ГП и Ткач-недоучка (гет)

Разбудил меня сигнал будильника, пронзительный, словно зубная боль. Чтобы вставать побыстрее, когда-то я сам выбрал такой отвратный звук, но в это конкретное утро мерзкий писк привел к тому, что настроение упало, ещё толком не поднявшись.

Я выкарабкался из-под одеяла, вздохнул при виде серой мути за окном, оценил расстояние до будильника, и когда понял, что подушкой заткнуть его не смогу, встал с пола. Эту ночь я провёл там же, где веселился целый вчерашний вечер, то есть в нашей гостиной, которая могла похвастаться камином, здоровым телеком, и выходом во двор. Именно последний факт заставил меня решиться на столь неожиданную ночёвку, потому что отправляться наверх, в свою спальню, я просто побоялся.

Нет, конечно, я сходил, посмотрел, и даже посидел на кровати. Но стоило мне только растянуться на постели, и прикрыть глаза, как ужас, который взорвался внутри, буквально подкинул на ноги. Я подождал, пока бухающее сердце не перестанет колотиться о рёбра, восстановил дыхание, и побрёл вниз. Там я накачал пляжный матрац, который родители не успели перенести в сарай, сунул его за диван (при таком варианте высокая спинка закрывала моё ночное укрытие от того, кто зайдёт в дверь), и попытался завернуться сразу в два пледа, чтобы утренняя свежесть не разбудила слишком рано.

Лежать оказалось неожиданно удобно, — стена с одной стороны, и диван с другой создавали впечатление уюта и безопасности, а надувной матрац упруго пружинил при каждом движении тела, так, что, если закрыть глаза, могло показаться, что я устроился где-то высоко на дереве, в гнезде, до которого не доберётся никакая дрянь. Полежав так несколько минут, я почувствовал, как начинает отпускать подсознательное напряжение, тот страх перед пустым домом, который сидел глубоко в душе всё это время.

Оказалось, что решается эта проблема очень легко, надо всего лишь спрятаться от своих тревог, — кто бы мог подумать, что таким убежищем окажется кокон из одеял на надувном матраце? Я засмеялся, когда сообразил, о чём думаю, и на этот раз смех не был похож на карканье, или лай. Всё начинало возвращаться в норму, пусть даже и не так, как предполагалось вначале.

Чтобы успокоить напуганное подсознание мальчишки, я выкарабкался из убежища, прошлёпал босиком по холодному полу до дверей, и пристроил один из стульев так, чтобы нежданный гость споткнулся об него сразу у входа. Потом подумал немного, приволок из кухни табурет, и поставил его под окном, на тот случай, если надо будет срочно бежать из дома, а двери окажутся заняты. Крепкая мебель гарантированно вынесет раму вместе со стеклом, и выпрыгивать мне будет не в пример безопаснее. Чтобы ещё более уменьшить возможный риск порезаться при неожиданном бегстве, я метнулся к себе наверх, и натянул пижаму, которую надевал в Хогвартсе — она была достаточно плотной, хорошо грела, и без сомнения, защитит мою кожу от стекла.

Потом я уселся за стол, расставил гостинцы мадам Помфри в порядке их употребления, и выпил первые четыре флакончика, из которых знакомым оказался только Костерост, — его мясной привкус трудно было бы перепутать с чем-то ещё, особенно, если вспомнить, сколько я выпил этого зелья за первые два года учёбы. Ступеньки, которые проваливаются под ногами, Пивз со своими ловушками, приколы рыжих близнецов, штучки слизеринцев, и просто подростковая глупость, — всё это собирало обильную жатву среди молодых школьников, а прошлый хозяин моего тела был далеко не последним коллекционером травм, даже если брать под учёт самых безголовых подростков.

Со временем, когда юный задор начал подкрепляться знаниями, заботливо вбитыми в наши головы строгими учителями, количество травм уменьшалось, потому что большую их часть молодые маги научились исцелять сразу же, не доводя дела до заклятий мадам Помфри, а не влезать во что-то серьёзное помогала память о пережитой боли и страхе. Поэтому-то основную массу данных мне лекарств я просто не знал, потому что либо ранее не сталкивался, либо их вливали в меня в бессознательном состоянии.

Когда программа вечера была выполнена на все сто процентов, я удовлетворённо вздохнул, улыбнулся чистой посуде, вымытой волшебством прекрасной Бэкки, и отправился в гнездо. Пара минут ворочанья, чтоб спрятать голые стопы в несколько слоёв пледа, укладка подушки, натягивание одеяла на голову, обязательное прикрытие уха, опускание век, словно последней границы между явью и сном, ровный, длинный выдох…

Не знаю, что было главной причиной — зелья мадам Помфри, хорошо устроенное «спальное гнездо», или моя взрослая личность, но проснулся я с чувством, что выспался на неделю вперёд. Утренняя хмарь попыталась было нагнать в сердце тоску, поэтому долго разлёживаться не стал, а без промедлений метнулся под душ, чтобы освежающими струями выгнать из головы ненужный депрессняк. Правда, включить программу нагрева вчера вечером я забыл, и горячей воды в нашем титане не оказалось, так что оздоровительное закаливание началось раньше, чем хотелось.

Я взвизгнул, когда ледяная вода хлестнула по тёплой после сна коже, с горем пополам намылился висевшей у смесителя тряпкой (память подсказала, что у англичан вообще нет такой традиции, чтобы тереть кожу, поэтому губку или щётку для себя на будущее придётся искать где-то в национальных магазинах, у греков, или ещё каких турков), и выскочил из-под душа, как ошпаренный. Тело не успело ещё приобрести весёленький синеватый оттенок, но губы уже начали дрожать, так что я отчаянно схватился за большое махровое полотенце с пальмами, предусмотрительно повешенное у дверей, и бросился на кухню, к газовым горелкам, чтобы согреться хотя бы от них.

Пробуждённый таким шокирующим образом, молодой организм радостно приветствовал горшки да плошки громким бурчанием — слова мадам Помфри начали исполняться. Я прислушался к внутренним ощущениям, понял, что двумя яйцами тут не обойдёшься, и начал метать на сковороду розовые ломтики бекона, чтобы было на чём поджарить яичницу для победителя злых сил. Потом, когда сало свежего забоя зашкварчало вытопленным жиром, добавил сосисок, мелко порезанного лука, и как только запах, и стеклянный блеск показали, что карамелизация углеводов имеет место быть, залил всё это богатство шестью яйцами — гулять, так гулять!

