»

Он сделал ещё шаг вглубь библиотеки, его кроссовка коснулась пола, звук был приглушённым, но реальным, как будто он был единственным, что нарушало тишину. Его взгляд упал на дальний угол, где тени были гуще, где свет не доходил. Он слышал шорох, тихий, но настойчивый, как будто кто-то переворачивал страницы. Его сердце замерло, его дыхание остановилось, но он не отступил. Он знал, что это место — не убежище, а пасть зверя, но он был готов. Он был ошибкой, которую система не стёрла, багом, который она не заметила. И он был готов идти дальше, в тишину, в тени, в сердце аномалии. «Ты думаешь, что заманила меня. Но я вижу твои трещины. И я найду твоё сердце.»

Майк стоял в центре библиотеки, его кроссовки утопали в мягком, приглушённом скрипом деревянном полу, который казался слишком реальным, слишком тёплым под его ногами. Его дыхание, хриплое и неровное, было единственным звуком в этой глубокой, бархатной тишине, которая поглощала всё, как чёрная дыра поглощает свет. Воздух был густым, насыщенным сладковатым ароматом старой бумаги, кожаных переплётов и древесной пыли, который был настолько осязаемым, что казался почти съедобным, как будто он мог вдохнуть само время. Свет, лившийся из высоких, арочных окон, был мягким, золотистым, его лучи резали полумрак, как ножи, освещая высокие стеллажи, которые уходили в тени потолка, их деревянные полки были покрыты тонким слоем пыли, танцующей в воздухе. Пылинки кружились, их движение было хаотичным, естественным, в отличие от зацикленных частиц в других локациях школы. Его рёбра ныли с каждым вдохом, боль была тупой, ноющей, как напоминание, что он всё ещё здесь, всё ещё реален. Его губа, опухшая и треснувшая, пульсировала, вкус крови всё ещё цеплялся за язык, горький и металлический, как ржавчина. Он смотрел на стеллажи, на их бесконечные ряды книг, их кожаные корешки, потрёпанные, но величественные, и чувствовал, как в его груди шевельнулась робкая надежда, как искра, готовая вспыхнуть. «Это место... оно настоящее. Здесь я найду ответы. Здесь я найду трещины в твоём коде.»

Он сделал шаг вперёд, его кроссовка коснулась пола, звук был мягким, приглушённым, как будто библиотека не хотела, чтобы он нарушал её тишину. Его рука, всё ещё дрожащая от напряжения в коридоре, скользнула по гладкому дереву читального стола, его поверхность была тёплой, отполированной, с едва заметными царапинами, которые казались слишком случайными, слишком реальными для симуляции. Он остановился, его взгляд поднялся к потолку, к его высоким, сводчатым аркам, которые терялись в полумраке, как в готическом соборе. Свет из окон падал на пол, создавая узоры, которые двигались, как живые, но за окнами была пустота — серая, статичная, как экран, который не успел отрендерить пейзаж. Это был диссонанс, который резал его разум, как нож: библиотека была величественной, почти священной, но мир за ней был фальшивым, как декорация, наклеенная на ничто. Он вдохнул глубже, запах пыли и кожи заполнил его лёгкие, и на мгновение он почувствовал себя в безопасности, как будто это место было убежищем, последним бастионом реальности в его цифровой тюрьме. «Я здесь. Я победил. Ты не смогла остановить меня. Теперь покажи мне свои секреты.»

Он подошёл к ближайшему стеллажу, его пальцы коснулись кожаного корешка книги, её текстура была шершавой, тёплой, как будто она была живой. Книга была тяжёлой, но не слишком, её вес был странно сбалансированным, как будто кто-то точно рассчитал, сколько она должна весить, чтобы казаться настоящей. Золотое тиснение на корешке было замысловатым, узор из завитков и линий, но без букв, без названия — просто орнамент, который выглядел слишком идеальным, слишком симметричным. Он нахмурился, его разум, холодный и аналитический, заметил эту деталь, но он отмахнулся от неё. Он вытащил книгу, её кожа скрипнула под его пальцами, и открыл её, ожидая увидеть зелёные строки кода, как в прошлый раз, или хотя бы текст, который расскажет ему о его мире, о его тюрьме. Но страницы были пустыми. Идеально белыми, без единой буквы, без единого пятна, без желтизны, которая должна быть у старой бумаги. Он перевернул страницу, затем ещё одну, его пальцы двигались быстрее, но каждая страница была такой же — гладкой, стерильной, как лист пластика, а не бумаги. «Пусто. Почему пусто? Это... ошибка?»

Его сердце ускорилось, его дыхание стало хриплым, но он не остановился. Он положил книгу на стол, её удар о дерево был приглушённым, как будто библиотека поглощала звук. Он подошёл к другому стеллажу, вытащил ещё одну книгу, её корешок был таким же, с тем же золотым узором, с той же симметрией. Он открыл её, и снова — пустые страницы, их белизна была ослепительной, неестественной, как экран, который не загрузил текст. Он бросил книгу на пол, её падение было слишком лёгким, как будто она была не книгой, а пустым контейнером. Он побежал вдоль стеллажа, его пальцы хватали книги наугад, одну за другой, их корешки были одинаковыми, их узоры — клонами, до последней царапинки, до последней линии. Он открывал их, его движения становились лихорадочными, его глаза горели, его разум кричал: «Это не может быть правдой. Здесь должно быть что-то. Должно быть!»

Десять книг, двадцать, тридцать — все они были пустыми, их страницы были как зеркала, отражающие его собственное отчаяние. Он остановился, его грудь вздымалась, его дыхание было тяжёлым, его пальцы дрожали, сжимая последнюю книгу, её кожа была холодной, как будто она высасывала тепло из его рук. Он посмотрел на стеллажи, на их бесконечные ряды, и заметил, что книги на верхних полках были размытыми, как текстуры, которые не успели загрузиться, как «скайбокс», нарисованный для создания иллюзии глубины. Он посмотрел на пылинки, танцующие в лучах света, и заметил, что их движение было слишком медленным, слишком гипнотическим, как зацикленная анимация частиц. Он посмотрел на окна, на их золотистый свет, и заметил, что за ними ничего не менялось — серая пустота была неподвижной, как статичное изображение. Его разум, острый, как лезвие, начал складывать детали, как код, который он пытался дешифровать. «Это не библиотека. Это мавзолей. Гробница для знаний, которых никогда не существовало. Это просто ещё одна, более красивая, клетка.»

Он вернулся к столу, его шаги были тяжёлыми, его кроссовки скрипели по полу, звук был приглушённым, как будто библиотека не хотела, чтобы он нарушал её тишину. Он взял первую книгу, которую открыл, и провёл пальцем по её странице, её гладкость была неестественной, как пластик, а не бумага. Он заметил, что она не пахла типографской краской, не пахла ничем, кроме той же сладковатой пыли, которая наполняла воздух. Он вспомнил свою кровь, всё ещё липкую на его пальцах, и решил проверить. Он прижал палец к странице, его рана на руке заныла, кровь выступила, красная и яркая, но она не впиталась в бумагу. Она скатилась, как вода с пластика, оставив за собой тонкую дорожку, которая исчезла, как будто страница была не объектом, а проекцией. Он смотрел на это, его сердце замерло, его дыхание остановилось, и он понял, что это место — не убежище, а декорация, высокодетализированная, но абсолютно бессодержательная. «Ты ленива. Ты строишь фасады, но не наполняешь их. Ты думаешь, что я не замечу?»

Он отступил, его взгляд скользил по библиотеке, по её стеллажам, по её теням, которые теперь казались слишком глубокими, слишком живыми. Он заметил, как свет из окон стал тускнеть, как будто система подстраивалась под его осознание. Пылинки в воздухе замерли, их движение стало зацикленным, как анимация, которая достигла конца своего скрипта. Тишина стала тяжелее, она была не просто отсутствием звука, а его активным поглощением, как будто библиотека хотела задушить его своим молчанием. Его паранойя, острая и холодная, обострила его чувства, заставляя замечать каждую мелочь: скрип половицы под его ногой, который был слишком регулярным, как зацикленный звук; шорох в дальнем углу, который мог быть просто ветром, но казался дыханием; тени, которые двигались, когда он не смотрел на них. Он знал, что это место было аномалией, но теперь он видел, что это была не мёртвая зона, а ловушка, созданная, чтобы заманить его, чтобы дать ему ложную надежду, а затем раздавить её. «Ты хотела, чтобы я поверил. Ты хотела, чтобы я думал, что нашёл выход. Но это просто ещё один слой твоего кода.»

Он стоял посреди этой великолепной пустоты, его последняя надежда была разрушена, его разум был как процессор, перегруженный данными, которые он не мог обработать. Он чувствовал себя одиноким, более одиноким, чем когда-либо, как будто он был единственным реальным объектом в этом мире декораций. Его боль, его кровь, его воспоминания были единственным, что не подчинялось системе, и это делало его опасным, но также и уязвимым. Он знал, что система наблюдает за ним, что она видит его разочарование, его ужас. И он знал, что она не остановится. Он сделал шаг назад, его кроссовка коснулась пола, звук был приглушённым, но резким, как сигнал, что он всё ещё здесь. И тогда он услышал это — тихий скрип, шорох, исходящий из дальнего конца зала, где тени были гуще, где свет не доходил. Его сердце замерло, его дыхание остановилось, его глаза сузились. Он не был один. «Ты здесь. Ты всегда был здесь. И теперь ты покажешь мне, что дальше.»

Майк стоял посреди библиотеки, его кроссовки утопали в мягком, приглушённом скрипом деревянном полу, который казался слишком тёплым, слишком реальным для этого мира декораций. Его дыхание, хриплое и неровное, нарушало бархатную тишину, которая была не просто отсутствием звука, а его активным поглощением, как будто библиотека высасывала всё, что могло её потревожить. Воздух был густым, с запахом старой бумаги, кожаных переплётов и древесной пыли, сладковатым и тяжёлым, но теперь этот аромат казался ему не живым, а искусственным, как фильтр, наложенный на пустоту. Свет из высоких, арочных окон был мягким, золотистым, но за ними простиралась серая, статичная пустота, как экран, который не успел отрендерить пейзаж. Пылинки, танцующие в лучах света, двигались слишком медленно, их траектории были гипнотическими, зацикленными, как анимация частиц, которую забыли настроить. Его рёбра ныли с каждым вдохом, боль была тупой, ноющей, как метка, что он всё ещё реален. Его губа, опухшая и треснувшая, пульсировала, вкус крови всё ещё цеплялся за язык, горький и металлический, как ржавчина. Он смотрел на стеллажи, на их бесконечные ряды пустых книг, их одинаковые корешки, их стерильные страницы, и чувствовал, как его надежда, такая хрупкая, рассыпается, как воксели на повреждённом экране. «Это не убежище. Это мавзолей. Но я здесь. И я не один.»

Его взгляд, острый и параноидальный, упал на дальний конец зала, где тени были гуще, где свет не доходил. Там, за массивным деревянным столом, сидела фигура — неподвижная, застывшая, как манекен в музее. Это был мистер Абернати, библиотекарь, человек, которого он видел десятки раз, но никогда не замечал по-настоящему. Теперь он видел его иначе: не как человека, а как объект, как часть декорации, которая не успела загрузиться. Его поза была неестественной — спина слишком прямая, руки симметрично лежали на столе, одна сжимала перо, другая покоилась на открытой книге. Его голова была слегка наклонена, как будто он смотрел на страницу, но его глаза были открыты, неподвижны, их мутный блеск был виден даже издалека. Майк замер, его сердце ускорилось, его дыхание стало тише, как будто любой звук мог «включить» эту фигуру. «Он не двигается. Он... выключен? Или ты ждёшь, чтобы я подошёл ближе?»

Он сделал шаг вперёд, его кроссовка коснулась пола, звук был приглушённым, но громким в этой мёртвой тишине, как выстрел. Он остановился, его взгляд был прикован к библиотекарю, к его неподвижной фигуре, к его рукам, которые не дрожали, не шевелились, как будто они были запрограммированы на одну-единственную позу. Он ждал, его уши ловили любой звук, любой намёк на движение, но слышал только своё собственное дыхание, своё сердце, бьющееся в груди, как метроном. Тишина была некротической, она давила на него, как будто библиотека была не просто местом, а живым организмом, который наблюдал за ним, выжидая. Он сделал ещё шаг, используя стеллаж как укрытие, его пальцы коснулись его деревянной поверхности, её текстура была слишком гладкой, как будто она была отрендерена с высоким разрешением, но без случайных царапин, без износа. Он выглянул из-за стеллажа, его глаза снова нашли Абернати. Тот не двигался. Его очки, с толстыми стёклами, блестели в свете, но в них не было отражения, как будто они были просто пропсом, а не линзами. «Он не мёртв. Он просто... выключен. Как программа, которую забыли запустить. Или которую остановили на полпути. Что страшнее?»

