Право на жизнь (гет)

Министерство магии в поздний час дышало холодом. Коридоры были безлюдны, только редкие всполохи охранного света мерцали на полу, будто остатки чужих воспоминаний.

Гарри резко толкнул дверь одного из архивных кабинетов, втянул Гермиону за собой и закрыл задвижку. Внутри — сухой запах пыли, старой магии и кожи переплётов.

Гермиона оттолкнулась от него, сердце билось как в подростковые годы, но теперь — не от стыда, а от того, насколько она себя больше не узнавала.

— Ты не можешь каждый раз тащить меня туда, где ничего не решается, — прошептала она, голосом с хрипотцой.

— А если это единственное место, где ты говоришь правду? — тихо, почти с вызовом ответил Гарри.

Он смотрел на неё так, будто видел сразу всё: боль, усталость, разум, который всегда стоял между ними. И ту робость в ней, которую никто, кроме него, не читал как нежность.

Она отвернулась, прижимая руки к груди.

— Мы не дети. Это больше не шрам, Гарри. Это жизнь. Такая, где нас могут стереть.

— Зато вместе, — он подошёл ближе. Почти не касаясь, шепнул в её волосы: — А ты всё ещё не ушла.

Он обнял её — не страстно, а будто искал спасения. И она позволила себе раствориться. Пусть на минуту.

Их поцелуй случился внезапно — как затмение: полный, голодный, неосторожный. Гарри прижал её к столу, Гермиона зашептала что-то бессвязное, то ли заклинание, то ли имя. Их дыхание смешивалось, их страх — сливался.

И тогда…

— Поттер, Грейнджер, — послышался хриплый голос.

Дверь не успела захлопнуться, и теперь в проёме стоял Перси Уизли. Рука на палочке, глаза как лезвия.

— В архиве Департамента расследований, без ордера, без задания, — он говорил сухо, будто не видел, как рубашка Гермионы сбилась на плече. — И, похоже, не совсем по работе.

Молчание было тяжелее любого признания. Гермиона не отстранилась, наоборот — ещё сильнее вжалась в плечо Гарри, не пряча лица.

Гарри выпрямился.

— Мы вели преследование, — спокойно сказал он. — Подозреваемый скрылся в этом крыле. Мы думали, что он может быть среди документов, связанных с…

— …вашими юношескими травмами? — язвительно перебил Перси. — Или, быть может, вашим секретным браком?

Гермиона вздрогнула. А Перси, заметив это, усмехнулся.

— Ваши дела пересматривают. В том числе — личные связи. Надеюсь, вы не забыли, в каком отделе работаете.

Он развернулся и ушёл, оставив за собой шлейф проклятий и промерзшей реальности.

Впереди было слишком много — слишком много людей, которые знали, слишком много врагов, которые чувствовали слабость.

Но впервые за всё время, когда Гарри взял её за руку, Гермиона не оглянулась на дверь.

Допрос проходил в подвале Министерства — серое помещение с холодными стенами, где даже воздух казался тяжелым, пропитанным безысходностью. Гермиона и Гарри сидели напротив троих членов Ордена Феникса — старших, закаленных в борьбе.

В центре — Минерва МакГонагалл, чьи глаза всегда были как судья, не нуждающийся в словах. Слева — старший-Уизли, хотя и ушедший из активной службы, но сохранивший власть присутствия. Справа — Нотт, который недавно вошел в круг доверенных лиц.

Минерва заговорила первой, голос ровный, но пронзительный:

— Ваш брак — тайна, которая могла бы разрушить доверие между нами. Почему скрывали?

Гарри сжал губы, его взгляд не дрогнул:

— Война закончилась, но остались выжившие змееглазы Риддла. Брак стал обетом наедине, не декларацией для толпы. Мы боялись, что откровенность станет поводом для новых предательств.

Гермиона осторожно добавила, чуть робея, но с внутренним стальным стержнем:

— Мы были не готовы к тому, чтобы эта часть нас стала предметом сплетен. Особенно когда внутри Министерства еще много невыясненных работников.

Артур Уизли, задумчиво глядя на них, произнес:

— Тайна порождает страх, а страх рождает предательство.

Нотт, с холодной внимательностью, спросил:

— Кто-то из вас мог навредить Ордену, пользуясь вашим союзом?

В этот момент Гарри и Гермиона обменялись взглядами, полными мрачной решимости.

— Мы здесь не просто супруги, — произнес Гарри, — союзники, готовые идти до конца.

Минерва слегка кивнула, разглядывая стоящую чуть в стороне от центра бывшую ученицу её факультета.

— Тогда расскажите, что вы узнали о Сьюзен Боунс?

Гермиона вздохнула, словно обнажая душу:

— Сьюзен была частью Ордена некоторое время, но она предала нас. Кто-то из нас должен был следить за ней изнутри. Именно тогда Дирк и появился.

Гарри продолжил, голос теперь стал глубже и мрачнее:

— Мы скрывали не только брак, но и эту историю. Потому что настоящие враги прячутся не за стенами, они намного ближе, чем нам казалось раньше.

Тишина растянулась, как паутина, в которой каждый плутал.

Минерва, наконец, сказала:

— Ваша тайна — тяжелое бремя, но сейчас не время для разногласий. Война с тенями продолжается, и вы — одна из последних надежд.

