Золотые Длани (джен)

Ойнор сопроводил Апастана до самого его дома. На них оглядывались, кто-то усмехался и стучал по лбу, но мешать и останавливать никто не стал. В прихожей, убранной вышитыми занавесями, молодой граф передал книги своему спутнику и зашуршал страницами. Спрятанные сокровища — рукописи и отцовское послание — он сунул за пазуху и покрепче перехватил веревочным поясом.

— Мне нужно спокойное место, чтобы прочесть их, — сказал он. — В вашем доме, отец Апастан, меня могут увидеть. Лучше отведите меня в молельню и заприте там, оставьте только свечу, чтобы я мог читать…

— Вы там продрогнете, милорд, — возразил Апастан.

— Пустое, я уже привык. — Ойнор говорил искренне — сейчас он не замечал ни холода, ни прочих неудобств. — А если решетка будет заперта снаружи, никто не подумает, что внутри может кто-то быть. Поэтому, отец Апастан, сделайте, как я говорю.

— Воля ваша, милорд, идемте, — поклонился священник.

Никем не замеченные, они пришли к молельне. Слуги были сейчас заняты своими делами, а воины — службой и упражнениями. Часовые же следили за северной и южной дорогой, высматривая возвращающихся разведчиков или подводы с камнями. Во двор замка они почти не глядели.

Запоры узорной решетки тихо лязгнули, прошелестела вышитая завеса. Ойнор скрылся внутри, в прохладной полутьме, и услышал напоследок сквозь тяжелую ткань:

— Несколько свечей лежат за алтарем. Огонь горит в лампадах. Храни вас Превысший, милорд.

Ойнор не стал отвечать. Он уже не слышал ни скрипа ключа в замке решетки, ни удаляющихся шагов священника. Свечи отыскались там, где и говорил Апастан, и вскоре теплое рыжее пламя разогнало каменный полумрак и слегка согрело руки. Бережно держа свечу, чтобы не закапать воском страницы, Ойнор раскрыл первую тетрадь, а следом вторую.

…Легенду знали все графы ан Тойдре. Триста лет прошло с тех пор, как Федеан Однорукий, бедный дворянин, не имевший до того никакого титула, встал под знамена великого Неватана и спас ему жизнь в одном из боев. Чествуя после победы всех героев той войны, великодушный государь нарек Федеана, первого графа ан Тойдре, вернейшего своего сподвижника и друга, хранителем венца. Так родилось прославленное знамя с золотыми дланями, держащими королевский венец, — такой герб выбрал себе глава нового рода, словно презирая свое увечье, полученное не в бою. Всего лишь легенда — и древняя церемониальная должность, давно превратившаяся в символ, вот и все.

С изумлением узнал Ойнор ан Тойдре, что на этом легенда не кончается. Во дни раздора, когда единая Аскелла разделилась на три герцогства, старший из королевских сыновей, герцог Кинниат, ставший правителем Вербаннена, доверил «хранителю венца» священную реликвию царственного дома. И взял с него клятву сберечь тайну и открыть ее лишь тому государю, который окажется достоин чести владеть ею и хотя бы отдаленно уподобится великому предку.

Ойнор прикрыл тетрадь, задумчиво уставился на тисненый кожаный переплет. Ни холода, ни усталости он не чувствовал, хотя читал стоя почти целый переворот больших песочных часов. Витиеватая древняя история, украшенная воспоминаниями всех ее очевидцев, увлекла его в свои глубины и не спешила отпускать. Еще вчера, во время беседы с Апастаном, Ойнор догадался, чем так притягивают Секлиса Периллинен и графы ан Тойдре. Но стоило догадке смениться ясным знанием, как вернулся недавний благоговейный ужас. Зная, что именно ему вверено сберегать, молодой наследник «хранителей венца» как никогда ощущал себя недостойнейшим из всех людей в Аскелле.

«У меня будет время более тщательно изучить все это», — сказал он себе, закрывая тетрадь. Письмо отца он оставил напоследок, но с каждой прочитанной строчкой исторических хроник и воспоминаний росло его нетерпение. Ему казалось, что он напрасно отложил письмо на потом, что именно в нем заключено самое важное, все то, ради чего он подверг себя, Бритака, Апастана и всю периллиненскую челядь столь грозной опасности.

