Любовь вне сценария (гет)

Выручай-комната сгустила вокруг них тишину, как бархатный занавес. Стеллажи с забытыми вещами растворились в полумраке, оставив лишь небольшой круг света от висящей в воздухе волшебной лампы. Гермиона стояла посреди него, прямая и неестественно неподвижная, словно ожидала казни. Ее пальцы судорожно сжимали край мантии.

— Я… я не уверена, с чего начать, — ее голос прозвучал неестественно громко в тишине.

Гарри не улыбался. Он был сосредоточен, как перед дуэлью. Спокойным жестом он убрал палочку — лампочка зависла без поддержки.

— С доверия, — сказал он тихо. Он сделал шаг вперед, сокращая дистанцию, но не вторгаясь в ее пространство. — Забудь Слизнорта. Забудь зрителей. Забудь Джинни. Здесь только мы. И сцена. — Он протянул руку, ладонью вверх. Не приказ, а приглашение. — Ты помнишь реплику?

Она кивнула, не отводя глаз от его руки.

— Да. Я… я говорю: «Это безумие. Мы не можем…» А ты… — Она запнулась.

— А я говорю: «Безумие — это отрицать то, что было между нами с первого взгляда», — закончил он за нее. Его голос был низким, теплым, лишенным обычной резкости или смущения. Он произносил слова так, будто они были его собственными, а не написанными на пергаменте. — И потом я должен тебя поцеловать. Чтобы… остановить твои возражения. — Легкая усмешка тронула уголки его губ, но глаза оставались серьезными. — Готова?

Она сделала глубокий вдох, словно ныряя в пучину, и положила свою дрожащую руку в его. Его пальцы сомкнулись вокруг нее, твердо и надежно.

— Готова, — прошептала она, глядя куда-то в область его подбородка.

— Не смотри вниз. Смотри на меня, Гермиона, — мягко, но настойчиво поправил он. — Влюбленные так не делают. Они ищут друг друга. Глазами. Вот так.

Он поднял ее подбородок пальцами свободной руки. Ее взгляд, широкий, испуганный, но невероятно живой, наконец встретился с его. Зеленые и карие. Искра пробежала по воздуху. Она попыталась вытащить руку, но он не отпустил.

— Реплика, — напомнил он тихо. Его лицо было так близко. Она чувствовала тепло его дыхания.

— Э-это безумие… — начала она, голос предательски дрогнул. — Мы не можем…

— Безумие, — перебил он ее, еще ближе склонив голову, его слова почти касались ее губ, — «это отрицать то, что было между нами с первого взгляда».

Наступила пауза. Натянутая, звенящая. Он не двигался, давая ей время. Давая ей выбор. Взгляд Гермионы снова метнулся к его губам, потом вернулся к глазам. Страх смешивался с чем-то другим. С любопытством? С вызовом? Она медленно, будто против собственной воли, подняла свободную руку. Ее кончики пальцев легонько коснулись его щеки, едва ощутимо, как крыло бабочки. Она слышала, как он резко вдохнул.

— И… поцелуй, — прошептала она, больше не читая по сценарию, а констатируя неизбежность.

Гарри не заставил себя ждать. Он не бросился вперед, не был груб. Его движение было медленным, дающим ей последний шанс отступить. Его губы коснулись ее уголка рта — сначала осторожно, пробно. Она вздрогнула, но не отпрянула. Ее пальцы на его щеке сжались, впиваясь в кожу. Он провел губами по ее губам, мягко, исследуя, прежде чем полностью принять их. Это был не страстный поцелуй из спектакля. Это было что-то более глубокое. Трепетное. Настоящее.

Репетиция кончилась.

Он притянул ее ближе, его рука обвила ее талию, а ее рука, наконец, осмелев, обвила его шею. Сцена исчезла. Исчезли Джинни, Слизнорт, страх позора. Остались только тепло, пьянящая близость и тихий вздох, сорвавшийся с ее губ — невыученная реплика, вырвавшаяся из самой глубины. Когда они наконец разъединились, дыхание спутанное, лбы соприкасались, в комнате не осталось ни капли сомнения. Это был уже не спектакль. Это была правда, освобожденная в полумраке Выручай-комнаты. Гермиона смотрела на него, ее глаза сияли незнакомым, влажным блеском, и в них не было ни капли стыда. Только изумление. И страх перед тем, что будет дальше.