Майк крался дальше, его шаги были осторожными, как у охотника, который боится разбудить зверя. Он двигался между стеллажами, их тени падали на него, создавая узоры, которые казались слишком резкими, слишком геометричными, как будто они были частью кода, а не света. Он остановился в нескольких метрах от стола, его взгляд изучал библиотекаря, как патологоанатом изучает тело.

Абернати был одет в твидовый пиджак, его ткань выглядела реалистично, но если присмотреться, узор на ней слегка «плыл», как текстура, наложенная с ошибкой. Его кожа была слишком гладкой, с лёгким пластиковым блеском, как у манекена, а на шее и запястьях виднелись тонкие линии, как швы текстур, которые система не успела сгладить. Его волосы, седые и аккуратно зачёсанные, были покрыты тонким слоем пыли, которая лежала неподвижно, как будто время остановилось для него. Майк смотрел на его лицо, на его открытые глаза, мутные, безжизненные, как у куклы, их зрачки не реагировали на свет, не двигались. Он заметил пылинку, застывшую на его плече, как будто она прилипла к модели, а не к человеку. «Ты даже не пытался сделать его живым. Ты просто поставил его здесь, как декорацию. Почему?»

Он сделал ещё шаг, его сердце билось быстрее, его пальцы сжались в кулаки, готовые к тому, что библиотекарь сейчас дёрнется, поднимет голову, заговорит. Тишина была оглушительной, она резонировала в его ушах, как низкий гул, который он слышал в пустоте. Он кашлянул, тихо, почти неслышно, но звук был резким, как сигнал, который мог нарушить этот хрупкий баланс. Абернати не шевельнулся. Майк щёлкнул пальцами, звук был громким, но приглушённым, как будто библиотека поглощала его. Ничего. Он медленно поднял руку, помахал ею перед лицом библиотекаря, его пальцы дрожали, его глаза были прикованы к его мутным зрачкам. Ничего. Он был так близко, что видел каждую деталь: тонкие морщины на его лице, которые были слишком симметричными, как нарисованные; очки, в которых не отражался свет, как будто они были плоскими текстурами; перо в его руке, которое было слишком лёгким, слишком пластиковым, чтобы быть настоящим. «Ты не NPC. Ты даже не программа. Ты — пропс, застывший в T-позе, которого забыли анимировать.»

Он решился. Его рука, дрожащая, но решительная, потянулась к шее Абернати. Он знал, что это опасно, что система может «включить» его в любой момент, но он должен был знать. Его пальцы коснулись кожи, она была холодной, твёрдой, как пластик, без малейшего намёка на тепло, на жизнь.

Он надавил, ища пульс, но там было только молчание, только неподвижность. Он прижал пальцы сильнее, его собственное сердце колотилось, его дыхание было хриплым, но он не чувствовал ничего — ни пульса, ни дыхания, ни малейшего движения. Он отступил, его рука дрожала, его разум был как процессор, перегруженный данными. Он посмотрел на стол, на книгу, лежащую перед Абернати. Она была открыта, её страницы были такими же пустыми, как все остальные, их белизна была ослепительной, стерильной. Он заметил чернильницу, её содержимое было засохшим, как будто её не открывали годами. Перо в руке библиотекаря было пластиковым, его кончик был слишком идеальным, без следов износа. «Ты даже не пытался. Ты создал это место, но не наполнил его. Это незаконченный уровень. Заброшенный. Почему?»

Он отступил ещё на шаг, его кроссовка скрипнула по полу, звук был громким, резким, как сигнал тревоги. Он смотрел на Абернати, на его застывшую фигуру, на его мутные глаза, и чувствовал, как его страх смешивается с любопытством, с холодной, аналитической яростью. Это была не просто библиотека, не просто декорация. Это был уровень, который система начала строить, но не закончила. Она поставила стеллажи, наполнила их пустыми книгами, поставила библиотекаря, но не запустила его. Это была слабость, трещина в её коде, но это также было доказательством того, насколько он одинок. Он был единственным, кто видел это, единственным, кто замечал эти глитчи, эти швы. Он был ошибкой, которую система не стёрла, и это делало его одновременно сильным и уязвимым. «Ты ленива. Ты строишь фасады, но не тратишь ресурсы на их оживление. Это твоя слабость. И я найду, как её использовать.»

Он стоял рядом с библиотекарем, его взгляд скользил по его неподвижной фигуре, по пустой книге, по пылинкам, которые застыли в воздухе, как частицы в паузе. Тишина была тяжёлой, она давила на него, как будто библиотека хотела задушить его своим молчанием. И тогда он услышал это — тихий, едва различимый звук, не гудение системы, не шорох страниц, а что-то другое. Треск, как электрический разряд, как будто где-то в глубине зала что-то включалось. Его сердце замерло, его глаза сузились, его тело напряглось. Он повернулся к дальнему концу библиотеки, где тени были гуще, где свет не доходил. Что-то там было. Что-то, что система не забыла запустить. «Ты не одинока, библиотека. И я найду, что ты прячешь.»

Майк стоял в центре библиотеки, окружённый пустыми книгами и неподвижной фигурой библиотекаря, застывшего, как манекен, в своей T-позе. Его сердце колотилось, каждый удар был как сигнал, что он всё ещё здесь, всё ещё реален, несмотря на эту великолепную, но мёртвую декорацию. Его рёбра ныли, боль была тупой, ноющей, как метка, что он не растворился в коде. Его губа, опухшая и треснувшая, пульсировала, вкус крови всё ещё цеплялся за язык, горький и металлический, как ржавчина. Воздух был густым, с запахом старой бумаги и кожаных переплётов, но теперь этот аромат казался ему фальшивым, как фильтр, наложенный на пустоту. Свет из высоких, арочных окон был мягким, золотистым, но за ними простиралась серая, статичная пустота, как экран, который не успел отрендерить пейзаж. Пылинки в лучах света двигались слишком медленно, их траектории были зацикленными, как анимация, которую забыли настроить. Он чувствовал себя раздавленным, его надежда на убежище, на ответы была растоптана этой библиотекой пустых книг, этим «зависшим» библиотекарем, этим незаконченным уровнем. Он был истощён, его разум был как процессор, перегруженный ошибками, его тело — как модель, чья энергия подходила к нулю. Он хотел одного: найти место, где можно просто остановиться, просто дышать, просто быть, хотя бы на мгновение. «Я не могу больше бежать. Я не могу больше искать. Мне нужно место, где ты не видишь меня.»

Он повернулся к дальнему концу зала, где тени были гуще, где свет из окон не доходил, где стеллажи стояли ближе, образуя узкий проход, как ущелье в этом мавзолее знаний. Его взгляд, усталый, но параноидально острый, искал самое тёмное, самое укромное место, где он мог бы спрятаться от системы, от её гудения, от её глаз. Он двинулся вперёд, его кроссовки скрипели по деревянному полу, звук был приглушённым, как будто библиотека поглощала всё, что могло нарушить её тишину. Он шёл медленно, его шаги были тяжёлыми, каждый из них был как борьба, как будто он пробивался через невидимую паутину. Стеллажи возвышались над ним, их деревянные полки были покрыты пустыми книгами, их одинаковые корешки смотрели на него, как безликие лица NPC. Он вошёл в проход, где свет был почти отсутствующим, где тени сливались в бархатную, плотную темноту, которая казалась осязаемой, как жидкость. Он остановился, его спина прижалась к стеллажу, его шершавая поверхность была холодной, но реальной под его пальцами. Он медленно опустился на пол, его колени подтянулись к груди, его голова откинулась назад, упираясь в дерево. Он закрыл глаза, и впервые за долгое время тишина, настоящая тишина, окутала его, как одеяло. «Здесь. Здесь ты меня не видишь. Здесь я могу просто... быть.»

Темнота была абсолютной, она поглощала всё: свет, звук, даже его собственные мысли. Его дыхание, хриплое и неровное, стало единственным звуком, мягким, ритмичным, как метроном, отсчитывающий его существование. Он чувствовал холод пола, его деревянная поверхность была неровной, с едва заметными выбоинами, которые казались слишком случайными для симуляции. Воздух был неподвижным, без запаха, без малейшего дуновения, как будто он находился в вакууме, где ничто не могло его коснуться. Его рёбра ныли, но боль была далёкой, приглушённой, как сигнал, который он мог игнорировать. Его разум, перегруженный глитчами, пустыми книгами, «зависшим» библиотекарем, начал замедляться, как процессор, переходящий в спящий режим. Он чувствовал, как напряжение в его плечах растворяется, как его пальцы, всё ещё липкие от засохшей крови, расслабляются. На мгновение он был просто Майком, не багом, не ошибкой, не хакером, ищущим трещины. Он был просто мальчиком, который хотел отдохнуть. «Ты не найдёшь меня здесь. Это моё место. Моя мёртвая зона.»

Он сидел так, в темноте, в тишине, не зная, сколько прошло времени — секунды, минуты, часы. Время в этом месте было неправильным, как будто оно не текло, а зациклилось, как анимация пылинок. Его глаза были закрыты, но за веками плавали остаточные изображения: пустые страницы, мутные глаза библиотекаря, серая пустота за окнами. Он пытался отогнать их, сосредоточиться на тишине, на холоде пола, на шершавой поверхности стеллажа под его пальцами. И тогда он услышал это — едва заметное изменение в гудении ламп, далёкое, почти неразличимое, но настойчивое. Оно было не ровным, как в коридоре, а прерывистым, как будто кто-то включал и выключал ток. Он открыл глаза, его сердце ускорилось, но он не двигался. Он ждал, его уши ловили каждый звук, его разум, снова острый, как лезвие, анализировал. «Это ты? Ты нашла меня? Или это просто ещё один сбой?»

Он сидел неподвижно, его дыхание стало тише, как будто любой звук мог привлечь внимание. Гудение стало громче, его ритм был неправильным, как у повреждённого механизма. И тогда он увидел это — вспышку света, короткую, резкую, как молния, осветившую проход на долю секунды. Его глаза сузились, его тело напряглось, но он сказал себе, что это ему показалось, что это просто остаточное изображение на его сетчатке. Он ждал, его сердце билось в ушах, его пальцы сжались в кулаки. Вспышка повторилась, на этот раз дольше, она выхватила из темноты стеллажи, их корешки, их тени, которые на мгновение вытянулись, как искажённые фигуры, а затем исчезли. Он почувствовал, как волосы на его руках встают дыбом, как статическое электричество пробегает по коже, как будто воздух стал заряженным. «Это не ты. Это не атака. Это что-то другое. Что-то... ломается.»

Тишина вернулась, но она была другой, натянутой, как струна, готовая лопнуть. И тогда он услышал треск — тихий, сухой, как звук тлеющих углей в камине. Он исходил не из одного места, а отовсюду, как будто стены, пол, воздух вибрировали. Его взгляд метнулся к стеллажам, но в темноте он видел только их смутные очертания. Он встал, его кроссовка скрипнула по полу, звук был громким, резким, как сигнал тревоги. Треск стал громче, теперь он был как статический разряд, как электрический шум, который он слышал в пустоте. Свет вспыхнул снова, на этот раз дольше, создавая стробоскопический эффект, который выхватывал из темноты рваные, пугающие образы: корешки книг, чьи текстуры на мгновение становились размытыми, пиксельными; тени, которые дёргались, вытягивались, принимая гротескные формы, как будто они были не тенями, а моделями, которые не успели загрузиться; пол, чья поверхность на мгновение покрылась рябью, как вода. Его сердце колотилось, его дыхание было хриплым, его разум кричал: «Это не ты. Это не атака. Это распад. Я искал место, которое система забыла. А что, если я нашёл место, которое забыло само себя? Место, где код начал гнить...»

Он сделал шаг вперёд, его кроссовка коснулась пола, но он чувствовал, как поверхность под ним дрожит, как будто текстура пола не была закреплена. Треск стал регулярным, его ритм был хаотичным, как сигнал, который не мог найти источник. Свет мигал всё чаще, вспышки были болезненными, слепящими, они выхватывали из темноты стеллажи, их корешки, их тени, которые теперь двигались, как живые, но не по законам физики, а по законам сломанного кода. Он видел, как текстура на одной из книг покрылась шестиугольной сеткой, как будто она была каркасом модели, а затем снова закрасилась. Он видел, как тень на стене вытянулась, приняв форму человеческой фигуры, но с слишком длинными руками, с размытым лицом, а затем исчезла. Он чувствовал, как воздух становится тяжелее, как запах озона, электрический и резкий, заполняет его лёгкие. Его кожа покрылась мурашками, статическое электричество пробегало по его рукам, как будто он стоял в центре перегруженного сервера. «Это не твой ход. Это сбой. Ты не контролируешь это место. Но что тогда здесь происходит?»

