Против всех (джен)

После двух недель дождей наступила пора затишья. Светило солнце, дул тёплый весенний ветерок. Небо, недавно грозившееся погрузить бетонные джунгли под воду, улыбалось горожанам чистой, светлой улыбкой.

С рассветом на привозе началось движение. С высоты птичьего полёта Чёрный рынок напоминал стёганое одеяло, сшитое из разных лоскутов. Казалось, что в утренние часы всё объято глубоким сном, но под большим стёганым палаточным одеялом кипела работа. Продавцы открывали лавки, аккуратно выкладывали товар на прилавки, вывешивали на крючья то, что когда-то ходило в детский сад, училось в университете, имело хобби, по выходным вместе с друзьями ходило в филармонию, а теперь предназначалось для пожирания хищниками.

Пробило 9 часов. На рынок потянулись первые посетители, хищники разных мастей. Хмурая, серая масса двигалась от главного входа и, подобно волне, разбивалась о палаточный волнолом, образуя длинную вереницу очередей. Чёрный рынок удовлетворял любые гастрономические запросы: одним по вкусу баранина, другим курятина, третью обожают мясную смесь. Есть и такие хищники, которые жрут только потроха.

"Налетай, торопись, покупай живопись!" — скандировал Огюст, продавец антиквариата. Кроме ворованных картин Огюст спекулировал старинными монетами, марками, книгами, краденым фамильным серебром. Он не боялся торговать открыто, так как полиция редко инспектировала Чёрный рынок. В этом у него было большое преимущество перед остальными барыгами. Огюсту банально повезло. Торговля шла бойко. Прошёл час, Огюст продал ягуару в клетчатом плаще набор фамильного столового серебра, которое он получил от Кая. Огюст любил своего крестника. Родители бросили Кая ещё во младенчестве. Он рос в семье гиен. Всё бы ничего, да только родители были у него "с приветом". Они учили приёмного сына взламывать замки и сейфы, пролезать через форточки в квартиры и изнутри открывать двери. К двенадцати годам Кай стал профессионалом в деле кражи со взломом. И ему всё сходит с рук. Он обезоруживает окружающих невинным детским взором. "Простота — оружие вора" — повторял Огюст, когда смотрел на первый трофей Кая — фаянсовую вазу, стоявшую на пианино.

Среди разнообразия мясных лавок выделялся стоявший около входа выкрашенный в белый газетный киоск. Он не торговал ни мясом, ни краденым антиквариатом. Казалось, что ларёк был единственным местом, где торговали хоть чем-то законным. В витринах лежали газеты и журналы. Вот подходит опрятный с виду зверь, стучит в окошко. В открывшуюся амбразуру он протягивает двести тугриков и загадочно говорит:

— У вас роман "В-362" имеется?

— Имеется — отвечает голос с той стороны окна и протягивает страждущему зверю странный свёрток. Довольный покупатель уходит.

— Вот ещё двести. — Джек перебирает пальцами хрустящие купюры и сортирует их согласно номиналу.

— А сколько всего? — спросил Коллот.

— За час работы мы продали пять бутылок по 0,5 литров каждая. За бутылку мы берём двести тугриков. Значит, мы заработали 1000 тугриков.

— Сколько мы продали в прошлый раз?

— Около 10 литров, то есть двадцать бутылок.

Коллот приложил карандаш к губам. Он считал в уме и чем больше он считал, тем больше расплывался в улыбке.

— Джек, мы же в прошлый раз заработали 4000 тугриков!

— И заработаем ещё больше, если будем торговать усердней.

Джек и Коллот подвязались помочь кружку журналистики продавать газеты в городе. Но под видом легальной торговлей газетами ребята торговали самогонкой отменного качества. Торговля шла отлично, конспирация работала как надо. Деньги решили делить на троих: треть Джеку как организатору торговли, треть Коллоту как незаменимому помощнику и треть Пине как автору идеи и технологу самогоноварения.

В окошко постучались. Оборванное облезлое животное стучалось в ларёк.

— Ребят, мне бы опохмелиться, не откажи, а?

В киоске запахло перегаром.

— Купи себе петуха — не задумываясь, ответил Джек.

— Чего?

— Купи себе петуха и морочь ему голову!