Я не стал дожидаться, пока желток в яичнице прожарится так, как ем обычно, — голод заставил снять сковороду с плиты сразу же, как схватился белок. Соль, чёрный перец, поверху несколько капель ворчестерского соуса, ломоть серого ноздреватого хлеба в свободную руку, и я кинулся жрать приготовленную еду прямо со сковороды, потому что сил терпеть больше не осталось. Какие там манеры, какой мизинец, и губки бантиком! Промакивать салфеткой яичный желток на губах? А мякишём хлебным вытирать их не хотите? Самоконтроля хватало лишь на то, чтобы есть вилкой, а не запихивать горячие, истекающие жиром куски в рот прямо руками!

Остатки пиршества подчистил хлебной корочкой, с трудом удержался, чтобы не облизать сковороду, окинул глазом кухню на предмет заточить ещё чего-нибудь, и только тогда понял, что наелся. А значит, пришло время заняться домашними обязанностями, потому что теперь, после того, как погибли родители, их за меня делать некому.

Холодные пальцы промозглой утренней сырости проскользнули под рубашку сразу же, как только я вышел на ступеньки. Остатки ночного тумана — уже не густая мгла, а полупрозрачная дымка, — размазывали очертания древесных крон, видневшихся за коровником, словно те были частью старой фотографии, и этот нерезкий, расплывчатый фон создавал впечатление игрушечной, почти карманной нереальности, в которой я странным образом оказался. На несколько мгновений мир стал маленьким, безопасным, словно песочница, в которой дети играют в магические куличи, но потом я втянул холодный утренний воздух, и всё вернулось к своему обычному состоянию.

Влажный воздух пах бензином, ржавым железом, цветочным сеном, и горьковатой угольной дымкой от соседей, — миссис Джексон зажигает огонь в печи ещё до рассвета, чтобы к завтраку вся семья могла получить свежие булочки с яблочным джемом.

Из нашего коровника доносилось мычание бурёнок, гудела помпа доильного аппарата, и сквозь этот привычный шум ухо улавливало насвистывание верного Стиви. Я поёжился, закрыл дверь, решительно отрезав от себя домашнее тепло, и захрустел сапогами по гравию. Когда ворота коровника впустили меня в мир крестьянского утра, переполненного запахами навоза, сена, парного молока и солярки, я просто позволил телу делать то, что оно делало обычно, и ноги сами понесли меня налево, к тому ряду коров, до которых ещё не дошла очередь нашего работника. Руки нырнули в дезинфицирующую жидкость, привычно вытерли капли полотенцем, которое висело на положенном крючке, потом пара шагов приблизили меня к крайней слева красавице Мэг, махнувшей приветственно головой, я потянулся за доильным аппаратом, и началась работа.

Следующий час пролетел, как в тумане — хоть и рос в деревне, как Колин, я практически не имел дела ни с коровами, ни с прочей крупной живностью. Родители держали птицу, да пару свиней на окорок, и этим наш домашний зоопарк ограничивался, не считая временного увлечения то кроликами, то нутриями, то ещё какой фигнёй. Но здесь всё было по-взрослому: двадцать четыре коровы, доильные аппараты, промышленный холодильник для собранного молока, автоматизированная кормёжка и уборка. Одним словом, маленький заводик, где станки мычат, и производят молоко вместо шайб, или транзисторов.

Однако вся эта радость служила только подспорьем к главному бизнесу семьи Криви — скупке и перевозке молока. И если с коровами что-то ещё можно было сделать, то водить грузовик-молоковоз я не мог физически, из-за своего возраста. Так что на самом деле, проблемы с наследством у меня не было, потому что решение было только одно — продажа. Ну, или аренда, чтобы продать позже, когда всё более-менее устаканится.

Поэтому, как только мы закончили возню с коровами, бидоны с молоком оказались в холодильнике, а я присел на груду поддонов, чтобы перевести дух, Стиви обратился ко мне:

— Ты думал о нашем разговоре, Колин?

— Ага, — я сбросил с предплечья муху, ещё по-утреннему сонную, от души потянулся. — Думал.

— И каково твоё решение?

— Отдать дело тебе.

Ошарашенный Стиви замер, вытаращил на меня глаза, и окурок, навсегда, казалось, прилипший к нижней губе, неожиданно вывалился из раскрытого рта. Упал он прямо в широко распахнутый ворот, так что через мгновение наш работник отчаянно матерился на трёх языках, включая какой-то пакистанский, и рвал на груди рубаху, как заправский комиссар из фильма про Гражданскую. Потом «бычок», коварно разрушивший торжественность момента, вывалился нам под ноги, Стиви облегчённо вздохнул, и раздавил его, словно капиталистическую гадину.

Когда зло было наказано, а кожа на волосатой груди проверена на предмет ожогов, мой товарищ по несчастью застегнул оставшиеся пуговицы, число которых значительно уменьшилось, и неверяще покачал головой:

— Ну ты даёшь, Колин. Вот ведь учудил...

— А что не так? Я знаю тебя много лет, и на разу ты не дал повода для нареканий. Ты любишь животных, ответственный, честный, — что мне ещё надо? К тому же, полагаю, тебе надо становиться хозяином, Стиви, потому что с нашим правительством на достойную пенсию надеяться нельзя.

Лицо Стиви после моих слов почему-то сморщилось, глаза заблестели, и он натужно закашлялся, словно что-то попало в горло. Когда кашель прошёл, он вытер глаза, криво улыбнулся:

— Спасибо, — сказал хриплый, будто от простуды, голос, — спасибо за заботу, Колин. Этого я не ожидал, честно.

Затем потрёпанный жизнью человек улыбнулся пронзительно грустной улыбкой, вздохнул, и добавил:

— Жаль, что это невозможно...

— Но почему?! Кто сможет мне это запретить? Это моя ферма!

— Соседи, Колин. Соседи, и наши клиенты.

Наш работник привычно ссутулился, достал сигарету из мятой пачки, которую всё это время крутил в руках, затянулся так глубоко, что чуть не половина сигаретины превратилась в пепел, и выдохнул целое облако дыма, в которым скрыл сморщившееся лицо.

— Не думал, что когда-нибудь это скажу, но... Понимаешь, Колин, в нашей благословенной околице только вы относитесь ко мне серьёзно, как к ответственному человеку. Да и то, может, потому что сами недавно здесь поселились.

— Мы здесь уже тридцать восемь лет, между прочим!

— А Фоссеты на своей ферме больше трёхсот сидят. И Колинзы на ножах с Томпсонами ещё с англо-бурской войны остаются.

— И что?

