С точки зрения вечности (гет)

Резать вены стеклом,

Чтоб кому-то соврать…

Курить… Ужасно, неимоверно, бешено хотелось курить… Тот, кто пристрастился хоть к чему-нибудь в этой жизни, начиная с табака алкоголя или кофе и заканчивая утренней зарядкой или просмотром всех абсолютно матчей любимой футбольной команды, так вот, только тот поймет сейчас это состояние. Курить… Два дня без сигареты, два дня без привычки, ставшей частью не только жизни, но и частью твоего организма, то есть тебя самого… Дикая, просто нечеловеческая усталость навалилась на него всей своей тяжестью с высоты пережитого, дикая, нечеловеческая усталость, которая начала ощущаться только тогда, когда все стало сравнительно на свои места и тогда же так же дико и нечеловечески захотелось курить. Дрожат руки, и кончик сигареты подрагивает им в такт, обозначая степень желания… Никак не получается зажечь зажигалку, она лишь высекает бесполезные искры, от которых невозможно прикурить. Неожиданно, когда зажигалка наконец заработала, резкий порыв ветра снова на миг отдалил необходимый как воздух момент первой затяжки. Наконец…горький, чуть тянущий, нервно сводящий дыхательные пути дым проникает в легкие и приносит, нет, не наслаждение и не счастье, а только успокоение и удовлетворение, потому что наконец-таки все так, как должно быть… Даже усталость, как будто, откатывает на мгновение… Сигаретный дым вьется вокруг него струйкой и улетает за ветром, который протискивается в открытое окно и начинает свой путь по полутемной комнате. Надо включить свет, надо, но ему сейчас не до этого… Он опускается на пол прямо там, где стоял – у окна, за которым истекает март, опирается спиной о стену, не спеша, без всякой любовности снова затягивается и начинает выпускать дым колечками, которые своей замкнутой формой почему-то наталкивают на мысли о вечном и глобальном (конечно в масштабе его личной вселенной, потому что до остальной ему нет никакого дела), и устало закрывает глаза.

Малфой – человек, презирающий эмоции и чувства, особенно такие, как любовь, благодарность, привязанность или признательность – его научили их не принимать, его научили с ними не считаться… Одиночество, расчет, самосохранение – три его самых главных бога, те, которые никогда не обнаружат слабину, те, которые никогда не ударят по самому незащищенному месту. Он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО жил так, и это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО подходило его странной душе, оставляя ощущение покоя…

Он снова, не раскрывая глаз, глубоко затянулся тяжелым и горьким, как жизнь, дымом. И пока он выпускал его наружу, успокаивая и упорядочивая течение мыслей, странная параллель возникла у него в душе и опустилась до уровня мозга.

Драко Малфой все же был настоящим аристократом, поэтому книги были неотъемлемой частью его жизни. Недавно он открыл для себя и маггловскую литературу, которая оказалась, местами, не то что неплоха… И вот теперь эта странная параллель никак не хотела его оставлять, стуча у него в голове, словно молотом по наковальне: "Люди, дорогой мой, – нещадно вещал некто Ремарк, – куда более страшный яд, нежели водка и табак".

— Ничего, – произнес его внутренний голос фамильным тоном, – от любого наркотика можно отказаться – все зависит только от твоей внутренней силы, а ее у тебя предостаточно.

И он со злостью сжал наполовину выкуренную сигарету, не обращая внимания на то, что она тухнет об его ладони, и выбросил в окно…не глядя… А потом встал, не без усилия, и отправился в ванную, смывать с себя глупые мысли некоего Ремарка.

Солнце уже спряталось за горизонт, оставив в небе легкий оранжево-красный налет, который пробивался сквозь небольшие тучи и повисал на соседних облаках, на небе, на линии, до которой никогда не добраться…

— Завтра будет ветрено, – машинально отметила сама для себя Джинни, удивляясь трескающейся от еле слышного шепота тишине.

Она любила закаты, потому, что ее сердце замирало, а душа звенела натянутой струной, и она могла на секунду представить себя в другом мире, ее мире – не таком, как этот, даже наверняка не таком счастливом, но ее, настоящем, пьянящем собой. А теперь прибавилась еще одна причина, по которой она любила их, – теперь они приближали ее к нему, даруя полчаса тени, за которую еще может уцепиться свет, даруя полчаса, за которые свет и тень могут быть рядом… Рядом… Она невидящими глазами уставилась в последнюю запись в своем дневнике – наверное, она успела выучить ее наизусть, наверное растаявшая слезинка все-таки сорвалась с ее ресниц, наверное… Она еще никогда и никому ТАК не признавалась в любви. К ней даже пришла уверенность, что никогда больше ТАК и не признается – горько, обреченно, зная, что эта любовь не принесла ей счастья, зная, что она не принесет его никогда, но все равно веря в чудо, которого не бывает. Она еще никогда и никому ТАК не признавалась в любви – только один раз в жизни, только одному человеку, который никогда об этом не узнает по самой простой, пошлой и банальной причине – ему на это абсолютно и совершенно плевать.