Джек захлопнул перед носом недоумевающего алкоголика окошко. Бизнес бизнесом, а о конспирации забывать нельзя.

В дверь постучали. В ларёк, обливаясь потом, вошёл Пина. Он принёс две здоровые кипы газет, перевязанные бельевой верёвкой.

— Где ты пропадал?

— Дела.

Пина кинул газеты на пол, от тяжело дышал.

— Чем тут так воняет? — спросил баран.

Джек и Коллот переглянулись. Стояла жара, киоск не проветривался. Они вспотели.

— А сам как думаешь? Точно не духами. — ответил Коллот.

— Фу, все хищники такие мерзкие?

— Не-а, только мы и только по средам, особенно когда в общежитии отключают воду. — шутил Джек. — мы и про душ вспоминаем не часто.

— Душ? — переспросил Коллот. — Лучно я душем не пользуюсь, у меня свой способ поддерживать чистоту. Я ношу исподнее, пока оно не станет второй кожей, а потом, когда наступает время мыться, я просто сдираю белье и грязь сама отлипает.

Джек и Коллот зашлись диким смехом. Пине был противен их незатейливый солдатский юморок. Вообще чистоплотному интеллигентному барану было тошно находиться здесь среди голодных и неопохмелившихся зверей.

Пина пришёл подменить друзей. Джек и Коллот поехали в "Черритон" за ящиком продукции. Когда они вернулись, перед ними развернулась следующая картина. Пину в наручниках вели в автозак. Из ларька полицейские выносили газеты, журналы и ящик контрафактной водки. "Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни!" — орал отчаявшийся баран. Следом вели антиквара Огюста. Его репертуар не отличался изящностью. "А на чёрной скамье, на скамье подсудимых его доченька, я и какой-то жиган!..". Тут Огюст разразился кашлем.

Коллот бросил ящик с водкой на асфальт, схватил Джека и пустился прочь. Коллот знал одно: "Если хочешь быть здоров, убегай от мусоров".

* * *

— Вот ещё анекдот: "Приходит Джимми на урок скрипки, садится, ставит пюпитр, кладёт на колени футляр, открывает его и начинает смеяться.

Учительница: Джимми, что случилось, почему ты смеёшься?

Джимми: (доставая из футляра автомат) Представляю, что сейчас делает папа в банке с моей скрипкой!"

Билли рассмеялся.

Кенни, водитель господина Корвалана, очень любил травить анекдоты, а Билли, охранник, смеялся от души. Огума любил слушать Кенни. Кенни отличался общительным характером и весёлым нравом, но на дороге, вопреки стереотипу, вёл себя аккуратно. Билли удивлялся Кенни: "Как в его голове умещается столько анекдотов?"

— Я мыслю анекдотами.

— Как это?

— Жизнь, — начал объяснять Кенни, — полна противоречий. А анекдот — это маленькая жизнь. Отчего нам смешно? Да оттого, что мы видим противоречие, которое и рождает смех. Вот наблюдаешь за миром, за жизнью, подмечаешь несуразности бытия и смеёшься над ними. Так рождается анекдот.

Билли задумался.

— Кенни, а есть формула идеальной шутки?

Голубой кабриолет остановился на светофоре.

— Формулы не существует, но скажу тебе одно. Когда я играл в студенческом театре, я познакомился с одним старым юмористом. На вид ему было лет двадцать, но на самом деле он был старше меня почти вдвое. Между репетициями мы разговорились. Мы стояли на крыльце главного корпуса и курили. Тогда я спросил у него, в чём залог хорошей шутки. Он стряхнул пепел с сигареты и сказал по-философски, что мы смеёмся над тем, что нам причиняет боль. Пьянство, адюльтер, война, смерть, социальное неравенство — мы смеёмся, чтобы заглушить боль от жестокости мира.

— Говорят, смех продлевает жизнь.

— Ага, а водка её укорачивает, — продолжил Кенни, — выпил стакан — отхохочи его.

— Выкурил папироску — похихикай — поддержал Билли.

— Вот-вот! Клянусь, — бахвалился Кенни, — если бы я не был водителем, то точно работал бы в каком-нибудь кабаре! Да я не хуже Трахтенберга!

— Но, тебе до него расти и расти, смотри на дорогу! — прикрикнул Билли.