Надпись на письме была сделана твердой рукой графа ан Тойдре. В одном месте буквы расплылись, словно на них капнули водой. С горечью и сердечным трепетом Ойнор понял, что это не вода, а одинокая слеза, которую отец позволил себе уронить на прощальное послание своему наследнику. Единственное свидетельство чувств графа, возможно, уже предвидевшего тогда свою смерть.

Шелест пергамента словно заглушил все прочие звуки. Дрожащей рукой Ойнор развернул письмо, свеча бросила на тонко выделанный лист желтый круг света. В этом свете сплетались в слова буквы с изысканным росчерком, как было в обычае писать у графа и вообще у дворян.

«Сыну моему и наследнику Периллинена Ойнору ан Тойдре, с благословением Превысшего Создателя и моим.

Если ты читаешь это послание, значит, меня уже нет в живых, или же я пребываю в том положении, когда смерть предпочтительнее жизни. Буде это так, значит, по воле Превысшего мне не удалось отстоять Периллинен, хотя каждый из его защитников сделал все, что было в его скромных смертных силах. Горестное сие событие пускай и умаляет мои заслуги перед Вербанненом, но не препятствует мне сказать, что я достойно прошел путь этой жизни и готов перейти в жизнь иную, где пусть судит меня Тот, в Чьих руках вся справедливость и все милосердие этого мира.

Покидая сей бренный мир, я оставляю все свои владения тебе, как единственному в Аскелле мужчине, носящему имя графа ан Тойдре. Тебе, сын мой, выпало нелегкое бремя, ибо тебе суждено с оружием в руках возвращать свои законные владения — или же пасть в бою, пытаясь сделать это. Если так случится, то душа моя, уже лишенная тела, будет скорбеть вдвойне, ибо у тебя нет наследников, и в случае твоей смерти род ан Тойдре прервется навсегда.

Посему я повелеваю тебе не допустить этого — всеми путями, не бросающими тень на честь воина и дворянина. Причиной тому не столько наша родовая гордость, сколько то великое и почетное бремя, которое наш род несет на протяжении трех сотен лет.

Ты знаешь, о чем я говорю, Ойнор, я открыл тебе эту тайну. Ныне же ты можешь узнать неведомые тебе прежде подробности из тех рукописей, что я оставил в тайнике вместе с этим посланием. Если ты уже прочел их, то узнал, что именно хранили все минувшие годы Золотые Длани, как и место, где сокрыта реликвия. Этого знания вожделеет своей алчной душой герцог Секлис, развязавший подлую войну. И поступки его говорят громче любых слов, что он недостоин владеть великой тайной — как и самой реликвией.

Ты спросишь меня, Ойнор, как хранитель может узнать, кто достоин получить хранимое. Ни ты, ни я не знаем ответа на сей вопрос, что лишь указывает: нам суждено только хранить, но не передавать. Быть может, наступит день, когда глаза Видящего обретут ответ, и тогда тяжкая служба графов ан Тойдре закончится. Мне уже не суждено увидеть это, и я предчувствую, что не увидишь этого и ты. Посему сбереги тайну и передай ее в срок своему наследнику — или же похорони ее в своей груди, если тебе суждено умереть бездетным.

Но на закате моих дней я верю, что подобного не случится и что Превысший по Своей милости не допустит гибели столь великой тайны. Мое солнце садится — твое же поднимается, Ойнор. Я молил Создателя, чтобы дни моих детей протекли в мире, — но тебе суждено погрузиться в омут войны. И, во имя Золотых Дланей и хранимой ими тайны, остаться в живых, о чем я непрестанно буду молиться в небесных чертогах вместе с моей супругой и твоей матерью, которую вновь обрету, и со всеми нашими предками.

О сестре своей Эвлии можешь не тревожиться, ибо я отослал ее в Мельтанский монастырь. Когда же опасность минует и она сможет возвратиться в Периллинен, забота о ней ляжет на твои плечи, как единственного мужчины дома ан Тойдре. Отыщи ей достойного жениха и выдай замуж. Сам же сочетайся с нареченной тебе Ниерой Те-Сапари, люби и береги ее, и пусть дарует вам Превысший наследников, которым суждено будет хранить до поры великую тайну.

