С неба падало золото (гет)

1 часть

Он её не заметил, просто прошел мимо. Да и она совсем не собиралась оборачиваться, в надежде поймать на себе взгляд его кристально голубых глаз.

На ветру кружились осенние листья и что-то шептали на ушко, цепляясь за каштан ее длинных волос и рукава темного пальто.

Он её не заметил. Даже странно, она ведь прекрасно помнила, каков он. Не просто черты лица, а самую его суть — ту упрямую веру в доброту, что в одной жизни построила школу, а в другой — привела к апокалипсису.

Ещё помнила… Начав свою последнюю, двенадцатую...

А что в других? Она помнила все свои жизни — такая была у неё особенность. В одной из жизней Чарльз Ксавье и вправду её не заметил, в другой — любил её, но так и не смог признаться. В третьей они сжигали миры и возрождались из пепла, только чтобы снова проиграть.

Судьба… Она подарила ей эту жизнь. Без мутации, без Чарльза. Без бремени. И в этот раз она обещала себе — не начинать сначала. Не искать его. Не повторять ошибок прошлых существований. Не входить в его мир. Не стать той, чьё присутствие он ощутит на краю сознания, как назойливый сквозняк.

Чтобы спастись от дождя и от собственных мыслей, она зашла в старую городскую библиотеку. Потерялась среди стеллажей, бесцельно проводила пальцами по корешкам и вдыхала ароматы страниц, пытаясь заглушить память.

В этой жизни Чарльз не знал её, но мог легко узнать, войдя в её разум. Он всегда так делал и вечно злил этим.

Как же давно это было... или совсем недавно. Для неё, хранительницы всех своих «вчера», время спрессовалось в тяжелый, бесформенный ком.

Она улыбалась, когда заглянула за следующий стеллаж. И там был он. Вполне обычный мужчина в сером ноябрьском пальто, с каплями дождя в волосах... и с невозможными голубыми глазами, видящими насквозь любого и беззаветно верящими: даже в непроглядной тьме возможно обрести надежду.

Как же его все ненавидели за это! Но всегда чуть менее, чем любили... Она знала это лучше всех. Знала цену, которую платили те, кто верил в его искру.

Он смущённо кивнул, извинился за несуществующую неловкость и ушёл, поставив на место книгу в кожаном переплёте. А ей отчего-то безумно захотелось узнать, что же его так привлекло.

Мойра аккуратно взяла книгу в руки, на её обложке золотыми буквами выведены инициалы автора — Генрих Гейне. Мойра обернулась, тайно надеясь, что Чарльз наблюдает за ней. Представила озорной прищур и игривую улыбку тонких губ. Но была здесь совсем одна. Лишь тишина и пыль, кружащаяся в луче света из окна.

В книге нашёлся небольшой вложенный листочек, исписанный изящным почерком, который она узнала бы из тысячи других. Капелька чужих чувств, затерянная в творчестве классика.

Твой шаг знакомый слышу я,

Сквозь шум дождя и гаммы слов.

Проходит жизнь, сменяя нас,

Но вновь зовёт знакомый зов.

Строчки плыли перед глазами. Он не помнил её, но его душа, казалось, скучала по ней. И её собственная клятва жить тихо и незаметно начала трещать по швам, подточенная простым четверостишием. Быть свободной от него — оказалось самым тяжелым бременем из всех, что она носила.

2 часть

Поздний вечер. Длинные тени от фонарей ложились на блестящую от дождя мостовую, вырисовывая на камнях полосатый узор, похожий на нотный стан. Ноябрьский воздух густел, становился ледяным и впитывал в себя запах невысказанной тоски.

Мойра бесцельно шла вперёд, кутаясь в пальто. Убегала от призраков, которых в то же время не могла не слушать.

Один из них пел ей красивую песню о самой первой жизни — простой и искренней, наполненной любовью и всем тем подлинным и незыблемым, что только может быть.

Запах вереска в поместье Кинросс, тепло руки Кеннета, смех Каллума, Дина и Эбигейл. Обыкновенная, человеческая жизнь, закончившаяся в семьдесят четыре года в кресле у камина, с тихим затуханием сердца. Мойра тогда ещё не знала, кто она, и это неведение являлось наивысшим благословением.

