Мертвец (гет)

Ле-ги-ли-мен-ци-я...

Поистине потрясающее и крайне интересное заклинание. Хотя бы потому, что оно очень сложное и относится к Высшей магии, а между тем рабочая формула его элементарна до невозможности. Тогда почему этим заклинанием так трудно овладеть?

Во время наших с Гарри и Роном скитаний по магической Британии я, хорошенько подумав, пришла к выводу, что Золотому мальчику необходимо продолжить занятия легилименцией. Естественно нечего было и думать, что мой зеленоглазый друг сразу согласится. Любое упоминание о Снейпе жутко раздражало его, а ведь именно профессор зелий давал Гарри основы этого заклинания... Итак, мой друг ни за что не стал бы заниматься, если бы я не пошла на некоторого рода хитрость: попросила его стать моим спарринг партнером, мотивируя это тем, что данное заклинание невозможно научиться использовать в одиночку — непременно нужен оппонент. И Гарри согласился, отчасти из-за того, что и сам понимал необходимость навыков ментальной магии, отчасти желая помочь мне, ну и от элементарной скуки, в конце концов...

Надо сказать, что мне это заклинание далось достаточно легко, как и основная масса заклинаний, но вот Гарри... Гарри, и это удивительно, делал действительно потрясающие успехи! Нет, ругани и неудач было достаточно, но только поначалу, а потом, едва только Золотой мальчик смог абстрагировать легилименцию от ненавистного профессора, он смог обойти даже меня! А когда я спросила, что является причиной этого, мой друг, несколько смутившись, ответил: «Воображение, Герм...»

По мнению друзей именно оно и не было мне свойственно. Уж слишком я была, да и остаюсь, рациональным и логичным человеком. Однако мой врожденный реализм вовсе не мешал мне мечтать, разве что я всегда могла отличить мир грез от реальности и крайне редко тешила себя иллюзиями. И пусть Гарри, Рон, Джинн и остальные даже не догадывались об этом, я обладала весьма живым воображением. Но совершенно не понимала как оно связанно с легилименцией, ведь во всех книгах писали, что залогом успеха является полнейший контроль собственных эмоций и мыслей...

Гарри не мог мне объяснить, но смог показать, как именно он использует собственную фантазию в таком строгом заклинании. А ведь мой друг оказался на сто процентов прав, я убедилась в том чуть позже. А дело вот в чем:

Владея собственным сознанием, умея держать под контролем собственные эмоции, мысли и воспоминания, можно стать легилиментом, но, увы, весьма посредственным. Все потому, что мы в силах контролировать исключительно свои мозги и знать лишь свою душу, а ведь сознание есть совокупность разумного и чувственно-эмоционального начала, и мы не ведаем того, что происходит в другом человеке. И в результате мы можем получить лишь тот минимум, что лежит на поверхности, даже не подозревая, как много можно найти, включив воображение!

Это для нас наше сознание четкая отлаженная система, а для человека другого — темный лес с нагромождением образов, эмоций, обрывков мыслей... И только развитая фантазия может подстроить чужой разум под нас, несколько адаптировав его...

Одним из величайших легилиментов современности был Темный Лорд, и попробуйте откажите ему в фантазии! Нет, это существо имело весьма развитое, если не буйное воображение, с другой стороны оно было несколько извращенным в нашем понятии, болезненно извращенным, я бы сказала, ну так и сам Волдеморт был не вполне здоров умственно. И все же я все больше склоняюсь к мысли, что был другой человек, много сильнее Его Темнейшества, владеющий легилименцией, а иначе как бы он мог столько лет водить за нос самого сильного волшебника столетия, после Дамблдора, естественно. О да, Северус Снейп, я убеждена в этом, переплюнул обоих своих учителей — и хитрого старика, обожавшего лимонные дольки и манипулирование людьми, и страшное существо, бывшее когда-то талантливым волшебником и пытающееся перекроить мир под себя. Просто у Снейпа было то, чему не придавал значения мудрый маг, привыкший полагаться на опыт, а не на наитие; то чего просто не было у безносого существа в виду отсутствия души как таковой... То, что люди привыкли звать интуицией... И важность её я увидела только попав в сознание Джорджа, тогда я именно по наитию, не осознавая ещё толком, что произошло, поняла почему все предыдущие сеансы легилименции, проведенные ведущими специалистами Мунго, оказались провальными...

