Изменница (гет)

Вечер Министерского приёма подкрался незаметно. Казалось, Рон и Гермиона только что сидели в уютной кафешке, любимом месте их дочери, смеялись, пили кофе с корицей и обсуждали планы на завтра. А теперь — уже вечер, и в комнате Гермионы царил лёгкий хаос: полураспахнутый шкаф, платья на вешалках, туфли на полу и сама она, стоящая перед зеркалом с усталым, отрешённым взглядом, перебирала наряды в надежде найти тот самый. Такой, который не только соответствовал бы статусу мероприятия, но и хоть как-то совпал бы с её внутренним состоянием.

А оно оставляло желать лучшего.

После насыщенной прогулки по городу ей больше всего хотелось остаться дома, укутаться в плед, зарыться в подушки и просто исчезнуть на несколько часов. Лёгкое головокружение, начавшееся с утра, усилилось к вечеру, а тупая боль в висках стучала в такт шагам по коридору.

Но сегодняшнее событие было слишком значимым, чтобы его пропустить. Гермиона прекрасно понимала: статус героев войны, работа в Министерстве и Аврорате — всё это накладывало определённые обязательства. И потому, пересилив себя, она выбрала чёрное платье — лаконичное, сдержанное, но с откровенным разрезом на бедре и изящной сеткой на груди. Лёгкий макияж скрыл следы усталости, короткая стрижка — чёткая и простая — добавила строгости и уместной небрежности. Хоть что-то в этот вечер было под контролем.

Министерские приёмы давно стали рутиной. Еда, напитки, светская болтовня, медленные танцы. Но за последние пять лет изменилась атмосфера — и мода. Старые мантии остались в прошлом, теперь женщины наряжались в вечерние платья, а мужчины — в костюмы, хотя многие по-прежнему предпочитали удобные, свободные мантии.

Сегодня зал был полон блеска: парча, шёлк, атлас, запах духов, блеск украшений. Каждая женщина старалась удивить, показать, что, несмотря ни на что, она всё ещё может быть великолепной. Каждая волшебница старалась проявить себя и показаться во всей красе. Джинни, видимо, тоже пыталась. Но то, что на ней было, вызывало у Гермионы непонимание. Платье — сиреневое, в пайетках, с глубоким вырезом спереди и сзади, обтягивающее каждую линию тела. Оно могло бы подойти кому-то другому — не Джинни. Гермиона знала, что та предпочитает элегантную простоту: струящиеся ткани, тёплые оттенки, лаконичность. Но, судя по всему, выбора у Джинни не было. Если её мать что-то решила, проще согласиться, чем объяснить, почему нет. Поблизости ходила Молли Уизли — довольная, суетливая, словно выставившая дочь на подиум.

На самой Молли было платье, от которого хотелось зажмуриться: ярко-бирюзовая ткань, усеянная красными крупными цветами. Крой подчёркивал объём, а не скрывал его. Впрочем, она явно чувствовала себя уверенно и не упускала случая снова напомнить Гермионе о «скромности» её вкуса и «странностях» моды Малфоев. Гермиона привычно молчала. В ней кипело, но она не отвечала. Сил не было даже на это.

Тем более что рядом прошла Тори — изящная, уверенная в себе, с привычной мягкой улыбкой. Она ненавязчиво поприветствовала всех, легко кивнула Гермионе, и даже этот жест казался продуманным до кончиков пальцев. На ней было персиковое платье — лёгкое, будто сотканное из самого летнего воздуха. Шифоновая юбка мягко колыхалась при каждом шаге, а кружевной верх с тонким рукавом изящно обрамлял плечи и декольте, намекая на чувственность, но не переступая границы. Всё в образе было выверено: цвет, крой, манера держаться.

Стиль Пэнси Паркинсон угадывался безошибочно — изысканная простота с европейским акцентом, чуть вызывающая, но элегантная. Гермиона с некоторым удовольствием отметила, что вкус Пэнси ей определённо нравился.

Рядом с Тори шёл Драко. Белоснежный костюм — прямой, чёткий, подчёркивающий фигуру, с острыми лацканами и лёгким жемчужным отливом — сразу выделялся среди однообразных мантий. На фоне остальных гостей он выглядел почти дерзко, но в этом была уверенность. Он был собран, сосредоточен, и, как всегда, немного отстранён. Но в том, как он держался рядом с Тори, была заметна новая мягкость, защищённость, тепло, завëрнутое в привычную ледяную оболочку.

