Истина важнее правил (гет)

Прошло несколько дней с тех пор, как карта Драконьего хребта заняла свое место на стене лаборатории, а кожаная сумка Альбедо повисла на новом, грубо вбитом крюке у входа. Первый шок от столкновения с Розарией притупился, сменившись тягучей, изматывающей усталостью, оседавшей в костях Авроры. Альбедо, похоже, знал, что уйдет надолго. В сумке он оставил сушеные чайные листья с тонким, знакомым ароматом трав и немного еды — сухарей и вяленого мяса. Этого было достаточно.

За это время Аврора пару раз выходила из лаборатории, но только для того, чтобы набрать снег и растопить его для воды. Исследовать хребет пока было опасно. От скуки и внутреннего напряжения, которое требовало выхода, она начала наводить порядок. Сперва в своей маленькой комнатке — аккуратно сложила плед, вытерла пыль с тумбочки. Потом, словно магнитом, ее потянуло в основное помещение. Хаос на столе Альбедо резал глаз, нарушая ее внутреннюю потребность в системности. Уходя он оставил, как обычно, дневник и записи на столе, а также набор пустых пробирок в деревянной подставке у печки. И Аврора не выдержала.

Она осторожно переставила пробирки по размеру — от самой маленькой к самой большой. Сложила разрозненные листы с формулами в аккуратную стопку, выровняв края. Поставила криво стоящие склянки с реактивами ровно, этикетками наружу. Ее пальцы, все еще холодные, но уже не так дрожали, двигались автоматически, будто вспоминая давние навыки из академии. Переставляя пробирки, она поймала себя на мысли: "Эти реагенты должны стоять слева. Иначе — неэффективно". Рука дрогнула, чуть не уронив колбу. Отец был бы доволен её памятью. И ужаснулся бы её шраму. Мысль обожгла, и она резко отдернула руку.

Почему пробирки вообще здесь? Она вспомнила: после визита Розарии Альбедо стал приносить базовый набор для ежедневных анализов ее состояния. Пустые сосуды для сбора образцов льда. Пипетки. Реактивы для элементарных тестов. Он оставлял их на столе или на полке у печки для удобства частого использования. Именно среди них она и наводила порядок. Возможно, он также "забыл" там пару часто используемых справочников. Это уже не мелочи, а рабочий инструментарий, логично оставленный на месте.

Завершив с пробирками, ее взгляд упал на стол. На раскрытый дневник. Страница с последней записью. И строчка, четко выведенная его бесстрастным почерком:

Образец №7. Состояние: стабильное. Энергетический фон в норме. Мониторинг продолжен.

Кровь ударила в виски. Гнев, горький и беспомощный, подкатил к горлу, сжимая его холодными тисками. Образец. Всего лишь образец. Набор параметров. Угроза. Ошибка. Ее гордость воспитанная академией, ее перфекционизм взбунтовались против этого ярлыка. Унижение жгло щеки. Она не ошибка! Не номер в журнале!

Ее пальцы, ледяные от всплеска эмоций, схватили перо, лежавшее рядом. Его перо. Не думая и не колеблясь, она решительно перечеркнула ненавистные слова «Образец №7» одной резкой, жирной линией. Чернила расплылись, прожгли бумагу. Рядом, четким, академическим почерком — тем самым, каким она писала диплом в лучшие дни Сумеру — она вывела: Аврора.

Буквы легли на бумагу уверенно, бескомпромиссно. Рассвет. Ее имя. Ее идентичность. Последняя преграда против превращения в безликую единицу исследования. Она отступила на шаг, глядя на свою работу. Перечеркнутый номер. Ее имя. Акты тихого бунта в промерзшей лаборатории. Воздух, казалось, стал чуть менее ледяным.

Возвращение Альбедо было бесшумным, как всегда. Но на пороге первой комнаты он замер. Его бирюзовые глаза, обычно столь спокойные и беспристрастные, скользнули по аккуратным рядам пробирок, упорядоченным бумагам, выровненным склянкам. На мгновение в них мелькнуло не гнев, а острая досада и недоумение, как у ученого, видящего испорченный уникальный эксперимент. Нарушение его системы. Его идеально упорядоченного мира данных. Пальцы непроизвольно сжались.

Он молча подошел к столу, движения стали скованными, неестественно точными. Его взгляд упал на дневник. На перечеркнутую строку, как на рану. Затем фокусировка на имени. "Аврора". Рассвет. Ирония не ускользнула от него — "Рассвет" в этой ледяной могиле, в статусе подопытного.

Он замер, погружаясь в анализ. Заметил почерк: идеально ровный, академический, уверенный. Не почерк сломленной или обезумевшей. Это был почерк ученого. "Интересно. Когнитивные функции сохранены на высоком уровне. Письменная речь как форма протеста/самоидентификации. Уровень скрытой агрессии/отчаяния высок." Он увидел, что больше ничего не тронуто. Только эта запись. Целенаправленный акт. Не хаотичное разрушение, а точный символический удар. "Любопытно."

