Фламандская партия (гет)

Крытая повозка тяжело катилась по дороге. Огромные деревянные колеса с веером ржавых спиц напоминали страшные жернова. Они вращались со скрипом — пронзительным, пугающим, невыносимым.

Удар.

Повозка с грохотом подпрыгнула и задрожала металлом. Откуда-то сверху раздались причитания и старческое оханье.

Снова удар.

Жалобно захныкал ребенок, совсем младенец. Заспорили мужские голоса. Повозка сломается, непременно сломается, ведь на дороге столько камней, столько препятствий…

Почему они не могут просто вернуться домой?

Третий удар.

— Именем короля! Открывайте!

Фон Дитрихштайн с трудом открыл глаза и сел в постели. Голова раскалывалась от усталости, каждый звук казался громче пушечного выстрела. Кто-то стучал в дверь с такой силой, что она была готова вот-вот сорваться с петель.

— Verdammt… Einen Moment! Ich komme!⁽¹⁾Черт... Одну секунду! Я иду! (нем.)

Преодолевая головокружение и дурноту, он сунул ноги в сапоги и кое-как добрался до двери. Открыв ее, он оказался лицом к лицу с графом Шарлем де Рошфором. Обыкновенно мрачный и хмурый телохранитель кардинала Ришелье с недоумением окинул взглядом фигуру гвардейца. Фон Дитрихштайн смутился и провел рукой по всклокоченным волосам в тщетной попытке сделать свой вид менее потрепанным.

Рошфор вздохнул. Его лицо с пугающим шрамом, который проходил у виска, в считанных миллиметрах от глаза, вновь стало непроницаемым.

— Месье фон Дитрихштайн, вы были вчера вечером вместе с Этьеном де Гесселем и Валером д’Арвилем в «Золотом орле»?

— Д-да…

— В таком случае, потрудитесь, пожалуйста, привести себя в порядок. Мне приказано немедленно доставить вас к господину кардиналу.

Фон Дитрихштайн хотел спросить, что происходит, почему его приказано доставить к Ришелье, но граф Рошфор кивнул, давая понять, что разговор окончен, и вышел из коридора. В лихорадочно работающем мозгу Акселя безжалостным, оглушительным эхом отозвался грохот его сапог.

* * *

— Ну проезжай же, проезжай!

Кнут щелкнул в воздухе, угрожая опуститься на плечи неудачливого возничего.

— Да не могу же! Видите! Впереди…

— Аййй… Черт бы тебя побрал!

Кучер от досады выругался, вновь щелкнул кнутом — больше для устрашения, чем из необходимости, — и стал объезжать повозку, чтобы свернуть в переулок. Прохожие, прижимаясь к стенам домов, негодовали: управляет старой каретой, а важности, будто везет короля или самого господина министра!

Ришелье, все время равнодушно наблюдавший за уличной сценой, плотнее задернул занавеску и откинулся на спинку сиденья.

— Скажите, капитан, что представляет из себя дом, где де Гессель снимал квартиру?

Сен-Жорж пожал плечами.

— Обычный трехэтажный дом начала прошлого века. Владеет им Жаклин Оклер, вдова судебного чиновника, служившего еще при Генрихе III. Первый этаж сдается под лавку, но там сейчас никого нет, и он заперт. (Мы проверили). Второй этаж занимает хозяйка и живущая при ней девушка. (Какая-то дальняя родственница). Третий этаж сдается внаем.

— Кроме де Гесселя у нее были квартиранты?

— Да. Студент медицинского факультета Сорбонны. Но еще в январе он уехал слушать лекции в Лейден, где пробудет до осени.

— Значит в ночь убийства в доме не было никого, кроме мадам Оклер и состоящей при ней родственницы?

— Именно так. Вы думаете, Монсеньор, это все-таки убийство?

— Не знаю, капитан, не знаю, — задумчиво покачал головой Ришелье.

Расстояние от Пале-Кардиналя до Монмартрских ворот было невелико, но дорога заняла больше сорока минут: в предвечерний час горожане торопились поскорее закончить свои дела, поэтому улицы были перегружены людьми, повозками, каретами… Столица бурлила народом, шумела голосами и звенела десятками церковных колоколов, созывавших на молитву.