— Всё в порядке? — осторожно спросила Тори, ненавязчиво остановившись рядом с Гермионой. В её голосе не было ни тени осуждения — только искренняя забота. — Ты выглядишь уставшей.

На мгновение Гермиона не нашла, что ответить. Слова запутались, язык прилип к нёбу. Горло саднило, как будто она весь день не говорила, а язык был сухим, будто вылизан песком. Только сейчас она поняла, что вообще не пила воды с самого утра.

— Немного, — выдавила она с натянутой улыбкой. — Просто длинный день. Как обычно.

— Если хочешь — могу по дружбе тебя осмотреть, — предложил Драко, мягко, но с медицинской конкретностью.

— Боюсь, семейство Уизли сначала убьёт тебя, а потом — меня, — хрипло усмехнулась Гермиона.

— Ты всё ещё скрываешь нашу связь? — с лёгкой усмешкой спросил Драко.

— Конечно. Это тайна, — ответила она и слабо улыбнулась. — Не дай Молли узнать, что моим личным колдомедиком является личный враг семьи.

— Если станет хуже — подойди, — всё же сказал он сдержанно, но настойчиво. И вместе с Тори они отошли.

Гермиона кивнула, хотя прекрасно знала, что не подойдёт.

Приём шёл своим чередом. Кто-то заводил связи, кто-то — только укреплял старые. Шампанское лилось, разговоры перемежались вальсами, музыка струилась в воздухе, словно сладкий дым.

Гермиона тоже говорила, смеялась, вела себя, как принято, — но ощущала себя фантомом. Будто бы её здесь не было, будто бы тело двигалось само по себе, а сознание отступило куда-то на задний план.

Каждый звук отдавался в висках тупой пульсацией. Будто кто-то стучал изнутри черепа, просясь наружу.

Рон, заметив её заторможенность, попытался приободрить — с неуклюжей заботой протянул бокал шампанского.

— Попей, может, станет легче.

Она кивнула, поблагодарила и сделала глоток. На мгновение это и правда помогло. Голова чуть прояснилась, как будто по пыльной улице прошёл долгожданный дождь. Но стоило бокалу опустеть, как мир снова начал расползаться.

Словно внутри неё лопнула тонкая струна. В груди запрыгало сердце — слишком быстро, слишком громко. Пульс — резкий и частый, как шаги вниз по каменной лестнице. Звон в ушах усиливался, вытесняя речь. Голоса вокруг слились в невнятный гул, будто она нырнула под воду. Лица расплывались. Гермиона моргнула. Потом ещё раз. Но тьма уже наступала, жадно и без предупреждения. Ноги стали ватными. Пол качнулся.

Когда она упала, в зале на секунду воцарилась гробовая тишина. Кто-то вскрикнул. Кто-то бросился к ней. Но сама Гермиона этого уже не слышала. Она, как лист, сползла в тёплую, бархатную тьму. Там не было боли. Не было мыслей. Только покой, долгожданный, мягкий, почти желанный.

Она больше не чувствовала тела. Не ощущала тяжести ни слов, ни забот.

Где-то вдалеке пульсировал голос — упрямый, ровный:

— Гермиона. Слышишь меня? Расступитесь. Я — колдомедик.

Где-то рядом звучал визг Молли, срывающийся на плач. Рон звал её по имени, растерянно, без привычной бравады.

Но всё это — сквозь вату. Сквозь воду. Сквозь сон.

Её мир сузился до лёгкого покачивания и тишины внутри.

* * *

Вернул её резкий запах — смесь камфоры, чего-то пряного, обжигающего. Кто-то коснулся запястья холодом, будто льдом. Гермиона судорожно вдохнула.

И мир врезался обратно. С грохотом.

Свет ослепил. Звуки резанули по слуху. Тошнота подкатила к горлу.

— Наконец-то, — знакомый голос облегчëнно выдохнул. — Пей.

Медленно, будто через стекло, Гермиона разлепила веки. Свет был приглушённый. Зелёные стены, мягкий диван, медицинская сумка на столе говорили о том, что она находится в больнице Святого Мунго.

Перед ней стоял Драко. Его волосы были чуть растрёпаны, ворот мантии расстёгнут. В одной руке — флакон с мутным, серо-зелёным зельем. Пахло плохо, вызывая новый приступ тошноты.

— Я не буду это пить, — хрипло пробормотала Гермиона.

— Будешь, — невозмутимо ответил он. — Добровольно или принудительно — решай сама.

— Шантажист, — буркнула она и, сморщившись, всё же сделала глоток. Зелье оказалось на вкус ещё хуже, чем пахло, но почти сразу принесло облегчение. Голова стала яснее, тело — чуть легче.

