Луна и цветы (гет)

Несмотря на все перипетии вчерашнего дня, Линн впервые за долгое время проснулась отдохнувшей. Ночь прошла не то, что без кошмаров, без единого сна, хотя старания бабушки обещали еще одну бессонницу и приступ паники. С кухни раздавался манящий аромат свежеприготовленной еды, звон тарелок и умиротворяющие разговоры. В это прекрасное утро Линн даже не расстроил факт того, что семья как обычно завтракает без нее. Девушка быстро оделась, расчесала бесконечные волнистые волосы, умылась в тазике с теплой водой. Перед выходом из комнаты, она взглянула в небольшое зеркало, висящее на стене. Кажется, она взрослеет. Взгляд тверже, лицо острее. Не красавица, конечно, но дурнушкой ее никто бы не назвал. Линн показалось, что в ее лице стали проступать черты матери. Она так не хотела быть похожей на нее… Хоть и после бабушкиного вчерашнего рассказа, девушке стало искренне жаль маму.

Линн зашла на кухню. Не отвлекаясь от уплетания аппетитной яичницы, семья пожелала ей доброго утра. Положив оставшийся в сковородке завтрак на глиняную тарелку, девушка присоединилась к трапезе. Отец быстро дожевал хлеб и заговорил:

— Мы тут рассчитали, на солнцестояние выпадает день новолуния, — Линн всматривалась в его лицо, забыв о еде, пытаясь постичь причину его взволнованности. — Даже на памяти твоей бабушки такого не было.

— И что это значит? — девушка уже почувствовала, как ее плечи сдавили ритуальные одежды, а мышцы рук и ног заныли, вспоминая мучения изнурительного танца.

Мать резко бросила нож, громко звякнув тарелками. Похоже, ее наивный вопрос был ошибкой.

— Вот, полюбуйтесь! Вы вдвоем так распустили девчонку, что она не понимает самых простых вещей.

— Аннет, звездочка моя, прекрати. У Линн был тяжелый день, она еще не до конца проснулась, — отец с мягкой и слегка виноватой улыбкой попытался смягчить ситуацию, но маму было уже не остановить.

— Ее «тяжелый» день может стать катастрофой для всей деревни. Продолжайте ее жалеть, и в один прекрасный день ее стараниями нас сотрет с лица земли.

— Аннет, — бабушка громко стукнула по столу, тарелки еще раз звякнули, — хватит! Не забывай, что она твоя дочь, а не ритуальная жертва.

Мать упрямо сложила руки на груди и отвернулась от мутновато-карих глаз. Линн пыталась как можно сильнее слиться с обстановкой, чтобы о ее существовании забыли.

— Твой отец не знал меры, ты ведь помнишь, чем все закончилось? — завершила свою мысль бабушка.

Над столом повисла неприятная тишина. Морис застучал пальцами по тарелке, чтобы хоть как-то скрасить молчание. Анет ударила его по ноге под столом.

— Перестань! — прикрикнула она. — Объясните Линн, что происходит, раз сами кашу заварили.

Как показалось девушке, отец и бабушка одновременно выдохнули. В семье всегда так: поругались, а потом сделали вид, что ничего не случилось.

— В солнцестояние, голубка моя, ночь самая короткая в году. Это время, которое больше всего отнимает сил у богини Мелан. А в новолуние ее силы всегда исчерпаны. Это очень опасное время, в которое богиня не может защитить своих верующих. В день солнцестояния нужно будет провести обряд ее поддержки. И вознести молитвы не об урожае, а о силе богини. Ей это понравится.

— Мама тебя всему научит, не переживай, — потрепал Морис дочь по макушке.

Вот именно поэтому Линн и переживала. В детстве она танцевала до изнеможения под зорким взглядом Аннет. Не самые приятные воспоминания. А ведь это значит, что придется находиться один на один с матерью. Вот где ее кара настигла…

— С завтрашнего дня начнем. В этот праздник у тебя нет права на ошибку, — подала голос Аннет.

«Как ремень в воздухе просвистел», — подумала Линн.

Семья вернулась к прерванной трапезе под разговор уже в нормальном тоне. Линн смотрела в свою тарелку. Кусок в горло не лез.

— До сих пор ума не могу приложить, зачем он это делает. От этой традиции так давно отказались, что о ней почти никто и не знает, — бабушка увлеченно собирала с тарелки остатки яйца.

— Поговаривают, что он ужасно дурен собой и боится немилости Мелан, вот и перестраховывается, — ответил ей Морис.

— Новая метла по-новому метет, — проскрипел голос старушки.

— Этой «метле», к слову, уже шестнадцать лет, а вы все никак свыкнуться не можете, — заметила мать.