Другой призрак вселял в неё чувство погони за знанием. Во второй жизни Мойра со всей жадностью стремилась понять природу своего дара. И именно тогда впервые узнала о Чарльзе Ксавье, о мутантах. Ведомая надеждой, она летела к нему, чтобы наконец найти ответы... но встрече так и не суждено было сбыться.

Призрак третьей жизни дышал горьким пеплом.

Оксфорд. Мойра была так близко. Она видела Чарльза — молодого, яркого, уверенного в своей исключительности. Она сочла его высокомерным и, разочарованная в мутантах, в себе самой, бросила все силы на разработку «лекарства» от Х-гена и достигла цели. Но пламя, разожжённое Пиро по приказу Судьбы, оборвало её жизнь. И слова пророчества навсегда врезались в память: «Десять жизней, максимум одиннадцать…»

Не двенадцать.

Мойра свернула в сквер, присела на холодную мокрую скамейку и закрыла глаза, пытаясь усыпить память. Но город не давал ей этого. Ветер шевелил страницы брошенной старой газеты.

Взгляд упал на заголовок в нижнем углу: «Авиакатастрофа в Северной Атлантике: все пассажиры рейса 847 признаны погибшими».

Мойра пробежала глазами по тексту: «…поиски прекращены, на борту находилось 213 человек…»

Испуг сжал ей горло, сдавил виски: давление, вжимающее в кресло; рев, превращающийся в оглушительный скрежет; лютый холод, врывающийся в салон и вышибающий из груди последний крик. Острое, всепоглощающее ощущение падения, когда внутренности уходят в пятки, а мир переворачивается. Никаких мыслей. Минута до разрыва сердца.

— Двести четырнадцать.

Это она была тем пассажиром, которого официально никогда не существовало.

Газета выпала у неё из рук и шлёпнулась в лужу, чернила поплыли, превращая заголовок в бессмысленное пятно. Мойра схватилась за холодное дерево скамейки, пытаясь удержаться в настоящем, но её всё равно швыряло в прошлое, в тот падающий самолёт.

Отчаянно схватилась за теорию из одной занятной книженции: «Если вы думаете о кораблекрушении, вы найдете на скамейке старую газету со статьей о кораблекрушении».

Успокоиться не вышло, ведь это и было оно. Точь-в-точь. Жуткое, бессмысленное совпадение, предсказанное десятилетия назад, но выброшенное из памяти за ненадобностью.

Прошлое не просто жило в ней — оно проецировалось вовне, материализуясь в клочке бумаги, как насмешка. Все жизни Мойры сходились в этой точке, в этом ничтожном доказательстве того, что бегство невозможно. Ощущение полной беспомощности перед лицом абсурда, который когда-то был описан в книге, окутывало её ноябрьской прохладой, пронизывало до костей.

И лишь робкая мысль, спасающимся от дождя мотыльком, продолжала пульсировать в голове: «Она летела к нему».

Она летела к нему…

3 часть

Тёмная от дождя мостовая выглядела бесконечным потускневшим зеркалом. Мойра зажмурилась, в попытке отогнать печальные мысли и плохие воспоминания.

Она никогда не курила, но ладонь сама потянулась к карману пальто — будто чья-то разбуженная душа с того самого рейса прилетела разделить её страх... и попросить закурить.

В кармане, ожидаемо, пусто. Лишь ключи да листок со стихами, оставленный Чарльзом. Таким же, как тот, что она держала в руках в последнюю ночь своей четвёртой жизни.

«Увидимся у реки. В полночь».

Ни имени, ни объяснений. Просто приглашение. И безмолвное знание, что она придёт.

Чарльз ждал её на берегу, на своих двоих, моложе чем был на самом деле. Она любила его всяким — не стоило рисоваться, но он так хотел. И использовал свои способности, наплевав на всеобщую опасность для таких, как он.

Не важно, всё не важно. Сегодня — только их ночь.

В глазах стояло то странное сочетание нежности и печали, которое появлялось, когда он думал о будущем — даже сейчас продолжал в него верить. Это была печаль человека, который уже видел слишком много ран на этом мире, чтобы не знать, сколько ещё боли предстоит. Но одновременно — нежность того, кто продолжал сажать цветы на минном поле.

Сейчас, в этой последней мирной ночи, этот взгляд был особенно ясен. Ему, как и ей, была ведома цена завтрашнего рассвета. И всё равно — в этих глазах не было отчаяния. Была лишь тихая, упрямая уверенность, что однажды, может быть через сто лет, может быть через тысячу, камень, который они заложили сегодня, станет фундаментом чего-то вечного.