Ушел февраль, и природа потеряла цвет его глаз, уходит март, с которым уходит и он, оставляя только длинный ужасный рубец от шрама…навсегда.

Это не ее любовь – она ее не хотела, не искала, она была ей не нужна, она оказалась далеко не успокоением, но она досталась именно ей.

Оранжево-красный налет заката таял, под все крепчающей тенью. Она свернулась калачиком под пледом, большим и теплым, словно мамины руки, и крепко уснула сном, который может подарить лишь сочетание огромной душевной и физической усталости ,– сном без сновидений.

"Бывший, ненужный… никому… даже девушке с солнечными волосами. Все мы бежим от чего-то: бежим от одиночества, возвращаясь к нему же…" – Блез Забини стряхнул с себя невеселые мысли, заходя в магазин за любимыми булочками с вишней. Был вечер – четвертый по счету, как он вернулся из Парижа; четвертый по счету, как она не захотела его видеть; четвертый по счету, как она не захотела объясниться даже письменно. Был вечер, когда он заскрипел обычными маггловскими ключами в своем замке, и навстречу ему ударил свет вместе с запахом свежесвареного кофе (окна кухни выходили во двор)…

— Привет, – как ни в чем не бывало, произнесла она, опираясь о дверной косяк и почесывая пальцами одной ноги голень другой. Было что-то неимоверно детское и домашнее в этой картинке.

— Ну привет, – холодно ответил Блез, отчаянно надеясь, что эта картинка соберет воедино все осколки и вычеркнет последние четыре дня из жизни.

Джинни нахмурилась, подбирая слова:

— Не надо, пожалуйста, не сердись, я все сейчас объясню… Ты проходи на кухню, а то без пол-литра кофе никто никогда и ни в чем еще не разбирался, – она улыбнулась с озорным блеском в глазах.

— А я сегодня совершенно случайно купил наши любимые булочки с вишнями, – просто сказал Блез и удивился тому, как из взрослой девушки Джинни Уизли превращается в маленькую девчонку, которая каждый вечер с нетерпением ждет возвращения папы домой, потому что он всегда приносит что-нибудь вкусненькое.

— А еще, – тихо проговорил он, проходя на кухню, – я на тебя ни капельки не сержусь, потому что на тебя сложно долго сердиться, тем более, если у тебя была уважительная причина…

— Правда, правда?!

— Правда, правда, – улыбнулся Блез, изумляясь тому, как легко оказалось соврать.

— Понимаешь, – начала Джинни, тщательно подбирая слова, – я же тебе рассказывала о Гарри…

— Ну и, – Блез разливал кофе в чашки, а Джинни распаковывала булочки.

— Когда ты пришел, немного внезапно…

— Это подразумевалось как сюрприз, – заметил Блез, тщательно скрывая эмоции.

— Так вот, – Джинни перевела дыхание, собираясь с мыслями, – тогда в комнате была Гермиона, уговаривала меня вернуться, рассказывала, как Гарри плохо и как он скучает… – Соврала небезразличному человеку, а мир не перевернулся, только вот где-то рядом начала вдруг вырастать мощная кирпичная стена из недоговорок и обмана, – ну и… В общем встреча с тобой была бы немного не в тему, поэтому мы отправились к ней… даже не спрашивай какими правдами и неправдами! А потом я побыла пару дней у родителей, поплакалась маме в жилетку – короче, провела незабываемые три дня в состоянии мартовско-апрельской хандры.

— Ну вот видишь, а еще просила не сердиться, – усмехнулся Блез, пряча горечь (примерно так он и думал), – а написать ответ, чтобы не волновался, а? В лом было, да?!

— Почему сразу в лом, – возмутилась Джинни, понимая, что врать становится все легче и легче, а стена из лжи становится все крепче и выше, – просто сложно описать данную ситуацию на пергаменте, не находишь?

— Да уж, – заметил Блез, – ну раз мы во всем разобрались, может, начнем пить кофе, пока он не остыл окончательно?!

Потом они пили кофе, жевали любимые булочки, веселились и не думали ни о чем, что грызло их обоих. А совсем потом, когда кофе закончился, но осталась еще половинка последней булочки, их захлестнула волна безотчетного детства – никто не хотел уступать другому вкусность:

— Ну зачем тебе эта булочка, – ангельским тоном произнесла Джинни, обходя стол таким образом, чтобы можно было удобнее ухватить лакомый кусочек.

