Шкатулка с секретом (гет)

Поезд шел ровно, быстро, рассекая тонким телом заснеженный лес, точно острая игла, серебряной нитью прошивающая плотное белое полотно.

Положив подбородок на руку, Гейл смотрела, как за окном стремительно уплывает назад стена полусонных, замерших под снегом вековечных елей, подсвеченных яркой алой акварелью рассвета; ей не хотелось ни о чем думать, не хотелось ничего решать, не хотелось больше никаких хлопот и никакой ответственности — хотелось наконец добраться до постели, лечь, зарывшись лицом в подушку, натянуть на голову одеяло и хоть на несколько часов позабыть обо всем на свете. Дирк, зайдя в вагон, сразу забился в угол, съежился там, свернулся в клубочек, колючий и неприступный, словно еж — и благополучно предоставил спутницу самой себе, утонув в широком вороте старого шерстяного свитера почти по самые уши…

Гейл старалась не смотреть в его сторону. Ей было неприятно его видеть, всё, всё в нем слишком ярко и живо напоминало ей о событиях прошедшей ночи: его измятое лицо, синяки под глазами, сальные взлохмаченные волосы, грязные джинсы и рваная мокрая куртка. Она понимала, что сама выглядит сейчас не лучшим образом — и все равно мучительно боролась с желанием отсесть подальше и сделать вид, что этот потрепанный бродяга не имеет к ней, чистоплюйке Гейл Андерс, ни малейшего отношения. И почему я не оставила его там, на скамейке в жалком станционном павильончике, с неудовольствием, глядя в окно, спрашивала она себя, в конце концов, я вовсе не обязана без конца хлопотать об этом записном уголовнике и таскать его за собой, как тяжелый бесполезный балласт. Ведь был же у меня отличный шанс незаметно улизнуть…

— Жалеете, что вытащили меня из сугроба, а, Гейл? — вдруг негромко спросил Антиплащ — и бросил на неё быстрый взгляд из-под полуприкрытых воспаленных век.

— Что?.. — Гейл вздрогнула: опять, в который уже раз он как будто прочитал ее мысли — неужели она настолько не умеет их скрывать? — Я? Жалею? Как только вы можете такое говорить!

— Жалеете, жалеете, — глядя на нее, он так проницательно ухмыльнулся, что Гейл стало не по себе; к счастью, он почти тут же закашлялся и отвел глаза, уткнувшись лицом в сгиб локтя. — Если бы не я, ничего бы с вами и не приключилось, ведь правда? Сидели бы сейчас возле горящего камина с чашкой горячего кофе в руке и горя не знали… вместе с вашим крокодилом…

Гейл вспыхнула.

— Пожалуйста, перестаньте называть Дилона крокодилом! Это… это… в конце концов, это просто невежливо!

— Вполне возможно. Ну и что? Я, знаете ли, привык называть вещи своими именами… сообразно, так сказать, их внутренней сущности. К сожалению, это почему-то никогда никому не нравится… моя кошечка. — Последние два слова он произнес таким мерзким, медово-глумливым тоном, что Гейл передернуло от отвращения. Ну до чего же все-таки бесцеремонный, ёршистый, не имеющий в душе ничего святого циничный тип! Собрав в кулак всю свою интеллигентность и хладнокровие, она очень сухо, очень спокойно, с подчеркнутым достоинством произнесла:

— Вы опять… называете вещи своими именами, Дирк? Или вам просто доставляет удовольствие насмехаться над людьми?

— Вот видите, вам это тоже не пришлось по душе. — Он криво усмехнулся. — А мне казалось, что вы оцените мою откровенность и прямолинейность, дорогая Гейл…

— Вашу откровенность вы можете оставить при себе… да она тут и ни при чём — вам просто нравится меня дразнить. И потом, вам не кажется, что вы путаете искренность и прямолинейность с обыкновенным хамством?