Огума сидел с закрытыми глазами и с удовольствием слушал Билли и Кенни. Он любил во время долгих поездок вслушиваться в проносящийся на высокой скорости мир. Шум соседних автомобилей, обрывки диалога и равномерный гул двигателя уносили его мысли в другой мир, прекрасный и упорядоченный. Вскоре все звуки приглушались, уходили прочь, веки тяжелели, окоём сужался до одной точки, и Огума проваливался в сон, мир грёз, где нет ни скорби, ни печали.

Голубой кабриолет летел по центральной улице. Воздух после прошедшей грозы был необычайно чист. Ещё не успели обесчестить девственно чистый эфир природы выхлопные газы бензиновых двигателей, а рёв моторов не перебивал утреннюю тишину просыпающегося города. Из парка доносились стройные звуки вальса. Репетировал военный оркестр. Только равномерная работа двигателя вносила в мажорные отзвуки "Орхидеи" минорные ноты наступившего прогресса.

"У меня есть неделя до того, как эти материалы попадут в прессу. Объявим информацию клеветой, посадим пару нечистых на руку газетчиков. Задушим историю в зародыше. 2635. Такой у тебя номер. Тогда я на что-то надеялся, хотел приструнить тебя, переманить на свою сторону, но нет. Ты хуже чумы. Ты не простишь всего содеянного ни мне, ни Врачко, ни Коризиусу, ни Лисичкину, ни Яхье. Никому. Чего я боюсь? Бога? Нет. Смерти? Нет. Позора? Тоже нет. Я боюсь возмездия".

Кабриолет снизил скорость. Предстоял крутой поворот, съезд в старый город. Огума спал, Билли зевнул. Кенни аккуратно начал разворачивать машину...

Билли не помнил, что произошло. Он помнил, что на дорогу перед кабриолетом выскочила фигура в чёрном, а затем вспышка. В ушах у него звенело. Он осмотрелся. Слева сидел Кенни. Он опустил голову на грудь, будто спал. Его убило осколком бомбы. Сзади всё залито кровью. Огума был тяжело ранен. Правая дверь кабриолета была разворочена, в середине зияла дыра. Билли попытался подняться, но почувствовал резкую боль в спине. Он был ранен. Внезапно лобовое стекло треснуло. По машине стреляли. Билли понимал, что надо защитить Огуму во что бы то ни стало. К Билли с револьвером наперевес двинулась тень. Билли снял автомат с предохранителя. Выстрел. Пуля, разрывая кипящий воздух, просвистела над головой охранника. Он не растерялся. Первой очередью Билли распял нападавшего. По двери забарабанили. Билли ощутил сильнейшую боль во всём теле. Второй террорист стрелял по машине. Превозмогая боль, он положил ствол на дверь и открыл огонь. Второй налётчик упал замертво. Он победил. Теперь Билли должен был бороться за свою жизнь. Кость в правой руке раздробило пулей, спина нашпигована осколками. Билли перетянул ремнём ногу. Пуля разорвала артерию.

5 секунд. Он в сознании и изо всех сил тянет ремень.

10 секунд. Рука онемела.

15 секунд. Он чувствует сухость во рту. Ему хочется пить.

20 секунд. Он чувствует, как в ботинке начинает хлюпать. Это кровь.

25 секунд. Сознание сужается. Он едва слышит звуки сирен.

30 секунд. Билли потерял сознание.

* * *

— Друзья мои, грядет конец мира. Сотрется различие между Патриком и Робером Сабатье. Между владельцами яхт и экипажем. Что до космополитичной элиты, у них и так никогда не было крыши над головой. Общество потребления погибнет. Общество массовой информации погибнет следом. Выживет только общество мастурбации! Сегодня весь мир дрочит! Мастурбация — новый опиум для народа! Онанисты всех стран, соединяйтесь! Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой! Да здравствует новый дивный мир всеобщего Рукоблудия! Социологи назовут это индивидуализмом, но я заявляю: мы живем в эпоху онанистического интернационала!

— Но в этом же нет ничего плохого...