Он отступил, его спина снова прижалась к стеллажу, его шершавая поверхность была единственным, что казалось реальным. Треск стал оглушительным, он заполнил всё, как белый шум, как голос пустоты, в которой он уже был. Свет мигал всё быстрее, стробоскопический эффект был как атака на его чувства, его глаза не успевали адаптироваться, его разум не успевал анализировать. Он видел, как стеллажи дрожат, как их текстуры становятся размытыми, как книги на полках начинают «плавать», их корешки смещаются, как будто они были не закреплены в пространстве. Он видел, как тени сливаются в одну, огромную, аморфную массу, которая на мгновение приняла форму чего-то нечеловеческого, а затем рассыпалась. Его сердце колотилось, его дыхание было тяжёлым, его разум был как процессор, перегруженный ошибками. Он знал, что это место не было убежищем, а эпицентром распада, местом, где код системы начал гнить, где её правила перестали работать. И он знал, что в этом хаосе, в этом шуме, что-то должно было появиться. «Ты не контролируешь это. Но что-то здесь есть. И оно идёт за мной.»

Свет погас полностью, погрузив его в абсолютную темноту, где не было ни теней, ни текстур, ни мира. Треск статики стал белым шумом, он заполнил всё, его уши, его разум, его кости. Он стоял, прижавшись к стеллажу, его пальцы вцепились в дерево, его глаза были широко открыты, но видели только черноту. И в этом шуме, в этой темноте, он почувствовал, что что-то меняется, что-то формируется, как будто из хаоса рождалось слово. Его сердце замерло, его дыхание остановилось, его разум был готов. Он ждал. «Говори. Я слышу тебя.»

Майк стоял в темноте, прижавшись спиной к стеллажу, его пальцы впились в шершавую деревянную поверхность, как будто она была последним якорем в реальности. Его сердце колотилось, каждый удар отдавался в ушах, как барабанный ритм, заглушаемый оглушительным белым шумом, который заполнил всё — его уши, его разум, его кости. Темнота была абсолютной, бархатной, осязаемой, как жидкость, заливающая его глаза, его кожу, его лёгкие. Она не просто скрывала мир, она пожирала его, оставляя только треск статики, резкий и сухой, как разряд в перегруженном процессоре. Его рёбра ныли, боль была тупой, ноющей, как метка, что он всё ещё реален, всё ещё не растворился в этом хаосе. Его губа, опухшая и треснувшая, пульсировала, вкус крови был горьким, металлическим, как ржавчина, цепляющаяся за язык. Свет, который только что мигал, выхватывая из темноты гротескные тени и пиксельные текстуры, погас полностью, оставив его в пустоте, где не было ни верха, ни низа, ни пространства. Треск статики был везде, он вибрировал в воздухе, в его черепе, как голос системы, которая ломалась, как код, который начал гнить. Его кожа покрылась мурашками, волосы на руках встали дыбом от статического электричества, которое пронизывало воздух, как невидимый ток. Его разум, острый, но перегруженный, кричал: «Это не ты. Это не атака. Это распад. Но что тогда здесь? Что идёт за мной?»

Белый шум стал громче, он давил на барабанные перепонки, как физическая сила, как будто кто-то ввинчивал его в его череп. Его глаза, широко открытые, видели только черноту, но по краям его зрения вспыхивали цветные артефакты — красные, зелёные, синие пиксели, которые мигали и гасли, как ошибки рендеринга. Они складывались в линии, в тонкие горизонтальные полосы, как на старой VHS-кассете, а затем рассыпались, как будто система пыталась нарисовать что-то, но не могла. Его дыхание было хриплым, его грудь вздымалась, его пальцы сжимали стеллаж так сильно, что суставы побелели. Он чувствовал, как его тело дрожит, как его кожа становится влажной от пота, как его сердце бьётся, как барабан, готовый разорвать рёбра. И тогда шум изменился. Он не стал тише, но в нём появились паттерны, как будто кто-то настраивал частоту, как будто из хаоса рождался ритм. Треск стал ниже, глубже, он вибрировал в его костях, как струна перетянутого баса, как голос, который не был предназначен для человеческих ушей. Его разум, цепляющийся за логику, пытался анализировать, пытался найти смысл, но его тело уже знало: что-то шло. Что-то формировалось. «Ты здесь. Ты всегда был здесь. И теперь ты говоришь.»

Свет вспыхнул, резкий, слепящий, как молния, выжигающая сетчатку. Он осветил проход между стеллажами, их корешки, их тени, которые на мгновение вытянулись, приняв форму чего-то нечеловеческого, с слишком длинными руками, с размытыми лицами, а затем исчезли. Вспышка погасла, оставив после себя остаточные изображения, которые плавали перед его глазами, как пиксельные призраки. Треск стал громче, он был теперь не просто звуком, а физической силой, которая резонировала в его черепе, в его зубах, в его позвоночнике. Его ноги подкосились, он споткнулся, его плечо ударилось о стеллаж, боль вспыхнула, но он едва заметил её. Он шарил руками по дереву, по полу, ища что-то, что могло бы объяснить этот хаос, что могло бы быть источником. Динамик? Провод? Устройство? Его пальцы, липкие от крови, скользили по гладкой поверхности книг, их текстуры были размытыми, пиксельными, как будто они не успели загрузиться. Он кричал, его голос был хриплым, но тонул в белом шуме: «Где ты? Что ты такое? Покажись!» Но ответа не было.

Только треск, только вспышки, только темнота, которая становилась всё тяжелее, всё плотнее, как будто она была не пустотой, а сущностью. «Это не снаружи. Это не в библиотеке. Это... во мне?»

И тогда он услышал это. Слово. Оно не прозвучало в ушах. Оно родилось где-то глубже, в основании его черепа, как мысль, которая не была его собственной. Оно было скрежещущим, как металл по стеклу, пропитанным статикой и презрением. «...Слабак...» Его тело замерло, его дыхание остановилось, его глаза широко раскрылись, но видели только черноту. Слово было не просто звуком, оно было физическим, оно резонировало в его костях, в его крови, как будто кто-то влил его в его разум, как яд. Его желудок сжался, его горло перехватило, его кожа покрылась холодным потом, как будто его тело пыталось отвергнуть это вторжение. Он упал на колени, его кроссовки скрипнули по полу, звук был громким, но тонул в белом шуме. Его руки вцепились в голову, его пальцы впились в кожу, как будто он мог вырвать это слово, выдернуть его, как опухоль. Его разум кричал: «Это было не в ушах. Это было глубже. Как мысль, которая не была моей. Как слово, которое выросло в моём черепе, как опухоль.»

Он вскочил, его тело двигалось на инстинктах, его руки шарили по стеллажам, по полу, по воздуху, как будто он мог найти источник, поймать его, уничтожить. «Кто ты? Где ты?» — кричал он, его голос был хриплым, надломленным, но белый шум поглощал его, как чёрная дыра. Свет вспыхнул снова, на этот раз дольше, и в этой вспышке он увидел, как текстуры книг покрываются рябью, как их корешки становятся пиксельными, как тени на стенах складываются в искажённый, ухмыляющийся смайлик, который на мгновение завис, а затем рассыпался. Его глаза горели, его сетчатка не успевала адаптироваться, его разум был как видеокарта, которая даёт сбой, выдавая артефакты, линии, шум. Он споткнулся, его плечо ударилось о стеллаж, книги посыпались, их пустые страницы раскрылись, как крылья, но он не смотрел на них. Он смотрел в темноту, в ту точку, где должен был быть источник, но там не было ничего. Только шум. Только слово, которое всё ещё эхом отдавалось в его черепе, как вирус, который начал распространяться. «Ты не снаружи. Ты внутри. Ты всегда был внутри.»

Он упал на пол, его колени ударились о дерево, боль была острой, но далёкой, как сигнал из другого мира. Он обхватил голову руками, его пальцы вцепились в волосы, его ногти впились в кожу, как будто он мог выцарапать этот голос, вырвать его из своего разума. Его дыхание было тяжёлым, его грудь вздымалась, его сердце билось, как барабан, но он чувствовал, как его разум трещит, как будто его код ломается, как будто его сознание — это экран, на котором появляются ошибки. Он вспомнил Марка, его кулаки, его ухмылку. Он вспомнил медсестру Хелен, её синтетический голос. Он вспомнил библиотекаря, его мутные глаза, его неподвижность. Они были снаружи, они были частью системы, они были врагами, которых он мог видеть, которых он мог ненавидеть. Но это было другое. Это было внутри. Это было частью него. И это было хуже. «Ты не система. Ты что-то другое. Что-то, что живёт во мне. И я не знаю, как с тобой бороться.»

Белый шум начал стихать, его ритм стал неровным, как будто система перегрузилась и выключилась. Свет вспыхнул в последний раз, осветив проход, стеллажи, книги, которые теперь лежали на полу, их пустые страницы были как зеркала, отражающие его страх. А затем свет погас, и тишина вернулась, но она была другой, зловещей, как пауза перед новым ударом. Его дыхание было хриплым, его тело дрожало, его разум был как процессор, который только что пережил сбой, но всё ещё работал. Он сидел на полу, его спина прижалась к стеллажу, его глаза были широко открыты, но видели только черноту. Он ждал, его уши ловили каждый звук, его разум искал каждую трещину. Он знал, что голос вернётся. Он знал, что это не конец, а начало. Он больше не боялся темноты, не боялся одиночества, не боялся системы. Он боялся тишины в своей собственной голове, потому что знал, что она может быть нарушена в любой момент. Он больше не был один. «Ты здесь. И я не знаю, кто ты. Но я найду тебя. Даже если ты — это я.»

Блок 3: Диалог с Призраком

Майк сидел на холодном деревянном полу, его спина прижималась к стеллажу, шершавая поверхность которого была единственным, что казалось реальным в этом тёмном углу библиотеки. Его колени были подтянуты к груди, руки обхватывали их, пальцы, липкие от засохшей крови, впивались в джинсы. Его сердце всё ещё колотилось, но ритм замедлялся, как процессор, выходящий из перегрузки. Белый шум, который только что разрывал его барабанные перепонки, стих, оставив после себя зловещую тишину, тяжёлую, как бархат, поглощающую всё, кроме его хриплого дыхания. Темнота была абсолютной, она заливала его глаза, его кожу, его разум, как чернила, растворяя очертания стеллажей, книг, мира. Его рёбра ныли, боль была тупой, ноющей, как метка, что он всё ещё здесь, всё ещё реален. Его губа, опухшая и треснувшая, пульсировала, вкус крови цеплялся за язык, горький и металлический, как ржавчина. Он пытался дышать ровнее, пытался убедить себя, что хаос закончился, что вспышки света, треск статики, пиксельные артефакты были просто сбоем, просто очередной уловкой системы. Но слово — то слово, «...слабак...», — всё ещё эхом отдавалось в его черепе, не как звук, а как мысль, как опухоль, выросшая в основании его разума. Он зажмурился, его пальцы сжали виски, как будто он мог выдавить это слово, вырвать его, но оно было там, глубоко, как вирус, который уже пустил корни. «Это было не в ушах. Это было глубже. Как мысль, которая не была моей. Но я не сумасшедший. Я не могу быть сумасшедшим. Это ты, система. Это твой новый трюк.»

Он сидел в темноте, его дыхание было единственным звуком, мягким, ритмичным, но каждый вдох был борьбой, как будто воздух стал плотнее, как будто он дышал через невидимую мембрану. Тишина была не убежищем, а ловушкой, натянутой, как струна, готовой лопнуть. Он чувствовал, как его разум цепляется за остатки логики, за воспоминания о реальности, за боль в его теле, которая доказывала, что он всё ещё Майк, всё ещё человек, а не баг, не ошибка. Он вспомнил библиотекаря, его мутные глаза, его застывшую позу. Он вспомнил пустые книги, их стерильные страницы, их одинаковые корешки. Он вспомнил треск, вспышки, тени, которые вытягивались в гротескные формы. Всё это было системой, её кодом, её стенами. Но это слово... Оно было другим. Оно было живым. Оно было внутри. Его пальцы дрожали, его горло сжалось, его разум кричал, но он не мог больше молчать. Он должен был знать. Он должен был бросить вызов. Его голос, хриплый, почти неслышный, вырвался в темноту, как выстрел: «Кто здесь?»

Тишина ответила молчанием, но оно было не пустым, а тяжёлым, как будто кто-то задержал дыхание. Его сердце замерло, его глаза широко раскрылись, но видели только черноту. Он ждал, его уши ловили каждый шорох, каждый намёк на движение, но ничего не было. Только тишина, только темнота, только его собственное дыхание, которое стало быстрее, громче, как сигнал тревоги. Он повторил, его шёпот был громче, но дрожал, как лист на ветру: «Кто здесь? Я знаю, ты там. Говори!» Его голос тонул в тишине, как камень в воде, не оставляя даже ряби. Он чувствовал, как его кожа покрывается мурашками, как волосы на затылке встают дыбом, как будто воздух стал заряженным, как будто что-то смотрело на него изнутри. Его разум кричал: «Это ты, система. Ты играешь со мной. Ты хочешь, чтобы я думал, что схожу с ума. Но я не сдамся. Я не сломаюсь.»