Сознание Джорджа было темным, как теплая беззвездная июньская ночь... Я улыбнулась победно, понимая, что именно эта тьма, являющаяся для меня лишним подтверждением присутствия разума в этом теле, и была причиной того, что колдомедики раз за разом убеждались в безнадежности Джорджа. Та теплая тьма, принимаемая магами-легиментами за отсутствие разумного начала, не просто напоминала ночь, она и была ночью, и помогла мне именно интуиция, потому что прежде чем понять происходящее, прежде чем начать анализировать, я вспомнила один, казалось бы, незначительный эпизод, случившийся в конце четвертого курса:

Ночь. Теплая, летняя, беззвездная и от того словно бархатно-черная ночь. И за мутноватым стеклом окна коридора, ведущего в лазарет, разлилась, поглощая собою весь мир, чернильная мгла. И невозможно разглядеть в этой тьме даже силуэты исполинских деревьев Темного леса, эта тьма надежно укрыла от любых взглядов и двор Хогвартса, покрытый молодой травой, и Черное озеро с его необычайно ровной гладью, и квиддичное поле...

В коридоре должно было быть темно, но сами стены старого замка словно источали холодный слабый свет, и потому можно было идти, не зажигая палочку...

Гермиона Грейнджер не нарушает правила. Это аксиома. И доказательств этому утверждению не требуется подавляющей части хогвортчан. Ну, а если Всезнайка все же правила нарушила, то никак не по своей воле, определенно, её втравили в это дружки, которых она, естественно, до последнего отговаривала от столь опрометчивого поступка. Я никого не разубеждала, ибо была в этом своя правда: я действительно не любила правила нарушать; и была так же своя выгода: никому решительно не могло бы прийти в голову, что Гермиона Грейнджер систематически преступает Устав Хогвартса, запрещающий студентам находиться вне своих Гостиных после отбоя, и устраивает себе своеобразные прогулки по спящему, притихшему, уставшему от шума и гама за день замку...

А между тем прогулки эти были довольно частыми, и в такие ночи я не пряталась под мантией Гарри и не приглушала собственных шагов, гулким эхом отдававшихся в пустых коридорах. Я просто шла, не выбирая маршрута, наслаждаясь сонной тишиной и чувствуя себя в полнейшей безопасности за вековыми стенами Школы. Очень редко мой путь пересекался с дорогой Филтча и тогда, не скрою, мне приходилось спешно прятаться в многочисленных нишах, от старого смотрителя, а однажды мимо меня, притаившейся за стальными доспехами какого-то рыцаря, бесшумно пролетел, развевая крыльями черного плаща, профессор Снейп... Иногда мне казалось, что сам замок уберегает меня от встречи с дежурными учителями и старостами, ведь я ни единого раза не была поймана.

В ту ночь я тоже гуляла и думала уже возвращаться в свою комнату, когда посмотрела в чернеющий провал старого окна. И мне внезапно нестерпимо остро захотелось быть окутанной этой тьмой, затеряться в ней, как затерялся огромный Темный лес, провалиться, как провалилось Черное озеро в этой тягучей мгле. Исчезнуть, как исчезло квиддичное поле...

До Астрономической Башни было довольно далеко добираться, если не знать укромных ходов Хогвартса, но я ходы эти знала, благодаря Карте Мародеров, и достигла места буквально за десять минут.

Чугунная лестница, ведущая на смотровую площадку Башни, встретила меня тишиной. Я медленно поднималась по тяжелому кружеву, чуть приглушая собственные шаги, будто боялась спугнуть эту самую тишину, а открыв дверь на площадку интуитивно замерла, не зная ещё, что меня остановило. Только спустя несколько секунд я смогла рассмотреть в этой почти непроглядной черноте летней ночи причину.