— А, нам пытаются противоречить! Очевидно, товарищ полагает, что общество мастурбации ждет долгая жизнь! Не тешьте себя иллюзиями, дорогие мои. Оно вас всех убьет. Если онанизм станет идеалом, мир устремится к гибели. Ибо мастурбация — полная противоположность жизни. Кончить на скорую руку, выбросить свое семя в пространство, забыться в пустоте. Мастурбация ничего не дает никому, особенно тому, кто ею занимается. Она подтачивает нас исподволь. Увы, дамы и господа: КОНЕЦ МИРА БУДЕТ ВЯЛЫМ ОРГАЗМОМ! Спасибо за внимание.

[Усаживаясь, Жан-Жорж неожиданно громко пускает газы.]

— Мне обязательно пердеть в конце?

— Без пердежа весь монолог Жан-Жоржа теряет смысл.

Через два дня в клубе "Две шинели" состоится премьера спектакля "Весь мир в труху". Постановка перевернёт представление о современном театре. По крайней мере так думал Билл.

Билл не спал третьи сутки. Он работал над партитурой спектакля. Всё то, что раньше ложилось на плечи Луиса, легло на плечи Билла. "Луис, будь ты проклят!" — восклицал Билл, правя в текстовом редакторе кривую партитуру. "Проклинать надо не меня, — успокаивал Луис с театрального Парнаса своего приемника, — проклинать надо свою вспыльчивость и неусидчивость." И действительно, Билл не отличался усидчивостью. Его живой, подвижный характер не ограничивался ничем, кроме драмкружка, где он находил успокоение в созидании. Билла боялись. Это и понятно: чего можно ожидать от крупного саблезубого хищника, который в одно мгновение может убить хрупкое травоядное, просто сомкнув челюсти. От него не ждали каких-либо способностей, однако Билл нашёл в себе талант организатора и смог сохранить разваливающийся театр; от него не ждали оригинальных постановок, однако Билл пошёл на отчаянный шаг, он полностью пересмотрел репертуар, включив ряд современных произведений "на злобу дня"; его не хотели видеть в качестве худрука, но Билла полюбили все за его харизму; они не ждали ответной любви, но Билл полюбил всех; никто не ждал, что хищник влюбится в травоядное, но Билл влюбился в Элис. И этого было достаточно. Если бы Билла спросили, где скрыт тот источник работоспособности и вдохновения, что́ до сих пор, как маяк, ведёт корабль драмкружка сквозь бурю житейских невзгод, Билл не ответил бы. Наверное, он стесняется.

Тао играл Марка Марронье, а Шейла играла Жан-Жоржа, хотя в оригинальной книге Бегбедера Жан-Жорж — персонаж мужского пола. Билл прибегнул к концепции иммерсивного театра. Спектакль о ночном клубе играть в ночном клубе, ну разве не гениально?

— Где свет? Сапожник! Свет! — кричал Билл в рупор Каю.

Кай отвечал за освещение и звуковое сопровождение.

— Да не кричи ты, сейчас настрою!

Кай не понимал, почему светорежиссёра называют сапожником. Легоши шутил, что раньше до изобретения рупора в световика кидали сапогом, чтоб не спал, потому он и сапожник.

Сегодня Кай весь день был не в своей тарелке. То забудет сцену осветить в нужный момент, то звук настроит неправильно, то уронит дорогой софит. Дом вызвался помочь Каю перенести тяжёлый ящик с инструментами, у Кая болела рука. Ему не давала покоя рваная рана, которую он получил, когда спускался с карниза архива полицейского управления. Но не это беспокоило Кая. Он узнал, что сегодня утром на привозе полиция устроила облаву. Они арестовали дядю Гаса. Кай не сомневался в дяде, тот будет молчать, как рыба, он беспокоился за Пину. Пина за небольшую плату согласился быть водителем на стрёме. Если Пина расколется, а это дело времени, то вся комбинация рухнет, а Кай не хотел становиться зеком, ему нравилось быть уголовником.

"Что же делать? Бежать. Куда? На квартиру дяди Гаса? Не вариант. Скорее всего её обыскивают. Уйти из "Черритона"? В разгар театрального сезона? Но куда? Поехать домой к родителям? А живы ли они вообще? Я давно их не видел..."

— Кай! Свет!

Кай направил прожектор на сцену. В последнем действии Марк Марронье вместе с Жан-Жоржем идут по светающим улицам Парижа, их одежда порвана и заблёвана, но они счастливы, ведь они нашли друг друга среди падшего мира страстей.