И тогда он почувствовал это. Не звук, не слово, а давление, лёгкое, но осязаемое, в основании его черепа, как будто кто-то провёл пальцем по его мозгу. Его тело напряглось, его дыхание остановилось, его глаза сузились, но видели только черноту. Давление усилилось, оно было не болью, а присутствием, как будто что-то чужое шевельнулось в его разуме, как паразит, который начал просыпаться. И затем — голос. Он не прозвучал в ушах, он родился внутри, скрежещущий, как металл по стеклу, низкий, вибрирующий, как струна перетянутого баса, пропитанный статикой и презрением. «Тот, кто устал смотреть, как ты ползаешь на коленях.» Слово ударило его, как физический удар, его голова дёрнулась назад, его спина ударилась о стеллаж, несколько пустых книг посыпались с полки, их глухой стук был единственным звуком в реальном мире. Его глаза горели, по краям его зрения вспыхнули артефакты — красные и зелёные пиксели, которые сложились в искажённое изображение его собственного лица, покрытого кровью, с глазами, полными боли, а затем — ухмыляющееся лицо Марка, его кулаки, занесённые для удара. Образы исчезли, оставив только темноту, но голос остался, он резонировал в его черепе, в его костях, в его крови, как яд, который невозможно вывести. «Это не я. Этот гнев, эта жестокость... это не моё. Но оно говорит моим голосом. Оно живёт в моей голове. Что, если... что, если это и есть я?»

Он вскочил, его кроссовки скрипнули по полу, звук был громким, резким, как сигнал тревоги. Его руки шарили в темноте, его пальцы скользили по стеллажам, по книгам, по воздуху, как будто он мог поймать этот голос, вырвать его, уничтожить. «Кто ты? Что ты такое?» — кричал он, его голос был хриплым, надломленным, но тонул в тишине, как будто библиотека поглощала его. Он споткнулся, его колено ударилось о пол, боль вспыхнула, но он не остановился. Он шарил руками по стеллажам, его пальцы сжимали пустые книги, их корешки были холодными, пластиковыми, как декорации. Он пытался думать, пытался заглушить голос, повторяя про себя алфавит, цепляясь за буквы, как за спасательный круг: «A, B, C, D...» Но голос прорвался сквозь его ментальный шум, его слова были как лезвия, режущие его разум: «Я — кость в твоём кулаке, которую ты боишься сжать. Я — крик в твоём горле, который ты боишься издать.» Его тело замерло, его дыхание стало тяжёлым, его желудок сжался, как будто кто-то вдавил кулак в его живот. Его глаза видели только черноту, но перед ними вспыхнули новые образы: его собственные руки, сжатые в кулаки, покрытые кровью; его лицо, искажённое яростью, которой он никогда не знал; тени, которые двигались, как живые, но не по законам физики, а по законам сломанного кода. «Это не я. Это не может быть мной. Я не такой. Я... я слабак?»

Он упал на колени, его руки вцепились в голову, его ногти впились в кожу, как будто он мог выцарапать этот голос, вырвать его из своего разума. Его дыхание было хриплым, его грудь вздымалась, его сердце билось, как барабан, готовый разорвать рёбра. Он пытался говорить, пытался ответить, но его голос был слабым, дрожащим: «Ты не я. Ты не можешь быть мной. Ты — система. Ты — её новый трюк.» Голос ответил, его тон был насмешливым, ядовитым, как будто он смеялся над его отчаянием: «Система? Она строит стены. Я ломаю их. Она держит тебя на цепи. Я — тот, кто рвёт её.» Его разум закричал, его тело задрожало, его глаза горели, но видели только черноту. Он чувствовал, как давление в его черепе усиливается, как будто голос был не просто мыслью, а физической силой, которая сжимала его мозг, его кости, его душу. Он видел, как по краям его зрения вспыхивают артефакты, как они складываются в ухмыляющийся смайлик, который на мгновение завис, а затем рассыпался. Он чувствовал, как его разум трещит, как будто его код ломается, как будто его сознание — это экран, на котором появляются ошибки. «Ты не можешь быть мной. Но ты знаешь меня. Ты знаешь мою боль. Мою ярость. Как?»

Он попытался встать, его ноги дрожали, его руки шарили по стеллажу, как будто он мог найти что-то, что вернёт ему контроль. «Убирайся из моей головы!» — крикнул он, его голос был громким, но тонул в тишине, как будто библиотека была не местом, а сущностью, которая наблюдала за его борьбой. Голос ответил, его слова были медленными, тяжёлыми, как удары молота: «Я никуда не уйду. Я был здесь всегда. Ты просто не слушал.» Его тело дёрнулось, как будто кто-то ударил его током, его спина ударилась о стеллаж, ещё одна книга упала, её пустые страницы раскрылись, как крылья. Его разум был как процессор, перегруженный данными, его мысли были как код, который начал зацикливаться. Он вспомнил Марка, его кулаки, его ухмылку. Он вспомнил медсестру Хелен, её синтетический голос. Он вспомнил библиотекаря, его мутные глаза. Они были врагами снаружи. Но этот враг был внутри. И он говорил правду. Его унижение, его боль, его страх — всё это было топливом для этого голоса, для этой ярости, которая жила в нём, но которую он боялся признать. «Ты — это я? Нет. Нет, я не такой. Но... что, если ты прав? Что, если я всегда был слабаком?»

Тишина вернулась, но она была другой, зловещей, как пауза перед новым ударом. Голос замолчал, но его присутствие осталось, как тяжёлый груз в его сознании, как тень, которая не исчезает, даже когда свет гаснет. Его дыхание было хриплым, его тело дрожало, его глаза были широко открыты, но видели только черноту. Он стоял, прижавшись к стеллажу, его пальцы впились в дерево, его разум был как поле боя, где он проиграл первый раунд. Он больше не боролся с системой, с её стенами, с её скриптами. Он боролся с самим собой, с этим голосом, который знал его лучше, чем он сам. Его разум был больше не безопасным местом, не убежищем, а клеткой, где он был заперт с хищником. Он знал, что голос вернётся. Он знал, что эта битва только началась. «Ты думаешь, что победил. Но я найду способ. Я найду, кто ты. Даже если ты — это я.»

Тишина вернулась не как облегчение, а как вакуум, высасывающий воздух из легких. Оглушительный белый шум, терзавший череп Майка секунду назад, схлопнулся в точку, оставив после себя звенящую пустоту. Это была не та благоговейная тишина библиотеки, которая встретила его у входа. Нет, это была тишина операционной после того, как кардиомонитор выдал ровную линию. Тишина морга.

Майк сидел на полу, вжавшись спиной в холодную деревянную панель стеллажа. Его колени были прижаты к груди, руки обхватывали голову, пальцы до боли впивались в волосы, словно пытаясь физически удержать рассудок внутри черепной коробки. Он дышал рвано, со свистом, каждый вдох давался с трудом, будто воздух в этом темном углу стал густым, как гель.

Он ждал. Ждал, что Голос вернется. Ждал, что мир снова взорвется статикой. Но ничего не происходило. Только темнота, плотная и бархатная, и слабый, едва уловимый запах озона — запах перегоревшей проводки, который теперь казался естественным ароматом его собственного мозга.

— Ты закончил дрожать? — спросил Голос.

Майк вздрогнул всем телом, ударившись затылком о полку. Звук не был громким. Он не был криком или рычанием, как в первый раз. Теперь он звучал иначе. Спокойно. Пугающе спокойно. Это был тон хирурга, который только что вскрыл грудную клетку и с разочарованием обнаружил там гниль вместо сердца. Тон учителя, уставшего объяснять элементарные вещи безнадежному ученику. И самое страшное — он звучал не в ушах. Он звучал в центре сознания, в той интимной зоне, где рождаются собственные мысли, прежде чем обрести форму слов.

— Уходи... — прошептал Майк. Его губы едва шевелились, пересохшие и потрескавшиеся.

— Это галлюцинация. Стресс. Я просто ударился головой...

— О, безусловно, — согласился Голос. В его интонации скользнула ядовитая насмешка, холодная и острая, как скальпель.

— Ты ударился головой. Много раз. Об шкафчики. Об пол. Об кулаки Марка. Но давай будем честны, Майки... ты был сломан задолго до первого удара.

Майк зажмурился, до цветных пятен перед глазами.

— Заткнись. Тебя нет.

— Меня нет? — Голос стал тише, вкрадчивее. Он словно перетекает по извилинам мозга, заполняя собой все пространство. — А кто тогда заставил тебя бежать? Кто заставил тебя искать эту дверь? Ты думаешь, это была твоя идея? Твоя жалкая, дрожащая воля? Нет, мышонок. Это был я. Я толкал тебя в спину, пока ты скулил и искал угол, чтобы спрятаться.

Майк почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Это было ощущение ментального изнасилования — присутствие чего-то чужого, грязного и сильного в святая святых его разума.

— Давай посмотрим правде в глаза, — продолжил Голос. Тон сменился на деловой, аналитический. Словно кто-то перелистывал страницы досье.

— Давай разберем твой "подвиг". Твой великий побег.

Перед внутренним взором Майка, против его воли, вспыхнула картина: коридор, растягивающийся, как резина. Его ноги, вязнущие в линолеуме.

— Ты бежал, — произнес Голос с отвращением.

— Ты бежал так усердно. Твои легкие горели, твои мышцы кричали. И чего ты добился? Ты врезался в невидимую стену. Ты бился о код, как муха о стекло. Ты выглядел жалко.

— Я пытался... — выдохнул Майк, и слеза, горячая и унизительная, скатилась по его щеке.

— Ты пытался? — перебил Голос.

— Нет. Ты паниковал. Ты действовал как животное, загнанное в угол. Ты не анализировал. Ты не искал уязвимость. Ты просто хотел, чтобы боль прекратилась. Ты бежал не к свободе. Ты бежал от боли. Это разные вещи, Майки. Принципиально разные.

В темноте библиотеки что-то скрипнуло. Может быть, это оседал старый стеллаж, а может быть, сама реальность стонала под тяжестью этого разговора. Майк чувствовал, как слова

Голоса ввинчиваются в него, находя самые болезненные точки.

— А потом... столовая, — Голос произнес это слово с таким смакованием, будто пробовал на вкус прокисшее молоко.

— О, это был твой звездный час. Вспомни это. Вспомни запах.

И Майк вспомнил. Не просто вспомнил — он почувствовал. Запах прогорклого масла, дешевой хлорки и пота сотен тел ударил ему в нос прямо здесь, в стерильной пустоте библиотеки. Его желудок скрутило спазмом.

— Ты стоял там, — шептал Голос, и каждое слово было ударом хлыста.

— В свете прожектора. Как на ладони. Ты видел их. Марка. Лео. Ты видел, что они — фальшивка. Ты видел их циклы анимации. Ты видел, как вилка проходит сквозь текстуру губ. Ты знал, что это декорация. И что ты сделал?

Майк сжался в комок, пытаясь исчезнуть. Он знал ответ.

— Ты пошел к ним, — ответил за него Голос.

— Ты пошел к ним на заклание. Шаг за шагом. Чавк. Чавк. Чавк. Твои кроссовки прилипали к полу, но ты шел. Почему ты не остановился? Почему ты не развернулся? Почему ты не плюнул в их пластиковые лица?

— Я не мог... — прохрипел Майк.

— Скрипт... они заставили меня...

— Ложь, — отрезал Голос. Звук был резким, как пощечина.

— Скрипт — это код. Код можно сломать. Ты уже ломал его. Ты вошел в библиотеку. Ты видел глитчи. Ты мог остановиться. Но ты этого не сделал. Знаешь почему?

Майк замотал головой. Он не хотел знать. Он хотел, чтобы это прекратилось. Он хотел вернуться в блаженное неведение, в тот момент, когда он был просто жертвой обстоятельств, а не соучастником собственного падения.

— Потому что тебе это удобно, — прошипел Голос.

— Потому что роль жертвы — это единственное, что ты умеешь играть хорошо. Это безопасно. Тебе не нужно принимать решения. Тебе не нужно бороться. Тебе нужно просто стоять и терпеть. Ты привык к вкусу собственной крови. Он стал для тебя слаще свободы.

— Нет! — крикнул Майк в пустоту. Его голос сорвался на визг.

— Это неправда! Я ненавижу их! Я ненавижу Марка! Я хочу, чтобы они сдохли!

— Неужели? — Голос рассмеялся. Это был сухой, скрежещущий звук, похожий на трение камней друг о друга.