Наконец, карета остановилась в одном из узких переулков, оплетавших квартал, в центре которого возвышалась старинная церковь Марии Египетской. Чтобы не привлекать лишнего внимания, Ришелье и Сен-Жорж проделали оставшийся путь пешком: в конце концов, разве может быть что-то более неприметное в Париже, чем приходской священник и дворянин?

Как и говорил капитан, дом мадам Оклер оказался типичным фахверковым домом времен Франциска I, расположенном в паре минут ходьбы от Монмартрских ворот. В четыре окна шириной и высотой в три этажа, он был построен вплотную к церкви; из-за наклона улицы казалось, будто он опирается на нее. Кардинал отметил про себя, что со стороны главного фасада попасть в дом, кроме как через главную дверь и вход в лавку (которая, впрочем, как и сказал капитан, оказалась заперта на огромный замок), было нельзя.

Открыла им родственница хозяйки — совсем юная девушка, одна из тех, кого родные отправляют из глухой провинции в Париж к какой-нибудь престарелой тетушке, в надежде, что она устроит свою жизнь в столице и удачно выйдет замуж.

— Добрый день, мадемуазель, — вежливо произнес капитан. — Меня зовут капитан Сен-Жорж, я приезжал сегодня днем. Могу ли я видеть мадам Оклер?

— Да, конечно. Прошу вас.

Ришелье вслед девушкой и капитаном миновал прихожую, поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж и прошел в просторную комнату с камином, которая, судя по количеству мебели, одновременно служила гостиной, столовой и кабинетом.

У окна, спиной к двери, сидела старушка лет восьмидесяти в накрахмаленном чепце и теплой шали, накинутой поверх строгого черного платья; она склонилась над вышиванием и была так поглощена своим занятием, что не обратила внимания на гостей.

Переступив порог комнаты, Ришелье снял римскую шляпу, благочестиво перекрестился на распятие, висевшее в простенке, и неожиданно задохнулся в приступе чудовищного кашля, который заставил капитана вздрогнуть.

Девушка подошла к мадам Оклер и, осторожно коснувшись ее плеча, произнесла:

— Тетушка, пришел капитан Сен-Жорж. Он хочет снова поговорить с вами.

— Ах, господин капитан! — хозяйка живо обернулась, отложила вышивание и поспешила встать навстречу гостям.

— Входите, входите… Я смотрю, в этот раз вы не один?

— Да, мадам. Позвольте представить вам…

И тут вдруг капитан с ужасом осознал, что понятия не имеет, как представить Ришелье! В самом деле, не скажет же он мадам Оклер, что перед ней сам первый министр Франции?

Ришелье тем временем очаровательно улыбнулся и, скромно прижимая к груди черную шляпу, слегка склонил голову в знак приветствия.

— Отец Бран, мадам. Священник прихода Сен-Эсташ.

— Как хорошо, что Вы пришли, отец, — сказала мадам Оклер, поправляя теплый платок, наброшенный на плечи. — Такое горе… И, главное, какой великий грех! Как же теперь жить в этом доме…

— Господь не наказывает безвинных, мадам, — вежливо отозвался Ришелье. — Уверен, ни вам, ни вашему дому не следует ничего опасаться.

— Дай-то Бог, отец, дай-то Бог. Присаживайтесь, господа, — старушка указала на два стула, а сама вернулась в кресло.

Несмотря на почтенные годы, мадам Оклер обладала хоть и тихим, но ясным и четким голосом и какой-то совершенно особенной неспешностью манер и речи, которые выдавали не столько возраст, сколько специфический взгляд на жизнь человека, который прожил слишком долго, чтобы не понять тщетность всякой мирской суеты.

Ришелье, который все это время украдкой изучал обстановку, подумалось, что дом как нельзя лучше соответствовал духу владелицы. Когда-то крепкий и добротный, он медленно ветшал. Мебель и утварь представляли собой хронику французского быта едва ли не со времен Карла IX: каждый предмет будто занимал строго определенное место, закрепившееся за десятилетия размеренной жизни, и будто срастался с остальной обстановкой. Срастался так крепко, что даже Ришелье, человек совершенно новый и посторонний, представить себе не мог, чтобы ваза с сухими цветами на полке камина была бы сдвинута хотя бы на сантиметр.