— Кто бы говорил, ты же тоже была против его приказа, — отец примирительно улыбнулся.

— Я и не говорю, что я за. Но ему там виднее.

— Просто странно, что вместо восьми лет, четыре года, — бабушка катала шарики из хлеба, лепя из них медвежонка.

Линн уже не могла пропустить этот разговор мимо ушей: все о чем-то спорят, а она не удел!

— А о чем вы говорите? — набравшись смелости, спросила она.

Мать насквозь прожгла ее черными глазами. Опять она ни о чем не в курсе, будто это исключительно вина Линн.

— Мы о князе Руслане, тебе год был, когда он к власти пришел, — начал отец. — Мы о прошлых правителях ничего и не знали почти. А с прошлым старостой так и вовсе… — мать толкнула Мориса под столом, — кхм, в общем, это дело Больших Земель, нам-то ни холодно, ни жарко, что есть князь, что его нет.

— Но вот князь Руслан решил и у нас свои порядки навести, голубка. С давних времен на месте, где Мелан забрала сердце Анны, находилась небольшая церковь. В ней жила жрица с завязанными серебряной лентой глазами. Она возносила молитвы о всем государстве, а Мелан ей отвечала. С появлением совета восьми жриц на Больших Землях, эта традиция забылась. Но князь Руслан ни с того, ни сего решил ее воскресить. Причем в несколько измененном виде. Раньше одна девушка выбиралась раз в восемь лет, а позднее возвращалась в свою деревню, и именно род этой женщины становился приемником власти. Сейчас же девушка выбирается каждые четыре года. Род старост уже настолько закрепился в деревнях, что сменять его исток уже бессмысленно.

— Да и существование одной этой жрицы — противоестественно. С существованием совета восьми жриц, она становится девятой — это поперек природы Луны, — довершила мать.

— Князь к власти пришел как раз перед солнцестоянием и сразу издал указ, сейчас должны уже пятую жрицу избрать, — заскрежетал отец по тарелке, с усилием разрезая жесткое мясо.

— О, я думала, что они сменяются в самую длинную ночь, — удивилась бабушка, любуясь своим мишкой из хлеба.

— Я тоже, мне когда-то давно Андрес говорил. Он же отвозил картины к торговцу, что на Большие Земли ездит, — скрежет тарелки резко прекратился, отец осекся, понимая, что ляпнул лишнего. Вместе с бабушкой они во все глаза смотрели на Линн.

Девушка смотрела на растекающийся по тарелке остывший желток. При словах отца об ушедшем друге она впервые не почувствовала боли от того, что его больше нет. Где-то в груди лишь поднималась тихая грусть о счастливых временах, когда они втроем проводили дни напролет в хижине.

— Еще страннее, — разрушила неловкую паузу мать, — в момент наибольшей слабости богини, сменять жрицу.

— С Больших Земель виднее, — усмехнулась бабушка, ставя хлебного мишку в оранжевую лужу на тарелке внучки. — Ты так и не съела ни кусочка, птичка.

Линн мотнула головой.

— Не хочется.

Мать тяжело вздохнула, собирая тарелки. Кажется, сейчас разразится буря.

— Иди к своему Эрику, и еды ему прихвати, а то с голоду сдохнет в своем лесу, — девушка не помещающимися на лице черными глазами уставилась на Аннет. У нее начались проблемы со слухом, или мама действительно только что так сказала? — Хоть бы иногда в деревню заглядывал, отшельник этот.

Линн, не чуя земли под ногами, соскочила со стула, схватив теплый сверток из рук улыбающейся бабушки. Морис посмеивался, прося дочь не разнести кухню.

Девушка бежала, подгоняемая ветром. Сегодняшнее утро напоминало раскачивающиеся из стороны в сторону качели. Если это чудо, сошедшее с небес, она готова поверить во что угодно. Только бы быть в хижине, дышать воздухом свободы с ароматом цветов. Только бы быть с угрюмой молчаливостью Эрика.

Подумаешь там, переживет она и тренировки с матерью, и этот дурацкий обряд, а потом все вернется на круги своя. Рядом с ним.

* * *

День, плавно перетекший в ночь, был сущим кошмаром. Эрик каждый час подрывался с постели, разбуженный очередным кошмаром и, словно завороженный, подходил к старинному сундуку, где на самом дне лежала мучившая его правда. Незримое присутствие Андреса ощущалось как никогда сильно. Хижина душила пылью, ароматом кошмарных цветов и горькими сожалениями о несделанном. Он выходил на улицу, но уйти далеко не мог, лишь наматывал бесконечные круги вокруг, заглядывая в окна. Никаких мыслей. Только прохлада ночи и ослепительный свет Луны. Пронзенный как клинком воспоминанием о прошедшем дне, он влетал в хижину под скрип двери и по несколько минут, не мигая, смотрел на сундук. В его воспаленном воображении рисовались картины то сгоревшего, то украденного, то внезапно растворившегося в воздухе письма.