Первоначальная досада сменялась интенсивным научным интересом. Объект исследования проявил неожиданный, сложный поведенческий паттерн. Она переставала быть просто "Образцом", превращаясь в загадку, требующую изучения под новым углом. Он поправил одну из пробирок на подставке, чисто механически, давая себе время. Потом медленно повернулся к двери ее комнаты. Она, скорее всего, сидела там, на кровати, прижав ноги к груди, затаив дыхание, ожидая взрыва.

Он не открывал дверь сразу. Остановился перед ней. Пауза тянулась, наполняя узкое пространство щели под дверью свинцовым напряжением. Когда он наконец заговорил, голос был ровным, спокойным, лишенным не только обвинений, но и тепла — чистый анализ:

— Исправление в дневнике, — короткая пауза. Звук его шагов на скрипучем полу стал чуть ближе к двери, — Почерк... безупречен. Академия Сумеру? Хараватат?

Еще пауза. Он произнес имя осторожно, как будто пробуя его на вкус, на точность: "Аврора."

Из-за двери донесся сдавленный звук — вдох, обрывшийся на полуслове. Потом голос, сначала тихий, хриплый от сдерживаемых эмоций, но крепнущий по мере речи:

— Это мое имя. Не номер, -короткая пауза, она собиралась с духом, — И да. Хараватат.

Она не добавила "была", но это висело в воздухе, тяжелое и горькое.

Альбедо ответил спокойно, точно:

— Знания древних текстов. Полезно, — он не спрашивал о ее статусе изгоя, но подозревал это. В ней он видел теперь не только угрозу, но и потенциальный ресурс. Его следующий вопрос прозвучал не как допрос, а как констатация факта, требующего уточнения, — Ты ищешь Рейндоттир.

За дверью Аврора вздрогнула, будто ее ударили. Голос стал резче, оборонительным:

— Что тебе до этого? Ты же не врач. Ты исследователь. Я — твой "образец", — она бросила его же слова обратно, подчеркивая пропасть между ними, горечь от унижения еще была свежей.

Альбедо не отреагировал на выпад. Его голос сохранял ровную интонацию, но в следующих словах появилась тень чего-то сложного — не сочувствия, а... признания сложности ситуации?:

— Образцы не пишут в дневнике наблюдателя. И не ищут "Золото" с ее меткой на груди, — он прямо называл вещи: ее действие вывело ее из пассивной роли, а шрам и цель связывали их. Он сделал небольшую паузу, его следующий вопрос был уже не о ней, а об их ситуации, — Что ты надеешься найти? Спасение? Или... конец?

Его прямой вопрос обезоружил. Гнев спал, сменяясь усталостью и горечью, которые пропитали ее голос, когда она ответила тише, но четче:

— Ответы. Почему я? Почему этот шрам? Почему она? — выдержав паузу и набравшись смелости, нанесла удар в ответ, возможно, даже неосознанный, в его самую болезненную точку, — А ты? Что ты ищешь здесь, Альбедо? Правду мироздания? Или ты просто... еще один эксперимент Рейндоттир? — Она использовала его имя специально, как ответный ход. Связь с Рейн, страх быть "экспериментом", "несовершенным творением" — она не знала об этой его тайне, но волей судьбы попала в его главную боль.

Наступило молчание. Дольше предыдущих. Когда он ответил, его голос впервые потерял абсолютную ровность. В нем слышалась холодная сталь, почти предупреждение:

— Осторожнее с такими вопросами, Аврора. Некоторые истины опаснее, чем кажутся. — он не отрицал связь с Рейн, не подтверждал.

Он ставил границу. Но сам факт, что он предупредил, а не проигнорировал или наказал — уже был шагом. Шажком через пропасть. Он отступил от двери. Его шаги поскрипели по направлению к столу. — Дневник оставлю на столе. Будут ошибки — исправляй. Но аргументируй.

Это не было приглашением к сотрудничеству. Но это было признанием ее компетенции. И вызовом. Он давал ей доступ к инструменту власти — перу. Его перу. За дверью Аврора услышала, как страницы дневника шуршат, когда он его закрыл и положил обратно на деревянную столешницу. Затем шаги удалились к наружной двери. Щелчок замка. Тишина.

Аврора сидела на кровати, прижав ладони к груди, где под одеждой пульсировал шрам-звезда. Он был спокоен. Имя «Аврора» осталось в дневнике, перо лежало рядом на столе. А в кармане, холодный и твердый, лежал самодельный ключ. Лаборатория больше не казалась просто клеткой. Она стала полем битвы за идентичность, за право быть не номером, а человеком. И первый, самый опасный шаг, был сделан.