Гарри и Гермиона почувствовали, что двери, закрывшиеся за ними в архиве, теперь открылись перед новой миссией. Миссия, которая потребует от них не только силы, но и полной отдачи — даже если это значит погрузиться в мрак, где любовь и ненависть сливаются в единый вихрь.

* * *

С недавнего времени Гермиона всё чаще ловила себя на том, что живёт не настоящим, а отражениями, воспоминаниями.

Её пальцы порой замирали над пергаментом, а взгляд скользил в пустоту — и тени прошлого медленно всплывали. Простые вещи — запах перьев, звук капающей воды в коридорах Министерства, шорох мужского плаща за спиной — всё это вызывало в памяти то, что давно было заперто.

Семнадцать. Осень. Холодный холм. Гарри в старом свитере, который всё ещё пах лесом. И его голос, тихий и неловкий:

— Если всё это закончится... хочешь быть со мной? Не как друг. Как моя... семья.

Она помнила, как не ответила сразу. Как сглотнула — и сжала кулак на коленях, потому что ей было страшно. Не от него. От того, как легко это было — сказать "да".

Гарри всё чаще был рядом. Иногда — слишком близко. Иногда — слишком чужой. Его глаза, ставшие глубже и мрачнее, не раз ловили её взгляд, и в них было: "Ты тоже помнишь".

Иногда она слышала, как он дышит, когда думает. И это дыхание совпадало с её — как в ту ночь, когда они остались вдвоём в старой церкви и пообещали быть рядом, но не признались в этом никому. По сей день.

И сейчас, просиживая часы в Отделе Магического Контроля и следя за чертежами новых угроз, Гермиона ощущала, как прошлое поднимается в ней, будто под кожей.

1997 год.

Они поженились в церкви на окраине Девона, недалеко от Норы, где когда-то прошло детство Рона. Это было место, которое Гермиона нашла сама — скромная, почти заброшенная часовня, поросшая плющом, с деревянными скамьями, пахнущими воском и книгами. Там редко бывали прихожане.

Малая каменная церковь стояла в стороне от дороги, среди старых деревьев, словно забытая временем. В её высоких, узких окнах отражался приглушённый свет раннего утра. Было тихо — как бывает только на рассвете, когда всё живое ещё только пробуждается и ничего не требует от тебя, кроме искренности.

Гарри поправлял ворот чёрной рубашки. Она была немного тесна в плечах — взята наспех. На нём не было мантии. Только обычная одежда, и немного потёртые ботинки. Он сжимал в кармане кольцо — простое, с едва заметным узором на внутренней стороне. Он не знал, откуда у него силы. Но знал, зачем стоит здесь.

Гермиона подошла к нему в белом шерстяном платье до щиколоток. Она стояла в белом, но не пышном. Оно было почти старомодным, без кружева, без фаты. Только волосы убраны мягким узлом, на висках — лёгкие завитки. Она дрожала. От холода? От решения? От чувства?

Простое платье, волосы убраны, руки — дрожат. Лицо — ни капли макияжа. Она боялась сказать что-то не так, потому просто молчала, глядя на Гарри, который стоял рядом, такой же тихий, такой же не по возрасту уставший.

— Ты уверена? — прошептал он перед самым началом.

Она кивнула. Не улыбнулась. Просто посмотрела в глаза — эти голубые, почти синие, до боли знакомые, в которых было слишком много мёртвых, чтобы притворяться живыми.

— Если не сейчас… — начала она, но не договорила.

Потому что он взял её за руку. Ладонь была тёплой. Надежной. Настоящей.

Священник — седой, с лёгким запахом ладана — стоял у алтаря и смотрел на них без удивления. Словно видел таких раньше: уставших, тихих, но безоговорочно серьёзных.

— Вы уверены? — спросил он тихо, почти шёпотом, словно боялся разрушить хрупкость этой сцены.

— Да, — ответила Гермиона. Она не смотрела ни на кого, кроме Гарри. Его лицо было спокойно, но в глазах — то, что она знала с одиннадцати лет: решимость идти до конца.

Они встали перед алтарём. Никаких гостей, только они трое. За окнами ветер шелестел листвой, и несколько птиц пробежали над церковью — будто приветствие или знак.

— Я, Гарри Джеймс Поттер, — произнёс он, не отводя взгляда, — беру тебя, Гермиону Джин Грейнджер, в жёны, отныне и навсегда. И неважно, сколько раз придётся всё терять, — я снова выберу тебя.

Гермиона, голос чуть дрожал, но в глазах была бесстрашная нежность:

— Я, Гермиона Джин Грейнджер, беру тебя, Гарри Джеймс Поттер, в мужья. И если однажды ты забудешь, кто ты, — я напомню. Потому что знаю тебя лучше, чем себя.

Кольца были надеты молча.

Священник только кивнул и, склонив голову, прошептал благословение, закрыв глаза. Никто не аплодировал. Только их руки, сжатые крепко, как будто держали на себе весь тот невысказанный груз: войны, утраты, боли — и простую, почти недосягаемую надежду на то, что счастье возможно.

И только когда они уже стояли у выхода, под тусклым светом свечей, Гарри прошептал ей:

— Теперь ты моя жена.

— Тайно, — напомнила она, горько, но без упрёка.

— Но по-настоящему, — ответил он, мягко поглаживая её запястье.

Когда они вышли из церкви, воздух был свеж, и всё вокруг казалось по-другому. Точно их жизнь сделала поворот. Без фанфар, без разрешения других, но — окончательно.