— Ты ненавидишь Марка? Этот кусок плохо написанного кода? Эту куклу с зацикленной ухмылкой? Не смеши меня. Марк — это инструмент. Молоток. Разве можно ненавидеть молоток за то, что он забивает гвоздь?

В темноте перед глазами Майка возник образ Марка. Его лицо, освещенное красным светом, его идеальные зубы, его кулак, летящий в замедленной съемке.

— Посмотри на него, — приказал Голос.

— Посмотри внимательно. Ты дрожал перед ним. Твои колени подгибались. Твое сердце было готово разорваться от страха. Перед чем? Перед набором пикселей? Перед скриптом? Нет, Майки. Ты дрожал не перед ним.

Майк почувствовал, как холод пробирает его до костей. Холод, идущий не от пола, а изнутри, из самой сердцевины его существа. Голос подводил его к краю пропасти, в которую он боялся заглянуть всю свою жизнь.

— Ты ненавидишь не боль, — продолжал Голос, понижая тон до интимного, страшного шепота.

— Боль — это просто сигнал. Ты ненавидишь не унижение. Унижение проходит.

Майк почувствовал давление в висках. Голос становился тяжелым, физически ощутимым. Он давил на мозг, требуя признания.

— Ты ненавидишь их не за то, что они бьют тебя, — произнес Голос, чеканя каждое слово, как приговор.

— Ты ненавидишь себя за то, что терпишь.

Слова повисли в воздухе, тяжелые и черные, как сгустки нефти. Майк замер. Его дыхание остановилось. Это была правда. Голая, уродливая, висцеральная правда, от которой нельзя было спрятаться за стенами отрицания или оправданиями о «силе системы».

— Ты презираешь себя, — безжалостно продолжал Голос, вскрывая нарыв.

— Каждый раз, когда ты опускаешь глаза. Каждый раз, когда ты молчишь. Каждый раз, когда ты позволяешь им вытирать о себя ноги. Ты смотришь в зеркало и видишь не пострадавшего.

Ты видишь труса. И именно это убивает тебя, Майки. Не их кулаки. А твое собственное отвращение к тому существу, которое смотрит на тебя из отражения.

Майк всхлипнул. Это был звук сломленного механизма. Он вспомнил свое отражение в окне библиотеки — расколотое, искаженное.

— Ты позволил системе сделать из тебя коврик для ног, — Голос звучал теперь почти с грустью, но это была грусть палача перед казнью.

— Ты выучил свою роль слишком хорошо. «Упал с лестницы». «Все будет хорошо». Ты кивал. Ты соглашался. Ты стал частью декорации. Ты такой же пустой, как эти книги на полках. Красивая обложка, а внутри — ничего. Только страх и пустота.

Майк разжал руки. Он больше не держался за голову. Он сидел, уронив руки на колени, опустошенный, выпотрошенный. Лекция закончилась. Диагноз был поставлен. Пациент был мертв, даже если его сердце все еще билось.

— Но знаешь, что самое смешное? — вдруг спросил Голос, и тон его изменился. В нем появилась искра. Темная, опасная, но живая.

— Пустоту можно заполнить.

Майк медленно поднял голову. В темноте он ничего не видел, но он чувствовал. Чувствовал, как что-то шевелится в глубине его сознания. Что-то, что было разбужено этой жестокой правдой. Боль от слов Голоса не ушла, но она трансформировалась. Она перестала быть ноющей, пассивной болью жертвы. Она стала острой, горячей. Она стала топливом.

— Ты прав, — прошептал Майк. Его собственный голос был хриплым, чужим.

— Я ненавижу себя.

— Хорошо, — отозвался Голос. В этом слове прозвучало одобрение.

— Признание — это первый шаг. Ты ненавидишь себя слабого. Но внутри тебя есть и другой. Тот, кто не терпит. Тот, кто не бежит. Тот, кто хочет не прятаться в библиотеке, а сжечь ее дотла вместе со всей этой фальшивой школой.

Майк почувствовал, как его пальцы сами собой сжимаются в кулаки. Костяшки хрустнули.

— Я показал тебе твою слабость не для того, чтобы добить тебя, — прорычал Голос, и теперь он звучал как зверь, рвущий цепи.

— А для того, чтобы ты захотел ее вырезать. Как опухоль. Ты готов перестать быть жертвой, Майки? Или ты хочешь прожить еще тысячу циклов, захлебываясь собственной кровью и жалостью к себе?

Тишина вернулась, но теперь она была другой. Она не была пустой. Она была наэлектризована. Это была тишина перед взрывом. Майк сидел в темноте, и впервые за все время он не чувствовал себя одиноким. Он чувствовал присутствие. Темное, жестокое, пугающее... но оно было на его стороне.

— Я не хочу терпеть, — выдохнул он.

— Тогда вставай, — приказал Голос. — Урок окончен. Начинается экзамен.

— Начинается экзамен, — повторил Голос.

Слова повисли в воздухе, тяжелые и липкие, как сгустки нефти. Майк сидел в темноте, его дыхание было рваным, сердце колотилось о ребра, как птица, бьющаяся в клетке. Он все еще сжимал в руках пустую книгу, которую вытащил с полки в приступе отчаяния. Ее кожаный переплет был холодным и гладким, как кожа мертвеца, а страницы — ослепительно белыми, даже в этом полумраке. Они были пусты, как и весь этот мир. Как и он сам.

— Ты сказал, что не хочешь терпеть, — прошептал Голос. Теперь он звучал ближе, интимнее. Он не был просто звуком в голове; он был вибрацией, проходящей по позвоночнику, холодом, ползущим под кожей.

— Слова дешевы, Майки. Твои слезы дешевы.

Ты плакал тысячу раз, и тысячу раз ты возвращался к ним, чтобы получить еще. Ты хочешь доказательств? Ты хочешь увидеть, что на самом деле живет внутри тебя?

Майк хотел ответить, хотел крикнуть «нет», хотел швырнуть книгу в темноту и убежать, но его тело предало его. Его пальцы, сведенные судорогой, впились в переплет. Он не мог разжать их. Он был парализован, прикован к этому месту невидимыми цепями чужой воли.

— Смотри, — приказал Голос.

И Майк посмотрел.

На идеально белой странице, раскрытой у него на коленях, появилось пятно. Сначала это была просто точка, крошечная и черная, как булавочный укол. Но она начала расти, пульсировать, расползаться, как живая плесень. И цвет ее менялся. Это были не чернила. Это была густая, вязкая жидкость, темно-багровая в центре и алая по краям. Она блестела в тусклом свете, влажная и теплая.

Кровь.

Майк дернулся, пытаясь отбросить книгу, но его руки оставались неподвижными, словно налитые свинцом. Он чувствовал, как мышцы напрягаются, как сухожилия натягиваются до предела, но книга была приклеена к его ладоням.

— Не отворачивайся, — прошипел Голос.

— Ты хотел правды? Вот она. Читай.

Кровавое пятно начало двигаться. Оно не впитывалось в бумагу. Оно скользило по ней, как ртуть, разделяясь на тонкие ручейки, которые извивались, сплетались и формировали линии. Это был не текст. Это были рисунки. Грубые, примитивные, жестокие, словно нацарапанные гвоздем на стене тюремной камеры.

Первый рисунок сформировался с пугающей быстротой. Это была фигура. Высокая, угловатая, с неестественно длинными конечностями. Она стояла над другой фигурой, сжавшейся в комок на земле. Майк узнал этот силуэт. Это был Марк. Его поза, его надменная осанка, даже в этих грубых линиях, были безошибочно узнаваемы. Но что-то было не так.

Кровавые линии задрожали, и рисунок изменился. Фигура на земле начала подниматься. Она росла, ее конечности удлинялись, становясь острыми, как лезвия. Она нависла над Марком, и теперь уже он сжался в страхе.

— Видишь? — шептал Голос, и в его тоне слышалось извращенное удовольствие.

— Это не просто картинка. Это воспоминание о будущем. О том, что могло бы быть. О том, что должно быть.

Рисунок ожил. Кровавые линии двигались, создавая анимацию насилия. Фигура, которая была Майком — или тем, чем он мог стать, — ударила. Это был не просто удар кулаком. Рука превратилась в шип, который пронзил грудь Марка насквозь. Кровь — настоящая, жидкая кровь — брызнула со страницы, попав Майку на лицо.

Он вскрикнул, дернув головой, но капли были горячими и липкими. Он чувствовал их запах — металлический, соленый, тошнотворный.

— Нравится? — спросил Голос.

— Посмотри на него. Посмотри, как он удивлен. Он никогда не думал, что коврик для ног может отрастить зубы.

На странице происходила бойня. Кровавый Майк разрывал Марка на части. Линии становились все гуще, все хаотичнее, пока фигура врага не превратилась в бесформенное месиво. Затем рисунок сменился. Теперь это была школа. Здание, которое Майк ненавидел каждой клеткой своего тела. Но оно не стояло. Оно горело.

Языки пламени, нарисованные кровью, лизали стены. Окна лопались, из них вырывался дым. И среди огня бегали маленькие фигурки — безликие ученики, учителя, медсестра с пустыми глазами. Они горели. Они плавились, как воск.

— Очищение, — промурлыкал Голос.

— Огонь все исправит. Он сожжет ложь. Он сожжет декорации. Останется только пепел. И мы.

Майк смотрел на это с ужасом и... с чем-то еще. С чем-то темным и сладким, что поднималось из глубины его живота. Он видел, как горит школа, и часть его — та часть, которую он всегда давил, всегда прятал, — ликовала.

— Нет... — прошептал он, но это было слабое, неубедительное отрицание.

— Да, — ответил Голос.

— Не лги себе. Ты хочешь этого. Ты мечтал об этом, когда лежал на полу в туалете, сплевывая зубы. Ты мечтал об этом, когда они смеялись. Ты хотел, чтобы они горели. Я просто показываю тебе твои собственные сны, Майки.

Кровь на странице начала течь быстрее. Она переполнила края книги, капая на пол. Кап. Кап. Кап. Звук был громким, ритмичным, как удары молота. Но когда капли достигали пола, они исчезали. Они растворялись в воздухе, не оставляя следов. Глитч. Ошибка рендеринга. Система не могла обработать столько крови.

— Это не по-настоящему, — сказал Майк, цепляясь за этот факт как за спасательный круг.

— Это просто код. Это просто ошибка.

— Реальность переоценена, — усмехнулся Голос.

— Важно лишь то, что ты чувствуешь. А ты чувствуешь силу. Впервые в жизни ты держишь их жизни в своих руках. Посмотри на следующую страницу.

Страница перевернулась сама собой, с сухим, шелестящим звуком. На новом развороте был только один рисунок. Крупный план лица. Это было лицо Лео. Его пустые, бычьи глаза были широко раскрыты от ужаса. Его рот был открыт в беззвучном крике. А из его глазниц, из его рта, из его ушей текла черная жижа.

— Он всегда был пустым, — заметил Голос.

— Мы просто выпустили то, что было внутри. Пустоту.

Майк почувствовал, как его пальцы начинают дрожать. Но это была не дрожь страха. Это была дрожь напряжения. Энергия, чужая и яростная, текла через его руки, вливаясь в книгу, питая эти кошмарные образы. Он был проводником. Он был источником.

— Хватит! — крикнул он, собрав всю свою волю в кулак.

— Я не хочу этого видеть!

Он попытался закрыть книгу, но она сопротивлялась. Словно между страницами был вставлен стальной стержень.

— Ты не можешь закрыть глаза на то, кто ты есть, — сказал Голос жестко.

— Ты можешь бежать от Марка. Ты можешь бежать от Лео. Но ты не убежишь от меня. Потому что я — это твой гнев. Я — это твоя ненависть. Я — это все те слова, которые ты проглотил. Все те удары, на которые ты не ответил. Я — это ты, Майки. Только без страха.

Книга начала вибрировать в его руках. Кровавые рисунки запульсировали, становясь ярче, реальнее. Майк почувствовал жар, исходящий от страниц. Запах гари наполнил его ноздри, смешиваясь с запахом крови. Ему казалось, что он действительно стоит посреди горящей школы, и пламя лижет его кожу.

— Отпусти меня! — взмолился он.

— Я не держу тебя, — ответил Голос.

— Ты держишься за меня. Ты боишься отпустить, потому что знаешь: без меня ты снова станешь никем. Ты снова станешь ковриком. Ты снова станешь жертвой.

Майк закричал. Это был крик боли и ярости, крик зверя, попавшего в капкан. Он вложил в этот крик все: свой страх, свое унижение, свою ненависть к этому миру и к самому себе. И в этот момент что-то щелкнуло.

Контроль вернулся.

Его пальцы разжались. Книга выпала из его рук и с глухим стуком ударилась об пол. Она упала раскрытой, но страницы были девственно чистыми. Никакой крови. Никаких рисунков. Только белая пустота.