Он верил не потому, что был слеп. Как раз напротив — потому что видел слишком много. Видел страх людей и гнев мутантов, предательства и жертвы. И где-то в этом хаосе продолжал различать ту самую искру, ради которой стоило рисковать всем. Даже сейчас. Особенно сейчас.

Чарльз не сказал ни слова. Просто протянул руку. И в тот же миг река вздохнула и поднялась. Тёплая вода отошла от берега и повисла в воздухе, сомкнувшись над ними сияющим куполом. Свет луны, преломившись в толще, заиграл на их лицах тысячами алмазных блёсток. Крупные капли сверкали в волосах Мойры, как диадема.

Чарльз привлёк её к себе. Они закружились в этом хрустальном шаре, под призрачными тенями рыб, плывущих у них над головами. В его глазах цвета жидкого топаза плясали лунные зайчики. Время остановилось.

Мойра чувствовала каждой нитью своей души: завтра — огонь, сталь, пепел. Но не сейчас. Сейчас только это: его дыхание на её коже, твёрдость его плеч под её ладонями и немое обещание во взгляде.

Возможно, она выглядела смешно, ведь танцевала на самом деле одна под обыкновенным небом, а Чарльз наблюдал за сим действом, сидя в инвалидном кресле — пусть и продвинутом, надо сказать.

Когда «телепатическое волшебство» закончится, он будет тактично молчать, следуя рядом и жуя фисташковое мороженое, которым закупился заранее. Да — ночью. И да — взял ей два.

Уголки губ Мойры дрогнули в самой беззащитной улыбке. Так способен улыбаться человек лишь дважды: в раннем детстве и в последнюю ночь перед концом света.

Это была улыбка женщины, которую в четвёртой жизни звали Мойра Ксавье.

4 часть

Карандаш скользил по грубой бумаге, оставляя чёрно-белые следы одиннадцати прожитых жизней. За окном шумел ветер, бился о стекло, будто пытаясь прочесть мемуары грешницы. Мойра МакТаггерт не поднимала головы. С утра и до самого глубокого вечера она сидела за дубовым столом в своём уютном кабинете и превращала память в графику.

Пятая жизнь. В ней она приняла, что милосердие и надежда — оружие слабых. Ещё юная Мойра, сбежавшая из дома, нашла Чарльза на десять лет раньше срока. Она открыла ему тайну их общих, ещё не случившихся, поражений, и это знание переродило его. Он не стал строить школу для одарённых детей.

Мойра заштриховала тени под его глазами так густо, что бумага потерлась. Ветер за окном завыл, словно эхо тех давних сирен. Она выводила линию его скулы, тень, падающую от сурово сжатых губ, и пальцы её почти ощущали живое тепло его кожи.

Они создали Далёкую. Цитадель. Изоляцию, призванную защитить мутантов ценой самой их сути. И она, союзница и стратег Чарльза, смотрела, как свет в его глазах гаснет, сменяясь холодным расчетом. Она думала, что это цена силы. Но силы не хватило. Стражи всё равно пришли. И её последним воспоминанием той жизни остался лишь долгий взгляд на него — этого несгибаемого лидера, которого она сама выковала, — прежде чем травмы ввергли её в кому. Она умерла, не увидев финала, но уже зная его. Год спустя её Далёкая, её мечта о неприступной крепости, была стёрта с лица земли.

Шестая жизнь. Тысячелетие в будущем, где они с Росомахой были экспонатами в зоопарке Библиотекаря. Она изобразила клетку из света и данных и себя — с лицом, на котором застыло холодное понимание того, что их враг — не человек, не машина, а сама эволюция, извращённая чужой волей.

Седьмая и восьмая — кровавые мазки. Рваные, агрессивные линии. Она вырисовывала лица Трасков, которых уничтожила, и башни Дома М, которые видела падающими. Она чувствовала на губах привкус пепла и железа — вкус провала.

Девятая. Апокалипсис. Она нарисовала его орудием, молотом в своих руках. А рядом — себя, с телом, разорванным в клочья, и взглядом, полным фанатичной надежды, даже когда Война поднимал клинок, чтобы отправить её в новое рождение. В этой жизни она была ближе всего к победе. Её запах — едкий, как дым сгоревших миров.