— Остатки всегда сладки, – не то проговорил, не то проворковал Блез, разгадав ее маневр.

— А тебе худеть надо, – заметила Джинни, ухватив со стола булочку и начиная забег по квартире.

— А ты уже съела намного больше чем я, – прокомментировал Блез, стараясь догнать ее и помешать сжевать заветный кусочек.

— Не правда не больше, – огрызнулась девушка, ее немного занесло на вираже, при повороте в зал…

Блез, понимая, что булочка ускользает от него, по причине того, что Джинни приземлится в зале в лучшем случае на четвереньки и сможет укрыться под столом, специально повторил ее маневр, и в зал они влетели на четвереньках уже вместе. Джинни, увидев такое шикарное укрытие как стол, двинулась было к нему, но Блез и тут просчитал ее намерения… Следующая картинка поддается описанию, мягко говоря, с трудом – они находились примерно в таком положении: Джинни с булочкой в зубах (пока что она ее не ела, а держала), красная, как вареный рак, потому что давилась от хохота, пыталась доползти на четвереньках до стола, но не двигалась с места, потому что ее еще недавно толчковая нога теперь покоилась на плече у Блеза, который, прямо таки заходился от хохота, упираясь лбом все в туже злосчастно помешавшую девушке осуществить свой прорыв ногу. Наконец их скульптурная группа повалилась на ковер окончательно, а Джинни по-братски откусив себе половинку, половинку же скормила Блезу. Особую пикантность ситуации придавало отсутствие освещения в зале:

— Если бы у меня в руках была палочка, – сквозь смех и наполненный булочкой рот попытался выговорить Блез, – ты бы так далеко не убежала!

— Ах так, – возмутилась Джинни, – значит ступефаем по беззащитной девушке, да? Ну я тебе еще это запомню!

— Ух, какие мы злопамятные, – заметил Забини, откидываясь на спину

— Мы не злопамятные, – отпарировала гриффиндорка, – мы иногда злые и у нас память хорошая… И вообще, чья бы елка зеленела, – сам такой!!!

— Что??? – удивился Блез и полез щекотаться…

Через пять минут существования кричаще-хохочуще-щекочущегося клубка, сил не осталось у обоих. Они лежали на спинах в полной темноте и пытались прийти в себя.

— Любишь его? – Внезапно серьезным тоном спросил Блез.

— Да, – не подумав, о ком может спрашивать Блез, ответила Джинни…

— Понятно, он же, как ни как, великий Гарри Поттер, – спокойно ответил ей слизеринец, хотя больше всего хотел спросить: "А я? Как же тогда я?"

— Да, есть немного, – задумчиво произнесла девушка, радуясь, что Блез понял все именно ТАК, а то не миновать бы трудностей…

— А сбежала зачем, ответственности испугалась?

— Ну…, – протянула Джинни, – не только, еще вот друга нашла, – она перевернулась на живот, и в темноте блеснули омутами два сине-зеленых глаза, – самого лучшего, надежного и понимающего, – она шутливо чмокнула его в нос и поднялась с ковра, чтобы включить наконец свет.

"Да, конечно, друга, – подумал Блез, – так наверное и надо, так правильно…" – и он улыбнулся ей в ответ, щурясь от внезапного света.

А стена лжи, не смотря на столь теплую и доверительную внешне обстановку, все крепчала…

И потянулась бесконечная череда ничем не примечательных дней… Зацвели вишни, и апрель сделал ручкой; зацвели яблони, и пришел май. Тепло повисло в воздухе, заставляя забыть, встрепенуться, согреться и начать искать новизны. Джинни была благодарна Блезу за то, что он принял условия игры, за то, что остался другом, за то, что больше ни о чем не спрашивал… Вот только не было настоящей искренности, и была ложь, которая навсегда поставила дистанцию. И было еще кое-что: это кое-что отдавалось тупой болью где-то в области души с каждым закатом (слава богу, что на рассветах она спала), но она привыкла, и кроме этих мгновений оно ее больше не беспокоило. По началу она пыталась забыть, только ничего из ее попыток не получалось…

У него получилось, у него всегда получалось то, чего он хотел: она больше не приходила к нему – он закрывал глаза и больше не видел ее глаз, он больше не вспоминал мировую глупость, высказанную Ремарком. Он не волновался о ней, потому что был уверен, что ей не под силу нарушить магический долг… Почему он все-таки не перестраховался и не стер ей память? Он боялся остаться один на один с воспоминаниями, но никогда не признавался себе в этом, заглушая все простым чувством превосходства…

И только иногда, когда сон практически покидал его, оставляя встречать рассвет в полудреме, только тогда она приходила к нему… в глупых предутренних снах, которые нам не суждено запоминать, и он их, конечно же, не запоминал…

Как-то раз, в самом начале мая Блез Забини получил предложение, от которого просто не смог отказаться… Все произошло так, как происходит только в книжках и фильмах: в обеденный перерыв его нашли… Вернее нашел человек, который представился, как Судья:

— Блез Забини, если я не ошибаюсь, – растягивая слова, произнес Судья.