Она, эта причина, сидела прямо на полу, отшлифованном многими тысячами ученических ног почти до зеркального состояния. Долговязая фигура, отчего-то неуловимо родная, почти сливалась со стеной, на которую небрежно опиралась. И руки с длинными пальцами прирожденного зельевара, расслабленно опущенные на согнутые в коленях ноги...

Так странно, что я это забыла...

— Грейнджер, а тебе не говорили, что подсматривать — не хорошо?

Мне думалось, он спит...

— Я не подсматривала, — негромко ответила я.

— Угу, — словно лениво согласился парень, — не подсматривающий человек не станет стоять в дверях добрых десять минут, думая, что его не замечают.

— Да не подсматривала я!

Он хмыкнул:

— Ну, пусть так...

Можно было уйти, Джордж не выказывал особой радости от моего появления, хоть мы и дружили, можно сказать. В том, что на Башне находится именно Джордж, а не его брат, я была уверена — только этот отпрыск клана Уизли умел называть меня по фамилии так, что я принимала это за ласковое прозвище. Можно было уйти и, наверное, нужно было, но я осталась. Не из любопытства, мне действительно не было интересно, что он тут делает. Не из желания прочесть другу нотацию о недопустимости его нахождения вне Башни Гриффиндора, в конце концов, я и сама была сейчас не у себя в комнате. Просто я не захотела уходить, слишком хорошо было на смотровой площадке Астрономической Башни, словно во всей вселенной я была одна... Ну хорошо, нас было двое, но все же...

— Что ты тут делаешь? — просто чтобы оправдать своё присутствие, спросила я.

Лаконичный ответ:

— Жду.

— Чего?

— Кого.

Я никогда не видела его таким. Даже когда Джордж был серьезен, хоть и случалось подобное крайне редко, он был чрезвычайно многословен, короткие ответы не были свойственны ему. А ещё он был печален. Не грустен, нет, слово «грусть» и кто-то из близнецов Уизли были понятиями не совместимыми. Их, ещё раз повторю, можно было увидеть серьезными и сосредоточенными, правда, такого почти не случалось, можно было увидеть их расстроенными неудачным экспериментом или раздосадованными, как правило вполне заслуженным, наказанием... Но печальными? Нет, такими, я уверена, никто не видел и не знал близнецов.

— Кого?

Ворчание в сторону:

— Приставучка...

И уже громче мне:

— Девушку.

Стало неловко и крайне неудобно:

— У тебя свидание? Прости, я сейчас уйду...

А ещё стало очень неприятно, я неожиданно поймала себя на чувстве сродни ревности, хоть и не было совершенно никакой причины для подобной реакции.

— Да брось, Герм. Я не гоню. Все равно она не придет сегодня...

И мне стало интересно. И вопрос вылетел как бы сам собой, словно не специально:

— Поссорились?

— Не-а...

Он отвернулся и снова поднял взгляд в чернеющее небо, куда и смотрел неотрывно до моего прихода. И молчал долго, я даже успела подумать о том, что разговор, кажется, окончен.

— Знаешь, Герм, довольно сложно поссорится с человеком, который и не догадывается о том, что ты его ждешь...

— То есть ты ей не сказал?

— Не-а...

— Странный ты какой-то...

Смешок:

— Ага. Странный.

Он опять замолчал, и на некоторое время на Башне всё словно замерло: ни звука, ни движения, ни ветерка... А потом он резко, но от того не менее плавно, поднялся, одним слитным движением, словно перетёк из сидячего в стоячее положение, сделал несколько шагов ко мне и глядя в моё лицо уверено прошептал:

— Но я уверен, Герм, она придет, не может не прийти... Я подожду, я, как ни странно, умею ждать. А она придет и не замрет в дверях, как ты, а просто скажет: «Я пришла, Джордж». Тихо так скажет, словно листва прошелестит.