Десятая. Кракоа. Мойра изобразила себя стоящей между Чарльзом и Магнето, правящей из тени. Это была жизнь, прорисованная двойным контуром. Жизнь великой лжи, и, рисуя её, Мойра чувствовала, как с души спадают невидимые оковы.

Одиннадцатая. Кирпичный цвет её нового тела, цвет ржавого металла и засохшей крови. Она набросала схематичный автопортрет: механический контур, лишённый души, с горящей точкой в груди — ненавистью. Это была её самая короткая и самая горькая жизнь, финальный аккорд её проклятия.

Мойра отложила карандаш. В комнате, залитой вечерними красками, лежала стопка рисунков — хроника её падений и взлётов. И с каждым штрихом, с каждым прожитым заново на бумаге моментом, она чувствовала, как тяжкий груз этих жизней поднимается с её плеч, уносится в вой ветра за окном. Она не забывала. Но теперь, превратив память в искусство, она наконец-то могла это отпустить.

И знала ясно: в любой жизни, всегда оставалась собой, хоть Стражи никогда не идентифицировали её, как мутанта.

5 часть

Вдоволь насладившись горячим кофе, Мойра критическим взглядом оглядела пачку новых рисунков и приготовила солидного вида папку, чтобы отобрать в неё самые удачные.

Один из них пугал её и вместе с тем заставлял испытывать благоговейный восторг. А ещё... Ещё Мойре упорно казалось, что она его не закончила.

Одиннадцатая жизнь. Её могло и не быть, прими она иное решение в десятой. Сама Судьба не знала, какой она будет, если и будет.

Мойра вспомнила механическое тело — своё тело, собранное из титановых пластин и ненависти. Она помнила холод этой оболочки, пустоту внутри, где когда-то билось сердце. Помнила, как предложила себя Орхису, став орудием против тех, кого когда-то надеялась спасти. Помнила, как Чарльз... Сам рассказал ей о том, что когда-то в её тринадцать лет уже стоял над ней с решением убить, пока не активировались мутантские способности, но вместо этого оставил в её разуме телепатический сигнал.

Она стала разменной монетой в игре сил, превосходящих её расчёты. Таинственный Энигма — доминион, рождённый Натаниэлем Эссексом, — предложил ей сделку. Стать частью него, сохранив своё «Я» как независимую подпрограмму в бесконечном механизме. Отчаянная жажда выжить заставила Мойру согласиться.

Чарльз... Он помнил её настоящую, а ей предательски мерещилось его тепло где-то внутри холодных титановых пластин. Она тянулась... так жадно тянулась к тому, что называлось его прикосновениями, что дарило аромат морского бриза и сандалового дерева.

И когда её новый покровитель столкнулся с непобедимой силой, он умолял её услышать... помочь... активировать телепатический сигнал, чтобы уничтожить Энигму.

И Мойра услышала. Поняла, что из всех чувств и самых безрассудных желаний, известных и людям, и мутантам, самое важное — это покой.

Она не смогла с ним попрощаться. Он протянул к ней руку, но не успел коснуться. Кажется, Мойра улыбалась. Возможно ли не улыбаться, когда утопаешь в его невозможных глазах?

А потом её тело охватило пламя, но она больше не знала этой боли. Нестерпимый жар, что призван выжигать дотла, не убивал, а отпускал её. Проникал к самой сути, к самым корням проклятия, связывающего её с Судьбой.

Сквозь пламя, застилающее глаза, сквозь запах гари, Мойра продолжала не мигая смотреть на Чарльза. Пока Энигма не перестал существовать.

* * *

Так должна была закончиться история Мойры Мактаггерт. Но она снова открыла глаза, увидела мир во всех его самых счастливых красках.

Помнила, как со страхом встречала свой тринадцатый День Рождения и ждала проявления способностей — «подарка» от Судьбы. Но внутри поселилась тишина. Никаких голосов прошлого, никакого бремени. Лишь шепот ветра за окном и горьковатый запах кофе, который она теперь пила просто так, а не чтобы прогнать усталость от вечной войны.

Мойра была свободна. И смотрела на незаконченный рисунок лишь за тем, чтобы понять, почему считает его незавершённым.

Она смотрела на себя в огне, на Чарльза с его невозможными глазами и желанием коснуться.

— Непобедимая сила... Нестерпимый жар, — проговорила она, потянувшись к краскам, ещё не до конца понимая, чего именно хотела. — Огонь — это только огонь?