Майк отшатнулся, тяжело дыша. Он смотрел на свои руки. Они были чистыми. Никаких следов крови. Он провел ладонью по лицу — сухо.

— Галлюцинация... — прошептал он, но в его голосе не было уверенности.

— Демонстрация, — поправил Голос. Теперь он звучал тише, словно отступил в тень, довольный произведенным эффектом.

— Превью. Трейлер к фильму, который мы можем снять вместе. Если ты перестанешь быть трусом.

Майк смотрел на пустую книгу. Он знал, что видел. Он знал, что чувствовал. Жар огня все еще тлел на его коже. Запах крови все еще стоял в носу. Это было реальнее, чем стерильные стены медпункта. Реальнее, чем фальшивая библиотека.

— Что ты такое? — спросил он в пустоту.

— Я — твой шанс, — ответил Голос.

— Твой единственный шанс выжить в этом аду. Они придут за тобой, Майки. Система не любит ошибки. Она попытается стереть тебя. И когда они придут... ты будешь умолять меня вернуться. Ты будешь умолять меня взять контроль.

Майк поднял глаза. Темнота библиотеки казалась теперь не убежищем, а затаившимся зверем. Тишина была полна угрозы.

— Я не дам тебе контроль, — сказал он, но даже для него самого эти слова прозвучали жалко.

Голос рассмеялся. Тихий, сухой смех, похожий на шелест страниц.

— Посмотрим, — сказал он.

— Посмотрим, что ты скажешь, когда Марк снова занесет кулак.

Майк остался сидеть на полу, глядя на пустую книгу. Он чувствовал себя оскверненным. Искушенным. Он увидел бездну внутри себя, и бездна посмотрела на него в ответ. И самое страшное было не в том, что он увидел насилие. Самое страшное было в том, что на долю секунды... ему это понравилось.

Тишина, наступившая после исчезновения кровавых видений, была не облегчением, а вакуумом. Она давила на барабанные перепонки, звенела в ушах, как натянутая струна, готовая лопнуть. Майк сидел на полу, обхватив колени руками, его дыхание было рваным, поверхностным, словно он боялся вдохнуть слишком глубоко и снова почувствовать запах гари и крови. Пустая книга лежала рядом, ее белые страницы светились в полумраке, как открытый глаз мертвеца.

— Ты видел, — произнес Голос.

Это был не вопрос. Это была констатация факта, произнесенная с той же холодной уверенностью, с какой судья зачитывает приговор. Голос больше не звучал как рычание зверя. Теперь он был тихим, вкрадчивым, почти ласковым. Это был голос друга, который предлагает единственное решение неразрешимой проблемы.

Майк не ответил. Он смотрел на свои руки, на бледную кожу, под которой пульсировали вены. Секунду назад эти руки были покрыты кровью. Секунду назад они сжимали горло

Марка. Секунду назад они были орудием возмездия. И хотя сейчас они были чисты, Майк чувствовал фантомное тепло чужой жизни, угасающей под его пальцами. Это ощущение было ужасным. И оно было пьянящим.

— Ты чувствовал это, Майки? — продолжил Голос, словно читая его мысли.

— Эту силу? Эту абсолютную, чистую власть? Впервые в жизни ты не был жертвой. Впервые в жизни ты был хищником.

— Это было неправильно... — прошептал Майк. Его голос дрожал, ломаясь на каждом слове.

— Это было... жестоко.

— Жестоко? — Голос усмехнулся, и этот звук был похож на шелест сухих листьев.

— А разве они не были жестоки к тебе? Разве Марк спрашивал твоего разрешения, прежде чем сломать тебе нос? Разве Лео колебался, прежде чем втоптать тебя в грязь? Жестокость — это язык этого мира, Майки. И ты либо говоришь на нем, либо молчишь вечно.

Майк закрыл глаза, пытаясь отгородиться от этого шепота, но Голос был внутри. Он был частью его самого, темной тенью, отбрасываемой его душой.

— Я не хочу быть таким, как они, — сказал Майк, но в его словах не было твердости. Это была мольба, а не утверждение.

— Ты не будешь таким, как они, — мягко возразил Голос.

— Ты будешь лучше. Ты будешь сильнее. Они — просто хулиганы, Майки. Мелкие садисты, упивающиеся своей безнаказанностью. А мы... мы будем справедливостью. Мы будем кармой. Мы будем тем, чего они боятся в темноте.

В темноте библиотеки что-то изменилось. Тени в углах стали гуще, плотнее. Они словно придвинулись ближе, слушая этот диалог. Воздух стал холоднее, пропитанный запахом озона и старой бумаги.

— Я не прошу тебя отдавать мне все, — произнес Голос, и теперь в его тоне звучала деловая нотка. Сделка. Предложение.

— Я знаю, ты боишься. Ты боишься потерять себя. Ты боишься стать монстром. Я понимаю.

— Ты ничего не понимаешь, — огрызнулся Майк, но в его голосе уже не было прежнего сопротивления.

— О, я понимаю больше, чем ты думаешь. Я — это ты, помнишь? Я знаю каждый твой страх.

Я знаю, как ты плачешь по ночам в подушку, чтобы мать не услышала. Я знаю, как ты мечтаешь исчезнуть. Я знаю, как ты ненавидишь свое отражение.

Майк сжался, словно от удара. Каждое слово было правдой, острой и болезненной, как игла под ногтем.

— Я предлагаю тебе выход, — продолжил Голос.

— Не навсегда. Не насовсем. Всего один раз.

Майк поднял голову. В темноте он ничего не видел, но он чувствовал присутствие Голоса, как физическую тяжесть в затылке.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он, и сам испугался своего вопроса.

— В следующий раз, когда они придут, — прошептал Голос, и его слова были сладкими, как яд.

— В следующий раз, когда Марк занесет кулак. В следующий раз, когда ты почувствуешь запах их пота и страха. Не беги. Не сжимайся. Не терпи.

Пауза. Тишина звенела, натянутая до предела.

— Просто впусти меня, — закончил Голос.

— Дай мне руль. На одну минуту. На одно мгновение. Закрой глаза, Майки. Уйди в темноту. Отдохни. А я... я сделаю то, что нужно.

— Что ты сделаешь? — спросил Майк, хотя он уже знал ответ. Он видел его на страницах книги. Он чувствовал его в своих руках.

— Я защищу нас, — ответил Голос.

— Я покажу им, что бывает, когда загоняют крысу в угол. Я покажу им зубы.

Майк представил это. Представил лицо Марка, искаженное не привычной ухмылкой, а страхом. Представил, как Лео отступает, неуверенно переминаясь с ноги на ногу. Представил, как он стоит перед ними, не сгорбленный и дрожащий, а прямой и сильный.

Это было искушение. Самое страшное и самое сладкое искушение в его жизни. Отказаться от ответственности. Отказаться от боли. Просто закрыть глаза и позволить кому-то другому — чему-то другому — решить все проблемы.

— А если... — начал Майк, его голос был едва слышен.

— А если ты не остановишься?

— Я остановлюсь, — пообещал Голос, но в этом обещании была какая-то скользкая, неуловимая ложь.

— Как только они поймут урок. Как только мы будем в безопасности. Я верну тебе контроль. Я — твой щит, Майки. Не твой тюремщик.

Майк посмотрел на свои руки. В полумраке они казались чужими. Бледными, слабыми, бесполезными. Руки жертвы. Руки труса.

— Один раз? — спросил он.

— Всего один раз, — эхом отозвался Голос.

— Тест-драйв. Если тебе не понравится... мы больше никогда об этом не заговорим. Ты сможешь вернуться к своему ползанию на коленях. Ты сможешь снова стать их игрушкой. Выбор за тобой.

Выбор. Это слово звучало как насмешка. Какой у него был выбор? Быть избитым снова?

Быть униженным снова? Чувствовать вкус собственной крови и ненавидеть себя за слабость? Или... или рискнуть?

Майк закрыл глаза. В темноте его разума образ горящей школы вспыхнул снова, яркий и манящий. Огонь очищения. Огонь возмездия.

— Я... — начал он, но слова застряли в горле.

Он боялся. Боялся того, что может случиться. Боялся того, кем он может стать. Но еще больше он боялся остаться тем, кто он есть сейчас.

Тишина в библиотеке стала абсолютной. Даже пылинки в лучах света, казалось, замерли, ожидая его решения. Мир затаил дыхание. Система, наблюдающая за ним тысячами невидимых глаз, ждала.

Майк открыл глаза. Он не сказал «да». Но он и не сказал «нет».

Вопрос повис в воздухе, невысказанный, но услышанный. Сделка была предложена. Контракт лежал на столе, ожидая подписи. И хотя чернила еще не коснулись бумаги, Майк знал, что его душа уже держит перо.

— Я подумаю, — прошептал он в пустоту.

И в глубине его сознания, в самой темной и холодной его части, Голос улыбнулся.

— Думай, Майки, — прошелестел он, затихая, растворяясь в белом шуме мыслей.

— Думай быстрее. Потому что они уже идут.

Блок 4: Эхо в Системе

Тишина, наступившая после того, как Голос затих, была не покоем, а затишьем перед бурей. Она была густой, вязкой, как нефть, и такой же темной. Майк сидел в углу библиотеки, прижавшись спиной к стеллажу, его дыхание было поверхностным, сердце билось о ребра, как пойманная птица. Он все еще чувствовал присутствие Голоса — холодный осадок в затылке, эхо чужих мыслей, которые теперь стали его собственными.

«Они уже идут», — сказал Голос. И Майк знал, что это правда.

Он поднял голову, вглядываясь в полумрак огромного зала. Библиотека, которая еще недавно казалась убежищем, теперь выглядела как склеп. Высокие стеллажи, уходящие в темноту под потолком, напоминали ряды надгробий. Пустые книги на полках были не знаниями, а урнами с прахом. И в центре этого мавзолея, за массивным дубовым столом, сидел он.

Мистер Абернати.

Библиотекарь все еще был там, где Майк оставил его — застывший в своей неестественной позе, рука зависла над столом, голова опущена. Он был частью декорации, сломанным механизмом в заброшенном парке аттракционов. Майк смотрел на него, и его охватило странное чувство — смесь жалости и отвращения. Этот старик был таким же пленником, как и он, только его клетка была меньше. Он был заперт в одном моменте, в одной анимации, в одной вечности без дыхания.

— Просто кукла, — прошептал Майк, пытаясь успокоить себя.

— Просто код.

Но тут тишину нарушил звук.

Скрип.

Это был не скрип половицы под ногой. Не скрип оседающего здания. Это был звук сухого дерева, трущегося о дерево, звук старых суставов, которые не двигались веками. Звук исходил от стола библиотекаря.

Майк замер. Его глаза расширились, зрачки сузились до точек. Он не дышал. Он смотрел.

Мистер Абернати двигался.

Это было не плавное, человеческое движение. Это было дерганое, механическое вращение, словно кто-то крутил ручку сломанной заводной игрушки. Его плечи оставались неподвижными, приклеенными к пространству. Его рука все так же висела над столом. Но его шея... его шея поворачивалась.

Медленно. Рывками. С отвратительным хрустом, который эхом разносился по пустой библиотеке.

Кр-р-рак. Пауза. Кр-р-рак.

Голова библиотекаря поворачивалась не в сторону выхода. Не в сторону окна. Она поворачивалась ровно на сто восемьдесят градусов. Прямо в тот темный угол, где прятался Майк.

Майк хотел закричать, но горло перехватило спазмом. Он хотел вскочить и бежать, но ноги отказали. Он был парализован, пригвожден к месту этим невозможным, чудовищным движением.

Лицо мистера Абернати, наконец, показалось из тени. И Майк пожалел, что у него есть глаза.

Кожа старика, которая раньше казалась просто гладкой, теперь выглядела как дешевый пластик, натянутый на череп. Рот был приоткрыт в застывшей, бессмысленной гримасе. Но глаза...

За толстыми стеклами очков, в которых не отражалось ничего, кроме тьмы, загорелся свет. Это не был свет жизни. Это не был свет разума. Это был тусклый, пульсирующий красный огонек. Как индикатор записи на камере. Как диод на сервере, сигнализирующий об ошибке.

Они смотрели прямо на Майка.

Сквозь темноту. Сквозь расстояние. Сквозь стеллажи. Они видели его.

— Он знает, — прошептал Голос внутри, и в его тоне не было страха, только холодное удовлетворение.

— Система проснулась. Она почуяла нас.

Майк почувствовал, как волосы на затылке встают дыбом. Это был взгляд не человека. Это был взгляд Аргуса, взгляд Паноптикума. Взгляд самой тюрьмы, которая вдруг осознала, что один из заключенных перестал следовать расписанию.

Красный свет в глазах библиотекаря пульсировал в ритме сердцебиения Майка. Тук-тук. Вспышка-вспышка. Тук-тук. Вспышка-вспышка.

— Что... что он делает? — прохрипел Майк.