— Что со мной? — наконец, спросила она.

— Поздравляю, ты беременна, у меня скоро будет братик, — огорошил новостью Драко и, не дав девушке опомниться, продолжил, — срок три недели, смею предположить, недомогания начались у тебя с неделю назад, но ты решила, что само пройдёт. Я крайне рекомендую тебе отправить Патронус своим родственникам, а то они решили, что я тебя убить хочу. Скажи, что ты пару недель проведёшь в больнице под присмотром целителя Сметвика, с ним я договорюсь. А сейчас мы отправляемся в Мэнор.

— Подожди… Почему? Что?.. — она попыталась понять хоть что-то.

Но Драко смотрел на неё строго. Без раздражения — но и без возможности для возражений.

Смирившись, Гермиона отправила Патронуса — серебристую выдру, которая выпрыгнула из палочки и растворилась в воздухе. Попыталась встать — но ноги подкосились. Тело снова напомнило о себе тяжестью, слабостью, нежеланием двигаться.

— Прекрасно, — выдохнул Драко. — Значит, несёмся.

Он поднял её на руки — уверенно, как будто делал это не впервые. Гермиона, удивлённо и слабо, прижалась к нему. И — впервые за день — стало легче.

Покой, наконец-то настоящий, пришёл не из темноты, а из тепла его рук.

Мэнор встретил их тишиной и прохладой. В его стенах Гермиона вдруг почувствовала, как ступни уверенно касаются пола. Её качало, но уже не так сильно.

— Добро пожаловать в изолированное, но весьма комфортное заключение, — усмехнулся Драко.

— А теперь расскажи, что происходит? — потребовала Гермиона, присаживаясь в мягкое кресло в Бежевой гостиной. — С чего ты решил, что ребёнок твой брат?

— Магию семейства Малфой сложно с чем-то спутать, особенно мне, — усмехнулся Драко. — Если насчёт первого твоего ребёнка у меня были сомнения, то тут — всё ясно. Этот малыш на сто процентов Малфой.

— И что мне теперь делать?

— Быть в Мэноре. Отдыхать. Контактировать с представителями нашего рода, — хмыкнул он, но, поймав взгляд Гермионы, полный недоумения и возмущения, всё-таки добавил серьёзнее:

— Беременность у Малфоев — штука непростая. Даже до всех проклятий в семьях редко бывало больше одного ребёнка. Когда плод закрепляется, он требует магической подпитки от отца. Это не просто биология — это магия рода, старая, капризная и очень требовательная.

Он сделал паузу, будто дав ей переварить услышанное.

— Всё связано с древностью линии, наличием вейл в родословной и с почти параноидальным стремлением не допустить появления бастардов. Так что да — тебе нужен тактильный контакт с представителем рода. Даже не обязательно с отцом ребёнка. Объятия, прикосновения — всё, что может передать магию. Это облегчает симптомы и снижает нагрузку на тебя. Также, чем ближе ты к родовому камню, тем лучше. Он будет подпитывать тебя даже без постоянного присутствия кого-то из семьи рядом. Поэтому ты тут.

Он встал и прошёлся по комнате.

— Тори во время беременности почти не покидала Мэнор. Её поддерживал и я — муж, и род. У тебя, как понимаешь, всё хуже. Единственным источником магии была ты — и ты уже на грани. Если бы ты не потеряла сознание при мне или не обратилась в Мунго в ближайшие несколько дней, то, скорее всего до конца недели ты бы не дожила. Магическое истощение убивает. Особенно такое.

Она молчала. Руки сжались на подлокотниках. В горле стоял ком.

И тут в комнату буквально ворвался взбешённый Люциус Малфой. Дверь едва не сорвало с петель.

— Драко, что за чёртова срочность?! Я еле добыл портключ, — начал он, но, завидев Гермиону, осёкся. Его лицо изменилось. — Гермиона? Что ты здесь…?

—Гермиона беременна, твоим ребёнком. Срок три недели. Я его наблюдаю, то есть первый триместр с моими рекомендациями и нужными зельями она должна его проносить. Дальше, как ты понимаешь, это уже не в моей власти. Что вы со всем этим будете делать — решать вам. Но сроку на принятие решения у вас не больше, чем три недели. Ближайшую неделю очень рекомендую провести в Мэноре, палату в Мунго я на тебя оформлю. С родственниками тебе придется поговорить в ближайшие несколько дней. Но завтра из Мэнора ни ногой, магия малыша должна синхронизироваться с родовой. Исход этой беременности я предрешить не могу, плод магически сильный, поэтому без подпитки рода ты, моя дорогая, долго не протянешь. Но есть и другое решение, — Драко скривился. — В магическом мире тебе не помогут, но вот в магловском аборт тебе сделают быстро. Так, что думайте, но не долго. Чем больше срок, тем опаснее последствия. Магловский аборт — это риск, но учитывая, что шансов выносить ребенка у тебя не много, риск оправдан.