Быть может, я был неправ, оттого что редко говорил вам, моим детям, о том, как дорожу вами. Ныне же изменить это уже не в моих силах. Знай же, сын мой Ойнор, и скажи сестре, что последней моей думой была дума о вас, возлюбленных моих детях. Что бы ни было уготовано вам в будущем, помните главный мой завет: нет ничего сильнее крови и нет у вас никого роднее друг друга. Помните, из чьего вы рода, и блюдите честь паче самой жизни. Да благословит вас Превысший и праведная мать наша Мельтана, и да осенят вас до конца ваших дней Венец и Золотые Длани.

Ардар, граф ан Тойдре.

Писано в год 502 по летоисчислению Аскеллы».

Ровные, твердые строчки перед глазами Ойнора поплыли. Он откинул голову, тщетно пытаясь бороться со слезами, но скоро проиграл эту битву. Уставшие ноги подкосились, и он упал на колени. Руки его по-прежнему крепко сжимали отцовское послание, как сжали бы самого отца, будь он жив. Сил сдерживаться не осталось, хотелось рыдать в голос, и он впился зубами в собственные пальцы, ощущая соленый вкус крови и слез. Он оплакивал безвременную гибель отца — и свою слепоту, которая столько лет не давала разглядеть, что за человек был граф ан Тойдре на самом деле и что таилось за внешней суровостью и гордостью. Словно он только что по-настоящему обрел отца — и в тот же миг потерял навсегда.

Ойнор не знал, сколько прошло времени. Должно быть, много, ибо стоило ему выпрямиться, и затекшее тело пронзила боль. Он едва не вскрикнул, но именно боль привела его в чувство. И напомнила, где он — и кто он теперь.

В опустошенную пролитыми слезами душу, точно свет в распахнутое окно, хлынули новые силы, заставили гордо вскинуть голову. Не жалкий нищий, грязный, стриженый, одетый в лохмотья, сидел сейчас на каменном полу молельни, но истинный наследник дома ан Тойдре, чьи предки ступали по этим плитам целых триста лет. И пусть Периллинен захвачен врагами — настанет день, когда синий стяг с венцом и золотыми дланями вновь взлетит над его стенами. И он, граф Ойнор ан Тойдре, сам увидит это, как и Эвлия, его сестра по плоти и по духу.

Ойнор поднялся на ноги. Заботливо сложенное письмо отца отправилось в одну из кожаных тетрадей. Воодушевление схлынуло вслед за скорбью, словно застывшее ненадолго время вновь продолжило свой привычный бег. Вернулись запахи, звуки, прочие телесные ощущения, и Ойнор понял, что странный скрежет позади — это щелканье ключа, который поворачивают в замке решетки. Апастан вернулся за ним.

Казалось, священник понял по лицу своего господина, что именно тот пережил за минувшие часы. Сам же он казался обеспокоенным: рукава измяты, меж бровей — хмурая складка.

— С вами говорил покойный граф, милорд? — тихо спросил Апастан.

— Да, — кивнул Ойнор — на более полный ответ у него не было сил. — Теперь я знаю все.

— Верно, милорд. Но герцог Секлис всего не знает, зато по-прежнему жаждет завладеть вашей тайной. И теперь, когда вы — единственный, кому она известна… — Священник содрогнулся и договорил чуть слышно: — Они устроят на вас настоящую охоту, лишь бы захватить живым.

Ойнор улыбнулся: мысль о грядущей опасности не испугала его, но воодушевила.

— Что ж, — сказал он, — об охоте мне тоже известно достаточно, и я — слишком зубастая дичь, чтобы позволить загнать себя. Секлису не видать нашей тайны, как и власти над Аскеллой.

— Охота уже началась, милорд, — произнес Апастан. — Я сейчас случайно услышал от воинов — видимо, сам Превысший направил мои стопы в нужную сторону, — что наместник приказал привести к нему вас и вашего спутника. Вечером, когда закончится представление. Видно, мы с вами все же оказались неосторожны и возбудили его подозрения…

— Если так, — Ойнор задумался, — то нам нужно уходить. Превысший мне свидетель, я не страшусь смерти и готов принять ее в любой миг, и никакие пытки не заставили бы меня выдать мою тайну, иначе я недостоин был бы носить свое имя и свой герб. Но мне не время умирать сейчас. Дело, что поручил мне отец, должно продолжиться.