— А то, что если завтра я приеду за молоком к тем же Фоссетам, и скажу, что теперь я «хозяин», старый Пит мне даже ворота не откроет, потому что я доверия не вызываю.

— Блин, так что же мне делать?

— Делай то, о чём говорили вчера: сдай ферму и бизнес Спикману. Я с ним разговаривал, он меня не прогонит.

— Точно? Не хотелось бы мне приехать домой на Рождественские каникулы, и обнаружить, что здесь не осталось ни одного знакомого лица.

— Ооо, Колин, поверь мне — так просто ты от меня не отделаешься!

Мы облегчённо засмеялись, и вернулись к работе совсем с другим настроением. После того, как главное дело — дойка, — успешно закончилась, всё остальное было делом простым. Уборка помещения, кормёжка, подготовка молока к траспортировке, забота о свиньях, которые нетерпеливо напоминали о себе голодным визгом,— большую часть всех этих работ сделал Стиви, у которого после нашего разговора будто выросли крылья. Я же только подносил, выключал, и старался не путаться под ногами.

Потом на двор въехал грузовичок с красным крылом в круге — эмблемой нашего коллеги по бизнесу из «Крыльев Мидсаммер», который обычно собирал молоко с ферм на запад от деревни. Пока не утряслись все необходимые формальности с переходом имущества в мои руки, он будет обслуживать наших клиентов, как вчера договорился Стиви.

За рулём грузовичка сидел сам Энди, — хозяин фирмы, и приятель отца. В молодости он отслужил в парашютном полку, поэтому одной из самых любимых тем их разговоров был спор, кто лучше — парашютисты, или королевская морская пехота, за которую выступал батя. Всегда весёлый, на этот раз Энди выглядел хмуро, и его моржовые усы не топорщились задиристо, как обычно.

— Здравствуй, Колин, — он крепко пожал руку, похлопал по плечу. — Как ты?

— Спасибо. Держусь, как видите.

— Ничего, парень, всё перемелется. Если что надо, обращайся, поможем.

— Конечно. Благодарю за помощь.

Он остро посмотрел в глаза, добавил серьёзно:

— Ты, главное, не раскисай. После гибели своих это очень просто сделать, знаешь. Стоит чуть-чуть слабины дать, и не заметишь, как на самом дне очутишься. Сколько у меня ребят так закончило...

Он вздохнул, прищурился, и взгляд весёлого Энди улетел куда-то далеко. Он порывисто вздохнул, вырываясь из плена воспоминаний, сказал:

— Мы на похороны приедем. Мэг с континента вернулась, так что будем всей семьёй.

— Спасибо.

Мы погрузили бидоны с молоком в грузовичок, он бибикнул на прощание, и уехал, оставив после себя облако выхлопных газов. Стиви глянул на часы, и тоже куда-то заторопился, так что после недолгого утрясания будущих планов (ровно в девять мы едем в Мидсаммер, подписываем договор об аренде, потом возвращаемся, и в районе одиннадцати отправляемся в церковь, вместе с дамой из моей школы, которая приедет, чтобы поддержать морально, и решить некоторые проблемы с будущим учебным годом, а после похорон Стиви отвозит нас домой, и отправляется в бар, чтобы помянуть моих родителей в хорошей компании), я проводил взглядом старый «Лендровер», и остался один.

Благословенная тишина... Те, кто не жил в деревне, просто не знают, до какой степени может быть вкусным глоток утреннего воздуха, когда работа сделана, на спине высыхают капли трудового пота, а в мышцах приятно ноет предвкушение нового дела.

Живот буркнул, напомнив о том, что организм находится под воздействием волшебных зелий, я озадаченно опустил взгляд, — только пару часов назад кормил ведь! Но гладкая мускулатура кишечника не обратила внимания на укоризненный взгляд, поэтому вслед за бурчанием засосало в желудке. Ладонь машинально почесала живот в тщетной надежде успокоить разбушевавшуюся физиологию. Однако та успокаиваться не захотела, ощущения усились, так что пришлось поднимать тощую задницу, и шлёпать на кухню.

Я открыл холодильник, задумчиво глянул на яйца, пожевал губами, вспоминая вкус, и понял, что пока их не хочу. Поэтому, чтобы голову не морочить с готовкой, отхватил ломоть от каравая, который мама испекла вечером перед смертью, и прямо с ножом отправился в кладовку, где хранились домашние колбасы, бекон, и окорок. Разумеется, до пармского или шварцвальдского ему было далеко, но от этого копчёное мясо не становилось хуже. Я отрезал добрый пласт свиной ноги, и стал энергично работать челюстями.

Посещение кухни навело на одну мысль, которую следовало немедленно претворить в жизнь. Я торопливо дожевал импровизированный бутерброд, сменил нож на корзину, и отправился собирать яйца. В отличие от коров, которые были частью бизнеса, приносили прибыль, а значит, заботливым правительством обставлялись целой кучей требований, условий, непонятных формуляров, и нашей головной болью, птицу мы держали для личных нужд, поэтому пернатое племя безвозбранно слонялось по двору, время от времени совершало выпады на окрестные луга, и даже забредало в соседнюю рощу, что по другой стороне холма. Соответственно, чёткого подсчёта, сколько этих кур на самом деле есть, никто не вёл, и заморачиваться их бытом начинали, только если где-то в окрестностях появлялась лиса.

В связи с этим, каких-то особенных мест для несушек у нас не было, и утренний моцион начинался обычно с прогулки по двору, чтобы проверить старые гнёзда, и поискать новые. Главную часть яичного урожая мы собирали в сеннике, где между тюками сухой соломы квочки находили свой куриный рай. Так как последние дни собиранием яиц никто не заморачивался, после недолгой пробежки я стал богаче на двадцать шесть яиц. Свежие, некоторые ещё тёплые, после очистки от перьев и соломы, они устроились в картонном контейнере на кухонном столе, а я вытащил из холодильника лотки с предыдущим сбором, и довольно улыбнулся — хватало на всё.

Первую дюжину я поставил на каминную полку, зажёг огонь, и сыпанул в него щедрую горсть порошка «Фью».

— Профессор МакГонагал! Профессор МакГонагал! Госпожа по слову!

В открывшемся сквозь магический проём кабинете послышались шаги, и перед глазами появилась моя начальница. Одетая в обычную зелёную мантию, на сей раз она не стала надевать шляпу, и седые волосы были собраны в плотный узел на затылке. Гордо посаженная голова взглянула на меня с неприкрытым удивлением:

— Колин? Почему вы уже не спите?