Он промолчал, справляясь с очередным приступом кашля. Интересно, против воли подумала Гейл, если уж продолжать эту животную аналогию, то какова, так сказать, звериная сущность нашего непрошибаемого нахала? Он — стопроцентный хищник, это ясно… но какой? Волк? Койот? Лис? Пожалуй, слишком мелко… Лев? Чересчур пафосно. Скорее — оцелот или кугуар: гибкий, ловкий, бесшумный, беспощадный к выбранной жертве, могущий часами подкарауливать в засаде намеченную добычу… потрепанный такой жалкий кугуарчик, усталый и больной, с покрасневшими глазами, насморочным голосом и тяжелым булькающим дыханием…

— У вас обструкция, Дирк, — определила она машинально, внимательно прислушиваясь к его хриплому свистящему кашлю. — Вам надо в больницу.

— В больницу? Вы с ума сошли? — Он взглянул на нее косо, с плохо скрытым раздражением, будто на сморозившего несусветную глупость маленького ребенка. — Ни в коем случае, Гейл! Меня там найдут…

— Кто найдет?

— Все. — Он тяжело перевел дух. — Начиная от Спарки и заканчивая полицией. Вы думаете, эти вездесущие копы уже несколько дней не горят идиотским желанием загнать меня в угол и задать парочку каверзных вопросов?

— Ах, да, вы же что-то там ограбили… И похитили этот Перстень… Что это за штука, Дирк? И почему она так нужна Спарки?

— Понятия не имею. — Он безучастно смотрел в стену.

Гейл оторопела.

— То есть… — Она взволнованно стиснула пальцы. — Вы… вы так отчаянно боролись за этот проклятый Перстень, даже не зная толком, зачем он вообще вам нужен? Но... я не понимаю... это же всего-навсего золотая побрякушка... такая мелочь, безделица... И вы вернулись в дом, к этим бандитам, рискуя в любой момент получить пулю... только из-за неё?!

— А я, по-вашему, не должен был возвращаться? — Он сердито поджал губы, словно досадуя на то, что она заставляет его отвечать на такие дурацкие вопросы. — Ну ладно... учту на будущее.

Гейл смутилась. Если бы он не вернулся... из-за Перстня, или каких-то других неведомых соображений... то для неё, Гейл Андерс, все случившееся могло бы закончиться очень, очень печально. Все могло бы закончиться совсем. И не было бы сейчас ни этого зимнего хрустального утра с прекрасным алым рассветом, ни причудливых морозных узоров на стекле, ни ритмичного умиротворяющего стука колес, ни искрящегося снежного покрова за окном, девственного и белого, как ждущий первого прикосновения карандаша чистый лист бумаги...

Она порывисто подалась вперед и коснулась его руки.

— Простите меня, Дирк. Я... я вам очень благодарна за то, что вы... вернулись.

Он вздохнул. Посмотрел в окно, где стремительным хороводом уносилась к северу бесконечная вереница взявшихся за руки пушистых заснеженных елей. Устало пожал плечами.

— Видите ли, Гейл, этот Перстень... думаю, это не просто чепуховая безделушка. Зачем-то эта вещица очень крепко понадобилась ВАОН. Да, да… — Он быстро оглянулся — но в вагоне, кроме них, были только два немолодых лыжника, сидевших далеко в противоположном конце прохода. — А вы полагали, что Спарки и эти его добры молодцы затеяли всю возню сугубо ради собственного удовольствия? Как бы не так! За их спиной стоит кое-кто покруче, и я даже имею наглость догадываться, кто именно… А, раз этот Перстень нужен ВАОН, значит, он представляет собой какую-то очень занятную штуку — и мне самому очень любопытно выяснить, какую именно. И я, клянусь, это выясню, Гейл! Верите, а?

Гейл верила. Этот выяснит. После всего произошедшего она верила, что он, если захочет, то достанет луну с неба — и, отрезав от нее кусок в качестве сувенира, зашвырнет ее обратно.

— Конечно, конечно, нисколько в этом не сомневаюсь… если раньше вас не скрутит хорошее такое воспаленьице легких. С обструктивным бронхитом не шутят, Дирк.

Он насупился.

— Не пойду я ни в какую больницу, я же сказал! К тому же у меня все равно нет медицинской страховки…

— А куда пойдете?

— Да какая разница! Отлежусь где-нибудь… в первый раз, что ли?

