Боги тоже влюбляются (гет)

𝙒𝙞𝙡𝙙𝙛𝙡𝙤𝙬𝙚r

𝙄 𝙝𝙚𝙖𝙧 𝙮𝙤𝙪 𝙘𝙖𝙡𝙡𝙞𝙣' 𝙪𝙥 𝙢𝙮 𝙣𝙖𝙢𝙚

𝙄 𝙡𝙤𝙫𝙚 𝙩𝙝𝙚 𝙨𝙤𝙪𝙣𝙙, 𝙄 𝙡𝙤𝙫𝙚 𝙩𝙝𝙚 𝙩𝙖𝙨𝙩𝙚

𝘼𝙣𝙙 𝙄 𝙘𝙖𝙣 𝙨𝙚𝙚 𝙞𝙩 𝙞𝙣 𝙮𝙤𝙪𝙧 𝙛𝙖𝙘𝙚

𝙔𝙤𝙪'𝙫𝙚 𝙜𝙤𝙩 𝙖 𝙨𝙞𝙙𝙚 𝙮𝙤𝙪 𝙘𝙖𝙣'𝙩 𝙚𝙭𝙥𝙡𝙖𝙞𝙣

5 Seconds of Summer " Wildflower"

Смертные. До чего же они забавны в своём наивном, чистейшем смущении. Я, Локи Лафейсон, Асгардский Принц, Бог Обмана и Коварства, наслаждался этим зрелищем, словно редким, изысканным вином. Мэнди — это, без сомнения, самая очаровательная пьеса в моём репертуаре. Когда я, наконец, опустил её на асфальт, убрав руки с её талии, и пропустил вперед,

придерживая тяжёлую дубовую дверь, этот короткий момент физической близости оставил после себя невидимый, но осязаемый след. Её щёки горели так, будто она прикоснулась к самому Солнцу, и она изо всех сил старалась не смотреть на меня. Да она вся была "сгустком чистого смущения", и отчаянно пыталась собрать себя в нечто невозмутимое, но тщетно. Я видел, как её внутренние попытки, это забавное "Чёрт, Мэнди, возми себя вруки!" , разбивались в пыль при первом же моём взгляде. И я, конечно, не мог не поддразнить её этим пристальным, чуть насмешливым, но тёплым взглядом. В конце концов, это я — великий Игрок.

Мы сидели в тёплом, уютном помещении ресторанчика. Здесь пахло корицей, горячим кофе и оливковым маслом. Я расположился напротив Мэнди и наблюдал за ней, впитывая каждый трепет её ресниц, каждое нервное движение, когда она поправляла выбившиеся пряди. А затем, наконец, — к моему несомненному удовольствию, — она решила распустить волосы. Дождь. Прекрасный, наглый, холодный дождь сыграл мне на руку. Мэнди убрала заколки, что держали ее волосы в повиновении. Они рассыпались по её плечам, чуть влажные. И этот эффект... о, это было великолепно. Влага заставила её локоны виться, не просто прядь к пряди, а создать легкий, невесомый светлый ореол вокруг ее головы. Это было похоже на небрежную, но совершенную корону. Ее милое лицо стало еще более нежным, почти эфемерным.

I 𝙡𝙤𝙫𝙚 𝙞𝙩 𝙬𝙝𝙚𝙣 𝙮𝙤𝙪 𝙬𝙚𝙖𝙧 𝙮𝙤𝙪𝙧 𝙝𝙖𝙞𝙧 𝙙𝙤𝙬𝙣 𝙤𝙫𝙚𝙧 𝙮𝙤𝙪𝙧 𝙨𝙝𝙤𝙪𝙡𝙙𝙚𝙧

'𝘾𝙖𝙪𝙨𝙚 𝙄 𝙬𝙖𝙣𝙣𝙖 𝙝𝙤𝙡𝙙 𝙮𝙖...

Она пыталась сбежать от меня, от своих чувств, от неловкости этого свидания — если его можно так назвать, — но куда ей было деться? Её молчание, полное недосказанных эмоций, было для меня красноречивее любых слов. Её сердце билось с ритмом, который я мог почти слышать. Это было восхитительно, как наблюдение за бабочкой, пойманной в паутину: она бьётся, но остается на месте.