Он посмотрел на Люциуса, потом снова на Гермиону:

— Если решишь оставить ребёнка — завтра я буду к обеду. Приду с Тори и Скорпиусом. Она даст советы по беременности, я — по лечению. Колдомедиком твоим быть не могу, но всё остальное уладим. Шлите Патронуса, если что.

И прежде, чем кто-то успел ответить, он ушёл.

Когда Скорпиусу исполнился год и угроза магического истощения ушла, молодая семья перебралась из величественного, гулкого Мэнора в тихий уютный коттедж возле Хогсмида. Четыре спальни, гостиная, камин, маленький садик и кабинет с окнами в лес. Дом был скромным по меркам Малфоев, но достаточно уютным.

Драко искренне переживал за девушку, которая из чуть ли не «закадычного» врага сумела стать ему хорошим другом. Поэтому он предпочёл выложить всю информацию перед отцом и Гермионой. Он считал себя не вправе давать двум взрослым людям советы и предпочёл, чтобы решение они приняли самостоятельно, хоть и не сомневался, что ребенка они решат оставить, и Гермиона превратится в его мачеху. Но парень не был против такого расклада, он искренне желал девушке и отцу счастья. Он откровенно не понимал, что держит такую женщину, как Гермиона, рядом с этим рыжим недоразумением. Она всегда нравилась Драко своим умом, честностью, искренностью, храбростью. А вот её отношения с Роном были слишком непонятны для человека, который хоть и вступал а брак по расчёту, но они с Тори были хорошими друзьями. А без любви и всепоглощающей страсти вполне можно прожить, если тебе хорошо с человеком. Но у Гермионы с её мужем не было даже этого. Им было слишком сложно понять друг друга, они оба были недовольны этом браком, но почему-то цеплялись за него, старались сохранить хорошую мину при плохой игре. Быть идеальными непонятно для кого. Драко был искренне рад за Гермиону, что у неë появился реальный шанс разрушить этот замкнутый круг из недоотношений и стать счастливой. И он был вдвойне счастлив, что этот шанс появился у неё с его отцом. Он видел, как его отец менялся рядом с этой девушкой, становился более мягким и способным на компромиссы. А ещё Драко видел искры, которые летали между этими двумя, и даже был готов поверить в то, что именно так и выглядит любовь. К тому же, он подсчитал магическую совместимость отца и Гермионы ещё в прошлую её беременность и остался вполне доволен её результатами, они были даже чуточку выше, чем у него с Тори и достигали 69%. То есть шанс, что у них родится магически сильный ребенок, был достаточно высок, да и к тому же сама магия будет помогать им в их отношениях. Сейчас Драко приходилось надеяться только на благоразумие его отца и Гермионы, и тогда всё будет хорошо.

В это же время хладнокровный аристократ в N-ном поколении Люциус Малфой, славящийся своим умением в любой непонятной ситуации сохранять лицо, был растерян и, можно сказать, пребывал в ужасе, как, впрочем, и его любимая. Гермиона не собиралась становиться матерью во второй раз, она очень любила дочь, но больше не планировала иметь детей. Но с другой стороны, это не просто ребенок, а её ребенок от любимого мужчины. Поэтому она в который раз оказалась на распутье, где от её решения будет зависеть жизнь дорогих ей людей. С одной стороны, она не хотела убивать собственного малыша, ведь он уже есть, и самое удивительное, она его уже любит, а с другой — девушке было слишком страшно что-либо менять. Ведь скажи она правду, их отношениям с Роном придёт конец, он не простит ей предательства, его семья отвернëтся от неё, да и Гарри примет сторону друга и жены. В голове у девушки по-прежнему звучали слова, сказанные старой прорицательницей: «Вы такая юная, но сердце ваше неспособно на любовь. Душа сухая, как страницы учебника, к которым Вы привязаны навсегда». Девушка по-прежнему боялась что Трелони окажется права. Но она ведь действительно любит Люциуса! Несмотря на все доводы разума, девушка впервые призналась сама себе и решила рискнуть и сказать мужчине всю правду.