Она размышляла, уходя в себя глубже, и рисовала, выверяя каждый штрих и оттенок. Линии постепенно принимали очертания массивных крыльев, как у птицы Феникс. Только у этой птицы было женское лицо, пронзительный взгляд и кроваво-алые пряди, спадающие с плеч. — Привет, Джин, — вспомнила она имя той, благодаря кому живёт двенадцатую жизнь. — Спасибо.

И в тишине комнаты это простое слово прозвучало как самая искренняя молитва.

6 часть

«Катарсис», «847», «Жребий»…

Поблуждав взглядом по глянцевым обложкам, Мойра достала блокнот и записала чёрными чернилами идею для названия нового сюжета: «Туманный храм. Лабиринты телепатии».

Тут дверь магазинчика распахнулась, впустив внутрь задорные голоса.

— Мисс Кэрн! Вы же мисс Кэрн? — прозвенело из-за спины.

Она так переволновалась, что чуть не сказала «нет».

Мойра Кэрн ⁽¹⁾ — её творческий псевдоним в новой жизни. И памятник прошлым.

— Можно автограф? — темноволосая девочка в желтом плащике протянула ей один из комиксов.

Мойра вытащила из сумки несколько маркеров.

— Какой больше нравится? Как тебя зовут? — она могла не задавать оба вопроса, ведь и так знала.

— Джубили, мэм!

— У тебя же есть такой, — окликнул парень в темно-красных очках и кожаной куртке.

— В этом — авторская рисовка! — гордо уведомила Джубили.

— Привет, Скотт, — вырвалось у Мойры.

— Вы меня знаете?

— Все тебя знают, Саммерс! — раздался голос со стороны кассы. — Нам заплатили в двойном размере за разбитое стекло.

Курт, Эмма, Хэнк… Казалось, их любили в этом тихом городке. За всё время здесь не случилось ни одного крупного конфликта между мутантами и людьми.

— Осторожнее, мисс Кэрн, — приятный мужской голос разлился дрожью по телу.

Оказалось, в раздумьях, Мойра задела вращающуюся стойку.

— Спасибо, Р… — осеклась она, едва не назвав имя Гамбита. — Роскошная погода сегодня, правда?

Глядя в его необычные глаза, ей сильно захотелось то ли чёрного кофе с малиновым сиропом, то ли шоколадно-вишневого десерта.

— Для него найдётся местечко в вашей новой книге?

Ласковая интонация вогнала Мойру в краску: он всё понял.

Во втором павильоне магазина располагалось кафе для гостей, желающих насладиться новой книгой за чашкой кофе.

Мойра усмехнулась: ей сегодня просто судьбоносно «везло» — Роуг.

Она будто не замечала её, сидела без перчаток и листала комикс об Апокалипсисе, рожденном в песках. Мойра помнила: Роуг не могла никого коснуться — забирала жизненную силу — и поэтому носила только закрытую одежду.

— Вам нравится эта история? — не сдержала Мойра любопытства.

— Мне нравится финал, — подняла взгляд Роуг. — Чарльз, который всегда был светом для всех, едва не угас сам. И очнувшись, понял, что за всем этим глобальным противостоянием есть лишь одна простая правда — он просто хотел быть с ней. Без права решать её судьбу, а просто любить. Как вы думаете, у них есть шанс?

Мойра поймала себя на том, что плачет. Финал «Апокалипсиса» она нарочно оставила открытым.

— Иногда последние строки лучше всего звучат из читательских уст.

Мойра специально коснулась её пальцев и, прежде чем почувствовать неподъёмную усталость, увидела неподдельный ужас в глазах напротив.

— Простите! — Роуг схватила перчатки, но Мойра покачала головой.

— Вы чудесно справляетесь.

— Это вы… Прекрасно пишете о нас, — с толикой досады ответила Роуг и тут же тонко улыбнулась. — Так необычно… заглянуть в голову автора.

— Прошу извинить… — отвлёк почти рычащий голос.

Мойра замерла. Логан. Последнее воспоминание о нём обрывалось в десятой жизни, когда он смертельно ранил её, а она успела выстрелить в него из нейтрализатора и лишила возможности регенерировать.

Отрезвляющее воспоминание. Слезы моментально высохли.