— Фермерское хозяйство, госпожа, — приходится вставать раньше животных. Однако я посмел отвлечь вас не по этому поводу, профессор...

Я взял упаковку с яйцами, протянул в зелёное плямя, и почувствовал, как верхние конечности вытягиваются в неизмеримую даль. Странное чувство, признаться, какое-то шизофреническое даже — вот они здесь, ручонки, а в то же время где-то у чёрта на куличках в Шотландии.

— Профессор, прошу вас, это сегодняшний сбор, с благодарностью от семьи Криви.

— Благодарю, Колин... — она взяла из рук картонную коробку, открыла, глаза удивлённо расширились. — Но ты вовсе не обязан!..

— Конечно, мэм. Но вы сделали для меня очень много, а я пока не смогу ответить тем же. Поэтому, я подумал, что омлет из свежих яиц позволит мне хоть как-то выразить свою благодарность...

— У тебя вчера была Бэкки, — профессор изогнула бровь, весело глядя на мою смущённую физиономию. — Это она раскрыла мою страшную тайну?

— Простите, профессор?

Пожилая тётка вздохнула, покачала головой:

— То, что я обожаю яичницу, наверное, самый строгий секрет Хогвартса, поэтому о нём не знают лишь Гриффиндорцы. Полагаю, ваша госпожа по слову может надеяться, что так останется и в будущем?

— Так точно, мэм! Могила! Ни слова, даже если меня будут пытать абрикосовым повидлом!

— О, теперь я могу спать спокойно! — мой декан умело держала лицо, но по морщинкам в уголках губ, по тому, как заблестели глаза, понятно было, что на самом деле она веселится от души. И слава богу, а то в каноне бедную тётку таким сухарём сделали, что только в молоке размачивать.

— Профессор, я бы хотел ещё спросить...

— Да, Колин? — она подобралась вмиг, словно и не смеялась только что по-своему, по макгонагаловски. — Что вы хотели?

— Я вот подумал, мэм... Не будет ли слишком большой дерзостью с моей стороны послать такие же подарки госпоже Леймос из дома Кромвел, и мистеру Ослоу из дома Шенк? Подозреваю, что успешное решение моих проблем во многом их заслуга?

МакГонагал вздохнула, посмотрела на меня очень грустно:

— Колин, твоё взросление меня просто пугает... Как быстро, как резко ты начинаешь рассуждать по-взрослому... У тебя просто забрали детство...

— Это война, профессор. Некоторым не повезло ещё больше, — у них забрали жизнь.

— Ты прав, конечно прав...

МакГонагал замолчала, вспоминая что-то своё, а я почувствовал, что действие порошка вот-вот закончится.

— Профессор Макгонагал, мэм, простите, что прерываю...

— Да, Колин, извини. Нет, это не будет дерзостью. Скорее, будет выглядеть, как поступок хорошо воспитанного молодого человека. Так что отправляй, не беспокойся.

— А как лучше это сделать? Боюсь, совой может лететь долго, а утро скоро закончится. Свежие яйца хороши, пока свежие.

Профессор обернулась, посмотрела куда-то в невидимый отсюда угол, что-то негромко сказала, и вернулась ко мне:

— Колин, запомнишь? «Драклея пурпурис» — это к Тори, и «Анте люцем» — адрес Ослоу. Понял? И поторопись, Тори на завтрак всегда выпивает сырое яйцо, твои были бы к месту.

— Благодарю вас, профессор!

Когда мы разорвали связь, и довольная МакГонагал осталась наслаждаться гостинцем из английской глубинки, я взял коробку летучего порошка, и проверил, сколько там ещё осталось. Как уже говорилось ранее, в нашем доме каминной сетью практически не пользовались, так что на сегодняшние нужды его должно было хватить. Поэтому я быстро организовал ещё два контейнера с яйцами, уселся перед каминным зевом по-турецки, — вести беседу в полусогнутом состоянии, словно половой из рассказов Гиляровского, никогда не любил, — и на всякий случай перекрестился.

Код доступа в поместье Леймос я выкрикнул первым, чтобы успеть до завтрака порадовать боевую бабку. Зелёное пламя вспыхнуло, рванулось навстречу, опутало непрозрачным коконом, и втянулось обратно в проём. Перед глазами открылся запущенный холл таких огромных размеров, что показалось, будто это какой-то старый цех, в котором уже много лет не бывала нога рабочего. Стены из грязного, покрытого сажей кирпича, кое-где украшенного фестонами пожухшей от древности краски, под ними кучи ржавых железок, а сверху, над всей этой убогостью, закопчённые балки — единственное, что в окружающей разрухе напоминало о замках, рыцарях, и прекрасном Средневековье. Я шмыгнул носом, почувствовал запах пыли и горячего железа, удивился тому, что увидел — мать вашу, это убожество и есть волшебный манор, что ли?!

— Госпожа Леймос! — крикнул я в пустоту. Где-то за границами видимого пространства громко звякнула цепь, что-то загрохотало, словно упал стеллаж с железяками, и шумно загудел воздух, создавая впечатление, что неподалёку включили здоровенный вентилятор. Мало им такого пространства, они ещё вытяжную вентиляцию включают?

— Госпожа Леймос! Тори Леймос, мэм!

Вентилятор выключился, зато цепь зазвенела громче, словно кто-то от скуки развлекался, волоча её по полу. Потом раздался сухой треск, как бывает, когда наступишь на сухую ветку, ветер заревел ураганом, прямо передо мной пронеслась обугленная деревяшка, от которой во все стороны разлетались искры, как от шутихи. Она врезалась в кучу железного хлама, тот развалился от неожиданного толчка, и я с искренним изумлением обнаружил, что железками притворялись рыцарские доспехи, правда, изрядной степени поношенности. Полукруглый шлем, которого угораздило подкатиться совсем близко к каминному проёму, блеснул жёлтой насечкой орнамента вокруг больших глазниц. Тонкие изящные линии, сплетавшиеся в ажурную паутину, смотрелись абсолютно свежими на фоне зелёных клякс патины, которая затянула почти весь предмет. Он что — бронзовый, этот шлём? И какого он валяется под стеной — прибрать, что ли, некому?

— Госпожа Леймос! — ещё раз позову, и буду закругляться. Похоже, тут или народ весь занят, или гостей видеть не хотят. Спрошу потом у МакГонагал, может, они всех так встречают...

— Госпо...