И тут, моё собственное, совершенно неуместное чувство. Нежность. Почти болезненная. Когда я поднял её на руки, её невесомость поразила. Я, который оперировал тысячами интриг, вдруг почувствовал это чертово желание оберегать её от дождя, от опасности, от чего угодно. Это было чувство собственности, необузданное, инстинктивное. Сладкая, незнакомая сила, намного более глубокая, чем любая победа над моим прямолинейным братом.

Дождь барабанил по стеклам, создавая ощущение особого уюта, здесь, в полузатемненном зале. Мэнди старалась смотреть куда угодно, кроме моих глаз, правда, у неё это плохо получалось. Я наслаждался её неспособностью скрыть свои эмоции, ведь Мэнди была так далека от лжи, так проста в своей растерянности.

Но настоящее удовольствие началось, когда опустели тарелки, и мы ждали десерт.

—О, кстати, Мэнди, я тут кое-что нашёл, — произнёс я с той видимой небрежностью, которую отточил за века. Я говорил так, будто вспомнив о незначительной вещи, затем потянулся к рюкзаку, лежавшему рядом, на стуле, и достал плоский, завёрнутый в бумагу предмет. Развернув, я не спеша положил его на стол, чуть толкая в её сторону. Это была книга. Внешний вид говорил о её возрасте: потёртый кожаный переплёт, тиснение серебром на корешке, которое уже немного стёрлось, и тяжёлая, желтоватая бумага.

—Я вспомнил, ты как-то упоминала о своей работе, о компаративистике и теории связи между греческой и скандинавской культурами, — спокойно продолжил я.

— Думаю, этот текст тебе может пригодиться. Это "Comparative Philology and the Indo-European Bridge" издания 1887.

Да, это действительно была ценная книга. Приватный тираж. Работа забытого, недооцененного филолога Хаугена. О, я потрудился. Никакой "эксцентричный коллекционер" не расстался бы с такой вещью добровольно. Потребовалась божественная магия, тройной обман и одно мелкое ограбление, чтобы эта книга оказалась здесь. Но оно того стоило. Я положил этот артефакт на стол. И наблюдал за моим Альвом.

Её реакция была… непередаваемой. Сначала — взгляд, в котором отображалось одновременно изумление и неверие. Потом — шок. Мэнди замерла, её дыхание перехватило. Я видел, как знание, чистое, профессиональное, ударило её, заставив забыть о моём существовании, о себе самой.

—Это невозможно! Это же работа Хаугена!

Её пальцы трепетно коснулись потёртой кожи переплёта, словно она взяла в руки святыню. Вся неловкость и застенчивость — всё испарилось, уступив место ослепительному, чистому счастью. Её глаза, когда она подняла их ко мне, были полны слепящего света восторга. Это не была реакция на самую новую модель раскрученного телефон, на бриллиант или обещание власти; это была реакция учёного на ключ к её мечте, к её Истине.

Информация которая была изложена в книге, легла в основу множества теорий, но сама книга была практически недоступна в свободном доступе. Этот текст содержал редчайшие, практически утраченные сравнительные таблицы по ранней грамматике и синтаксису, которые могли бы подтвердить собственную, очень смелую теорию Мэнди

—Райан...— прошептала она, и её глаза, полные слепящего, чистого счастья, поднялись на него.

— Это... это невозможно. Это же работа Хаугена! Его никогда не переиздавали, и полный экземпляр... таких книг в мире осталось, может быть, два десятка. Они все в частных коллекциях! Их не продают! А даже если бы и пролавали, у меня никогда не хватило бы денег купить ее... Я знаю, что её даже в самых крупных библиотеках Нью-Йорка нет! А в интернете не выкладывают этот текст, есть только небольшие отрывки.

Её пальцы трепетно касались кожи переплёта, словно она боялась, что книга исчезнет. Это был не просто учебник. Это был артефакт. Дорогой, бесценный, практически мифический для любого лингвиста. Мэнди держалав своих руках ключ к её исследованию.