Меня вдруг окутало странное ощущение, но я не успела дать ему определение, Джордж, осторожно обогнув меня, начал спускаться по лестнице, покидая Астрономическую Башню.

— Ты хоть знаешь кто она?

Обронила я ему в спину, он обернулся:

— А-то! — смотрел на меня так хитро и печально, что стало слегка диковато от этого взгляда. — Она очень умная девочка, Герм, просто слишком занята другим, чтобы заметить меня. Но она поймет, рано или поздно, но обязательно. Вот так...

И он ушел...

А я преступно быстро забыла про этот разговор, будто вместе с Джорджем ушло и само воспоминание об этой встрече... Я действительно была слишком занята другим и только сейчас поняла, что тогда Джордж говорил мне обо мне же. Уже тогда...

Мерлин, ну почему я не догадалась сразу?

Ведь ещё было время, впереди был пятый курс и близнецы ещё были в Школе, их ещё не отчислили.

И мы с Джорджем целый семестр чуть не через день сидели в библиотеке вдвоем над какой-нибудь книгой по Защите в поисках новых заклинаний для Армии Дамблдора...

Ну почему я не догадалась, ведь все было так очевидно...

Едва только в памяти всплыло это воспоминание, как черный туман вокруг, лениво колыхнувшись, стал сгущаться, формируясь в небрежно слепленные стены. И пусть это были лишь грубые очертания, в них все же можно было узнать тот самый коридор, ведущий в лазарет, и то самое окно, за которым, как и тогда клубилась мгла...

Теперь я была уверена, что знала, где искать его...

Любую цель можно достичь, лишь преодолев некий путь с его своеобразными препятствиями, достичь, только заплатив определенную плату. Даже почти мгновенная аппарация не мгновенна, просто маги так часто ею пользуются, что не замечают уже сколько сил и энергии уходит у них при перемещении. И сейчас, находясь в сознании, как в чем-то чуждом пространству и времени, как таковому, я понимала, что оказаться рядом с Джорджем, там где действительно он, а не периферия его разума, я могу только пройдя определенную дорогу. И все, чем я могла облегчить себе этот путь, было воспоминание о той далекой ночи, воспоминание о том, как я шла потайными ходами Школы к своей, тогда такой незначительной, цели. Моё ли воображение или само сознание Джорджа помогало мне, не знаю, но по мере приближения к Астрономической башне небрежные, словно эскизные наброски, стены становились все более четкими и винтовая лестница встретила меня кружевом чугуна, почти не отличимого от настоящего.

Отворившаяся дверь, подчинившаяся не руке — мысли...

Долговязая фигура на полу башни...

На том же месте...

Вот только не было в ней расслабленности, так поразившей меня в ту ночь. И вроде все как тогда: ноги чуть подтянуты к груди, локти опираются на острые колени... Но до отчаяния не так...

— Я пришла, Джордж...

Не сказала. Здесь нет такого понятия «звук», есть только «мысль» и «эмоция». А ответа нет...

— Я пришла, Джордж.

Шелест тихий-тихий, едва различимый:

— Поздно...

Что может быть страшнее отчаяния? Безнадежности?

Равнодушие. И я испугалась.

То, что произошло дальше, не поддается объяснению, ибо в среде не материальной, практически выдуманной, я даже не ощущала собственного тела — его там не было. Но дернувшись в сторону Джорджа, я неожиданно явственно почувствовала толчок пола в стопу и десять разделяющих нас шагов вдруг стали осязаемыми... И боль в коленях, на которые я рухнула перед другом, вполне реальная...

И под руками, вцепившимися в острые плечи, грубая ткань старой шерстяной мантии, в которой до Джорджа выучилось не одно поколение юных магов из не самых богатых семей. Мантии, бывшей когда-то черной и мягкой, ставшей от времени грязно коричневой и жесткой... Ветхой мантии, от которой всегда пахло чем-то неуловимо вкусным... Той самой. На правой поле в десяти сантиметрах от борта неумело залатанная дырка...