РРРААААА!!! Чудовищный рык, который взорвал тишину старого цеха, чуть не заставил меня подавиться собственным языком. Я отчаянно закашлялся (слюна попала не в горло, а в трахею), и поблагодарил бога за то, что уселся на пятую точку перед тем, как стучаться в гости! Иначе от такой шокирующей неожиданности прямо бы в проём сейчас рухнул, в объятья к тому невидимке, что ревёт, как бешеный паровоз.

Пламя, настоящее, не магическое, загудело с той стороны камина так мощно, что жар опалил лицо. Я отшатнулся, убирая физиономию подальше от неожиданностей манора Леймос, прикрыл глаза ладонью, как козырьком, увидел, что орнамент на старом шлёме от воздействия пламени начинает светиться холодным белым сиянием. Пора было откланиваться, но что-то меня останавливало, и не позволяло разорвать магический контакт.

Жуткий рёв-грохот ослабел, сквозь него пробились резкие щелчки, будто кто-то поджигал китайские петарды одну за другой, потом снова зашумела вытяжная вентиляция, и ветер так усилился, что старый шлем откатился за срез каминного отверстия. Затем, словно по мановению волшебной палочки, наступила мёртвая тишина. Несколько мгновений, пока в ушах звенело от неожиданной глухоты, я даже боялся вдохнуть, но быстро вернулись уже привычные звуки — зазвенела цепь, послышался шорох, словно по полу проволокли что-то тяжёлое, простонал изгибаемый невидимыми руками металл. Разбросанные недавним ураганом доспехи зашевелились, начали сползаться на старое место под стеной, кусок обугленной деревяшки взмыл в воздух, провернулся на месте, и поплыл обратно, собирая в себя по дороге, уже погасшие угольки. Я вздохнул, приготовился к новым неожиданностям, но всё равно не заметил тот момент, когда передо мной появилась хозяйка дома.

Точнее, одна из охранниц, если судить по внешности, — одетая в традиционную магическую хламиду, из-под которой выглядывали тяжёлые сапоги на высокой подошве, светловолосая девушка лет семнадцати смотрела на меня с абсолютно безмятежным лицом.

— Колин Криви из рода МакГонагал, вассал по слову, к госпоже Тори Леймос из дома Кривел.

— Она занята, — голос девушки прозвучал совершенно равнодушно, и если бы не предательские капельки пота на высоко подбритых висках, да ходящая ходуном грудь в тщательно скрываемом дыхании, можно было бы подумать, что передо мной стоит прекрасно сделанный голем. На мгновение даже появилось искушение протянуть руку, и ущипнуть блондинку за щёчку, но тут же пропало, унесённое здравым смыслом. Вместо этого я натянул на морду лица самую дружескую улыбку:

— А с кем я имею честь?

— Эльжбета Леймос, к вашим услугам. — Судя по лицу, и тону произнесённого, дама совсем не горела желанием услужить, скорее мечтала, как можно быстрее попрощаться со мной красивым. Но я такую роскошь позволить ей не мог, ибо стремился к благородной цели.

— Многоуважаемая Эльжбета (губы английского подростка, непривыкшего к звукам польско-чешских шипящих, чуть не подвели меня при инородной артикуляции, но имя удалось выговорить точно, так что получилось заметить момент, когда зрачки белобрысой дылды расширились от удивления), я и не собирался отвлекать госпожу Тори, — лицо радостно улыбалось острому носику и тонким губам собеседницы, а глаза продолжили изучение стоящего передо мной человека.

К сожалению, найти в ней хоть что-то оригинальное и привлекающее не удалось. Обычная девушка, или молодая женщина, с серыми водянистыми глазами, большим узлом светлых волос на затылке (будь она посимпатичней, назвал бы их платиновыми, а так даже на особое прилагательное тратиться не захотелось), скорее высокого, если из моего сидячего положения судить, роста. Уши не большие, и не маленькие, шею не видно за высоким воротником-капюшоном, фигуру надёжно прячет мантия фиолетово-коричневого цвета.

Встретив такую дамочку, забудешь ее сразу после расставания, а если увидишь на улице, оборачиваться вслед даже в голову не придёт. Никакая — вот самое точное описание.

— Мне только хотелось бы, чтобы многоуважаемая госпожа соблаговолила передать Драконоборцу рода этот маленький подарок, с выражениями искренней признательности, — продолжил я.

Ответного движения дамочки заметить не удалось. Не моргнув, не изменившись в лице, она размазалась на мгновение, словно бы выпав куда-то в другую реальность из этой картинки, и ткнула мне в голову здоровыми двузубыми вилами, которые появились в её руках словно из ниоткуда.

Вспышка магического разряда шарахнула по глазам, я зарычал от боли, размазывая по щекам слёзы, а когда пришёл в себя, и проморгался, белобрысой мерзавки уже не было. Вот ведь дрянь!

— Сэр, — послышался снизу чей-то голос. Я вытер лицо, прищурился, — глаза ещё не вернулись в норму, мир двоился, плыл в очертаниях, и потребовалось какое-то время, чтобы понять, что передо мной стоит домашний эльф. При первом контакте чувство он вызывал гадливое: уродец с голой, бледной кожей, и лопоухими ушами, странная помесь безволосой кошки-сфинкса с поросёнком, причём взявшая от обоих самые худшие черты. Бедная Гермиона, вот эту мерзость она собирается освобождать от магического гнёта?

— Я заберу подарок у сэра, и передам его госпоже Тори, — домашний слуга воспринял моё молчание, как знак для продолжения разговора.

— Ага... — после пережитых ощущений ожидать от себя каких-то глубоких, осмысленных сентенций было бы самонадеянно, но и в ступор впадать рановато. Чего расклеился-то?! Скривившись от неудовольствия собой, я передал коробку с дюжиной яиц ушастому уродцу.

— Пусть сэр не гневается на госпожу Эли, мэм, — неожиданно произнёс тот. — Она сегодня дежурит при Алессаноурисска’Тх’Ссан, которая слишком остро чувствует положение Луны...

РРААА!! Последние слова магического чебурашки заглушил чудовищный рык, из-за верхнего среза каминного портала полыхнули языки пламени, от близкого жара затрещали волосы на макушке. Я дёрнулся назад так резко, что чуть не упал на спину, эльф исчез вместе с подарком, и, провожаемый резкими хлопками-выстрелами драконьего бича, я разорвал контакт.

— Спасибо, — запоздало поблагодарил я опустевший камин. После слишком горячего приёма в магическом поместье, родная копоть на кирпичах, и не чищенный с весны медный лист-отражатель показались такими родными, что захотелось прижаться щекой к рожице-улыбайке, на нём отчеканенной. Потом в памяти всплыли образы Трёхмагичного турнира, на котором Колин истратил чуть не годовой запас плёнки, фигурки драконоборцев с двурогими жезлами-вилами в руках, белые, как электросварка, вспышки разрядов.