— Ну, я наткнулся на одного эксцентричного коллекционера, который решил расстаться с частью библиотеки, — я пожал плечами с нарочитой небрежностью, хотя на самом деле использовал несколько уровней манипуляций и одно мелкое божественное вмешательство, чтобы обеспечить появление книги у этого столика.

— Взял, чтобы ты не скучала.

— Не скучала! — выдохнула Мэнди, всё ещё не веря до конца в то, что держит в руках свою мечту.

— Райан, ты понимаешь... это... это может мне помочь получить самую важную информацию для работы! Это невероятно!

Она прижала книгу к себе, её смущение полностью испарилось, уступив место чистому, ослепительному счастью. Книга. Ключ, который я ей вручил. В этот момент она была одновременно и самым счастливым ребёнком, получившим долгожданную игрушку, и самой восторженной жрицей знания.

И вот оно, удивительное чувство. Волна гордости. Гордости, которая была приятнее, чем все победы и все царства, которые я когда-либо желал. Я, бог интриг, вызвал у этой девочки чувство чистого восторга. Это было могущество нового рода.

Её глаза, обычно такие сосредоточенные, были расширены, словно она смотрела на что-то невозможное, что внезапно стало реальностью.

— Когда мне нужно будет её вернуть, Райан? — спросила она. Голос дрожал, и я, честно говоря, наслаждался этим. Эта чистота эмоций, это трепетное благоговение перед вещью, которая в моих руках была лишь прихотью, а для неё — целым миром, грела мою изворотливую душу. Я позволил себе тонкую, едва заметную улыбку, ведь Мэнди, конечно, ещё не постигла всей сути момента. Я почувствовал легкое, дразнящее удовольствие от того, как легко я могу изменить ход её маленькой жизни.

— Вернуть? Мэнди, это… хм, не совсем то слово, — я приложил палец к губам, изображая легкое недоумение.

— Она твоя. Насовсем. Мой подарок.

Удивление на её лице, такое простодушное и искреннее, сменилось предсказуемым смятением. Она моргнула, словно пытаясь прогнать мираж, и на мгновение в ее глазах мелькнула тень подозрения, которую тут же смела искренняя, почти детская радость.

— Но это очень дорого! — Она заговорила громче, почти паникуя. Её руки сильнее сжали драгоценный том, словно она боялась, что он исчезнет, как сон. На лице Мэнди отразилась борьба между желанием обладать и осознанием немыслимой ценности подарка.

— Я не могу принять такой подарок, или… скажи, сколько она стоит, я отдам тебе деньги, это же… это невероятно дорого!

Это было совершенно естественно, что когда она увидела книгу, её первой мыслью стало отплатить мне за неё. Я не сомневался, что Мэнди отреагирует именно так, я видел, как её глаза загорелись, а потом она смутилась, понимая, что для неё это неподъёмная сумма. Но мне было приятно, что она так чутко относится к моим жестам. Это ещё раз показало мне, насколько она искренняя и зрелая, несмотря на её внешнюю наивность.

— Мэнди, дитя моё, пожалуйста, просто прими мой подарок. Если ты откажешься, я, пожалуй, буду вынужден обидеться. — Я слегка склонил голову, наблюдая, как этот тонкий шантаж действует. Я наблюдал за ней с почти научным интересом, наслаждаясь каждым оттенком эмоций на её прекрасном личике.

— Поверь, мне абсолютно не сложно его подарить. Знаешь, я люблю коллекционировать необычные, даже уникальные вещи. И когда я узнал, что ты занимаешься такими исследованиями, я внезапно понял, что эта книга просто необходима тебе.

Я позволил себе чуть более явный, довольный изгиб губ. Наблюдать за реакцией Мэнди было куда интереснее, чем обладать самой книгой.

— Зато, — я выдержал театральную паузу, — когда ты напишешь свою научную работу, получишь какую-нибудь премию, — и это, несомненно, будет зрелищно, — можешь упомянуть меня в благодарностях. Не обязательно в числе первых, конечно, но…

Мэнди не смогла сдержать слёзы. Они потекли по щекам, и, признаюсь, это было чертовски занимательно. Слезы были чистым, незамутненным выражением её души, идеальным финалом моего маленького спектакля. Она плакала от благодарности, от преизбытка счастья, что было куда более редким и ценным зрелищем.