— Тогда нам остается лишь молиться, милорд. Я верю, что Создатель не оставит вас и поможет отыскать верное решение. Идемте, я провожу вас к вашему спутнику.

Бритак нашелся во дворе, в компании воинов. Он притворно нахмурился, завидя «брата», но тут же отвесил учтивый поклон священнику.

— Спасибо вам, отец, что позаботились. — Он оглянулся на довольно усмехающихся кайбиганцев. — Видите, они требуют, чтобы я устроил им веселье пораньше, не вечером, а прямо сейчас. Оно и к лучшему будет: мы тут уже вдоволь нагостились, а уходить на ночь глядя мне не слишком-то по душе.

— А ты не спеши, Лебб, может, еще погостите денек-другой, — сказал один из воинов.

Слова прозвучали невинно, и все же у Ойнора холодок пробежал по коже. Принесенная Апастаном весть заставила его встревожиться, хотя при священнике он постарался не подавать виду. Похоже, Бритак тоже подозревает недоброе. Удастся ли им покинуть Периллинен теперь, после приказа наместника?

Апастан удалился, не оглядываясь. Бритак взял Ойнора под локоть и повел за собой, на мощеный камнем двор перед замком, где уже собирались, как и вчера, воины. Он сунул расправленный мешок в руки «брату» с бодрым: «Будешь наши деньги собирать». Но Ойнор уловил мрачный взгляд наемника, как и несколько слов, оброненных едва различимым шепотом: «Они что-то затевают».

Играя положенную роль, Ойнор стоял с мешком в руках, чуть вдали от воинов. Казалось, такого страха ему никогда прежде не доводилось знать. Ноги едва держали его, сердце билось чуть ли не в горле, а пот пропитал насквозь грубую ткань мешка. «Молю Тебя, Превысший Создатель, в Чьих руках жизнь всех людей на свете, сохрани нас от беды! И вы, отец, помогите мне спастись и сберечь тайну — или дайте сил принять смерть, если мне суждено умереть сегодня…» Не успел Бритак начать свое представление, как оно оказалось прервано.

С восточной стены, где стояли самые усердные дозорные, послышались громкие крики — что-то вроде: «Едут! Едут!» Вскоре к ним присоединились и едва не заглушили иные звуки — стук деревянных колес по мощеной дороге, треск кнутов, скрип осей, суетливые людские голоса и мычание волов. Шум становился все громче, пока не заглушил все звуки во дворе замка. Первая телега въехала в ворота, послышался усталый мужской голос: «Камень с ирванских забоев, как приказывал милорд наместник!»

— Эй, парни! — крикнул один из оказавшихся поблизости сотников. — Гоните сюда этих бездельников, пусть разгружают.

Прежде чем воины послушались и кинулись сгонять всех слуг к воротам, подал голос старший из возчиков, крепкий пожилой мужчина в суконном кафтане.

— Вы бы сперва дали нам всем проехать, господин, а потом уж разгружали, — сказал он, стянув шапку со стриженой головы. — Ежели камень вывалить прямо тут, прочим телегам будет не пройти.

— Сколько у вас телег? — нахмурился сотник.

— Сорок, господин, — гляньте, как растянулись. — Возчик указал свернутым кнутом в ворота Периллинена, на дорогу. — Все, как велел милорд наместник.

Людское море во дворе, казалось, объяла жесточайшая буря. По приказу командиров кайбиганские воины принялись сгонять к телегам слуг — всех, кто подвернулся под руку. Усталые возчики и работники с каменоломни, проделавшие долгий и нелегкий путь, спешили поскорее протиснуться в ворота со слабой надеждой на отдых. Местами едва не дошло до драки, кто-то пустил в ход кулаки и рукояти кнутов. В такой суматохе чужестранец Лебб с убогим братом оказались забыты, как и недавний приказ лорда Камписа.

Бритак в два шага догнал своего командира. Ойнор уже позаботился отступить к воротам, к самой стене. Прячась за спинами слуг, воинов и рудничных работников, они принялись пробираться к выходу, хотя и получали по дороге увесистые тычки. Сами ворота были полностью перегорожены двумя телегами, их возчики бранились, не желая уступать друг другу.

— Вниз! — шепнул Ойнор.