Значит, можно с почти полной уверенностью сказать, что не слишком приветливая Эли — Эльжбета на самом деле не меня хотела шарахнуть разрядом, а всего лишь исполняла обязанности хозяйки дома, спасая мою голову от слишком близкого знакомства с какой-то раздражённой драконихой. И попал я не в заводской цех, а в гостевой холл рода Леймос, в котором сидит на цепи дракон, и встречает незваных гостей дружеским языком пламени. Интересно, кучи железа — это не остатки ли бедолаг, что до меня к ним впирались? Если так, то остатки доспехов, которые разбросали в художественном беспорядке по всему залу, служат чем-то вроде предупреждения — не шали, а то убьёт. Поэтому их до сих пор не убрали, значит.

Блин, даже страшновато открывать камин на второй адрес. Чем меня там поприветствуют? Оборотнем, виверной, акромантулом? Ну да ничего, высовываться из камина не буду, передам подарочек, и смогу облегчённо перевести дух — чай, не у каждого мага драконы вместо дворовых собак служат.

Анте Люцем!

Зелёное пламя взревело в камине, и, раздуваемое магическим ветром, рванулось навстречу. Оно затянуло окружающее пространство непроницаемым туманом, колыхнулось тяжёлой вязкой массой, словно океан в «Солярисе». Я почувствовал, как задница напрягается в предчувствии очередной неприятности, качнулся назад, мелькнула даже мысль разорвать контакт. Однако в этот момент марево развеялось, магический адрес открылся, и тело парализовал ужас такой силы, что сквозь сведённое спазмом горло удалось вытолкнуть только слабый писк.

Я висел над океаном, прямо над серыми волнами, и хлопья белой пены, которую те взбивали на прибрежных скалах, взлетали метрах в тридцати подо мной. Холодный, по-морскому промозглый воздух гладил мою шкуру, отчего по спине ползли здоровенные мурашки, в ноздри лез запах йода и гниющих водорослей, уши ловили хриплые крики чаек, бескрайнее пространство северного моря расстилалось, куда только достигал взгляд вытаращенных в ужасе глаз. И всё это было внизу!

Нет, я по прежнему сидел у себя дома перед камином, на металлическом листе для отлетающих искр и головёшек, однако во весь его закопчённый зев на меня глядел неуютный серый океан, освещённые утренним солнцем скалы, да береговой обрыв, до которого нужно было пролететь метров тридцать пустоты. Весь ужас положения заключался в том, что морской пейзаж располагался перпендикулярно комнате!

Скованный ужасом, я мог лишь таращиться на бескрайний простор впереди, и чувствовать, как сила магического притяжения всё сильнее тянет меня вперёд. Верхняя часть тела всё ощутимее клонилась в портал, я отчаянно напрягал поясницу, чтобы выгнуться назад, упасть на спину — может, хоть это уменьшит тягу в пустоту, — шарил пальцами по полу, в надежде ухватиться хоть за что-нибудь. Да окажись там хоть один торчащий гвоздь, я за него даже задом ухватился бы! Но гвоздя не было.

Я не мог повернуть голову, потому что сведённая ужасом шея позволяла смотреть только вперёд, в бездну, полную лечебного морского воздуха, и хлопьев пены, взбитой порывами бриза. Пытаясь найти спасение от неумолимого притяжения, я лихорадочно возил руками за спиной, но чувствовал только гладкую поверхность металла. И дёрнуло же меня сесть так близко!

Мимо прошуршал коврик, обычно лежавший перед креслом, — пальцам удалось зацепиться за этот продукт домашнего рукоделия, и даже потянуть за него, но по какой-то причине, сегодня он оказался небрежно брошен на пол, вместо того, чтобы быть придавленным к полу ножками тяжёлой мебели. Поэтому коврик сначала поддался моим рукам, а потом, набирая скорость, скользнул по полу, и нырнул в заполненную ветром и утренним светом пропасть.

Развеваясь, словно дементор на первомайской демонстрации, он завершил недолгий полёт на скале, которая гнилым зубом торчала из береговой пены. Несколько мгновений половичок лежал распластавшимся трупом на мокром камне, потом его слизнула волна, он замелькал в прибое, до жути напоминая утопающего человека, и пропал навсегда.

Я не хочу так умирать! Как угодно, только не так! Пустота тянула в себя, в океанский простор, солнечный свет, солёный ветер, в белую пену и серые волны. Мышцы нетренированного тела начали поддаваться непреодолимому влечению, я с ужасом почувствовал, как в поясницу втыкается раскалённый гвоздь, и тело всё заметнее наклоняется вперёд, в пробитую каминной магией бездну.

Задница, до этого прижатая к полу, начала отрываться, я вытянул ноги, отчаянно пробуя упереться в край кирпичной кладки, но до неё не хватало каких-то пары десятков сантиметров. Чтобы иметь хоть какую-то опору в реальном мире, я попытался подползти ближе, переваливаясь с ягодицы на ягодицу, но тут в пояснице что-то хрустнуло, и спину обожгло яростным пламенем. Я заорал от нечеловеческой боли, на мгновение выпал из окружающей реальности, и меня кинуло вперёд.

Улыбка смерти пахнула в лицо могильным смрадом скальных обломков, которые тянулись ко мне из вспенённого прибоя, и я отчаянно дёрнулся, пытаясь вывернуться из магических оков предначертанного конца. В спине опять хрустнуло, боль исчезла, словно её никогда не было, а я замер, раскоряченный, как человек Леонардо Давинчи, которого гениальный итальянец всунул в квадрат.

Руками я упирался в стены камина, пальцами ног цеплялся за кирпичи топки, а глазами, когда удавалось смахнуть с ресниц очередные капли едкого пота, мог наслаждаться прекрасным видом морского побережья. Совсем недалёкого, убийственно близкого даже, если можно так выразиться. Благодаря столь удобному ракурсу, мне удалось даже увидеть небольшой дом, который притулился возле развалин старого маяка — раньше его закрывал нижний край каминного портала. Возле домика виднелись ровные зелёные грядки огорода, поблёскивала теплица, и никаких дорог поблизости — похоже, хозяева ценили уединение.