После репетиции Кай пошёл в общежитие. Он хотел умыться, сменить окровавленную повязку и лечь спать. Он понимал, что вопрос разоблачения только вопрос времени. Нужно продумать алиби, а ещё лучше пожить у кого-нибудь, пока всё не уляжется. Он не успел дойти до конца длинного коридора, соединяющего два крыла старого корпуса "Черритона", его окликнула Элис.

Через пять минут Кай сидел в кабинете директора. Кроме директора в кабинете напротив Кая сидел Эрвин Рольф. У двери сидел комиссар Банёнис. Кай ещё на входе заприметил странную выдру в гражданском. Его выдала военная выправка. Младший комиссар Богач дежурил у входа снаружи. Кай не знал, что долгое и загадочное преступление разрешиться в течении десяти минут.

Директор выглядел обеспокоенно. Он перебирал в руках авторучку. Кай не мог не заметить этого беспокойства.

— Кай, с тобой хотят поговорить вот эти господа из полицейского управления. Не беспокойся ты не в чём не виновен. Они хотят поговорить о твоих родителях.

"Пока невиновен" — про себя уточнил Рольф. Он незаметно улыбнулся.

— О родителях? Значит, они живы?

— Господин директор, я думаю, что лучше нам поговорить наедине. — в интимном тоне произнёс Рольф.

Кай впервые увидел, как директор покорно встал и словно лакей, кланяясь и извиняясь, вышел из своего же кабинета. Кай понял, что перед ним сидит не просто полицейский. Рольф читал выпуск школьной газеты. Он зажал между средним и указательным пальцем страницу и вдумчиво, внимательно читал статью о судьбе поэта Веневитинова. Кай чувствовал, что на него кто-то пристально смотрит. Он побоялся повернуться и посмотреть. Прошло пять минут. Рольф и Банёнис молчали.

"Чего они хотят, чего добиваются этим молчанием. Может, они пришли за мной. Боже мой, я теряю время".

А Рольф никуда не торопился. Он знал, что это Кай был в помещении номер 42, это он убил топором налётчика и помог лемуру оттащить труп, это он завладел оружием и стрелял по бандиту, это Кай выпрыгнул из окна. Это Кай украл папку. Теперь, когда все детали мозаики собраны воедино, осталось добиться признания. Но сначала надо его подготовить.

Рольф перевернул страницу. Теперь он читал статью о весах Роберваля. Банёнис ел яблоко. Со стороны могло показаться, что это вовсе не допрос, а приятельская посиделка. Кай почувствовал, как по спине пробежала струйка пота. Банёнис отвратительно хрустел яблоком. Рольф перевернул страницу.

"Противная рысь. Ненавижу яблоки, ненавижу, когда ими хрустят. Будь моя воля, я бы запихнул это яблоко тебе в глотку да поглубже!"

Говорят, что у страха есть свой неуловимый запах. Так пахнет адреналин. Мы не чувствуем его как, например, парфюм или запах цветов. Адреналин действует на нашу лимбическую систему, отвечающую за базовые инстинкты, необходимые для выживания организма. Есть мнение, что лучше всего страх чувствуют маньяки, преподаватели вузов и следователи, когда допрашивают подозреваемого. Что общего у столь разнородной группы? Все они хищники вне зависимости от видовой принадлежности и все они прирождённые психологи. У маньяка все чувства обострены, он боится разоблачения, он предчувствует облаву, он чувствует страх своей жертвы, чувствует её слабость и готов напасть в самый неожиданный момент; преподаватель на экзамене чувствует страх студента, это вводит его в раж, он начинает испытывать бедняжку каверзными вопросами, пока тот не проколется; следователь, обладая неопровержимыми фактами и вещественными доказательствами, вынуждает подозреваемого сознаться в содеянном, заранее психологически обрабатывая его. Рольф чувствовал, что приближается момент истины. Он чувствовал, что Кай боится. Это возбуждало Рольфа, уголки рта непроизвольно растягиваются в улыбке, зрачки небесно-голубых глаз расширяются, он готов к нападению.

— Хватит, хватит, хватит!!! Это раздражает!!! — Кай резко и громко прервал трапезу комиссара Банёниса.