Никто не заметил, как они оба упали ничком и медленно поползли под телегами. Днища их низко висели над землей, словно готовые проломиться под тяжестью камней. Волы и лошади-тяжеловозы тревожно переступали копытами, плюхали на мощеную дорогу дымящиеся лепешки и комья. Время замедлилось, рокот сердитых голосов наверху будто заполонил все вокруг.

Бритак вылез из-под телеги первым. В тот миг, когда выбирался Ойнор, телега наконец тронулась, и он успел выскользнуть в последнее мгновение, чудом не угодив под колесо. Один из возчиков — рябой рыжий парень — заметил их, но раскрыть рот не успел. Ойнор сунул руку в сумку, которую повесил через плечо, и бросил возчику пригоршню монет, среди которых оказалась пара серебряных. Вытаращив глаза, возчик спрятал деньги и тотчас сделал вид, что усердно разглядывает потемневший борт своей телеги.

— Теперь нам только добраться до леса, — выдохнул Ойнор, — и мы спасены.

— Тогда поспешим, милорд, — отозвался Бритак. — Похоже, нас уже хватились.

В безумном гуле криков сзади можно было различить слова: «Где они?», «Держи их!» Но никто не смог бы выбраться сейчас из замка, поскольку дорога была намертво перегорожена. Возчики же и не подумали исполнять приказ сотников, едва проводив взглядом двух бегущих вдоль крепостной стены бродяг. Вряд ли кайбиганцы расщедрятся на награду за поимку беглецов, кем бы они ни были. Зачем же напрасно тратить время и сбивать усталые ноги?

На стене оставался только один дозорный, но ни лука, ни арбалета, ни пищали у него с собой не оказалось. Пока же он подзывал товарищей с оружием, беглецы стали недосягаемы для стрел. Погоня тоже была бесполезна — пройдет не менее двух переворотов больших песочных часов, прежде чем телеги у ворот немного разъедутся.

Лорд Кампис, разочарованный бегством бродяг, лично допросил всех воинов, кто общался с ними, как и священника Апастана. Воины лишь разводили руками, а священник утверждал, что ничего не знает и не понимает, почему бродяги убежали. Долго наместник терзался самыми невероятными подозрениями, размышляя, чьими соглядатаями могли быть эти двое. Своим людям он сказал, что чужестранцы попросту сбежали, получив достаточно серебра и страшась тяжелой работы по разгрузке камней, за которую им не стали бы платить. Воины сочли объяснение правдоподобным и в тот же день выбросили из головы странных бродяг.

Но дозоры в округе и на стенах Периллинена были усилены. И после отъезда возчиков лорд Кампис запретил привечать в замке любых чужаков, кем бы они ни назвались.

* * *

Ойнор и Бритак сами не заметили, как продрались сквозь лес. С каждым днем власть весны становилась прочнее, и оба воина успели удивиться, насколько подсохла земля за минувшие два дня. Ноги уже не так вязли, хотя обмотки пропитались грязью насквозь. Густой подлесок погубил окончательно их одежду — некогда было обходить или искать место поудобнее. Любой звук казался шумом погони, хотя оба понимали, что вряд ли кто сумеет сейчас выбраться из Периллинена, тем более так скоро.

Ойнор сорвал с лица опостылевший воск, который уже начинал потихоньку отходить от кожи. На миг перед глазами все поплыло, молодой граф проморгался и продолжил путь. Некогда медлить. Он узнал все, что нужно, и сделал все, что велел ему семейный долг. Теперь пора вспомнить о долге воинском, который повелевал вернуться в Эредеро и доложиться командиру.

Оставшиеся их спутники во главе с Теманом разбили лагерь в укромном месте — неглубокой лощине, которая не просматривалась с южной дороги. Для них минувшие два дня прошли спокойно, разве что утомили тягостным ожиданием и тревогами. На расспросы Ойнор отвечать не стал, лишь велел как можно скорее снимать лагерь. Меньше чем через один переворот малых песочных часов всадники мчались на восток. Отдохнувшие кони бодро несли их вперед; если по дороге ничего не случится, послезавтра поутру они будут в Эредеро.

Когда позади осталось около трех алкеймов и можно было не опасаться погони, Ойнор позволил сделать краткий привал. На еду и переодевание у них с Бритаком ушло немного времени. Воины ждали известий, и он открыл им то, что им следовало знать.