Над остатками маяка взвилось белое облако, распалось в птичью стаю, закружилось на ветру широкой спиралью, от неё отделилось несколько точек, потянулись ко мне, и стало видно, что это морские чайки, только неожиданно крупные, словно откормленные на магических стеридах. Они приблизились, зависли рядом, покачиваясь на упругих воздушных потоках, уставились на меня чёрными непроницаемыми глазами.

— Майкл Ослоу! Сэр Главный Архивариус! — крикнул я в отчаянии, когда самая здоровая из птиц приблизилась к моему лицу, с явным намерением сделать какую-то гадость. Та едва заметно двинула хвостом, отдалилась к товаркам, а её место заняла другая, с крупным, хищно загнутым клювом, и треугольным пятном на груди.

— Кто? — спросила птица, и я поперхнулся от неожиданности. Та качнулась рядом, — перья на крыльях шевелились от ветра, показалось даже, что слышен тонкий металлический звон, когда они задевают друг друга, — повторила: — Кто?

— Колин Криви из дома МакГонагал! К Майклу Ослоу из дома Шенк, Главному Архивариусу!

— Зачем? — птица, которая была похожа на чайку только издалека, говорила, открывая клюв, но выглядело это так странно, что на мгновение удалось забыть даже про своё идиотское положение.

— Благодарность от принятого в Род! Подарок!

— Где?

— Вон там, в коробке!

Я повернул голову, чтоб показать, где упаковка с яйцами, — а почему она не упала в провал, кстати? — но контейнер из плотного серого картона на своём месте отсутствовал. Чёрт! Сейчас меня прикончат!

— Стойте! — крикнул я стражу манора, и мой голос отразился от кирпичной стены погасшего камина. Сеанс закончился, я выжил. Ноги подкосились, и я рухнул на спину, заливаясь потом, и слезами облегчения. Да будь они прокляты все, эти долбанные маги!

Трясло меня долго. Ужас, сожравший хренову тучу нервных клеток, выплёскивался теперь вонючим адреналиновым потом, тарахтящим сердцем, дрожью в руках, и слабостью в теле. Такой, что даже перевернуться на бок я смог только после того, как основной приступ паники закончился, и мир снова вернулся в привычное русло деревенской жизни.

Я поднялся на колени, содрал насквозь мокрую рубашку, кое как встал на ноги, и ухмыльнулся тому, что на сей раз смог таки не обмочиться. Правда, и Круциатусом никто не прикладывал, только волосы немного подкурчавили, да морскими просторами заставили полюбоваться, — это ведь мелочь, друзья мои, у нас, магов, это вместо здрасте.

Чёрт! Такого в каноне не было! Где заставленные вычурной мебелью гостиные, и постные морды высокомерных снобов? Почему я расшаркиваюсь, как какой-то Дон Жуан, а мне даже книксен сделать не хотят? Где нормальное, «книжное» волшебство? Нахрен мне ваша страшная сказка с драконами, и летающимим крокодилами вместо птиц?

Горячая вода помогла справиться с внутренним раздраем. Я долго отмокал под душем, благо раскочегаренный «титан» успел нагреться. Включённые на полную мощь, струи хлестали кожу, но в конце концов их тепло вытеснило внутреннюю дрожь, а вместе с ним накатила слабость, из тех, что лечатся горячим чаем с лимоном, тёплым пледом, и крепким сном. Жаль, что сейчас не удастся забуриться в постель минут этак на шестьсот...

Я выбрался из кабинки, как можно сильнее натёрся, чтобы возбудить кожные рецепторы, но даже этот проверенный способ не изменил внутреннее состояние. Впрочем, сил хватило, чтобы добраться до кухни, где меня встретил заждавшийся холодильник. Он призывно блеснул полированной дверцей, намекая, что пора бы нам опять слиться в гастрономическом экстазе. Ну уж нет, я так за неделю все запасы сожру, а потом что — лапу до самого Хогвартса сосать?

Чтобы заглушить пробуждающийся голод, я пробежался с контрольной проверкой по ящикам с овощами, и решил сварганить простенький салат, а то так никаких яиц не хватит на мою ненасытную утробу. Капуста, морковка, сельдерей, лук — если руки не крюки, нарезать всё это дело потоньше сможет каждый, а потом дело остаётся только за дрессингом, чтобы кучу не слишком вкусной травы превратить в питательный, и вкусный хавчик. В моём случае эту задачу выполнили оливковое масло, и соус винегрет, которые превратили овощную мешанину в практически изысканное блюдо.

Перед едой, так сказать, для разгону, пришлось употребить зелья по списку. Вкус магических лекарств нёбо не порадовал, поэтому на салат я накинулся с удвоенной энергией. К приходу Стиви, от здоровенной кучи остались только воспоминания, за которыми по здоровенной тарелке гонялась моя вилка. Делала она это неторопливо, скорее по обязанности, чем по необходимости, поэтому, когда в окне появилась знакомая фигура, вилка тут же улеглась отдыхать.

Как только окрылись двери, мои брови полезли высоко на лоб. Работник наш сегодня превзошёл сам себя — хоть и поношенный, но весьма неплохой костюм, галстук, до синевы выбритая физиономия, и даже (о нет, дайте мне ещё раз протереть глаза!) новая, ещё не пожамканная сигарета в губах. И начищенные ботинки. Умереть, не встать.

— Кто ты, и что ты сделал с нашим Стиви? — я медленно отодвинул тарелку, начал подниматься из-за стола.

Тот удивлённо вытаращился на меня, потом сообразил, что это была шутка, ухмыльнулся, пряча смущение:

— Колин, слышь, я тут подумал... И решил, что надо меняться.

— Правильно, Стиви, ты ещё не старый, глядишь, и пару себе найдёшь.

Работник закашлялся, пряча глаза:

— Ага, точно. Пару, ага...

Он пробежал глазами по комнате, явно чувствуя себя не в своей тарелке, поправил пальцем галстук, словно тот давил шею, и неожиданно уставился на меня:

— Слышь, а ты чего сидишь-то?

— В смысле? Ем вот, — я показал на тарелку, и тихо порадовался, что бедный Стиви не видел, сколько еды здесь было навалено совсем недавно.

— Какое «ем», ты что? Нам же к нотариусу ехать пора.

— Да какое «пора», ты на часы глянь, — стрелка на циферблате показывала только семь утра. — У меня ещё времени вагон.

Стиви вздохнул, прошёл к стене, снял часы, и выковырнул батарейку.

— Сдохла, — сообщил он кратко. — На моих без пятнадцати уже.

— Ой!

— Ага. Сидеть ещё долго будешь?

— Мать! Мать! Мать!

