Свет в бензине (гет)

После того, как её рука скользнула с его губ, оставив после себя незаживающий ожог, всё пошло наперекосяк. Северус понимал это и ненавидел себя за то, что не может остановиться. Казалось бы — всё можно было бы оборвать. Оборвать так же легко, как гасит свечу вечерний сквозняк. Но нет — что-то в нём само расправляло крылья, когда он слышал вдалеке знакомый рокот мотора. Что-то тёмное и упрямое, жившее в его рёбрах с тех самых пор, как Лили отпустила его руку, а Эллен коснулась губ.

Он всё ещё приходил в Хогвартс. Проводил уроки. Расставлял банки с сушёными листьями и слизнями на полках так ровно, что у Помоны Спраут всё внутри пело от одобрения. Он всё ещё писал отчёты для Ордена, выслушивал язвительные комментарии Минервы и делал вид, что ему неведома усталость.

Но каждую ночь — или утро — он знал, где она. Не потому, что следил сознательно. Нет — он говорил себе: «Это совпадение. Просто так вышло. Просто я тоже люблю этот книжный на углу. Просто мне тоже нужен кофе в три утра, чёрный и горячий, в этом облезлом маггловском кафе, где пахнет гарью и сладкой дрянью из дешёвых вафельниц.»

Оправдания стекали с него, как дождь с мокрой мантии. Он их лепил изо дня в день. Склеивал из треснутых кирпичей, пока не начал верить, что эта хрупкая стена что-то держит. Но она не держала. Она обрушилась, когда он впервые увидел её за столиком в кафе, в том, что никогда не закрывалось, даже если с неба валил мокрый снег или лил июльский дождь. Эллен сидела у окна, зажав в руках огромную керамическую кружку. На ногах — те самые потертые ботинки, одна шнуровка была развязана. Волосы пахли дождём. Она грызла край салфетки и смотрела, как мимо проносятся грузовики.

Северус сидел в дальнем углу. Капюшон, горький дымок дешёвого чая, пальцы в перчатках, чтобы не видно было, как они трясутся. Он смотрел на неё, отражённую в мутном стекле, и видел себя: замкнутого, голодного, цепляющегося за её тень, как за последнюю щепку, на которой ещё можно плыть по чёрной воде.

Иногда она поворачивала голову так, будто чуяла его взгляд. Иногда вдруг смеялась чему-то своему и смотрела в чашку, будто в омут. И тогда он делал вид, что читает. Хотя слова на странице прыгали, танцуя грязный танец бессмысленных знаков.

После кофе был книжный. Маггловский, старый, с неровными полками, запахом клея и старыми коврами на полу. Она стояла у полки с техническими справочниками — мотоциклы, карбюраторы, масла. В пальцах у неё был карандаш. Она делала пометки прямо на полях, хотя книги были не её. Продавец ругался, но потом махал рукой — она платила за них всё равно.

Северус стоял за высоким шкафом и слушал её голос. Она говорила с пожилым хозяином книжного — смеялась, спорила. Иногда произносила какие-то дикие слова, названия деталей, которые звучали для него как чужой язык. Он ловил каждое слово, даже если не понимал смысла. Ему нравилось, как они звучат из её рта — грубовато, с этим лёгким хрипом от дыма и бензина.

А потом была трасса. Эллен выезжала ночью, будто её звала сама пустота. Северус знал её маршрут. Не спрашивай, как — он знал. Магия? Чёрт с ней, с магией. Это было что-то другое. Что-то под кожей, под ногтями, в самом корне спинного мозга.

Он стоял у съезда, в тени дорожного указателя, и слышал её приближение за секунду до того, как фары пронзали мрак. Она проезжала мимо — быстро, так что её волосы развевались под шлемом, как чёрное пламя. Иногда она притормаживала у обочины — и тогда их взгляды цеплялись друг за друга через мутный визор. Она никогда ничего не спрашивала. Только улыбалась уголком губ. И газовала дальше, будто дразнила: «Ну что, профессор? Догони.»