— Не могли бы вы подписать? — он явно чувствовал себя нелепо. На обложке комикса красовалась девочка в больших чёрных очках в розовой оправе. Она сидела у Логана на плечах и показывала вперёд указательным пальцем. — Это… дочка просила.

Мойра понимающе кивнула, едва сдерживая смех, причина которого крылась во всём сразу.

Безумный день…

7 часть

Джубили, не умолкавшая ни на секунду, так искренне уговаривала заглянуть «всего на пять минут» в Школу для одарённых детей, что Мойра сдалась. Возможно, её манило туда то же необъяснимое чувство долга, что заставляло выписывать их судьбы карандашами и красками.

А может, Судьба? Она знала всё наперёд, предупреждала, что всегда будет готова остановить её. И сейчас, когда их связь прервалась, просто провожала её знакомой дорогой?

Школа встретила Мойру ароматами трав, роем голосов, тихим уютом и всеобъемлющим ощущением безопасности. Светом, исходящим отовсюду — подобному не придаст значение разум, а душа запоминит навеки.

Напоив чаем и заверив, что «Профессор обязательно найдёт минутку», Джубили растворилась в общем веселье. Верно, Джин Грей, которая, почти не глядя, поняла, чего Мойра хотела бы больше всего, сделала так, что о ней все просто забыли, поглощённые собственными эмоциями.

«Джинни, так не честно!» — ускользая, представила Мойра, как будет верещать Джубили.

Ноги сами несли её по коридорам. Она остановилась у высоких дубовых дверей в гостиную, оперлась ладонью о косяк. Здесь. Она должна была быть здесь.

Изнутри доносились знакомые голоса. Она не хотела подслушивать, но шагнула ближе, будто против воли.

— Ты никогда не научишься жертвовать пешкой, Чарльз. Даже ради короля, — со вздохом сказал Эрик.

— Твой король давно проиграл бы в одиночку.

— Рациональный ход, Чарльз. Не пытайся его оспорить.

— Я всегда буду его оспаривать. Рациональность, купленная такой ценой, в конечном счёте проигрывает.

— А идеализм, не подкреплённый силой, оказывается на свалке истории. Мы проверяли. — Раздался щелчок. Эрик передвинул фигуру. — Твой ход, мой друг. Попробуй выиграть, не принося в жертву свои принципы. Удачи.

Мойра затаила дыхание. Она хорошо помнила этот танец двух полюсов — наблюдала бессчётное количество раз. В её груди отозвалось эхом чувство вины. Однажды такая партия закончилась гибелью их обоих и не без её участия.

Она сделала шаг назад, решив раствориться в тени коридора, но её каблук предательски шаркнул по паркету.

Разговор в гостиной оборвался.

— Кажется, у нас есть слушатель, — произнёс Эрик.

Внутри мешались и кипели воспоминания: сражения, предательства, союзы, поражения, но Мойра смело повернула дверную ручку. И оказалась лицом к лицу с двумя самыми могущественными мутантами во всех своих жизнях.

Чарльз смотрел на неё с лёгким удивлением и неизменным добродушием.

— Мисс Кэрн, если не ошибаюсь? Джубили много говорила о вас.

— Прошу прощения. Я, кажется, заблудилась.

Она встретилась взглядом с Эриком и увидела в его глазах то, что видела всегда, — он не верил ни единому её слову.

— Не составите нам компанию? Третий взгляд на эту партию будет познавательным.

Мойра улыбнулась, пусть сердце колотилось где-то в горле. Она сделала несколько шагов и села на кожаный диван, как раз между ними.

— Видите ли, мисс Кэрн, мы зашли в тупик, — хитро сощурил глаза Эрик. — Мы не закончили партию, но я хочу спросить вас, как стороннего наблюдателя, свободного от наших… предубеждений. Что вы думаете? О стратегии?

Чарльз откинулся на спинку стула, бросив на доску рассеянный взгляд, но всё его внимание было приковано к Мойре. Лёгкая улыбка тронула уголки его губ. Он чувствовал нечто большее, чем просто смущение гостьи. Он чувствовал в ней вихрь воспоминаний, которые не были его собственными.

Мойра посмотрела на доску. Она видела не просто фигуры — метафору. Яростную, жертвенную атаку Эрика, выверенную и терпеливую защиту Чарльза — белые ладьи прикрывали фланги, как его ученики. Она медленно провела пальцем по краю стола, собираясь с мыслями.