— Он самый к вашим услугам, – с большей настороженностью, чем надо было продемонстрировать, произнес Блез.

— У меня к вам предложение, от которого вы, как бывший аврор, не сможете отказаться…

— Да ну? И какое же?! – Изумление от слова "аврор", произнесенного в маггловском мире, скользнуло по его голосу.

— Турнир, на котором соберутся достойнейшие обоих миров. Турнир, главным на котором является далеко не призовой фонд, а сама победа…

— Почему вы считаете, что меня заинтересует ваше предложение?

— Может потому, что вижу тоску у вас в глазах?! А может потому, что вы один из немногих, достойных сразиться, держа в руках оружие, у которого вековая история и которое выберет своим хозяином далеко не всякого?! А может потому, что этот турнир даст ответы на некоторые мучающие вас вопросы еще из далекого прошлого?!

— А может это просто турнир в рамках боев без правил, – хитро сощурился Блез, – и вам для экзотики, как раз не хватает бывшего аврора?

— Это действительно турнир в рамках боев без правил, – спокойно ответил судья, – но вот чем он для вас станет – решать вам, не попробовав, все равно не поймете… – И он, оставив на столе визитку некоего спортзала с припиской даты и времени, испарился…

"Трансгрессировал," – мысленно поправил себя немного задумавшийся Блез, да вот только характерного щелчка не было…

Арена в тот вечер была пуста: не готовились в раздевалках бойцы, не принимались ставки тотализатора, именитые гости не сходились к середине вечера, чтобы увидеть схватки любимых бойцов… Арена в тот вечер была пуста, лишь обслуживающий персонал приводил ее в надлежащий вид – шоу должно было стартовать завтра… Драко Малфой в сопровождении Судьи задумчиво обходил сетку ограждения, одновременно и витая где-то в другой реальности, и слушая своего собеседника:

— Этот турнир грозится стать тем самым нечто, которого все ждут с нетерпением, даже если не догадываются об этом…

— Прям уж так и грозится? – лениво растягивая слова, поинтересовался у Судьи Драко.

— Представьте себе, мистер Малфой, – нарочито по-деловому произнес собеседник, – представьте себе турнир полный сюрпризов, где с самого начала и до конца вы не сможете пользоваться магией. Там сражаться будете лишь вы, ваша сила, ловкость и смекалка да оружие, которое выберет вас…

— Которое выберете вы, – поправил его Малфой.

— Вы, вас – в общем намного более схожие категории, чем вы думаете.

— И когда же нас представят друг другу, – поинтересовался слизеринец, – я имею в виду хозяина, – он сделал ударение на этом слове, – и оружие?

— Прошу, – Судья указал на проход в одно из помещений.

Помещение представляло собой некое подобие оружейной. В застекленных шкафах и на специальных столах находилось оружие, принадлежащее к разным эпохам и разным культурам. Приглушенный, как в музейных витринах, свет матово отблескивал от начищенных клинков, в каждом из которых угадывалась кипящая, готовая вырваться наружу сила, надо было только найти тот самый, который уже разделил с тобой и свою силу и свои слабости…

— Я, кажется, понимаю о чем вы мне говорили, – задумчиво произнес Малфой, – но что, если я не найду здесь своего оружия?

— Тогда этот турнир не для вас, – просто ответил его собеседник, – но мне почему-то кажется, что вы, как раз, найдете…

Малфой вопросительно заломил брови и медленно пошел вдоль рядов с клинками. Для него сейчас не имели значения размер, тип, культура, эпоха, к которым принадлежал ЕГО клинок, для него важно было настроится на волну ЕГО оружия, того с которым он мог победить или проиграть, но именно того с которым действовать они будут не по отдельности, а вдвоем. Несколько раз он брал их в руки, примерялся к разным видам, но все время отчетливо понимал, что все это совсем не то, для него… Так, он все же отложил огромный, в человеческий рост, эспадон, пару секунд подержал в руках, даже не вытащив из ножен древний ятаган, сразу отрекся от копий, секир или всевозможных кинжалов, подержал в руках, даже проверил балансировку китайского прямого обоюдоострого меча, общее название которых читалось, кажется, как "цзянь", но тоже отложил его, дожидаться другого хозяина. Наконец, когда, казалось, что все варианты перебраны, его взгляд упал на неприметный деревянный футляр, который был рассчитан на два клинка. В футляре оказались два меча; они даже не представлялись рядом – египетский хепеш, который отливал матовым свечением слоновой кости и золотых иероглифов на рукояти и еще один меч, тоже кривой, который был потяжелее хепеша и привезен явно из другого места, а на его рукоятку были нанесены слова на непонятном, но европейском наречии, которые поблескивали червонным золотом. Драко посмотрел в задумчивости на мечи, а затем вытащил один из них из футляра…

