Три тунца Гокудеры Хаято (джен)

Сегодня Цунаёши проснулся первым.

Сначала он улыбнулся, ощутив лежавшую поперек груди тяжелую лапу, потом привычно протянул руку и почесал то местечко за ухом, которое заставляло Хаято-зверя мурлыкать даже во сне, и только потом открыл глаза.

Полная луна блекла, растворяясь в рассветных лучах. Шерсть Хаято серебрилась в предутреннем сумраке, шелковисто скользила между пальцами. Басовитое урчание нарастало, вибрировало, расходясь по телу горячей волной нежности.

Цунаёши любил ночи полнолуния. Они были как-то по-особенному уютными. Но еще больше он любил утра после этих ночей. Сейчас Хаято откроет глаза, ярко-зеленые, с желтыми звериными искорками, зевнет во всю пасть, клацнув клыками. Потом горячий язык пройдется по лицу Цунаёши, защекочет уши, спустится на шею и медленно, намекающе лизнет бьющуюся жилку артерии.

— Да, знаю, — засмеется Цунаёши, обнимая зверя за мохнатую шею, — подпустил совсем близко.

Они не заметят, как луна растворится окончательно, растает в свете родившегося дня. Только в какой-то миг Хаято-зверь напряжется, мучительно выгнется и превратится в Хаято-человека. Но Цунаёши продолжит его обнимать и легонько гладить, дожидаясь, пока уйдут последние отголоски превращения, пока он перестанет дрожать, расслабится и вздохнет довольно: «Хорошо-о, Десятый».

А может, Хаято проспит и перекинется во сне, и тогда, открыв глаза, сонно моргнет и растерянно спросит:

— Утро?

— Доброе, — ответит Цунаёши и потянется обнять, поцеловать, прижаться.

— Все-таки ты совсем чудной, — засмеется Хаято, обнимая его в ответ.

Цунаёши повернулся поудобнее, прижался к горячему кошачьему боку. Шепнул:

— Это не я чудной, это ты особенный, Хаято…

Мягкая шерсть ласково щекотала кожу, луна бледнела, небо наливалось чистой утренней синевой. Со двора послышался стук ворот, голоса, смех. Дом просыпался. Впереди ждал очередной полный работы день. День в семье…

Ямамото-сан будет посмеиваться, каждый час предлагая Хаято перекусить: «А то до обеда не дотянешь». Такеши будет таскать у него суши и хохотать: «Эй, я тоже хочу быть оборотнем, почему меня не кормят!» — а Хаято, как всегда, будет вестись на эту подначку, сердиться и предлагать: «Хочешь, покусаю?»

И обязательно придет Реборн с надоевшим уже вопросом, не хотят ли два таких талантливых парня, ну и третий, так и быть, с ними заодно, перестать маяться дурью, играя в поваров.

— Это не дурь, — Такеши подкинет кусок рыбы и на лету разделает его на ломтики. — Я стану великим поваром, круче деда!

— Мне здесь нравится, — Хаято прищурится и напоказ облизнется, сжевав стянутый у Такеши ломтик.

— А я с ними заодно, — привычно отвертится Цунаёши.

Реборн надуется, но почти сразу рассмеется. Махнет рукой:

— Придурки малолетние, толку с вас! Великий повар, великий пожиратель рыбы и великий охотник на единственного и неповторимого оборотня.

Нет, все-таки им очень повезло год назад, когда дорога «куда-нибудь» вывела прямиком к «Вонгола-суши».

Хаято потянулся, вытянув лапы, впустив и спрятав когти. Хвост дернулся, защекотав ноги Цунаёши.

— Эй, Гокудера! — крикнул со двора Такеши. — Ты проснулся уже?

Хаято подскочил — то есть подскочил кот, а сел на разворошенной постели уже человек. Зевнул, тряхнул головой. Проворчал:

— Что горит с утра пораньше?

— Он еще не совсем проснулся, — крикнул Цунаёши. — Что там, Такеши?

— Реборн прислал ему тунца в подарок, — Такеши рассмеялся. — Я передам ему «спасибо».

— Передай, что у меня свой есть, — крикнул Хаято.

— Издеваетесь, — вздохнул Цунаёши. — Оба.

Хаято фыркнул, развернулся к нему. Провел ладонью по свежим царапинам:

— Опять…

— Зато ка-ак ты мурчал, — тихо засмеялся Цунаёши.

— Ну ладно же, — буркнул Хаято. Навалился сверху, лизнул в уголок рта, позволил поцеловать себя в ответ. — Я до тебя вечером доберусь. Цу-уна.

Потерся носом о щеку, спустился к шее, так что растрепавшиеся серые пряди защекотали лицо, а кончик уха чиркнул по щеке. Лизнул, надавливая языком, легонько прикусил кожу. Выдохнул в ухо горячо и щекотно:

— Мой самый вкусный тунец.

Цунаёши засмеялся громче, обнял Хаято, привычно зарылся пальцами в мягкие пряди, погладил за ушами. Подумал: как жаль, что уже пора вставать. И ответил, глядя в яркие зеленые глаза:

— Не знаю, как насчет вкуса, но уж точно самый везучий.