"Ну всё, он потёк. Дело осталось за малым."

— В самом деле, прекратите, Ваш хруст мешает читать!

Рольф аккуратно сложил газету и положил её на дубовый директорский стол. Он снял очки и спрятал их в карман. У Кая пересохло во рту.

— Да, — Рольф посмотрел на обгрызенное яблоко, — а меня учили яблоки не грызть, а отрезать от плода ножом по кусочку. А я не знаю, как правильно.

Кай почувствовал облегчение. Он позволил себе расслабиться прямо на середине сражения. Рольф знал, что Кай потерял бдительность, поэтому продолжил в доброжелательном тоне.

— Что-то мы засиделись. Ну ладно. Кай, ты наверняка знаешь про зверский налёт на полицейский архив.

— Страшное преступление. — поддакивал Кай.

— Да, ужасное. В ходе расследования мы вышли на следы двух налётчиков. Третьего, к сожалению, кто-то убил топором. Так вот, один из налётчиков на допросе сознался, что видел неизвестное существо маленького роста. Но не это главное. — Рольф достал из внутреннего кармана пиджака конверт с фотографией. — Оказывается, когда-то давно он работал с твоими родителями.

Рольф протянул Каю фотографию.

— Ты видел его когда-нибудь, может мельком, когда он приходил в гости?

— Нет, не припоминаю — Кай соврал, что никогда не видел енота с фотографии. Это он убил лемура-архивариуса, это в него Кай стрелял из трофейной беретты. Кай пытался сохранять спокойствие, и у него это получалось. Внешне он был спокоен, но реакции организма скрыть нельзя, особенно когда речь идёт о жизни и смерти.

— Ну что-ж, спасибо за содействие расследованию.

Кай уже было хотел уйти, но тут Рольф окликнул его.

— И напоследок ещё один вопрос, если позволишь. Ты в футбол играешь?

Кай в футбол не играл, но дядя Гас болел за команду "Спартака". Кай не пропускал ни одного важного матча. Потом за чашкой облепихового чая он разговаривал с дядей о футболе. Для Кая Огюст был как отец. Хорошо, когда отец с сыном имеют общие темы для разговора.

— Я болею за "Спартак" — не задумываясь, ответил Кай.

— Тогда мы сварим кашу. — Рольф широко улыбнулся, его глаза сияли от восторга. — я тоже!

Кай почувствовал родную душу. Ну как можно не доверять этому светлому доброму существу. Он забыл обо всём на свете.

Рольф протянул Каю журнал про футбол за прошлый год.

— Помнишь как наши разбили армейцев в пух и прах?

— 4:0 в нашу пользу, как такое не помнить.

— Вот и я о том же. Так вот, на страничке сороковой есть турнирная таблица, прочти её, пожалуйста, а то я и в очках не вижу. Для кого их печатают?

Кай раскрыл журнал, нашёл табличку и начал читать ряд цифр. Знаки в табличке действительно были чересчур мелкие, неразборчивые, толстые. Каю стало трудно разобрать с седьмой строчки, что же написано в графе "Спартак-ЦСКА". Он запнулся.

— В самом деле, руки поотрывать наборщикам, ничего не вижу.

— Может быть это поможет.

Тут Рольф достал из левого кармана пиджака предмет и протянул его Каю. Старомодные очки в бакелитовой оправе.

Кай оторвал взгляд от журнальной статьи и медленно, осторожно поднял глаза на Рольфа. Перед ним сидело другое существо. Свет, как казалось Каю, померк. Улыбка исчезла, глаза впали. Теперь он различал отдельные морщинки. На него смотрел не Эрвин Рольф, а бес из преисподней. Кая передёрнуло. Он чувствовал на себе его сверлящий взгляд, он хотел броситься в окно, утопиться, повеситься, бежать прочь от ужаса, кошмара мира, лишь бы не видеть его. Но он не мог двинуться с места, его парализовало.

— Где пистолет?

— Утопил в озере.

— Где документы?

— У меня их нет.

— Где они? На кого ты работаешь?

— А вам не всё равно?

В дверь постучали. На пороге появился комиссар Богач с телефонной трубкой.

— Что у вас?

— Господин директор, Мелона поймали.