На всем, от старомодной мебели до занавесок, лежал отпечаток сонного быта, высшим воплощением которого был дремавший на мягком табурете большой рыжий кот, с белой от седины мордочкой. Кажется, он был совершенно глух, ибо никак не отреагировал на приход гостей и лишь, не раскрывая больших глаз, жмурился и перебирал лапками. Ришелье не удержался и мимоходом погладил его.

— Чем я могу вам помочь? — спросила мадам Оклер, когда гости расселись. Ее лицо, бледное, будто вылепленное из воска, озарилось мягкой улыбкой, а молочно-голубые, по-стариковски слезящиеся глаза ласково посмотрели на Сен-Жоржа и Ришелье. При всей строгости одежды (судя по всему, мадам Оклер так и не перестала носить траур по супругу, чей потемневший портрет висел над секретером) в облике вдовы было что-то на удивление благожелательное и домашнее: как будто она встречала не случайных людей, которых на мгновение столкнула с ней жизнь, а дальних родственников или добрых знакомых.

— Если позволите, мадам, отец Бран хотел бы задать несколько вопросов относительно происшествия, — сказал капитан.

— Вы родственник покойного? — поинтересовалась вдова.

— Нет, мадам. Но я имел удовольствие знать самого господина де Гесселя и его родителей, — ответил Ришелье. — Поэтому мне бы хотелось уточнить кое-какие детали и осмотреть комнату, чтобы затем сообщить его родственникам в Бретань и передать личные вещи покойного.

— Я бы рада вам помочь, отец, только я уже все рассказала господину капитану, — ответила мадам Оклер. — Я ведь и сама почти ничего не знаю. Этьен был жизнерадостным молодым человеком и хорошим жильцом. Платил исправно, не доставлял беспокойств. Даже поладил с соседом, месье Колло.

— Как давно он снимал у вас квартиру?

— Пять лет. Он поселился у меня, как только приехал в Париж. Он любил шутить, что эта квартира — лучшая его находка в столице, ведь он въехал через Монмартрские ворота и в буквальном смысле постучался в первый попавшийся дом.

— У него бывали гости?

— Нет, никогда. Он не хотел лишний раз беспокоить меня и Генриетту. Лестница-то у нас одна. Когда-то была вторая, со двора. Но она такая старая, что ходить по ней небезопасно.

— Скажите, мадам, заметили ли вы что-то странное в поведении господина де Гесселя? Быть может, он был обеспокоен чем-то, расстроен, дольше обычного отсутствовал дома или, напротив, почти не выходил из квартиры?

Старушка задумалась.

— Нет, отец, ничего такого я не заметила. Все было, как всегда. Разве что он чаще пропадал на службе последние три месяца, а в остальном…

Мадам Оклер беспомощно развела руками.

Кардинал понимающе кивнул и, чуть склонив голову, спросил:

— В таком случае, мы могли бы осмотреть комнату?

— Да, конечно, я провожу вас, — мадам Оклер, которой очень нравились ее гости, встала и подошла к столу, чтобы зажечь светильник. — Отец, напомните, вы из какого прихода?

— Сен-Эсташ, мадам.

— Что-то я вас не припомню… Я каждое воскресенье посещаю там мессу. Уже шестьдесят лет!

— Меня совсем недавно перевели в Париж, мадам, так что я толком не успел освоиться и приступить к своим обязанностям. Но я буду счастлив видеть на воскресной службе знакомое лицо.

Ришелье вновь очаровательно улыбнулся и галантно придержал дверь, пропуская мадам Оклер. (Впрочем, у этой галантности была и другая сторона: оставшись с непокрытой головой, кардинал явил миру почти полное отсутствие тонзуры).

— Откуда вы приехали, отец? — спросила старушка, начиная подниматься вверх по лестнице. Она ступала медленно, держась за широкие перила и наступая на каждую ступеньку обеими ногами.

— Из Пуату, мадам.