— Вернуть Периллинен нам пока не под силу, — сказал Ойнор. — И не ко времени, потому что главное его сокровище, за которым охотится Секлис, уже не там. Но вести о войне справедливы. Кроме Периллинена, кайбиганцы захватили Ирван, ближайший город с рудником, и несколько деревень. Оттуда им прямая дорога на юг, к Маннискору.

— Значит, возвращаемся, милорд? И ничего нельзя сделать?

Ойнор прочел в глазах Темана немой вопрос, который слышался и в его дрожащем голосе. Что ж, на него можно было дать добрый ответ.

— Твои отец с матерью живы, Теман, я видел их обоих, так что можешь утешиться. Кайбиганцы ведут себя в нашем доме, как привычно захватчикам в побежденной крепости, но понапрасну никого не убивают. Как бы ни было больно нам с тобой, придется ждать. — Ойнор помолчал и медленно продолжил: — Мне до сих пор не верится, что они сумели захватить такой замок, как Периллинен, столь быстро. Разве что Секлис привел с собой несметное войско и измотал наших воинов бесконечными приступами. Стены, ворота и орудия разрушены страшно, я видел.

— Верно, милорд, — поддакнул Бритак. — Пушки у кайбиганцев отменные. Вот только сами они таких не куют и, тем более, не льют.

— Значит, и про союз с Ходанном — правда. — Чуть помедлив, Ойнор вдел ногу в стремя. — Тем больше у нас причин поспешить. Лорд Те-Сапари ждет вестей.

Один за другим воины последовали примеру командира. Не успели кони сделать и пятисот шагов, как до слуха всадников долетели звуки — звон оружия и гневные крики.

Ойнор придержал коня.

— Это там, слева. — Он указал рукой. — Вперед!

Повинуясь удару шпор, Берейм свернул с дороги и понес всадника влево, в объезд небольшой кромитовой рощи, из-за которой летел шум боя. Прочие воины последовали за командиром, не слишком задумываясь, опасно это или нет.

Небольшая роща была густой, и фигуры сражающихся виднелись за голыми деревьями, прямыми и темными, как сквозь редкую холстину. За рощей обнаружились деревянные развалины — много лет назад здесь стояло поселение, но сейчас от него, давно покинутого или разоренного, остались жалкие остовы двух-трех домов и столбы заборов. К одному из таких столбов четверо воинов в кайбиганской броне прижимали одного, по виду странника. Тот же отчаянно защищался, не позволяя врагам окружить себя.

Бой в самом деле был жарким — на земле истекал кровью пятый кайбиганец, пораженный в шею. В тот же миг рухнул на колени один из нападающих — кинжал в левой руке воина-странника рассек ему бедро. Прочие же трое усилили натиск. Стало ясно: как бы ни был силен и ловок незнакомец, жить ему осталось недолго.

Ойнор знал, что должен сделать, — и понимал, что делать этого нельзя. Нельзя терять время — он и так потерял его, свернув с дороги на шум. Неизвестно, кто этот человек, — быть может, он беглый преступник и пытается избежать справедливой кары. Но молодой граф уже осознавал, что не сможет поступить иначе, не сможет не прийти на помощь человеку, в одиночку отбивающемуся от пятерых врагов — и столь умело владеющему оружием.

Именно это и привлекло его взор. С таким бойцом, как незнакомец, было бы незазорно сойтись в поединке даже покойному графу ан Тойдре. Ойнор чувствовал, что и сам уступает незнакомцу в воинском мастерстве. Неудивительно — судя по его виду, он странствует уже давно и вряд ли дожил бы до своих лет, не овладей он в совершенстве искусством убивать и защищаться.

Размышления Ойнора продлились всего пару ударов сердца. В тот самый миг, когда трое уцелевших кайбиганцев устремились в атаку, он выхватил меч.

— Вперед!

Враги обернулись на крик и топот копыт. Обернулся и странник, но опомнился гораздо быстрее — его меч сразил одного из троих кайбиганцев. Следом пал раненый, едва закончив перетягивать ногу обрывком рубахи. Двоих оставшихся прикончили Ойнор и его отряд.

— Кем бы вы ни были, — произнес странник, как только последний враг упал мертвым на землю, — благодарю.