— Чёрные играют так, будто верят, что доска вот-вот перевернется, и единственный шанс — успеть сделать сокрушительный ход до того, как это случится. — Она перевела взгляд на Чарльза. — А белые… уверены, что доска вечна. И что нужно не выиграть, а сохранить на ней как можно больше фигур. Даже чужие.

В гостиной повисла густая тишина.

— Интригующая позиция. Но позвольте спросить, мисс Кэрн, — Чарльз слегка наклонился вперёд, — на чьей же стороне лично вы? Не доска, а игрок.

Мойра встретила его взгляд, а затем взгляд Эрика. Внутри неё кричало знание сотен таких партий, десятков исходов.

— Я… на стороне доски, — наконец выдохнула она. — Она всегда остаётся. Независимо от того, кто и как расставит фигуры в следующий раз.

Эрик откинулся на спинку кресла, и его лицо смягчилось едва уловимой улыбкой, которой он, казалось, не мог сопротивляться.

— Вы обладаете проницательностью, которая могла бы свести с ума любого телепата, мисс Кэрн. И решительностью, достойной лучших из нас.

Взгляд скользнул к часам на запястье. Эрик с показным сожалением вздохнул и поднялся.

— Прошу простить, но я дал слово быть пунктуальным. Чарльз.

Эрик пожал его руку, и в тот же миг Чарльз почувствовал, как металлическая заклёпка на его часах на долю секунды нагрелась — ровно настолько, чтобы привлечь внимание. Одновременно с этим в его сознании зазвучали строчки: «Твой шаг знакомый слышу я, сквозь шум дождя и гаммы слов…»

Мойре показалось, что Чарльз наградил его самым убийственным взглядом, на какой только мог быть способен.

Эрик с довольным видом повернулся к ней и с почти старомодной вежливостью прикоснулся губами к её руке. Она почувствовала, как его пальцы сжали её кисть крепче, чем требовал светский этикет. В этом было что-то большее: проверка, признание, предупреждение.

— Передай наши поздравления, — мягко сказал Чарльз.

— Куда же без этого, — ответил Эрик уже у дверей.

Тут Мойра заметила в кресле маленькую синюю коробочку, перевязанную алым бантиком. И, не долго думая, бросила её вслед уходящей фигуре.

Эрик не обернулся. Коробочка, пролетев полпути, замерла в воздухе, будто наткнувшись на невидимую стену. Описала вокруг Эрика четыре изящных, неспешных круга — словно птица, нашедшая своего хозяина, — и беззвучно опустилась на раскрытую ладонь.

Лишь тогда он обернулся, и в его карем взгляде прочлось одобрение.

— Я не питаю ложных надежд, мисс Кэрн, и не верю в хэппи-энды, вышитые розовыми нитками. Но… ваш «Катарсис» произвел большое впечатление. Особенно на мою младшую. Взрослая история. Суровая. Если бы не концовка, я бы запретил её читать.

Мойра застыла. «Катарсис». Она писала его в отчаянии, выливая на бумагу боль, которую знала как свою. Историю о нём. О его дочери, умеющей говорить с птицами. О Нине.

— Как… как её зовут? — едва слышно спросила Мойра.

В глазах Эрика блеснула тёплая, отцовская гордость.

— Ванда. А «Катарсис»… Нина перечитывала его неделю. Не могла оторваться.

У Мойры перехватило дыхание. Ванда. Значит, Пьетро тоже где-то здесь. Они живы. Они все живы, и у них — большая семья. Она сама не верила в ту утопическую концовку, когда писалa её, сквозь слёзы и память о прошлых катастрофах. Но так хотелось. Это было правильно. Он, несущий столько потерь, — заслужил.

— Возможно, утопично… — прошептала Мойра, больше для себя.

— Справедливо, — закончил за неё Эрик. — До свидания, Чарльз. Мисс Кэрн.

И он вышел, оставив в гостиной два взгляда, полных немых вопросов к женщине, которая знала их историю лучше, чем они сами.

Мойра повернулась к Чарльзу. В его бездонных глазах читалась до боли знакомая просьба, закономерность. Мойра не могла позволить этому случиться, но и отказать — было выше её сил.