— Малхус, – услужливо подсказал Судья, – Балканы, а на рукоять, если я не ошибаюсь, вынесены строки из Евангелия.

Ножны легко соскользнули с меча, обнажая лезвие клинка, рукоять легла точно по руке Драко, он взмахнул мечом, даже не сомневаясь в том, что балансировка великолепная… Музейный свет поиграл в стальных глазах хозяина, а затем, скользнув по стали оружия, и вовсе рассеялся…

— Мы, кажется, нашли друг друга, – сообщил Драко довольно улыбающемуся судье.

Когда Малфой уже выходил из помещения, неся за спиной, завернутый в чехол Малхус, он вдруг натолкнулся на странную парочку, которая, как и они с Судьей некоторое время назад, прогуливалась вокруг ринга… Человек, лицо которого было скрыто капюшоном, как-то неуловимо походил на Судью, недавнего спутника Драко, а вот его собеседник… Кровь потекла быстрее, заставив изумиться, напрячься и превратиться во внимание… А потом парочка зашла в оружейную – человек в капюшоне повел туда Блеза Забини.

— А как будет происходить сам турнир, – безразличным голосом поинтересовался Драко.

— Два полуфинала, а затем финал – вы выступаете в первом, то есть уже завтра…

— Тогда до завтра, – бросил Малфой, и вышел на улицу навстречу своим сомнениям.

— Как будет происходить сам турнир? – Поинтересовался у своего спутника, представившегося компаньоном Судьи, Блез.

— Два полуфинала, а затем финал – вы выступаете во втором, то есть послезавтра… А теперь время выбора…

Забини огляделся, выхватывая миллион незначительных деталей, выступающих в специфически-музейном освещении, затем он закрыл глаза и с шумом втянул в себя воздух, пытаясь поймать что-то известное лишь ему. Потом просто подошел к простому деревянному футляру на два клинка, который как-то не так лежал, словно его недавно потревожили, и раскрыл футляр. В нем лежал египетский хепеш, словно бы приглашая попробовать его в действии. Блез достал меч из футляра, затем высвободил из ножен клинок – тот доверительно поблескивал, словно полностью одобряя выбор Забини. Слизеринец взмахнул Хепешем, ощущая как тот бесшумно рассекает воздух.

— Этот, – просто произнес Блез своему довольно улыбающемуся спутнику, – а где его сосед, если так можно выразиться?

Человек в капюшоне неопределенно пожал плечами:

— Кто знает?! Но ведь это и не так важно…

— Вы правы, – отметил Забини, выходя из оружейной и направляясь к выходу, – я приду. Ждите меня послезавтра.

Драко шел по улице, пытаясь логически прийти к какому-нибудь наиболее правдоподобному выводу. Во-первых, заметил ли его Забини и если заметил, то узнал ли? Во-вторых, что именно искал Забини в этом клубе: Драко Малфоя или приключений на свои вторые 90 в виде турнира с очень неопределенными правилами? И, наконец, если он искал именно Драко Малфоя, то как, черт возьми, Уизли удалось нарушить условия магического долга? Вопросы, вопросы, вопросы… и, как назло, ни одного ответа…

Двое смотрели на пустой деревянный футляр. Вечность, похоже, сама устала от этой вековой тяжбы и теперь стремилась к решающей битве.

— В клинках спала, но не мертвым сном, злоба людская, – продекламировал строчку из прочитанного ранее Судья.

— А вот теперь, похоже, проснулась, – заметил его собеседник, – и по-моему, становится нам, как и тогда, не подвластна…

— Боже, не допусти повторения, – уставший голос Судьи сделал круг по Арене и запутался, окончательно переломавшись в железной сетке, обрамляющей ринг.