— А, как наш господин первый министр… Вам не доводилось его там встречать? Он, должно быть, в ваших летах, или даже чуточку старше.

— Да, пару раз доводилось, мадам, — ответил Ришелье, который шел прямо за вдовой, по-прежнему скромно прижимая к груди шляпу и уничижительно поглядывая на капитана: всегда сдержанный и суровый Сен-Жорж тем временем благодарил Господа, что ему выпало замыкать шествие, ибо так никто не видел душившего его немого смеха.

— У короля славный министр, — продолжала старушка. — Только уж больно суров и воинственен для священника. Не то что вы. Да-да, отец Бран… Уж я столько на своем веку перевидала, что смогу отличить благочестивого священника от плута, который надевает сутану только ради карьеры…

К счастью, Ришелье не пришлось придумывать, что ответить: лестничный пролет был, наконец, преодолен и процессия оказалась в коридоре. Тени заплясали на обитых полинявшим штофом стенах, тускло сверкнули латунные ручки дверей. Посреди коридора на стуле, почти сливаясь с темнотой, сидел гвардеец в черно-красном казакине.

Внезапно Ришелье снова задохнулся в приступе кашля. «Все хорошо, Монсеньор?» — шепнул обеспокоенный Сен-Жорж. В полумраке коридора лицо кардинала светилось от бледности. Кардинал кивнул и сделал жест рукой, как бы говоря: «Не обращайте внимания».

Завидев спутников мадам Оклер, гвардеец вскочил со стула и поспешил отсалютовать начальству:

— Господин капитан! Ваше Выс…

— Как хорошо, что вы остались дежурить, лейтенант! — с нарочитой бодростью сказал Сен-Жорж и многозначительно посмотрел на растерянного гвардейца. — Мы с моим другом, отцом Браном, хотели бы еще раз осмотреть комнату.

Гвардеец растерянно смотрел на капитана, потом снова на Ришелье.

— Д-да, конечно… Хорошо, господин капитан. Прошу вас.

— Скажите, мадам, а кто обитает в соседних комнатах? — спросил кардинал, пока Ренуа боролся с замком.

— Господин Колло живет дальше по коридору. Слева, — старушка указала на дверь у самой лестницы, — комната пока пустует. Из комнаты напротив мы сделали чулан. Она выходит прямо на улицу, поэтому я так и не смогла найти жильцов. Слишком шумно.

— Да, рокот столицы выдержит далеко не каждый, — улыбнулся кардинал.

Раздался щелчок замка. Ренуа, наконец, справился с тугим механизмом и отпер дверь.

— Я буду ждать Вас в гостиной, господа. Осматривайтесь, сколько нужно.

Мадам Оклер двинулась к лестнице. Как только ее фигура исчезла из вида, Ришелье выдохнул и поспешил в комнату.

Квартира де Гесселя была аскетичной, но аккуратной. Кардинал предположил, что когда-то, в годы благополучия этого дома, третий этаж занимала прислуга. Побеленные стены, дощатый пол, грубовато сложенный камин, череда квадратных окон на противоположной от входа стене. Потемневшие от времени квадраты стекол в металлической оправе смотрели во внутренний двор. Перед окнами стоял небольшой письменный стол со стулом, на котором небрежно висел брошенный накануне плащ. Постель осталась неразобранной: на ней лежала щегольская перевязь, расшитая серебряными нитями, и шпага.

— Мы ничего не трогали. Оставили все, как было, — сказал капитан, обходя огромное бурое пятно крови, въевшееся в доски. — Судя по всему, он стрелял, стоя лицом к двери.

Ришелье рассеянно, будто из одной лишь вежливости, взглянул на пол и прошел в комнату. Кажется, у Его Высокопреосвященства был свой план, и он знал, что искать, поэтому Сен-Жорж замолчал, не желая мешать своему покровителю.

Кардинал первым делом уверенно подошел к пустому письменному столу. По очереди открыл ящики: в одном из них лежала стопка чистой бумаги и письменный прибор, в другом — ворох черновиков со стихами, приглашение на вечер в салоне мадам де Рамбуйе (судя по дате, вечер состоялся год назад), обрывки театральных афиш, наброски костюмов; пара писем из Генгана от мадам де Гессель (их кардинал спрятал в карман) и горсть мелких монет.