Эрик горел в пожаре собственной нерешимости и боли утраты. Он хотел знать правду, но не был готов к ней. Его била крупная дрожь, ледяной пот градом тек по измученному лицу.

Прочесть письмо сейчас — навсегда (теперь уже навсегда!) похоронить внезапно воскресший образ любимого учителя.

Одному лишь Андресу известно содержание письма. Эрик не хотел, чтобы недостижимый Идеал — путеводная звезда, за которой он шел всю сознательную жизнь, — померкла в тень собственных откровений.

Не сегодня.

Не сейчас!

Одиночество давило хуже горного хребта. Если бы только здесь, рядом с ним была Линн…

Молодой человек поднял крышку старинного сундука под унылый скрежет петель. Может, хоть так он будет не один?

Сжимая в дрожащий руках бумагу, он скользил взглядом по неровным строкам, не понимая смысла.

Шепот разбил остановившееся время.

— Мне плохо без вас.

* * *

Несколько часов спокойного сна без видений с трепетно сжимаемыми в руках похрустывающими листами бумаги. Солнечный свет растворил остатки страхов и тревог, которые казалась теперь совершенно незначительными. Родной аккуратный почерк хранил тепло рук ушедшего названого отца. Эрик спрятал письмо обратно, на самое дно сундука, что много лет назад прибыл вместе с ними в эту деревню. Ночью он прочел первую страницу трогательного послания, но воспаленным кошмарами, изведенным насыщенностью прошлых двух дней разумом не смог понять ни единого слова. Это и к лучшему. Он только набрался сил, для нового потрясения просто нет места.

Солнце было высоко — его утро было довольно поздним. В руках и ногах до сих пор чувствовалась дрожь, но уже не от перегруза эмоциями, а скорее от голода. Эрик так и не вспомнил: ел ли что-то вчера.

Молодой человек принялся убираться в хижине. Ясность в голове вывела простую истину: порядок в доме — это порядок и в мыслях. Краски он оставит в покое. Если повезет, то покойный учитель все же упомянет рецепт в своем письме, а если нет, то Мелан с ними. Он закончит брошенные картины, сейчас самое время продолжать забытое творчество и перестать гоняться за призраками прошлого. Эрик сощурился от светящего в его лицо лучика, когда вышел на улицу с охапками собранных с пола цветов. Кажется, жизнь начинает налаживаться. Солнечные блики бесились в его орехово-карих глазах. Этот день могло сделать радостнее только, пожалуй, появление Линн.

И почему он считал ее присутствие таким назойливым? Без нее так тихо и пусто, хоть на стену лезь. Чем он, впрочем, и занимался всю прошедшую ночь.

Последняя охапка. Эрик зашел в значительно посвежевшую хижину, оставив дверь открытой. Надо выветрить этот тяжелый аромат тех желтых цветов, которые теперь будут сниться ему в кошмарах.

Молодой человек достал холст с неоконченной картиной. Мрачное предгрозовое небо над темным лесом. Темнота красок завораживала. Андрес любил безоблачные ярко-синие небеса. Эрик считал, что нет ничего прекраснее плывущих по небу тяжелых туч, готовых вот-вот разверзнуться живительным дождем.

Он закончит картину, возьмет холсты Андреса и отправится в далекое путешествие к горному хребту к торговцу с Больших Земель, живущему в самой большей деревне на Святых Землях. Впервые он преодолеет этот путь без учителя и, пожалуй, погостит там. Помнится, тот торговец когда-то приглашал их на праздник, а тут уж и до солнцестояния недалеко!

С тех пор как они покинули ту деревню по приглашению Мориса прошло тринадцать лет. Хоть Эрику и было тогда шесть лет, он совершенно не помнил, как проходят праздники там. А они, по словам Андреса, всегда поражали своим размахом. Он бы хотел показать эту красоту и Линн, но это невозможно. Как может дочь старосты покинуть свою деревню?

Эрик сидел у окна и улыбался, смотря на игру солнца в зеленых листьях векового дерева. Интересно, это он так от голода сходит с ума?

На пороге показалась раскрасневшаяся и запыхавшаяся от бега Линн. Он источала от себя такую искрометную радость, что даже похоронная процессия пустилась бы в пляс. Он никогда не видел ее такой.

— Линн, я так рад, что ты пришла, — Эрик встал со стула, улыбаясь от уха до уха.