Что Джинни больше всего поражало в ее сотрудниках, так это жажда деятельности и кипучая энергия… С Данной (из бухгалтерии) они подружились почти сразу: она была веселой тусовщицей, которая не спешила набиваться тебе в задушевные подруги, выпытывающие все о твоей личной жизни и изливающие (еще раньше, чем что-то разузнав) всю свою личную жизнь тебе, причем не спрашивая, хотела ли ты все эти подробности изучить досконально, зато она тащила тебя на все приличные вечеринки города, для того чтобы с кем-то познакомиться, как следует отдохнуть и погрузиться в пучину ночной жизни, что должно разукрасить твои не слишком веселые трудовые будни.

С утра Дана пребывала как раз в том состоянии предвкушения и вдохновения, которое означало только одно: в ночной жизни города намечается что-то грандиозное…

-Джин, – начала свой разговор подруга во время очередного кофе-брейка, – а что ты делаешь сегодня вечером?!

— А ты решила пригласить меня на свидание?! – Сделала наигранно-удивленные глаза Джинни.

— Ага, на свидание, – ничуть не смутилась Дана, – я могу на тебя рассчитывать?

— С тобой... Не знаю, надо подумать, взвесить все "за" и "против", и потом, как на это безобразие отреагирует наш весьма консервативный коллектив…

— Короче, я за тобой заеду вечером, – Дана мечтательно вздохнула, – Джин, там такие мальчики…такие спортивные, такие все…и так дерутся потрясающе…

— Эй, я надеюсь, мы не в спортзал на "свидание" идем, а то я в нем не была о-очень долго и надеюсь еще столько же не появляться!

— Ты соображаешь кому ты задаешь подобный вопрос?! Не стыдно?..

— Стыдно, конечно, а что делать, – развела руками Джинни, – ну а все-таки…

— Мы идем в Арену, – Дана вздохнула еще мечтательней, – у них там какой-то турнир, типа боев без правил, а потом party в честь победителей на остаток ночи. Зато там такие мальчики дерутся – словами не описать…

— Что-то я не в восторге, не нравятся мне все эти проявления жестокости, и так на нее насмотрелась по самое "не хочу", так еще и в программе вечеринки какое-то мордобитие, спасибо… А что, чего-нибудь более миролюбивого не нашлось?

— Да перестань ты, тем более мы не с начала будем, а только тогда, когда фавориты в ринг выйдут, а потом сразу и вечеринка, кстати вместе с победителями…Ну пожалуйста, ну я с таким трудом два пригласительных достала… Ну не порть мне вечер, Уизли!.. Вот и славненько, договорились, заеду за тобой ровно в 11 вечера, и чтобы была мне при полном параде! – Дана чмокнула Джиневру в щечку и побежала к себе работать.

Ну вот что с ней, спрашивается, можно было поделать?!

Странное местечко, если честно, была эта Арена. По крайне мере, такое впечатление она производила на Джинни: народ, похоже, как и они, стягивался поближе к выступлению фаворитов, а ринг, огороженный железной сеткой, и вообще ничего хорошего, по мнению девушки, предвещать не мог… Там, как раз, готовились к следующему поединку, и ,как могла понять из объявлений анонсера Джинни, к ее счастью – последнему.

Наверное большей помпы при выходе чем разнообразные бойцы не выдает никто, ну разве что очень известные и успешные бойцы… В зале погас свет (освещение давалось теперь только на ринг), заиграла какая-то ритмичная музыка, и в ринг вышел довольно-таки симпатичный светловолосый и синеглазый парень с внушительным топориком, (если так, конечно можно охарактеризовать двойную секиру), про которого прокричали что-то типа: "Поприветствуем в ринге чемпиона Скандинавии Тора-Громовержца", ну или что-то в том же духе – в реве ошалевшей от счастья толпы разобрать слова было крайне проблематично. А потом музыка стихла, и толпа замолчала в предвкушении… Темноту над залом прорезали легкие серебристые лучи, рассыпавшиеся фейерверком звездочек, и резко зазвучали басы диско-хита "The world is mine", зал взорвался в приветствии. Джинни же больше всего удивила простенькая магия, которая и подарила этот импровизированный фейерверк, принятый публикой за лазерное шоу, и этот факт ее, если честно, начал настораживать…

— Держись за стул, Уизли, – проорала ей в самое ухо Дана, – сейчас выйдет натуральная мечта…

— Я думаю, что наш любимый чемпион и звезда Арены не нуждается в особом представлении, – вещал анонсер, – леди и джентльмены, в ринге Дракон!!!

Свободные черные брюки, обнаженный торс, загоревшие плечи, за которыми в ножнах покоился какой-нибудь меч, рост, стать, и абсолютное спокойствие и настроенность на то, что скоро будет происходить в ринге… Любая бы на месте Джинни абсолютно справедливо точно так же таращилась бы на вышедшего атлета, потому что объективно было на что посмотреть…

— А что я тебе говорила, – постаралась докричаться до подруги Дана, – мечта!