Он говорил на скелле, наречии, что было в ходу во всех землях к востоку от Мендритских гор, даже в Лунгисе. Судя по легкому непривычному говору, страннику довелось прожить несколько лет в чужих землях — в Магидде, Комане или Трианде, что лежат к северу от Хиризийского моря, а то и в Авунде, что к западу от него. Учтивость же поклона, что дополнил благодарность, была достойна королевского двора.

С любопытством Ойнор смотрел на спасенного им человека — во время боя он не смог его разглядеть, слишком быстро тот двигался. Странник был явно старше его, лет двадцати шести или чуть больше. Темноволосый, с веселыми глазами, он, видимо, имел привычку брить бороду, но пренебрегал ею последние несколько дней. Одет он был как чужеземец: в нечто вроде домотканой куртки до середины бедра, широкие штаны и вытертую кожаную безрукавку, на вид такую плотную, что она могла сойти за броню. Даже столь простой наряд он носил с удивительным изяществом, а сапоги, хорошие, хотя и поношенные, казались остатком былого благополучия. Самым дорогим в его снаряжении было оружие — меч и кинжал — и серебряная пряжка на поясе. Грубый суконный плащ валялся на земле — видимо, незнакомец запутал им клинок одного из врагов, которого убил первым.

— Кто вы, сударь? — спросил Ойнор. — И почему кайбиганские воины преследовали вас?

— Кэлем Варусдар, — был ответ. — А ты кто такой, что спрашиваешь?

Ойнор едва не поддался гневу, как призывала его вскипевшая кровь. По его мнению, странник мог бы проявить большее уважение к тем, кто только что спас его от неминуемой смерти. Но молодому графу вспомнился его нелепый нынешний вид, и он ответил — так, как подобало отвечать дворянину:

— Граф Ойнор ан Тойдре из Периллинена. Быть может, это имя вам знакомо, и вы проявите к нему должное уважение, раз уж сам я его не заслужил.

Ответ поразил Кэлема Варусдара, точно арбалетный болт. Насмешливость его мгновенно исчезла.

— Да вы словно в плену побывали, граф, — сказал он, покосившись на стриженые волосы и бороду Ойнора. — Впрочем, с каждым может случиться, и бывает много хуже. Признаюсь, я был неправ, заговорив с вами столь неучтиво, — тем более, будучи обязан вам жизнью.

Речь выдавала странника с головой, да и по виду он не походил на простолюдина. Имя его напоминало дворянское, хотя Ойнор отметил, что Кэлем Варусдар не прибавил ни титула, ни названия родового поместья или замка.

— Если же вам угодно знать насчет них… — Кэлем пнул ближайший труп. — Они выследили меня вчера, когда я перешел границу Кайбигана, — видно, сочли лазутчиком, Превысший весть, чьим. Я пытался, как мог, избежать боя, но они не поверили словам обедневшего дворянина, не подкрепленным светом золота или серебра. А дальше вы сами видели.

— Не так уж много, хотя достаточно, чтобы изумиться вашему искусству, — подхватил Ойнор. — Где вы обучились ему, лорд Варусдар?

— О нет, не величайте меня титулом, которого я давно лишен, — отмахнулся Кэлем. — Отец мой, да будет Превысший ему судьей, был скромным дворянином, но желал жить на широкую ногу и проиграл почти все имение. Один из тех, кому он задолжал, убил его в поединке. Мать моя, желая спасти для меня, единственного сына, остатки наследства, по незнанию доверилась мошеннику, и он обобрал нас до нитки. Вскоре я остался сиротой, семнадцати лет от роду. Что еще оставалось мне делать, если я не умел ничего, кроме как владеть мечом?

— Я понимаю вас, — произнес Ойнор, которого глубоко тронула история Кэлема. — Но отчего же вы не явились ко двору герцога Фандоана и не пошли к нему на службу?

— Видите, у вас не по возрасту трезвый ум, граф, — сказал в ответ Кэлем. — Сейчас я так бы и сделал. Но в те годы мне захотелось поглядеть мир, увидеть другие земли, море. Я и поглядел — ничего особенного, люди везде одинаковы. И теперь мне вздумалось вернуться и, возможно, сделать так, как вы и сказали. Откуда мне было знать, куда я попаду? Если не ошибаюсь, дело пахнет войной, а я ее за минувшие годы знатно нанюхался.