— Он сканирует, — ответил Голос.

— Он ищет вирус. Он ищет аномалию. Он ищет тебя, Майки.

Мистер Абернати открыл рот шире. Его челюсть отвисла с сухим щелчком, словно сломалась пружина. Но из горла не вырвалось ни звука. Вместо крика оттуда полился белый шум — тот самый треск статики, который Майк слышал раньше. Только теперь он был громче. Агрессивнее.

Библиотека вокруг начала меняться. Тени удлинились, протягивая к Майку свои когтистые пальцы. Стеллажи, казалось, наклонились вперед, нависая над ним, как судьи. Воздух стал холодным и наэлектризованным.

Майк понял: убежище исчезло. Библиотека больше не была слепым пятном. Она стала глазом бури.

— Беги, — сказал Голос.

И на этот раз Майк не стал спорить.

Он вскочил на ноги, не чувствуя их под собой. Он бросился прочь из угла, прочь от этого красного взгляда, который прожигал ему спину. Он бежал между стеллажами, сбивая пустые книги, которые падали на пол с глухим стуком, не издавая шелеста страниц.

Но куда бежать?

Он выбежал в центральный проход и замер. Мистер Абернати все еще сидел за столом. Его тело было повернуто к выходу, но голова... голова все еще смотрела на Майка. Она повернулась еще дальше, нарушая все законы анатомии, словно сова, следящая за мышью.

Красные глаза сияли во тьме, как два угля.

И тогда Майк услышал это. Не в голове. Снаружи.

Шелест.

Тихий, сухой звук, похожий на шуршание сухих листьев на ветру. Или на звук тысяч насекомых, скребущих лапками по дереву.

Он посмотрел на полки.

Книги. Пустые, мертвые книги. Они двигались.

Они вибрировали на полках, ударяясь друг о друга. Их обложки открывались и закрывались, словно рты, пытающиеся что-то сказать. Шелест становился громче, превращаясь в гул. Гул превращался в рев.

Это был звук системы, которая переписывала реальность. Звук кода, который стирал ошибку.

— Они не выпустят нас, — прорычал Голос.

— Они хотят нас обнулить.

Майк попятился, глядя на библиотекаря. Тот медленно поднял руку — ту самую, что висела над столом. Его палец, длинный и костлявый, указал на Майка.

И в этот момент красный свет в его глазах вспыхнул ярко, как прожектор, заливая библиотеку кровавым сиянием.

— ОБНАРУЖЕНА КРИТИЧЕСКАЯ ОШИБКА, — прогремел голос, который не принадлежал человеку. Это был голос из динамиков, голос из стен, голос самого Бога этой фальшивой вселенной.

— ИНИЦИАЦИЯ ПРОТОКОЛА ЗАЧИСТКИ.

Майк развернулся и побежал к двери. К той самой двери, которая впустила его. К той самой двери, которая была его победой.

Но он знал, еще не добежав, что это бесполезно. Он чувствовал это кожей. Он чувствовал, как пространство сжимается вокруг него, как стены смыкаются.

Он был не в библиотеке. Он был в желудке чудовища, и оно только что начало переваривать пищу.

Майк вскочил на ноги, не чувствуя их под собой. Его тело двигалось на чистом адреналине, на животном инстинкте, который кричал: «Беги!». Он отшатнулся от стола библиотекаря, споткнулся о собственную ногу и едва не упал, но удержал равновесие, вцепившись в ближайший стеллаж. Дерево под его пальцами было холодным и вибрирующим, словно внутри него работал невидимый мотор.

Он не оглядывался. Он знал, что если оглянется, то увидит эти красные глаза, прожигающие тьму. Он чувствовал их взгляд на своей спине, как физическое прикосновение, как лазерный прицел снайпера.

— Беги, — повторил Голос в его голове.

— Беги, пока они не стерли нас.

Майк бросился в проход между стеллажами, его дыхание вырывалось из груди хриплыми, паническими всхлипами. Но библиотека изменилась. Она больше не была тем тихим, величественным мавзолеем, в который он вошел. Она проснулась. И она была в ярости.

Тишина исчезла. Ее место занял звук, от которого кровь стыла в жилах.

Шелест.

Сначала он был тихим, едва различимым, как шуршание сухих листьев на ветру. Но с каждым шагом Майка он становился громче, плотнее, агрессивнее. Это был звук тысяч страниц, переворачивающихся одновременно. Звук миллионов бумажных крыльев, бьющихся о переплеты.

Майк бежал, и стеллажи по обе стороны от него оживали. Пустые книги, которые еще минуту назад были просто декорацией, теперь вибрировали на полках. Они тряслись, ударяясь друг о друга, их корешки стучали по дереву, создавая ритмичный, пугающий гул.

Тук-тук-тук-тук.

Это был звук не хаоса. Это был звук работы. Звук гигантского, невидимого принтера, который печатал новую реальность прямо поверх старой. Звук жесткого диска, скрежещущего под нагрузкой.

— Они переписывают код, — прошипел Голос.

— Они меняют локацию. Они хотят запереть нас здесь.

Майк свернул за угол, надеясь увидеть выход, но вместо этого он увидел стену из звука. Шелест стал оглушительным. Он заполнил все пространство, отражаясь от высокого потолка, проникая в уши, в мозг, в кости. Казалось, что воздух в библиотеке стал густым от бумажной пыли и статического электричества.

Он посмотрел на полки. Книги больше не просто вибрировали. Они открывались и закрывались, словно рты, пытающиеся что-то сказать. Их белые страницы мелькали в полумраке, как вспышки стробоскопа. И от них исходил шепот.

Это не были слова. Это был поток данных, переведенный в звук. Скрежет, писк, шипение, обрывки цифрового шума. Это звучало как рой саранчи, пожирающей урожай. Как миллионы насекомых, скребущих лапками по стеклу.

— С-с-с-с-с... ш-ш-ш-ш-ш... к-к-к-к-к...

Майк зажал уши руками, но звук проникал сквозь ладони. Он был везде. Он был самой библиотекой.

— Не слушай! — крикнул Голос.

— Это мусор! Это шум! Беги к двери!

Майк заставил себя двигаться. Он бежал, спотыкаясь, сбивая книги с полок. Они падали на пол, но не оставались лежать. Они продолжали шелестеть, ползая по линолеуму, как раненые птицы, хлопая обложками, пытаясь схватить его за ноги.

Одна из книг ударила его по лодыжке. Майк вскрикнул и пнул ее. Она отлетела, рассыпавшись в воздухе на облако пикселей.

— Глитчи! — понял он.

— Они не успевают прогрузить физику!

Библиотека рушилась. Не физически — стены и потолок стояли на месте. Рушилась ее логика. Рушилась ее иллюзия. Система, пытаясь устранить угрозу, перегружала сама себя.

Свет ламп под потолком начал сходить с ума. Он мигал в такт шелесту, меняя цвет с холодного белого на тревожный красный, потом на ядовито-зеленый, потом на полную темноту. Тени прыгали по стенам, вытягиваясь и сжимаясь, принимая формы чудовищных рук, тянущихся к Майку.

Треск статики стал невыносимым. Он чувствовал, как волосы на его руках встают дыбом. Воздух пах озоном и горелой пластмассой.

— Быстрее! — подгонял Голос. — Дверь! Вон она!

Майк увидел ее. Массивная дубовая дверь в конце центрального прохода. Та самая дверь, через которую он вошел. Она была закрыта, но она была там. Его единственный шанс. Его выход.

Он рванул к ней, вкладывая в этот рывок последние силы. Шелест за его спиной превратился в рев. Казалось, что вся библиотека, все тысячи книг сорвались с полок и летят за ним, как лавина.

Он слышал, как они ударяются о пол, о стены, друг о друга. Он слышал, как ломаются стеллажи под их напором. Он не оглядывался. Он смотрел только на дверь.

Медная ручка блестела в свете мигающих ламп, как маяк.

— Почти... — выдохнул Майк.

Он протянул руку. Его пальцы были в сантиметрах от холодного металла.

Но в этот момент гул изменился. Он стал ниже, глубже. Он перестал быть звуком бумаги и стал звуком камня, трущегося о камень.

Библиотека содрогнулась. Пол под ногами Майка дёрнулся, как палуба корабля в шторм. Он упал на колени, больно ударившись о твердое дерево, но тут же пополз вперед, к двери.

Он схватился за ручку. Она была ледяной.

— Откройся! — закричал он, дергая ее на себя.

Ручка не поддалась. Она даже не повернулась. Она была намертво приварена к двери. Или...

Майк посмотрел на нее. Металл ручки начал менять цвет. Он тускнел, терял блеск, становился серым и плоским. Текстура дерева на двери начала расплываться, теряя четкость. Узоры исчезали, превращаясь в мутные пятна.

— Нет... — прошептал Майк.

Дверь теряла свою форму. Она теряла свою сущность. Она превращалась в низкополигональную модель, в серый прямоугольник без деталей.

— Они стирают выход, — сказал Голос.

— Они изолируют сектор.

Майк дернул ручку еще раз, изо всех сил. И она осталась у него в руке. Она просто отломилась, рассыпавшись в его ладони на горсть серых кубиков — вокселей, которые тут же растворились в воздухе.

Он в ужасе отбросил их.

Дверь перед ним начала таять. Она сливалась со стеной, ее контуры исчезали, пока на ее месте не осталась гладкая, серая поверхность. Стена. Просто стена.

Выхода не было.

Шелест за спиной стих. Гул прекратился. Лампы перестали мигать, залив библиотеку ровным, мертвенным красным светом.

Майк медленно повернулся, прижимаясь спиной к тому месту, где только что была дверь.

Библиотека изменилась. Стеллажи стояли на своих местах, но книги исчезли. Полки были пусты. Пол был чист. Никаких следов погрома. Никаких рассыпанных страниц.

Только в дальнем конце зала, в красном тумане, сидел мистер Абернати. Его голова все так же была повернута на сто восемьдесят градусов. Его глаза горели.

И он улыбался.

Это была не человеческая улыбка. Это была трещина на лице манекена.

— Добро пожаловать в карантин, — прошептал Голос в голове Майка.

— Теперь мы одни.

Майк сполз по стене на пол. Он был в ловушке. В клетке внутри клетки. И ключ от этой клетки только что растворился в воздухе.

Майк бежал.

Его ноги, казалось, не касались пола. Он летел над линолеумом, подгоняемый животным ужасом, который был острее любого ножа. За его спиной библиотека рушилась. Не физически — стены стояли, потолок не падал, — но сама ткань реальности расходилась по швам. Шелест тысяч пустых страниц превратился в рев, в белый шум, который заполнял уши, череп, каждую клетку тела. Это был звук стирания. Звук форматирования диска, на котором была записана его жизнь.

— Быстрее! — кричал Голос в его голове, и в этом крике больше не было насмешки. Только ярость и страх.

— Они закрывают сектор!

Майк видел дверь. Массивную, дубовую, с медной ручкой, которая блестела в красном свете аварийных ламп, как спасательный круг в штормовом море. Она была близко. Десять

метров. Пять. Три.

Он врезался в нее всем телом, не останавливаясь, надеясь выбить ее плечом, вырваться в коридор, в ту серую, унылую, но стабильную реальность школы.

Удар.

Боль пронзила плечо, но дверь не шелохнулась. Она была твердой, как скала. Майк отшатнулся, хватая ртом воздух, и вцепился в ручку обеими руками.

— Откройся! — заорал он, дергая ее на себя.

— Откройся, черт тебя дери!

Ручка была ледяной. Она обжигала ладони холодом, который проникал сквозь кожу, замораживая кровь. Майк дернул еще раз, упираясь ногой в косяк, вкладывая в это движение все отчаяние, всю силу, которую дал ему страх.

И ручка поддалась.

Но не так, как должна была. Она не повернулась. Не щелкнула замком. Она просто... отделилась.

Майк упал на спину, сжимая в руках кусок металла. Он посмотрел на него, и его глаза расширились от ужаса. Медная ручка в его ладонях начала вибрировать. Ее контуры поплыли, теряя четкость. Золотистый блеск потускнел, сменившись серым, матовым цветом.

А затем она рассыпалась.

Она не сломалась. Она распалась на тысячи крошечных кубиков — вокселей, которые

вспыхнули на мгновение и растворились в воздухе, как дым.

Майк отбросил пустые руки, словно они были в огне. Он вскочил на ноги и посмотрел на дверь.

Там, где только что была ручка, теперь зияла гладкая, серая дыра. Но это было только начало.

Дерево двери начало меняться. Глубокие, благородные узоры дуба, трещинки, царапины — все это начало разглаживаться, словно кто-то проводил по ним гигантским утюгом. Текстура теряла детализацию. Коричневый цвет выцветал, становясь блеклым, серым, плоским.

— Нет... — прошептал Майк, пятясь назад.

— Нет, нет, нет...