Но Джинни пропустила ее реплику мимо внимания, потому что в ринге абсолютно флегматичный Драко Малфой снял с плеч ножны, вытащил меч и, отложив их, чтобы не мешали, бесшумно рассек воздух Малхусом, словно бы примеряясь в последний раз перед поединком.

В начале Джинни не могла поверить своим глазам, потом она не могла сопоставить Малфоя и холодное оружие, вместо привычных Малфоя и палочки с парой-тройкой запрещенных заклятий наготове, а потом, когда противники закружились в своем смертельно-опасном танце, ей просто стало страшно… Страшно за то, что сейчас Малфой достанет палочку и на глазах у магглов… (думать о последствиях было невыносимо страшнее). Когда она поняла, что магию Драко использовать не собирается, Джинни стало страшно за его жизнь, а когда поняла к какой развязке все клонится – ей вдруг стало страшно за него. Вы когда-нибудь наблюдали, как человек сливается со своим клинком и превращается в некое подобие машины?!

В конце одной из атак меч Драко скользнул по туловищу потомка викингов, рассек светлую ткань рубашки, и на ней отчетливо проступила первая кровь. Порез был не глубоким, но кровь, тем не менее, продолжала сочиться, отнимая у его противника силы, которых и так было не бесконечное количество; слизеринец снова атаковал…

Во время одного очень удачно проведенного приема Малфою удалось лишить противника равновесия: он упал на ринг, а в другой конец ринга полетела его секира, весело звякнув о заграждение. Скандинав пытался восстановить сбившееся дыхание не на секунду не отрывая своих синих глаз от противника и от занесенного над ним Малхуса…

Драко оглядел публику с немым вопросом, и Джинни на мгновение показалось, что она встретилась взглядами с февральскими глазами без пяти минут победителя этого поединка…

Он снова победил – поражение уже читалось в синих глазах его противника, который лихорадочно перебирал в голове все варианты, как попытаться сохранить свою жизнь. Малфой оглядел публику с немым вопросом…и встретился взглядами с сине-зелеными глазами Уизли, которая напряженно следила за поединком. Это поясняло кое-что, но требовало выяснения еще некоторых очень важных деталей…

Он снова сосредоточил свой взгляд на поверженном противнике и опустил меч. Толпа завыла в неодобрении, тем не менее, первая кровь пролилась, победитель однозначно определился, и вскоре Драко уже принимал первые поздравления в ринге.

Он искал ее среди пьющих, танцующих и веселящихся гостей вечеринки. Он знал, что она пришла, чтобы проследить за ним (Забини прямо вырос в его глазах – чтобы не светиться до завтра, он даже подключил к делу маленькую Уизли), его волновало только одно: успеть найти Джинни, пока она не ушла. Наконец он нашел ее – Уизли стояла около барной стойки и разговаривала с какой-то девушкой…

— Дан, я наверное пойду…

— Что значит пойду? Две Маргариты, пожалуйста… Никуда ты у меня без коктейля и маленького безобразия на танцполе не пойдешь!

— Текилу, и запишите коктейли очаровательных девушек на мой счет, – раздался сзади приятный мужской голос.

Дана обернулась, чтобы оценивающе оглядеть набивающегося на знакомство парня… И временно лишилась дара речи от переполняющей ее радости – перед ней стоял успевший переодеться и абсолютно свежий, как для победителя недавнего тяжелого боя, Дракон.

Джинни даже не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто стоит рядом и строит из себя галантного джентльмена…

— Дракон?.. – начала обретать недавно утерянный дар речи Дана.

— Для вас просто Драко, – ослепительная улыбка и девушка (вот и эта тоже) готова идти за ним хоть на край света.

— Дана, а это, – она немилосердно пнула Джинни, чтобы та обернулась в сторону нового знакомого, – Вирджиния.

— Потрясающее имя, – еще одна ослепительная улыбка, которая не прошла только потому, что все время знакомства Малфоя с Даной Джинни занималась аутотренингом, направленным как раз против малфоевских штучек.

— Джинни, – насторожено зашипела подруга девушке на ухо, – ты что творишь? Он обратил на нас внимание, а ты, такое впечатление, что встретила страшного одноклассника, который со школьных времен ни капли не изменился.

— Ты почти угадала причину, по которой я не разделяю твоего безумного ажиотажа.

— Не знаю, какие могут быть причины, но хоть мне то не порть знакомства…

Драко Малфой же уже опрокинул свою текилу и теперь, загадочно улыбаясь, смотрел на переговаривающихся девушек:

— Между прочим, больше двух – говорят в слух, – растягивая слова, произнес Малфой.