В гриффиндорскую башню они шли молча, держась за руки. Они вошли в общую гостиную, как будто переступая порог другого мира. Шум, смех, грохот волшебных шахмат — все это на мгновение стихло, сменившись гулкой, оглушительной тишиной. Гарри и Гермиона шли сквозь эту тишину, плечом к плечу, не скрываясь. Их руки были крепко сцеплены, пальцы переплетены так естественно, будто всегда были единым целым. На их лицах не было ни вызова, ни смущения — только усталая, хрупкая, но непоколебимая решимость. Они прошли точку невозврата в Выручай-комнате, и теперь им было все равно.

Джинни замерла на коленях у Дина, бокал сливочного пива застыл на полпути ко рту. Улыбка, только что озарявшая ее лицо, слетела, как пощечина. Ее глаза, широкие и острые, прилипли к их соединенным рукам. Сначала на усыпанном веснушками лице мелькнуло недоверие, потом — ослепительная вспышка ярости. Казалось, воздух вокруг нее затрещал от невысказанных проклятий. Все ее ядовитые замечания, все колкости, приготовленные для этого момента, испарились, сожженные чистым, белым пламенем ревности. Взгляд ее был как заклинание Редукто, направленное на точку соприкосновения его пальцев с ее пальцами. Как он смеет? После всего, что было? После нее?

Рон сидел, развалившись в кресле у огня, но весь сжался, увидев их. Книга по Истории магии выпала у него из рук с глухим стуком, но он даже не вздрогнул. Его голубые глаза, обычно такие открытые, стали узкими щелочками, полными ледяной, немой бури. Он не сводил взгляда с их рук, потом с Гермионы, потом с Гарри. В этом взгляде была не просто злость — там была предательская глубина раненого недоумения, горького разочарования. Как они могли? За его спиной? С Гарри? Он не сказал ни слова, но его молчание было громче любого крика.

Единственный, кто не почувствовал грозовой атмосферы, был МакЛагген. Он возвышался у камина, громко разглагольствуя о своей «гениальной» игре Париса на последней репетиции.

— …и я говорю этой Грейнджер, ну, Гермионе, то есть, — орал он, размахивая руками и чуть не опрокидывая чей-то столик с напитками, — Я говорю: «Красотка, не трать время на этого Ромео-неудачника! Его время кончилось!» Ха! Она, конечно, стерва, но играть сцену с ней — одно удовольствие! Особенно ту, где я ее обнимаю! — Он обвел компанию самодовольным взглядом, ожидая смеха или одобрения, но наткнулся лишь на окаменевшие лица и взгляд Джинни, который мог бы испепелить василиска. — Чего? — тупо спросил он, наконец заметив Гарри и Гермиону. — О, Поттер! Грейнджер! Репетировали, что ли? Надеюсь, ты не забыл, что завтра у нас дуэль, Ромео! Я тебя в пыль сотру!

Его идиотский вопль разбил ледяную тишину, но не напряжение. Он лишь подчеркнул его своей полной, вопиющей неадекватностью.

Гарри и Гермиона словно не слышали МакЛаггена. Их путь лежал к винтовой лестнице, ведущей в спальни. Гарри слегка прикрывал Гермиону собой от направленных на них взглядов, не разжимая руки. Его лицо было непроницаемым, поза — защитной. Гермиона шла рядом, прямая, как шпага. Ее щеки горели румянцем, но подбородок был гордо поднят. Она старалась не смотреть ни на Джинни, ни на Рона. Она смотрела только вперед, на лестницу. На их путь. На их выбор. Их соединенные руки говорили за них громче любых слов.

Они молча поднялись на первую ступеньку, затем на вторую, растворяясь в темноте лестничного проема. Гул внизу возобновился, но уже иной — шепот, перешептывания, украдкой брошенные взгляды на Джинни, которая все еще сидела, словно окаменевшая, и на Рона, который мрачно уставился в угасающий огонь камина, сжимая кулаки так, что на ладонях оставались кровавые «полумесяцы» от ногтей.

Поединок был назначен. Линии фронта прочерчены. И первая битва — битва за право быть вместе вопреки всему — была только что выиграна ими в полной тишине, под огнем взглядов, просто потому, что они не отпустили руки. Но война — война за сердца друзей, за место в этом изменившемся мире — только начиналась. И МакЛагген, дуя на остывший чай, был единственным, кто этого не понял.