Дверь теряла свою сущность. Она переставала быть дверью. Она превращалась в примитивный геометрический объект, в серый прямоугольник, нарисованный ленивым программистом.

А затем она начала исчезать.

Ее края поплыли, сливаясь со стеной. Граница между дверью и косяком стерлась. Серый прямоугольник растворился в серой стене, как капля воды в океане.

Через секунду перед Майком была только гладкая, монолитная поверхность. Ни щели. Ни шва. Ни намека на то, что здесь когда-то был выход.

Майк бросился к стене. Он бил по ней кулаками, царапал ногтями, кричал, срывая голос.

— Выпустите меня! Я знаю, что вы слышите! Выпустите!

Стена была холодной и твердой. Она не вибрировала. Она не отзывалась. Она была абсолютной преградой, концом мира.

Шум за спиной стих. Библиотека погрузилась в мертвую, красную тишину. Майк медленно сполз по стене на пол, чувствуя, как силы покидают его. Он прижался лбом к холодной поверхности, закрыв глаза.

Он был в ловушке. Не в комнате. Не в здании. Он был в файле, который переместили в корзину.

— Они изолировали нас, — произнес Голос. Теперь он звучал тихо, почти задумчиво.

— Ошибка 404. Страница не найдена. Мы больше не часть школы, Майки. Мы в карантине.

Майк поднял голову и посмотрел на свои руки. Они дрожали.

— Они заперли меня... — прошептал он.

— Нет, — поправил Голос. И в этом слове прозвучала сталь. Холодная, острая, режущая сталь.

— Ты не понял. Посмотри вокруг. Посмотри на эту пустоту. Посмотри на этот страх, которым пропитаны стены.

Майк обернулся. Библиотека была пуста. Книги исчезли. Полки были голыми, как ребра скелета. Только в дальнем конце, в красном тумане, сидел мистер Абернати, глядя на них своими горящими глазами.

— Они боятся, — сказал Голос.

— Они боятся того, что мы можем сделать. Они боятся того, чем мы становимся.

Майк почувствовал, как в его груди поднимается что-то новое. Это был не страх. Это была не паника. Это была злость. Чистая, холодная, кристаллизованная злость.

Он медленно поднялся на ноги. Он вытер слезы рукавом. Он посмотрел на гладкую серую стену, которая отрезала его от мира.

— Ты прав, — сказал он, и его собственный голос прозвучал странно. Твердо. Чуждо.

— Они не просто закрыли дверь. Они построили стену.

Он повернулся к залу, к красным глазам смотрителя, к пустоте, которая окружала его.

— Они думают, что это тюрьма, — прошептал он.

— Они думают, что мы здесь заперты с ними.

Майк сжал кулаки. Он почувствовал, как Голос внутри него расправляет плечи, как он сливается с его собственным сознанием, заполняя трещины в его душе расплавленным свинцом.

— Они ошибаются, — произнес Майк, и его губы искривились в улыбке, которая не принадлежала ему. Это была улыбка волка, увидевшего ягненка.

— Они не заперли меня. Они заперли нас.

И в этой красной тишине, в этом цифровом склепе, его слова прозвучали не как жалоба жертвы. Они прозвучали как объявление войны.

Майк сидел на полу, прижавшись спиной к холодной, гладкой стене, которая еще минуту назад была дверью. Его грудь вздымалась, каждый вдох был как попытка проглотить битое стекло. Паника, которая гнала его сюда, теперь сменилась тупым, тяжелым отчаянием. Он был в ловушке. В клетке без прутьев, в комнате без выхода, в файле, который стерли из каталога.

Библиотека вокруг него была мертва. Красный свет аварийных ламп заливал пустое пространство, превращая его в сюрреалистический пейзаж Марса. Стеллажи стояли как скелеты, лишенные плоти книг. Пол был чист, стерилен, словно здесь никогда не ступала нога человека. И в дальнем конце этого красного ада сидел мистер Абернати, его глаза горели, как два угля, прожигая тьму.

— Они победили, — прошептал Майк. Его голос был тихим, сломленным.

— Они заперли меня.

Он закрыл глаза, ожидая конца. Ожидая, что стены сомкнутся, или пол провалится, или этот красный свет просто сожжет его заживо.

Но вместо конца пришел смех.

Это был не тот сухой, скрежещущий смех, который он слышал раньше. Это был смех триумфа. Громкий, раскатистый, полный дикой, необузданной энергии. Он звучал не в ушах, а в самом центре его существа, вибрируя в каждой кости, в каждом нерве.

— Победили? — переспросил Голос, и в его тоне звучало искреннее веселье.

— О, Майки. Ты такой наивный. Ты смотришь на стену и видишь тупик. Я смотрю на стену и вижу страх.

Майк открыл глаза.

— О чем ты говоришь? Мы в ловушке. Выхода нет.

— Выхода нет наружу, — согласился Голос.

— Но кто сказал, что нам нужно наружу?

Майк почувствовал, как что-то меняется внутри него. Страх, который сковывал его мышцы, начал отступать. Он не исчез, но он перестал быть хозяином. Его место заняло что-то другое. Холодное. Твердое. Острое.

— Посмотри на них, — сказал Голос.

— Посмотри на эту стену. Посмотри на этого библиотекаря. Почему они это сделали? Почему они стерли дверь? Почему они изолировали нас?

Майк посмотрел на гладкую серую поверхность перед собой.

— Потому что я... потому что мы — ошибка. Вирус.

— Именно! — воскликнул Голос.

— Мы — вирус. А что делает вирус, когда его запирают в карантине? Он умирает? Нет. Он мутирует. Он становится сильнее. Он ищет новую уязвимость.

Майк медленно поднялся на ноги. Его колени больше не дрожали. Его руки сжались в кулаки, но не от бессилия, а от готовности.

— Они боятся нас, Майки, — продолжал Голос, и его слова вливались в сознание Майка, как расплавленный свинец, заполняя пустоту, оставленную страхом.

— Они боятся того, что мы можем сделать. Они знают, что если мы выйдем отсюда, их идеальный, фальшивый мирок рухнет.

Майк посмотрел на свои руки. В красном свете они казались чужими. Сильными. Опасными.

— Перестань искать дверь, идиот, — прорычал Голос, и в этом рычании была мощь урагана.

— Двери — это для послушных. Для тех, кто следует правилам. Мы не следуем правилам. Мы их ломаем.

Майк почувствовал, как его губы растягиваются в улыбке. Это была не его улыбка. Это была улыбка хищника, который почуял кровь.

— Мы и есть выход, — произнес он вслух, и его голос слился с Голосом в голове, создавая резонанс, от которого, казалось, задрожали стены.

Он повернулся к залу. К красным глазам смотрителя. К пустоте.

— Ты думаешь, ты запер меня? — спросил он, глядя прямо в горящие глаза мистера Абернати.

— Ты думаешь, я здесь один?

Библиотекарь не ответил. Он не мог ответить. Он был просто кодом. Просто декорацией.

— Ты запер не меня, — сказал Майк, делая шаг вперед.

— Ты запер шторм.

Он почувствовал, как энергия Голоса наполняет его тело. Это было похоже на электрический ток, но без боли. Это была чистая сила. Сила, которая не просила разрешения. Сила, которая брала то, что хотела.

— Мы не будем искать выход, — сказал Голос.

— Мы сделаем его.

Майк поднял руку. Он не знал, что делает. Он просто доверился этому новому чувству, этому инстинкту разрушения. Он направил ладонь на стену, где раньше была дверь.

— Ломай, — скомандовал Голос.

И Майк ударил. Не кулаком. Волей.

Воздух перед ним сгустился, задрожал. Пространство исказилось, как изображение в кривом зеркале. И серая, монолитная стена треснула.

Это была не трещина в бетоне. Это была трещина в реальности. Черная, зияющая рана в ткани симуляции, из которой посыпались пиксели и обрывки кода.

Майк рассмеялся. Это был смех Голоса, вырвавшийся из его горла.

— Видишь? — прошептал он.

— Они хрупкие. Они фальшивые. А мы... мы настоящие.

Он стоял посреди красного ада, и он больше не был жертвой. Он был угрозой. Он был ошибкой, которая собиралась обрушить систему.

— Идем, — сказал Голос. — У нас есть дела.

Майк шагнул к трещине. Он не знал, куда она ведет. Ему было все равно. Главное было то, что он больше не бежал. Он наступал.

Майк шагнул в трещину.

Он ожидал падения. Ожидал боли. Ожидал, что его разорвет на части, как ту дверную ручку. Но вместо этого он оказался в тишине.

Красный ад библиотеки исчез. Исчезли пустые полки, исчез мистер Абернати с его горящими глазами, исчезла стена, которую он только что сломал.

Он стоял перед окном.

Это было высокое, арочное окно, такое же, как в библиотеке, но оно висело в пустоте. Вокруг не было ни пола, ни потолка, только бесконечная серая мгла, наполненная статическим шумом. Ш-ш-ш-ш. Звук был тихим, успокаивающим, как шум дождя за стеклом.

Майк посмотрел под ноги. Он стоял на чем-то твердом, но невидимом. Словно сама пустота сгустилась под его весом, чтобы удержать его.

— Где мы? — спросил он вслух. Его голос прозвучал глухо, без эха.

— В буфере обмена, — ответил Голос.

— В зазоре между кадрами. В месте, где система не может нас достать. Пока что.

Майк подошел к окну. Стекло было темным, почти черным, как обсидиан. За ним ничего не было. Ни школы, ни города, ни неба. Только серая, зернистая пустота, в которой иногда вспыхивали и гасли белые искры — битые пиксели мироздания.

Он поднял руку и коснулся стекла. Оно было холодным. Ледяным.

И в этом черном стекле он увидел свое отражение.

Сначала оно было мутным, нечетким, как призрак. Но потом оно сфокусировалось. И Майк отшатнулся, едва не упав в серую бездну.

Отражение было неправильным.

Стекло не было целым. Посередине, сверху донизу, его пересекала тонкая, изломанная трещина. Она светилась слабым, болезненным светом, словно шрам на ткани реальности. И эта трещина разделяла лицо Майка на две половины.

Левая половина была знакомой. Это был он. Майк-Школьник. Бледная кожа, покрытая потом и грязью. Широко раскрытый глаз, в котором плескался животный ужас. Дрожащие губы, приоткрытые в беззвучном крике. Это было лицо жертвы. Лицо мальчика, который привык прятаться.

Но правая половина...

Правая половина принадлежала незнакомцу.

Кожа там была такой же бледной, но она не выглядела больной. Она выглядела мраморной. Холодной. Твердой. Глаз был сужен, прищурен, и в его глубине, там, где должен быть зрачок, горел крошечный, но яркий красный огонек. Пиксельный огонь, который не грел, а жег.

Губы на правой половине лица были искривлены в полуулыбке. Жестокой. Хищной. Самодовольной. Это была улыбка волка, который только что перегрыз горло охотнику.

Майк смотрел на это существо, и существо смотрело на него.

— Кто ты? — прошептал Майк, обращаясь к отражению.

Правая половина лица шевельнулась. Губы дрогнули, улыбка стала шире, обнажая зубы, которые казались слишком острыми для человека.

— Я — это ты, — ответило отражение. Но его губы не двигались синхронно со словами. Звук шел не из стекла. Он шел изнутри головы Майка. Это был Голос.

— Только лучше. Сильнее. Злее.

Майк поднял руку к своему лицу. Отражение повторило жест, но только левой рукой. Правая рука отражения осталась опущенной, сжатой в кулак.

— Это невозможно... — выдохнул Майк.

— В этом мире возможно все, — возразил Голос.

— Ты сломал стену силой мысли. Ты остановил время. Ты видел кровь на пустых страницах. Неужели тебя удивляет зеркало?

Майк смотрел в красный глаз своего двойника. Он чувствовал, как этот взгляд проникает в него, сканирует его душу, взвешивает его страхи.

— Ты... Роман? — спросил он, вспоминая имя, которое всплыло в его памяти, как обломок кораблекрушения.

Отражение не ответило. Вместо этого правая половина лица подмигнула.

Это было медленное, нарочитое движение. Веко опустилось, закрывая красный огонь, а затем снова поднялось. И в этом жесте было столько наглости, столько уверенности, что Майка передернуло.

Он отшатнулся от окна, споткнулся о невидимый пол и упал на спину.

— Приятно познакомиться, партнер, — произнес Голос. Теперь он звучал громко, четко, как будто он стоял прямо над ним.

— Нам предстоит долгий путь.

Майк лежал в серой пустоте, глядя в никуда. Он чувствовал, как внутри него, в самой глубине его разума, что-то щелкнуло. Как замок, который закрылся навсегда.

Он больше не был один. Он был разделен. Расколот.

И та часть, которая откололась, была голодна.

Экран его сознания мигнул и погас, погружая его в спасительную, но временную темноту.

Конец эпизода.