— А как же маленькие женские тайны, особенно от незнакомцев в клубах? – Невинно поинтересовалась Уизли.

— А кто сказал что от незнакомцев, – изумился Малфой, – потанцуем?.. Дана, догоняйте, – бросил Драко, уволакивая Джинни подальше от стойки.

— Малфой ты что творишь? – Прошипела Джинни, стараясь высвободить руку.

— Ну ты же здесь, чтобы понаблюдать, так я облегчаю тебе задачу, – Драко уже орал ей на ухо, чтобы донести смысл своих слов.

— Тебе что, последние умственные способности в ринге отбили, ты что несешь? Я здесь вообще совершенно случайно.

Но Драко не вслушивался в то, что лепечет Уизли, он искал более спокойное место…

Дана в начале пыталась не упустить из виду Драко и Джинни, но потом вдруг настроение пропало, и она начала протискиваться к выходу. "И почему это Уизли везет намного больше, чем мне?" – вот уж у кого точно был испорчен вечер…

В коридоре, который вел от раздевалок к рингу, было пусто – все давно были в зале, только дежурный свет ламп да отголоски басов…

— Ну и зачем ты меня волочешь сюда?

Малфой резко остановился, отпустил руку Джинни и отошел, напряженно смотря на нее:

— Есть разговор…

— Ну говори, у меня все равно нет выбора, кроме как тебя послушать…

— И правда нет, – Драко подошел к ней вплотную, оттесняя к стене, а потом уперся руками в стену по обе стороны от нее так, чтобы она точно не смогла уйти, – а ты что и впрямь не догадываешься о цели нашего разговора? – Бровь слизеринца надменно поползла наверх.

— А что, должна? – Глядя в глаза, которые были настолько любимыми, насколько ненавидящий и презрительный взгляд дарили, Джинни стало больно и страшно.

— В таком случае, как тебе удалось нарушить магический долг? – Каждое слово Малфой буквально чеканил, всматриваясь ей в глаза и пытаясь прочитать ответ по ее реакции.

— А такое вообще возможно? – Из глаз Джинни сами собой полились слезы, – я своего не нарушала…

— Что делает Забини среди участников турнира?

— Откуда я знаю? – Голос начал срываться, а слезы застыли в глазах, причиняя дополнительную боль.

— Тогда какого рожна забыла здесь ты, дома в кроватке не спалось, на подвиги потянуло?

Джинни ничего ему не ответила – не могла, да и не хотела. Ситуация, казалось, была еще хуже, чем после их чудесного возвращения.

Драко просто стоял в опасной близости от нее, понимал же, что она действительно ничего не знает и что ответы на вопросы придется искать заново, понимал, что пора ее отпустить, и все равно продолжал так стоять, отведя глаза, чтобы не встретиться взглядами…

Драко стоял в опасной близости от нее, и она физически ощущала его напряженные плечи, его замешательство… А еще она чувствовала его запах – запах корицы и дорогих сигарет, и этот запах мешал ей сказать что-то, чтобы разрушить это дикое мгновение. А потом с ней случилось то, чего она сама от себя никогда не ожидала… Она закрыла на секунду глаза, смахивая ресницами остатки слез, а потом по-детски поднялась на цыпочки и поцеловала его. В начале совсем легко и невесомо – в уголок тонко очерченных аристократических губ, а потом, когда в февральских глазах не отразилось ничего отталкивающего, только недоумение и замешательство, немного смелее … А потом снова случилось невероятное – он заглянул в странно блестящие, сосредоточенные сине-зеленые глаза, что-то совсем новое и странное мелькнуло в его взгляде, и он ответил на поцелуй. Это был странный поцелуй – нежный и чуткий, словно они любили друг друга, и в каждом мгновении пытающийся оттолкнуть, оборвать ошибку и уйти, не оборачиваясь, словно они друг друга ненавидели. Он зарылся пальцами в чудные рыжие волосы, и весь остальной мир исчез, он провел рукой по ее спине, остановившись на талии, и пожалел о том, что нельзя застыть в этом мгновении как можно дольше… Она пыталась оттолкнуть его от себя, но пальцы лишь неуверенно скользили по рубашке, под которой совсем рядом билось его сердце… Это был странный поцелуй, и оборвался он так же внезапно, как и захлестнул их обоих.

Ни слова.

В руках снова оказалась пустота, а в глазах тусклый и холодный свет дежурных ламп.

Ни взгляда.

Он пошел в раздевалку, не оборачиваясь, ничего перед собой не видя.

Она пошла в сторону музыки, чтобы поскорее выйти на свежий воздух.

И оба клялись себе, что однажды посмотрев за черту, никогда ее не переступят.