— Райан, это… это правда очень дорогой подарок. Моя мечта! — прошептала она.

Её благодарность была искренней. Я добился нужной реакции. И я понял, что не зря это сделал. Во мне расцвело необычное, непривычное чувство, похожее на триумф. Не от завоевания трона или победы над врагом, а от того, что я мог подарить ей эту чистую радость. Это было изящно, это было манипулятивно, и это было... чертовски приятно. Её восхищение и этот драматический восторг — это была самая драгоценная, самая интересная награда. Я почувствовал себя настоящим дарителем, меценатом, который не просто отдал вещь, а подарил человеку сбывшуюся мечту.

Как всегда, я неотрывно, с предельным вниманием, следил за каждой её реакцией, за малейшим движением души, отражённым в глазах. Когда Мэнди, наконец, оказалась полностью поглощена этим подарком — блестящей, манящей книгой, — её разум, словно по волшебству, перешёл в более расслабленное, податливое состояние. Те привычные ментальные барьеры, невидимые, но прочные блоки, что она, как интроверт, всегда держала наготове, ушли. Они попросту исчезли, и я смог позволить себе без труда, без всякого сопротивления, заглянуть в её мысли.

Сначала, конечно, я увидел чистый, неразбавленный восторг от самой книги. Всплеск радости от новой истории, предвкушение погружения в страницы. Но, откровенно говоря, на это можно было и не тратить силы — это чувство лежало, что называется, на поверхности, сияло открыто. Я решил углубиться, пройти чуть дальше, к более сокровенному. Я сосредоточился на её реакции на тот момент, когда я подхватил её на руки, чтобы перенести через внезапно разлившийся дождевой поток. И, как я и думал, как я ни на секунду не сомневался, в её мыслях, связанных с этим моментом, присутствовала робость. Было смущение, лёгкое, девичье, от неожиданного контакта и близости.

Но, к моему огромному удовольствию, за ними пряталось и что-то гораздо более глубокое, что-то невероятно ценное. Там была нежность — тихий, тёплый огонек, который она не могла скрыть. Был трепет — дрожащее, почти благоговейное ощущение от близости. Признаюсь, увидеть эту нежность и этот трепет в её самых потаённых мыслях... это было невероятно, мне было это бесконечно приятно. Это подтверждало то, на что я надеялся. Да, я мог бы получить это более простым путем, при помощи магии обольщения, но мне хотелось её взаимности. И сейчас я хорошо видел, что каждое прикосновение моих рук, когда я нёс Мэнди, а затем, когда мои ладони задержались на её талии, отозвалось в ней странным, приятным и тревожащим трепетом.

"Что ж, это... приятно", — подумал я, чуть отстраняясь от этой картины. Вкус её искреннего восторга от книги всё ещё ощущался приятным послевкусием, но та внезапно открывшаяся дверь вглубь, которую я увидел ранее, где-то месяц назад.... Она была запечатана так старательно, с такой почти осязаемой болью, что даже мне, Богу Обмана, стало ясно: сюда нельзя соваться ради праздного любопытства. И этот факт не давал мне покоя. Я чуть сильнее сконцентрировался, внешне ничего не изменилось, я продолжал поддерживать разговор с Мэнди. Но мои глаза видели картину внутри её сознания: Дорога. Трасса. Ночь. Машина. Липкий, всепоглощающий страх. Там кто-то был? Кто напугал Мэнди настолько сильно? Нужно ли мне идти дальше? Я почувствовал, как напряглась каждая клеточка её ментальной защиты, как при одном моём прикосновении к этой "двери" всколыхнулись эти жуткие, давно погребённые ощущения. Я мог бы. Конечно, мог бы сорвать эту дверь с петель, обнажить каждый болезненный фрагмент её воспоминаний, прочитать историю до конца, как некий детектив. Утолить свой голод интриги, понять причину того, что я увидел.