Днём он возвращался в замок. Зелья. Отчёты. Ложь. Всё по кругу. Иногда он видел Лили в зеркале — не живую, не настоящую. Призрак. Тень зелёных глаз, которые смотрят на него с укором. «Ты ведь клялся, что я — всё. Что моя смерть — твоя цепь. И что ты не позволишь себе ни капли другой жизни.» — шептала она с трещин старого стекла. Он отворачивался. Гасил лампу. Спускался в подземелье и слушал, как в груди стучит не её имя.

Имя, которое пахло бензином и дешёвыми сигаретами.

Иногда он возвращался к ней не во сне. По-настоящему. Они встречались всё в тех же местах: парк, лавка, кафе. Случайно — так должно было выглядеть со стороны. Но случайность стала законом. Между ними не было поцелуев — и не было слов, которые могли бы заменить этот голод.

Однажды он сидел с ней на лавке у библиотеки. Ночь была липкая, с редкими каплями дождя. Она что-то рассказывала — про гараж, про какого-то знакомого, который пытался предложить ей продать мотоцикл и купить нормальную машину. Она смеялась, мотала головой. Говорила, что никогда не променяет дорогу на крытую коробку с педалями.

— Знаешь, что я думаю о таких людях? — спросила она, глядя на него искоса.

Он покачал головой. Пальцы его в это время сжимали край скамейки, так сильно, что врезались ногти.

— Что они просто боятся. Боятся дороги, боятся ветра, боятся жить быстро. А я не хочу бояться.

Она повернулась к нему, слишком близко. Их колени соприкоснулись. Он услышал, как у него хрустнуло что-то в шее от напряжения. Его взгляд упал на её губы. Слишком долго. Слишком явно.

Эллен ухмыльнулась. Подалась вперёд. На миг — дразнящий миг — ему показалось, что она снова коснётся его рта. Но она не поцеловала его. Только вдохнула так близко, что он почувствовал её дыхание на зубах.

— Не хочешь тоже перестать бояться, профессор?

Он хотел ответить, что не боится. Что всё давно потеряно и бояться больше нечего. Но горло сжалось. Внутри него что-то сорвалось с цепи и рванулось к ней — в том жесте, который он так и не позволил себе сделать.

И она это знала. Она поднялась с лавки, улыбнулась уголком губ и сказала:

— Ладно. Мне пора. Ты ведь за мной всё равно проследишь, да?

Он не ответил. Она рассмеялась — низко, чуть охрипло — и ушла, оставив его сидеть в этой липкой ночи, раздирая ногтями подлокотник скамейки, будто там была его собственная кожа.

Он сидел на той самой скамейке ещё долго после того, как Эллен растворилась в темноте вместе с урчащим гулом мотора. Липкая ночь просачивалась под воротник, змеилась по коже, по шрамам, по трещинам его внутренностей. Северус Снейп смотрел в пустоту — туда, где ещё миг назад мигал её задний габарит, красный, как крошечный глаз живого зверя.

Он не сразу понял, что делает. Руки всё ещё дрожали, ногти оставили рваные борозды в древнем дереве лавки. Он поднял ладони к лицу — рассекли кожу, под ногтями грязь и занозы. Ему стало смешно. Очень тихо, глухо.

Потом он встал, затянул плащ потуже, сунул руки в карманы и пошёл прочь от парка, где листья уже начали опадать редкими серыми хлопьями. Внутри головы звенела пустота, а под этим звоном что-то уже скреблось, как крыса за стеной.

Дом в Коукворте встретил его тишиной. Книги, запах старой пыли, полки, на которых книги выстроились, как свидетели. Северус провёл ладонью по корешкам — скользким, шершавым, разорванным временем. Когда-то он верил, что знания спасают. Что за каждой страницей спрятана власть. Теперь он понимал: власть — только иллюзия. Иллюзия и боль.

Он сел за стол в узкой кухне, где когда-то мать варила супы и слушала, как за стеной рычит отец. Стол был поцарапанный, оббитый горячими котелками и кислотой, пролившейся при неудачном опыте. Он зажёг лампу, тусклый свет ударил в глаза, обнажив пыльные кольца вокруг.