Ришелье снял перчатки, достал перо с чернильницей и чистый лист бумаги; Сен-Жорж видел, как он на минуту задумался, глядя перед собой, а потом медленно написал что-то, закрыл чернильницу и спрятал ее вместе с пером обратно в стол. Затем кардинал подошел к книжной полке и стал методично пролистывать каждую книгу, на что у него ушла добрая четверть часа.

— Скажите, капитан, в комнате, кроме шпаги, нашли еще оружие? — спросил Ришелье, возвращая на место последнюю книгу. — У него должен был быть, как минимум, еще один пистолет, как это полагается каждому гвардейцу.

— Да, Монсеньор, вот здесь, в сундуке, лежат еще два пистолета.

Сен-Жорж поднял крышку длинного, обитого металлом сундука. Внутри в беспорядке лежали рубашки, летний плащ, поношенный дублет (вероятно, для выходов в свет)… Во втором отделении, отгороженном стенкой, лежала латунная пороховница с чеканкой в виде родового герба де Гесселя, квадратная бутылка из толстого коричневого стекла, в каких обычно хранят оружейное масло, грязные тряпки и два пистолета. Ришелье внимательно осмотрел каждый из них.

— Вы говорили, что де Гессель лежал лицом к двери? — задумчиво спросил кардинал, возвращая на место оружие и опуская тяжелую крышку сундука.

— Да, Монсеньор. Судя по положению тела, он стрелял, стоя лицом к двери.

Ришелье чуть заметно нахмурился и прошелся по комнате. Затем подошел к окнам и внимательно осмотрел рамы. Все окна, кроме одного, были закрыты изнутри на защелку.

Кардинал поднял створку и выглянул на улицу. Комната гвардейца выходила в тесный двор, образованный стенами дома мадам Оклер, церкви и нескольких каменных пристроек к ней. С улицей двор соединялся низкой, длинной аркой.

Вдоль дома мадам Оклер тянулась ветхая, дощатая галерея, которой, судя по грязи и слежавшемуся снегу на перилах, давно не пользовались. Вероятно, когда-то эта галерея служила входом для прислуги, а через арку в лавку привозили товары.

— Капитан, позовите, пожалуйста, Ренуа, — сказал Ришелье, осматривая подоконник. — Нам понадобится его проворство.

Сен-Жорж, который устал разгадывать действия кардинала и успел порядком заскучать, позвал гвардейца. Ренуа по-прежнему был растерян; настолько, что даже не знал, к кому ему следует обращаться — к Его Высокопреосвященству или отцу Брану.

— Маркиз, не могли бы Вы попробовать вылезти наружу через окно?

Ренуа, не задавая лишних вопросов, поднял до упора створку и выбрался наружу.

— Есть, Монсеньор! — отряхиваясь, отозвался гвардеец и стал осматриваться.

Кардинал выглянул в окно.

— Что вы видите, маркиз? Там есть дверь?

— Да, Монсеньор. Даже три. Две из них заложены, а третья, самая дальняя, заколочена досками и заперта на замок.

— Превосходно! А следы? Там есть отпечатки ног?

Гвардеец прошел дальше по галерее.

— Только будьте осторожны! Доски ветхие! — крикнул ему вдогонку кардинал, и в следующее мгновение послышался громкий треск.

— Нет, Монсеньор. Следов я не вижу, — к облегчению Ришелье и Сен-Жоржа отозвался гвардеец.

— А на ступеньках?

— Нет, они чистые. На них совсем нет снега. Мне спуститься вниз, Монсеньор?

— Нет-нет, не нужно, Ренуа. Возвращайтесь! — ответил Ришелье и опустил створку. Он отряхнул черные перчатки от пыли и подошел к капитану.

— Кажется, мы видели достаточно. Я узнал все, что хотел. Что же касается вас, маркиз, — добавил Ришелье, поворачиваясь к Ренуа, который благополучно вернулся в комнату через окно, — то вы можете сниматься с караула.

Гвардеец поклонился. Он уже был в дверях, когда кардинал снова окликнул его.