Но... я знаю цену, которую приходится платить за чужое разрушение. Я видел это в глазах тех, кто ломался под давлением незваных воспоминаний. Я сам достаточно хорошо знаю, каково это — когда прошлое не просто стучится, а врывается, оставляя после себя руины.

"Нельзя. Ей будет больно", — промелькнуло в моей голове. Это было странно. Непривычно. Моё любопытство — это двигатель мира. Но не ценой боли, которая не принесёт мне выгоды, а ей — лишь страдание.

Словно выпустив натянутую тетиву, я мягко, едва ощутимо скользнул прочь. Осторожно, чтобы даже волны от моего отступления не достигли того потайного места. Искренняя, немного неловкая радость Мэнди от книги осталась последним, что я ощутил, прежде чем полностью выйти из её мыслей.

* * *

Я проводил Мэнди до дома, и мы поднялись к её квартире. Мы немного поговорили у двери, и мне было мучительно хотелось остаться, задержаться подольше, попасть в место, где она живёт, увидеть, как загорятся её глаза, когда она начнёт читать. Это было новое для меня желание — не просто получить что-то, а отдать ей и наблюдать за её радостью. Её улыбка, её смущенный, но искренний восторг от книги — всё это вызывало непривычный трепет. Она была такой искренней, такой настоящей. Я чувствовал, как мой интерес к ней крепнет, перерастая из легкого любопытства в нечто более осязаемое, с перспективой. Мне хотелось продолжения, хотелось узнать её лучше, но я не хотел торопить Мэнди.

𝙈𝙮 𝙬𝙞𝙡𝙙𝙛𝙡𝙤𝙬𝙚𝙧

𝙄 𝙨𝙚𝙚 𝙩𝙝𝙚 𝙘𝙤𝙡𝙤𝙧 𝙞𝙣 𝙮𝙤𝙪𝙧 𝙛𝙖𝙘𝙚

𝙄𝙩 𝙢𝙖𝙠𝙚𝙨 𝙢𝙚 𝙨𝙢𝙞𝙡𝙚, 𝙞𝙩 𝙢𝙖𝙠𝙚𝙨 𝙢𝙚 𝙨𝙝𝙖𝙠𝙚

𝙄 𝙨𝙚𝙚 𝙩𝙝𝙚 𝙨𝙝𝙖𝙙𝙤𝙬 𝙞𝙣 𝙢𝙮 𝙗𝙧𝙖𝙞𝙣

𝘼𝙣𝙙 𝙄 𝙡𝙞𝙠𝙚 𝙞𝙩𝙨 𝙡𝙤𝙤𝙠, 𝙖𝙣𝙙 𝙄 𝙡𝙞𝙠𝙚 𝙞𝙩𝙨 𝙨𝙝𝙖𝙥𝙚

Я был искренне рад, что смог порадовать её этой книгой, и это было достаточно для этого вечера.

Когда я вернулся к себе домой, в свой уютный пентхаус на Манхэттене, подходя к двери, я вдруг ощутил знакомую энергетику. Я мгновенно напрягся, понимая, что в моей квартире кто-то был, кто-то, кто может пройти сквозь стены без ключа. Я сконцентрировался на этом ощущении, пытаясь понять не только мощь, но и качество этой силы: я почувствовал холод, покой, и размеренность. Эта аура была похожа на нашу, на ту, что пропитана величием и древней магией Девяти Миров, асгардскую, но в то же время какая-то особенная, чуть подзабытая, более древняя. Эта аура была мощной, но контролируемой, как старое вино — насыщенная, но мягкая. Это явно не Тор, его энергетика более резкая и грубая, похожая на раскат грома и блеск стали, а здесь более тонкая, знакомая. Неужели? Это тот, о ком я думаю? Это явно кто-то из Асгарда, кто-то... кто-то, кого я, возможно, давно не видел. Я буду рад его визиту.

Я открыл дверь, готовясь узнать, кто ждёт меня внутри, и моё сердцебиение едва заметно участилось от смеси настороженности и смутного предвкушения.