Собирался я так, как никогда в жизни. К счастью, нога не подвернулась, рука не сломалась, и шея не свернулась, когда моё тело носилось по домашним лестницам вверх-вниз, в поисках недостающих частей туалета. Надо понимать, что патриархальное общество чрезвычайно консервативно, и неважно, где вы живёте — в Англии, Сомали, или Верхних Подмышках, — везде требуется следовать определённым правилам поведения. Если траур, то надо быть в чёрном, и никаких отклонений не позволяется, так что я благодарил бога, что выходной костюмчик, который в последний раз одевался на выпускной бал нашей деревенской школы, оказался именно этого цвета. К счастью, он оказался на месте в шкафу, рубашка белая нашлась там же, и Стиви только одобрительно покачал головой, когда я предстал перед ним готовый к употреблению.

Документы лежали на своём месте в родительской спальне, на второй сверху полке платяного шкафа, и руки задрожали, когда я перебирал стопку бумаг, отбрасывая те, что больше никому не пригодятся. Паспорта родителей, акт рождения брата, какие-то доверенности, старые фотографии, письма, — всё это отлетело в сторону, и с каждым новым документом в глазах становилось всё влажнее. Расклеиться не позволила только мысль, что мы опаздываем, и мне осталось только горько улыбнуться такому удачному стечению обстоятельств, потому что если бы не Стиви, тут бы я и остался, рыдать над прошлым, которое никогда не вернётся.

— Что-то случилось? — похоже, скрыть переживания не удалось.

— Родительские документы перебирал. Те, что больше не пригодятся.

— Понятно... — к счастью, наш работник оказался понимающим мужиком, и не стал добивать своей жалостью. Мы вышли из дома, он отправился заводить «Лендровер», я же глянул на двери, подумал, и не стал их закрывать на ключ. Всё ещё совсем не закончилось, так что пусть мне чуть-чуть повезёт.

Доехали мы быстро, может, потому, что я больше заботился о том, чтобы не помять костюм, чем глядеть по сторонам. Стиви, как обычно, насвистывал какой-то шлягер, пыхтел сигаретой, дым которой выносился сквозняком из открытых окон (ни разу не видел, чтобы он ездил с поднятыми стёклами, может, их тут просто нет?), обгонял трактора, махал рукой знакомым, и вообще, жил полноценной жизнью «роуд раннера».

Когда мы проехали щит с дорогой на Крайтон-мэнор, я вспомнил о важной детали, которая совершенно вылетела из головы.

— Стиви, к мэрии сначала заверни!

— Колин, у нас времени нет. Мы и так опаздываем.

— Документы должен подписывать мой усыновитель, забыл?

Стиви вытаращился на меня, словно увидел призрак коммунизма.

— Твою мать! — стукнул он по баранке, — а я-то думаю, что мне спать мешает! Зудит и зудит в башке, словно муха, а поймать не могу!

— Во-во, хороши б мы были, если бы я не подумал заранее.

— Слышь, Колин, а у тебя башка варит! — Стиви покачал головой. — Как же это я ступил-то?

Парковка перед мэрией оказалась занята, поэтому он остался за рулём тарахтящего вездехода, а я метнулся внутрь. Когда мы с усыновителем появились на ступеньках, глаза работника чуть не вылезли из орбит.

— Здравствуй, Стиви, — секретарша мэра хлопнула обшарпанной дверцей, поёрзала, устраиваясь поудобнее, и её грудь колыхнулась под обтягивающей кофточкой. Бедный водитель зашевелил губами, глотнул, и отчаянно закивал головой. Потом он вспомнил, зачем мы здесь собрались, дёрнул рычаг переключения передач, и «Лендровер» горным козлом прыгнул вперёд.

— Мисс Лиззи... — прохрипел он, когда неповоротливый джип выбрался на дорогу — а как вы решились..?

— Усыновить Колина? — наша красавица безмятежно улыбнулась, повернулась к нему всем телом, и Стиви резко уставился в лобовое стекло. — Вчера он пришёл к нам, и я подумала, а почему бы мне не помочь мальчику? Я в деньгах не нуждаюсь, семьи пока нет — значит, нам будет проще найти общий язык, а Колину не придётся привыкать к незнакомым людям, и приспосабливаться к их образу жизни.

— Вот как, -в зеркале заднего обзора я поймал странный взгляд нашего работника. Как только мы встретились глазами, он дёрнулся, и отвернулся — Это очень мудро, мисс...

— Конечно, Дэн мне так и сказал позже вечером.

— Кто, простите?

— Младший Крайтон, мы с ним встречаемся. Он объяснил, что ему, как молодому политику, полноценная семья придаст больше авторитета в будущей карьере, — Лиззи посмотрела на изящные часики, украшавшие запястье, озабоченно нахмурилась, повернулась ко мне, так, что её грудь легла на плечо бедного Стиви. — Колин, мы успеем вернуться до десяти? Миссис Стэнфорд в это время привозит мужу второй завтрак, не хотелось бы давать повод для её жалоб.

— Полагаю, что всё будет в порядке, мисс Лиззи. Мы уже приехали.

Нотариус Фишер, который вёл дела нашей семьи, принимал клиентов на первом этаже старого викторианского дома, который располагался недалеко от церкви, в длинном ряду таких же почтенных, дорогих особняков. Спикманы нас уже ждали — я увидел их красный микроавтобус ещё издалека, как только мы вывернули с главной улицы. Стиви запарковался рядом, но стоило моим ногам коснуться асфальта, он ухватил меня за руку, и потащил в сторону.

— Колин, на минутку!

Лихорадочный шёпот, и бегающие глаза обычно спокойного мужчины здорово меня напрягли:

— Стиви, что с тобой?!

— Колин, скажи честно, — ты её Конфундусом обработал?

— Чтооо??

— Повторяю, — ты её Конфундусом обработал, или чем-то другим? Это для меня очень важно!

Я отшагнул назад, и отчаянно пожалел, что в кармане нет палочки:

— Какой Конфундус, Стиви, ты о чём? Что тебе померещилось?

— Колин Криви, тебе что, в Хогвартсе мозги уже совсем промыли? Ответь, каким заклятием ты подчиняешь магглов?

И тут до меня, наконец, дошло.

— Подожди, — я отцепил его пальцы, которые чуть не открутили пуговицу на моём пиджаке, глянул в перепуганные глаза, — Стиви, так ты что — маг, которому отобрали палочку?

Тот криво ухмыльнулся, выпрямился, убрал за спину дрожащие руки:

— Хуже, парень, намного хуже. Я сквиб, жалкий, никчёмный сквиб...