— Джоржд! — тряхнула плечи, пытаясь добиться хоть какой-то реакции. — Ну, посмотри же на меня!

Ноль...

И тогда я сама подняла его голову, обхватив её руками. Подняла, заглянула в глаза и чуть не отпрянула в ужасе: вместо таких родных голубых радужек молочно-белые белки... И горькая, почти жестокая ухмылка тонких, потрескавшихся губ на обескровленном лице...

— Я слишком долго ждал тебя.

Так спокойно, словно его это не интересует больше...

— Но я же пришла!

— Но ты опоздала...

Кто знает, что заставляет нас совершать порой необъяснимые поступки в те минуты, когда мы злимся на себя?

Ладонь правой руки вдруг обожгло болью, а лицо Джорджа резко дернулось в сторону и по его бледной левой щеке медленно растекалось слабо розовеющее пятно...

Я не успела осознать случившееся, не успела даже испугаться, ибо увидела, как в его словно покрытых бельмом глазах на мгновение проступила радужка — это вернуло мне надежду.

— Давай, Джордж, смотри на меня! Смотри! Если для того, чтобы пробиться к тебе я должна буду сбить руки о твои щеки, я разобью их в кровь, клянусь! Смотри на меня, ну же!

И он смотрел, своими белесыми, мертвыми глазами, равнодушными ко всему происходящему...

Вы когда-нибудь занимались сексом, занимаясь сексом? Бредово звучит, правда? Но применять легилименцию уже применяя её — абсурд не меньший... И казалось бы это не возможно в принципе, ведь тяжело проникнуть в чужой разум и прочесть там нужное тебе, но заставить чужое сознание принять твои воспоминания — это почти фантастика. И именно это я собиралась сделать, отчего-то уверенная в том, что это непременно поможет...

— Смотри, Джордж!

Сквозь практически осязаемую стену равнодушия, в маленькие изъяны кладки, в микроскопические щели, я втискивала одно за другим воспоминания, превозмогая, внезапно охватившую меня целиком, режущую боль, заставляла смотреть эпизод за эпизодом...

...Хогвартская Библиотека, Джордж, сидящий рядом и увлеченно вычитывающий пояснения к какому-то заклинанию и свесившаяся ему на глаза длинная рыжая челка... И непонятное желание ласково убрать её ему за ухо, еле прикоснувшись к светлой веснушчатой щеке...

...Соль на губах, как объясняла тогда самой себе собственные слёзы, от потери интересного собеседника, когда их с Фредом заочно отчислили из Школы...

...Сковавший душу ледяной, почти обездвиживающий ужас в ночь, когда заклятием Снейпа Джорджу отрезало ухо. Осознание собственной беспомощности и почти всепоглощающего страха, принятого за страх потерять друга, хотя уже тогда все было не так просто...

...Разрывающая боль, такая, что дурно становилось и перехватывало дыхание при одном только воспоминании о спокойном лице Джорджа, склонившегося над трупом близнеца. Такая, что я не нашла ничего мудрее, чем убежать от неё, потому что, казалось, сойду с ума от его горя...

...Пустые голубые глаза, с надуманным укором глядящими на меня ночами все пять лет жизни среди маглов. И потрясение свое, когда поняла, КОМУ на самом деле принадлежит этот помертвевший взгляд...

...Удивление и ощущение непоправимости совершенной ошибки, когда увидела сломанную фигуру друга на могиле брата-близнеца...

...Шок в момент осознания того, что уже много лет влюблена в него, в ту ночь, накануне Дня Победы...

И каждое воспоминание, проходило сквозь ту воображаемую стену легче предыдущего, стена словно пошла трещинами, сначала совсем маленькими, еле заметными, а потом исчертившими её всю сверху донизу. В конечном итоге она рухнула, и моя память потекла в сознание Джорджа беспрепятственно...

А потом я провалилась в пустоту...