Девушка дважды запнулась на пороге. У нее явно проблемы со слухом, а в довесок еще и со зрением. Такой чистоты в хижине не было никогда, а уж о поведении молодого человека и говорить нечего. Она не нашлась с ответом.

— Что-то не так? — спросил он.

— Все отлично, — протянула она задумчиво. Может, упал с кровати во сне и сильно стукнулся головой? — Тебе мама еду передала. — Линн протянула ему сверток остывшей, но все равно теплой от ее рук еды.

— Спасибо, уже не помню, когда последний раз ел.

Вопрос Эрика звенел в ушах у девушки. Да, что-то определенно не так с этим утром. Если ей скажут, что теперь по приказу князя Руслана в Больших Землях все ходят вверх ногами, она явно не удивится.

— Ты, смотрю, прибрался, — Линн решила разбавить диалогом впервые уютное молчание.

Молодой человек закивал с набитым ртом. Не врал, что не помнит, когда последний раз ел.

— Я хочу съездить к Моралесу на праздник солнцестояния. Продам картины и куплю побольше красок. Надо писать, — наконец прожевав, сказал он.

Теплая атмосфера укутывала Линн как огромный плед. А вдруг ей это снится? Не просыпаться же каждую ночь от страшных сновидений. Хотя тут как посмотреть, самым кошмарным сном может быть тот, в котором все хорошо.

Так уютно и спокойно, так и тянет на откровенный разговор.

— Я помню тот день, когда отец вернулся из деревни у гор. Он купил мне такое красивое платье! Мама меня нарядила и повела знакомить с вами. Ты был такой смешной, — хихикнула Линн, — весь взъерошенный, в одежде соседского мальчишки, которая была больше тебя раза в два.

— Мы так быстро собирались, что только в дороге заметили, что этот сундук, — он ткнул в угол, где стоял древний хранитель тайн, — пуст. Мы все оставили в той деревне.

— А какая та деревня? — наивно спросила Линн.

— Большая. Домов там раза в три больше, чем здесь. Крыша у дома Моралеса и старосты из красной черепицы. Ну, из кусочков глины, — заметив непонимание собеседницы, пояснил он. — Это очень красиво. А еще Моралес часто привозит всякие диковинки с Больших Земель. Там в какой дом не зайди: везде лежат яркие ковры, вазы расписные, посуда из других стран. Улицы засыпаны не гравием, а выстелены плитами. У них столько цветов в городе! Везде растут всякие кусты. Но самое интересное — это витражи, — Эрик многозначительно замолчал, ожидая очевидного вопроса.

Линн была настолько поглощена рассказом о чудо-деревне, что не заметила его выжидающего взгляда.

— А что такое витражи?! — едва не подпрыгнула она.

— Это рисунки, сделанные из кусочков разноцветного стекла. Я в детстве любил смотреть через него на Солнце. Ты бы знала, как в нем играет свет!

— А ты привезешь его показать? — настолько по-детски непосредственный вопрос заставил Эрика рассмеяться.

Линн, очнувшись от его рассказа, с удивлением для самой себя заметила, что впервые слышит его смех.

— Если останутся медяки от продажи картин, то привезу.

Они застыли, будто время остановились. Ее черные глаза в его мягко-карие. Ни напряжения, ни недосказанности, ни агрессии. Лишь минута созерцания друг друга. Эрик такой красивый, когда не хмурится. Ему надо чаще улыбаться. Оказывается, у него на щеке тоже есть ямочка, а она этого не замечала. Как и пелены усталости на глазах. Линн обдало холодом. Он так истощен. «Уже не помню, когда последний раз ел», — слова застучали набатом в голове. Вчера что-то произошло?

Нет, она не будет спрашивать. Зачем нарушать волшебство этого момента?

— Я записал твою историю вчера, — неожиданное признание, и ее сердце бьется так, словно несется вскачь.

— Она тебе так понравилась? — Линн всем телом подалась к нему в ожидании ответа.

— Да, поэтому, с твоему позволения, — Эрик поставил холст с неоконченной картиной на мольберт, взял краски, кисти и палитру, — расскажи мне еще одну, а я поработаю над картиной.

Линн залилась румянцем, будто ее поцеловали или признались в чувствах, а не попросили о сказке.

— Если не хочешь, то не надо, — он с небольшой тревогой вгляделся в ее пылающее лицо.

— Нет, все хорошо, просто думаю, какую бы тебе рассказать, — сердце билось так оглушительно, что Линн испугалась, что Эрик мог его услышать.

— Подойдет любая, я только одну знаю, и то твоими стараниями, — эта его улыбка такая искренняя, что девушка едва не растеклась в лужу.

— Ну, слушай. Когда-то очень давно…