На стол он вывалил старую кожаную сумку. Оттуда выскользнули баночки, тряпичные свёртки, пергамент с выцветшими записями. Он раскатал один из свитков. Там был набросок старого рунного узора — древний следящий контур. Заклинание не из учебников, не из банальных чар безопасности. Оно родилось у него в голове ещё тогда, когда он был совсем юн и хотел знать, куда Лили ходит после школы, кого встречает, с кем говорит.

Он тогда не осмелился. Тогда ещё думал, что любовь не нуждается в слежке. Тогда он ещё был глуп.

Теперь — всё иначе.

Он вытащил нож с чернёным лезвием. Провёл им по ладони — кровь выступила быстро, горячая, ало-чёрная в тусклом свете лампы. Северус капнул ею на пергамент. Руна дрогнула, словно живая. Пульсировала, пока он шептал слова на смеси латыни и мёртвого саксонского. Его голос был хриплый, натянутый, как струна на ржавой скрипке.

«Observare… Ligare… Iterum…»

Чары тянулись, как дым от поленьев в старом камине. Он запечатал их в крошечный амулет — едва заметный, чёрный, как высохший скорпион. Эту крошечную штуку он спрятал в карман, зажал пальцами так, что ногти врезались в ладонь.

Всю следующую ночь он стоял под дождём у гаража. В темноте Эллен копалась под капотом своего мотоцикла — откручивала что-то, вытирала руки тряпкой, курила сигарету, которая дымилась под козырьком двери. Она не видела его. Не слышала шагов. Магия глушила всё — его присутствие было как ветер между досками.

Он ждал, пока она отойдёт, пока сядет на корточки, ругаясь сквозь зубы на заевший винт. Тогда он подошёл. Тихо. Под самый край гаража. Руки его дрожали, но взгляд был пустой, резкий, сосредоточенный. Он знал каждую грань её байка. Он запоминал эти изгибы металла так же жадно, как когда-то запоминал изгибы букв в старой книге заклинаний.

Он дотронулся до прохладного бака. Мотор был ещё тёплый — от прикосновения у него по коже пробежал холодный озноб. Северус приклеил амулет в незаметный зазор между бензобаком и сиденьем. Легко, как если бы оставлял там свою крошечную тень. Чары сразу сцепились с железом — он почувствовал, как что-то внутри мотоцикла ответило ему низким гулом.

Закончив, он отступил в темноту. Эллен поднялась, хлопнула ключами по ладони, протёрла пальцы о джинсы. Села на сиденье, даже не заметив ничего. Повернула ключ зажигания — мотор взревел, живой, горячий, пахнущий свободой и смертью одновременно.

Он смотрел, как она отъезжает. Задний свет прорезал ночь, оставляя за собой красный след на мокром асфальте. Она уехала — а он стоял, как вкопанный, чувствуя, что теперь между ними есть ниточка. Невидимая. Но живая. Он знал: где бы она ни была — в поле, на мосту, у придорожного кафе — часть его теперь всегда будет рядом.

Дома он зажёг старый котёл в подвале. В котле булькало густое зелье — смесь, в которой плясали отблески магии, как крошечные искры. Он опустил туда другую часть рунного круга. Связь замкнулась. Он увидел её — не лицо, не руки, но ритм мотора, вибрацию руля, колебания цепи. Мотор говорил с ним на своём языке — передавал частоту оборотов, скорость, направление.

Это была не слежка. Это было что-то большее. Симбиоз. Паразит. Любовь? Нет — одержимость. Он почти слышал, как мотоцикл рычит под её руками, как её дыхание смешивается с бензиновым духом. И он улыбнулся — впервые за многие дни, но улыбка эта была больше похожа на змеиную усмешку.

Каждую ночь он возвращался к котлу. Сидел на низкой скамье, укутав плечи старым одеялом. Слушал, как в тёмном зелье шумит её путь. Слушал её свободу — и цеплялся за неё, как утопающий за плавающий щепок.

Он сказал себе: «Это защита. Я должен знать, если с ней что-то случится. Если магглы… если кто-то из моих… если война.»