Вся её жизнь, все её творчество были одной большой попыткой выплеснуть накопившееся за прожитые жизни. Теперь они смешались с фантазией, стали туманнее, но не исчезли. Она помнила: больше Судьба не властна над ней. И Мойра Мактаггерт, что смотрела на мир глазами, полными пепла и расчёта, — больше не повторится. Не родится. Но, войдя в эти стены и встретившись взглядом с Чарльзом, она ощутила, как всё, воплощённое на бумаге, всей своей сокрушительной мощью обрушилось на неё обратно. И она захотела поделиться этим в последний раз. С человеком, которого любила. И ужаснулась этому желанию, потому что боялась причинить ему боль — ту самую, которую знала так хорошо.

Мойра посмотрела на шахматную доску, потом снова на Чарльза и с усилием кивнула.

Чарльз медленно поднял руку, коснулся пальцами виска и прикрыл глаза.

Мойра со страхом смотрела, как меняется выражение его лица.

Ему предстояло не просто увидеть образы, а ощутить, как кровавые раны одиннадцати её поражений становились рубцами.

Она помнила, он говорил, как впервые ребёнком услышал чужие мысли, чужую боль. Забился в угол, уверенный в том, что сходит с ума, закрыл уши, но стало лишь громче.

Он чувствовал леденящую пустоту в ногах, момент, когда мозг отказывался принимать реальность, в которой больше нет связи с половиной собственного тела. И Мойра помнила это отчаяние.

Он видел себя в Далёкой — того холодного стратега, которым стал по её совету, — и ощутил вкус той победы, отдававший пеплом. Он переживал стыд и ярость от каждого своего падения, каждого провала, каждой жизни, где его вера оказывалась недостаточной или, что хуже, — ошибочной.

Он видел её.

Как смотрела с надеждой, которую он не заметил. Как она горела и как становилась орудием, как умирала. И как понимала его… В каждой жизни.

Чарльз чувствовал боль, отражённую и умноженную в ней. Видел, как его собственные неудачи, его компромиссы и трагедии рикошетили в жизнях Мойры, калеча и меняя их.

Его лицо исказила агония. Он судорожно вдохнул, прижав кулак к груди.

— Чарльз?

Он не слышал. Хранивший в себе веру для всего мира, видел, сколько шрамов, трещин и надломов скрывает его собственный дух.

И всё это — через призму её памяти. Через любовь, которая помнила всё, даже то, что он сам старался забыть.

— Чарльз…

Мойра укрыла его ладонь своей, желая разделить муку, снова пойти с ним рука об руку. Но вместо этого ощутила себя душой, вырвавшейся из изношенного тела. Она видела обрывки собственного одиночества и понимала: Чарльз всегда был рядом. Он погибал с ней в огне, ненавидел, летел в том самом самолёте, хоть она его и не видела. Он любил её, когда стёр себя из её памяти, и ещё сильнее — когда нашёл в себе силы вернуться.

— Вы знаете, где вы находитесь? — склонилась над ним Мойра из комикса об Апокалипсисе, оставшемся незавершённым.

Чарльз смотрел на неё так, как смотрит тот, кто способен разрушить чей угодно мир — достаточно было бы кому-то посягнуть на их единственный миг покоя вне вечной борьбы. Он смотрел так, как наверняка смотрел Эрик, читая о гибели маленькой Нины, и при этом обнимая её живую и счастливую. И хоть он не верил в концовку книги, но, Мойра знала, уничтожит всех, кто посмеет её переписать.

— На берегу. На Кубе. С тобой.

Почти невесомая ладонь Чарльза коснулась еë щеки и, картинка сменилась золотым песком, солёным морским бризом, шепотом прибоя и солнечным светом, уходящим за горизонт и прощально играющим на винных бокалах у них в руках.

Мойра открыла глаза. Смахнула непрошенную слезинку, и Чарльз ответил тем же жестом.

— Спасибо, — прозвучало одновременно.

И он трепетно припал к её губам, оборвав вздох.

Воспоминания разлетелись вдребезги, оставив после себя одну единственную истину у Мойры в голове: из всех жизней на Земле эта — та единственная, из которой она не хочет сбежать.

Он её не отпустит.

И она не уйдёт.

И когда её смертный час придёт снова… Она будет слишком счастлива, чтобы его заметить.

Разве конец не должен быть таким?

1) Каирн (англ. cairn) — груда камней, насыпанная над погребением. Термин часто используется как синоним слова «курган» в областях, где насыпи состояли из камня.

Вернуться к тексту