— Да, и еще… Сегодня на квартиру приезжал только господин капитан. Ни отца Брана, ни уж тем более Его Высокопреосвященства, здесь не было и не могло быть, — добавил Ришелье и многозначительно посмотрел на гвардейца.

— Хорошо, Монсеньор. Клянусь честью, здесь не было никого, кроме господина капитана.

Когда гвардеец ушел, Ришелье в последний раз окинул взглядом комнату, запер дверь, а затем убедился, что двери в остальные комнаты на этаже тоже были заперты.

Мадам Оклер кардинал и капитан нашли сидящей у окна в компании родственницы.

— Благодарю вас, мадам, что позволили осмотреть комнату господина де Гесселя. Я забрал кое-что из вещей покойного. В ближайшее время родственники заберут остальное.

— Хорошо, отец, мы ничего не станем трогать.

— Охрану я снял, мадам, — уточнил Сен-Жорж, — так что теперь вас никто не побеспо…

Слова капитана внезапно потонули в оглушительном звоне. Буфет задрожал посудой, пламя свечей закачалось. Ришелье от неожиданности инстинктивно пригнулся: казалось, дом складывается от колебаний объемного, округлого звука, вибрации которого пробегали по телу и отдавались в голове головокружением.

— Не обращайте внимание, отец, — с улыбкой сказала старушка, когда звон угас. — У дома общая стена с церковной колокольней, так что мы не только слышим — чувствуем! — призыв к молитве.

— Даже ночью? — искренне удивился Ришелье.

— Ну что вы! Последний раз колокол звонит в полночь.

— А утром?

— Утром он звонит в пять часов. По нему мы и встаем. Надежнее любой прислуги, — улыбнулась старушка.

«Еще бы…» — подумал Ришелье, который чувствовал себя так, будто рядом с ним дала залп артиллерийская батарея, причем из всех орудий разом.

— Уверяю вас, отец, к этому быстро привыкаешь. Мои жильцы уже спустя неделю перестают замечать этот шум.

— Я как раз собирался спросить вас об этом, мадам, — оживился кардинал. — Видите ли, я в Париже совсем недавно, еще не успел освоиться и даже подыскать квартиру. А жизнь на постоялом дворе для священника — сами понимаете — весьма неудобна... Мне очень понравился ваш дом, и я бы хотел узнать, можно ли снять у вас комнату? И сколько это могло бы стоить?

— Конечно, отец, я была бы очень рада такому добропорядочному жильцу. За комнату мне обычно платят 2 экю в месяц. Вот только, из свободных теперь только комната покойного Этьена. Не знаю, захотите ли вы жить там, где случилась такая трагедия?

— Я священник, мадам. Комната будет служить мне еще одним напоминанием о том, как много вокруг страждущих, которые нуждаются в утешении.

Попрощавшись с мадам Оклер, Ришелье и Сен-Жорж вышли на улицу.

В морозном воздухе тускло светились фонари; серыми пятнами расплывался по небу дым из каминных труб, частоколом выраставших из крыш. Из церкви после вечерней службы выходили люди. Сквозь приоткрытую дверь на обледенелую мостовую выливался желтый свет. В глубине нефа мерцали узоры замысловатого ретабля⁽²⁾ с потемневшим образом Святой Марии; у алтаря умиротворенно и неспешно ходил священник в белой далматике.⁽³⁾ Обоняния коснулся теплый, уютный запах воска, дерева и ладана.

От холода кардинал втянул голову в плечи: ему отчего-то сделалось нестерпимо грустно и одиноко.

— Куда теперь, Монсеньор? Домой?

Озябшими пальцами Ришелье извлек из кармана часы: стрелка показывала половину седьмого. Нужно было возвращаться, и как можно скорее.

— Да, капитан. Послушаем, что удалось узнать остальным.

1)

Вернуться к тексту

2) Ретабль — запрестольная композиция; характерное для каталических церквей произведение архитектурно-декоративного искусства, включающее обрамление, орнаменты, фигурную скульптуру, живописные полотна.

Вернуться к тексту

3) Далматика — литургическое облачение католических священников, предствляющая собой ризу с длинными рукавами и вышивкой.

Вернуться к тексту