— Люциус, мне страшно, — одними губами прошептала Гермиона. Голос дрожал, словно ветер касался натянутой струны. Она смотрела на него с такой надеждой, будто он действительно мог знать ответы на всё — как спасти, как простить, как выжить. — Я не готова становиться матерью во второй раз. Я… очень люблю Розу, но… я больше не вижу себя в роли матери. Я хочу жить, развиваться, быть чем-то большим, чем просто мама. Я столько строила — карьеру, имя, свою независимость… Я боюсь потерять всё это. Боюсь себя потерять.

Она на мгновение замолчала. Ком в горле не давал выдохнуть. Потом, опустив взгляд, словно признаваясь в чём-то слишком личном, едва слышно добавила:

— Но… это твой ребёнок. И я… я хочу, чтобы у меня осталась частичка тебя.

Люциус молчал несколько секунд, а затем подошёл ближе. Он аккуратно обнял её, как будто она могла рассыпаться от любого резкого движения. Взгляд его был тёплым, по-настоящему светлым — таким, каким его почти никто не знал.

— Я люблю тебя, Гермиона. И если это — чудо, то я благодарен судьбе за него, — сказал он, срывающимся голосом. — Ты даже не представляешь, как сильно.

— Но как так вышло? — Гермиона, прижавшись к его груди, слабо покачала головой. — Ты говорил, Драко не может иметь братьев. Это же родовое… Проклятие? Он рассказывал, что у мужчин в вашем роду может быть только один ребёнок…

Люциус чуть напрягся. Эта тема, как старая, не до конца зажившая рана, до сих пор причиняла боль.

— Значит, он рассказал тебе и про Уизли? — с горечью произнёс он.

— Да, — кивнула она, — про мужчину, который не смог сохранить ребёнка. И что наследник должен быть только один.

— Всё верно, — кивнул Люциус. — Но у любого проклятия есть не только цена, но и способ его снять. Это древнее родовое заклятие держалось на вражде, на гордыне, на крови. А чтобы оно исчезло, нужен человек, способный соединить разрозненные части — с любовью, искренне, без выгоды. Ты стала этим человеком, Гермиона. Твоя дружба с Драко сдвинула лёд, ребенок от Уизли и любовь ко мне. Всё это способствовало этому чуду и уничтожило проклятие. Ну и, возможно, то, что я простил и снял печать крови с парочки Уизли.

Он опустился на одно колено, не убирая руки с её талии. И в глазах его не было ни высокомерия, ни расчёта — только тёплая, хрупкая, пугающая по силе искренность.

— Гермиона Джин Грейнджер-Уизли, ты выйдешь за меня?

— Что? — она отшатнулась от неожиданности. — Но… ты женат! Я замужем! Ты… ты не можешь…

— Это просто бумаги, — спокойно ответил Люциус. — Браки по решению Министерства. Пустые формальности. Развод возможен, и я всё уже продумал. Завтра я напишу Нарциссе. Через день-два она будет в Лондоне, я договорюсь с судом. Мы разведёмся в течение недели.

— А ты правда думаешь, что это будет просто? — с испугом в голосе спросила она. — С ней? С Роном? С Гарри? Они ведь все…

— Они — не мы, Гермиона, — мягко перебил он. — Мы — это ты, я и наши дети.

— Дети… — она сжала пальцы в кулаки, — а Роза? Я не смогу её оставить. Я не хочу выбирать. Я не смогу…

— И не придётся, — твёрдо сказал Люциус. — Роза — часть тебя. И значит, часть меня. Если ты захочешь, она будет жить с нами. Я постараюсь стать ей другом, поддержкой. Я не собираюсь ни у кого её отнимать — наоборот, я хочу стать для неё ещё одним человеком, который её любит.

— Ты действительно не против? — еле слышно прошептала Гермиона. Глаза её наполнились слезами.

— Это значит, ты согласна? — с лёгкой улыбкой спросил Люциус, всё ещё стоя на колене.

Она не сразу ответила. Глубоко вздохнула, будто ныряя в омут без дна. Сердце колотилось в груди — от страха, от волнения, от любви.

— Да, — наконец выдохнула она. — Да. Я согласна.

И в тот момент, когда он обнял её, прижав к себе так крепко, как только можно прижать любимого человека, Гермиона поняла: впереди будет боль, будет сражение — за свою жизнь, за детей, за право быть счастливой. Но она была готова. Потому что впервые за долгое время чувствовала себя живой. Настоящей. И любимой.

А всё остальное — пустяк. Она со всем справится ведь она гриффиндорка.