Оправдание дрогнуло и рассыпалось, как пепел. Потому что правда была другая: он не хотел спасать её. Он хотел быть там. Быть частью её дороги. Примотаться к её мотору, как ненужный лишний провод. Слушать этот гул до тех пор, пока в его венах будет течь кровь.

Иногда он засыпал прямо там, у котла. Ему снилось, что он едет с ней. Что держит её за талию сквозь запах кожи и бензина. Что ветер режет лицо, а она оборачивается — и в её взгляде нет страха. Там есть только он.

А утром он снова вставал. Снова шёл в замок. Снова запирался в подземелье, бормоча Дамблдору свои бесконечные рапорты, будто ничто не изменилось.

Но между ними теперь был этот мотор. Эта ниточка. Эта чужая свобода, привязанная к нему заклинанием, которое уже не отпустит.

Той ночью он заснул прямо у котла. Одеяло соскользнуло с плеч, лампа потухла, оставив только слабое синее свечение чар в глубине зелья. Голова его склонилась на грудь, волосы, как чёрная вода, закрыли лицо.

Во сне он шёл по длинному коридору, мрачному и холодному, где камни под ногами были мокрыми, будто в подземельях Хогвартса. Стены дышали сыростью. Сквозь эту темноту вдруг забрезжил свет — золотой, мягкий, как в детстве, когда солнце пробивалось в маленькое окно кухни.

Он шёл к этому свету и вдруг оказался на берегу. Ночь дрожала звёздами в холодной воде, и вода казалась жидким зеркалом.

Он присел на корточки. Дотронулся до поверхности — и она разошлась кругами, обнажив лицо под водой. Лицо, в которое он смотрел как зачарованный. Её лицо. Эллен лежала под водой, будто спала. Её волосы колыхались, распускаясь тёмным, чуть медовым облаком вокруг. Глаза её были закрыты. Губы — приоткрыты, как если бы она собиралась что-то сказать.

Её кожа светилась бледным, почти лунным светом. Волосы шевелились, обвивая её лицо, щёки, шею. Он смотрел и не мог оторваться. Сон был слишком явным, слишком тёплым, слишком пугающим.

Он хотел коснуться её, вытащить, прижать к себе, согреть своим телом. Но рука его застыла над водой. Он вдруг понял, что если дотронется — всё исчезнет. Она исчезнет. Исчезнет навсегда, как исчезают мёртвые, которых нельзя воскресить ни одним заклинанием.

В груди защемило так, что он едва мог дышать. Ему хотелось закричать, но вместо крика вырвался только хрип.

— Ты ещё не выбрала меня, — шептал он в этом сне, и голос звучал, будто он тонет вместе с ней. — Ты ещё не выбрала…

И это было правдой.

Он проснулся резко, как от толчка. Холод пробрался под кожу. Котёл мерцал тусклым голубым пламенем, в зелье плавали золотисто-красные отблески заклинания слежки. Его рука всё ещё лежала на полу, пальцы сжаты, как будто он удерживал что-то невидимое.

Он сидел долго, глядя в зелье, слыша рокот мотора где-то далеко, слыша, как вибрация передаётся ему в грудную клетку.

Почему он не сделал привязку к ней самой? Почему не прикрепил чары слежения прямо к её телу, к одежде, к волосам, к коже, как делал раньше с людьми, которых нужно было отследить для Ордена?

Потому что байк — это всего лишь транспорт. Металл. Механизм.

А она…

Она — человек.

Она не выбрала его.

Он не имел права её метить. Её свобода — это была её суть. Её дорога, её смех, её волосы, пахнущие вишнёвым дымом и бензином, её глаза, в которых не было магии, но было что-то сильнее.

Он не хотел быть тем, кто отнимет у неё свободу. Он просто хотел… быть рядом. Хоть как-то. Хоть через мотоцикл, через рычание мотора, через дрожь дороги, через чары, которые давали ему иллюзию, что он всё ещё рядом с ней.

Он прикрыл глаза, и снова увидел эти волосы под водой.

«Ты ещё не выбрала меня…» — шептал он в пустоту, где его голос глох, как свет в холодной глубине.

И молчание было его ответом.