— Не ошибаетесь. — Решение пришло в один миг, Ойнор сам подивился этому. — И если, как я понимаю, вам все равно, кому и где служить, я предлагаю вам поступить так, как поступил бы любой дворянин. Сам я командую сотней воинов под началом лорда Те-Сапари на заставе Эредеро. Присоединяйтесь к нам, и я замолвлю за вас слово перед ним. А на службе, если вам повезет, вы сможете отличиться и вернуть потерянное имение.

— Да, если останусь в живых… — Кэлем задумался ненадолго и тряхнул длинными волосами. — Впрочем, почему бы и нет? Вы верно поняли суть, граф: мне нет разницы, кому служить. И все же я охотнее послужу своему герцогу, чем чужому. Знаете, я не особо благочестив, но в последние дни от всей души молил Превысшего и святых указать мне путь. Должно быть, вы и есть ответ на мои мольбы.

— Быть может, и так, — улыбнулся Ойнор.

Странным образом Кэлем расположил его к себе — как своими воинскими умениями, так и нравом. Привыкший к строгости, но горячий душой, он потянулся к этому открытому, простому человеку. И хотя голос разума твердил, что доверяться незнакомцам — глупо и неосмотрительно, что Кэлем может оказаться кем угодно, Ойнор остался глух к этим доводам. Не мог быть лазутчиком и предателем столь честный, прямодушный человек; если и мог, то лучшим лазутчиком в мире. На миг молодой граф пожалел, что не наделен даром Видящих и не способен читать в людских сердцах. Придется ему самому решать — и понести вину, если решение обернется бедой.

Кэлем тем временем успел подобрать свой плащ и суконную шляпу с короткими полями и обтереть оружие от крови. Ойнор велел ему сесть на круп коня позади Темана, хотя перед тем шепнул несколько слов верному другу. Это не укрылось от их нового товарища.

— Не подозревайте меня ни в чем, граф, — сказал он. — У меня почти ничего не осталось, но честь я сберег. Если вам мало слов, я дам клятву, которую потом повторю перед лицом вашего командира. — Он выдвинул меч из ножен на ширину ладони и благоговейно поцеловал клинок. — И пусть меня поразит мой же собственный меч, если я изменю этой клятве и Вербаннену.

Прежде чем отправляться в путь, Ойнор приказал своим людям оттащить все трупы к развалинам — между двух полусгнивших угловых стен нашлось достаточно места. На более достойные похороны времени уже не оставалось. Отряд тронулся в путь, не зная пока, что сулит им новое знакомство.

* * *

Они прибыли в Эредеро на рассвете третьего дня, останавливаясь ненадолго только ради отдыха коней. Ничего подозрительного они по дороге не заметили и сами, по милости судьбы, убереглись от бед. Ойнор же вновь поддался тревоге, хотя она не была связана с новым их товарищем, о котором никто из них не смог бы сказать ничего дурного.

Впереди вновь маячила неизвестность. Что решит лорд Те-Сапари? Получил ли он известия или приказы от герцога? Выступят ли силы Эредеро в поход — или останутся по-прежнему выжидать? Ойнору безумно хотелось действовать — как угодно и где угодно, лишь бы не разглядывать изнутри опостылевшие крепостные стены. Если Секлис с войском идет на столицу, то герцог Фандоан выдвинет ему навстречу большую часть вербанненских сил. Да, север нельзя оставлять без защиты, особенно теперь, когда Периллинен захвачен. Но сам Ойнор предпочел бы открытый бой.

Лорд Те-Сапари встретил Ойнора по обыкновению тепло, почти не удивившись при виде его остриженных волос и понемногу отрастающей бороды. Привезенные известия заставили командира помрачнеть. Ойнор не осмелился спросить о возможных приказах герцога Фандоана, но задал иной вопрос, который тоже тревожил его все минувшие дни:

— Что с Утаном, милорд? Он рассказал что-нибудь?

Лорд Те-Сапари качнул головой.

— Он не дожил даже до вечера того дня, когда вы уехали, но так и не очнулся, — сказал он. — Тогда же его и похоронили. И все же мы получили некие странные известия, Ойнор. — Заметив изумление молодого графа, лорд Те-Сапари продолжил: — Нам доставили письмо из Кайбигана. Оно предназначено тебе.