Гейл покачала головой. "Отлежусь"! Он действительно так уверен, что при тяжелом обструктивном бронхите ему удастся просто-напросто "отлежаться"? Зарывшись до ушей в одеяло где-нибудь в своей захламленной холостяцкой квартирке и горстями глотая обезболивающее и аспирин? Ну-ну. Почему-то её неприятно царапнула эта мысль… но она тут же отогнала ее прочь, прихлопнула, будто назойливого комара. Она, конечно, очень благодарна ему за свое спасение, но... в конце концов, ей-то какое дело до его дальнейшей судьбы? Ее это не касается — да, собственно, никоим образом и не должно касаться. Хватит с нее этой неприятной компании, пора завязывать с опасными знакомствами и порочащими ее доброе имя уголовными связями! А то, чего доброго, ее и впрямь привлекут за пособничество и «недонесение», ха, ха… Господи, ей с одним только Дилоном хватит теперь объяснений на целый месяц! При единственной мысли об этом Гейл бросило в дрожь…

* * *

А в пустой квартире ее встретил яростный телефонный звонок.

Видимо, телефон надрывался уже давно, и его звонки из требовательно-настойчивых превратились в тревожно-жалобные; уронив ключи на полочку для обуви, Гейл в два шага пересекла прихожую и подняла трубку. И не узнала собственный голос, трудно и бесцветно произнесший в микрофон:

— Алло…

Это был Дилон.

— Гейл! Господи, Гейл! Слава богу!.. Ты жива?! Ты дома?! — голос его захлебывался от волнения; он, казалось не знал, плакать ему или смеяться от счастья. — А я тут, в Мэнор-хилл, звоню из участка… Я только что был на озере… с полицией… В доме все перерыто, полнейший кавардак — и никого нет! Господи, чего я только не передумал!.. Я чуть с ума не сошел… Уже обзвонил все больницы… Что случилось?!.. Господи, что там произошло?!.. Ты… ты… с тобой все в порядке? У меня просто голова идет кругом…

«У меня тоже», — вымученно подумала Гейл. А вслух сказала:

— Я тебе потом все расскажу, ладно? — Она провела языком по губам и дважды сглотнула, с трудом проталкивая в саднящее горло какой-то неподатливый, словно бы слепленный из мокрых опилок ком. — Со мной все нормально, дорогой, не волнуйся. Все в порядке, правда.

— Боже мой, но что же все-таки случилось?! Ты… на тебя напали? Кто?! Воры, бандиты? Как… как тебе удалось вырваться, о господи?

— Да, это была… беспокойная ночка. — Гейл нервно усмехнулась; в зеркале, висящем над телефонной тумбочкой, она видела своё бледное, сосредоточенное, почему-то раздраженное и очень рассерженное (?) лицо. — Но сейчас, слава богу, все уже позади. Мне… мне помогли.

— Помогли? — Дилон — где-то там, далеко, отделенный от Гейл многими милями заснеженных зимних дорог и холодных городских улиц, подозрительно замолчал. — Кто? Я видел ночью какого-то бродягу в моей же собственной старой куртке, который шлялся там вокруг дома… Он тоже имеет какое-то отношение к этому делу, а?

— Давай я тебе потом все расскажу, хорошо? — устало повторила Гейл — она сейчас была не в том состоянии, чтобы видеть перед собой скорбно-сочувствующую физиономию Дилона и — силы небесные! — заново пересказывать ему все случившееся. — Я сейчас… не могу об этом говорить.

Но Дилон был настроен решительно.

— Я сейчас же к тебе приеду! Слышишь! Сию же минуту! Я не могу в такой момент оставить тебя одну! Поняла?

— Нет! Не надо! Пожалуйста! Я… я устала, Дилон. Пойми, мне надо прийти в себя. Давай… встретимся завтра в «Шоколадной ласточке» и там поговорим. Я тебе позвоню, хорошо?

— Ну... ну ладно, раз уж ты так просишь… — Дилон неохотно уступил. Он, казалось, был не на шутку озадачен ее словами, но настаивать, к ее облегчению, все-таки не решился. — С тобой действительно все в порядке? — чуть помолчав, спросил он со смутным подозрением в голосе. — Может быть, мне все-таки лучше приехать?

— Нет, — поспешно сказала Гейл. — Нет, не надо, все замечательно. Просто я действительно очень устала, знаешь ли. Пока, Дилон! — И, не давая ему времени придумать ответ, она решительно повесила трубку. Может быть, это было достаточно невежливо, даже беспардонно с ее стороны, но… ладно, черт с ним! Во-первых, она и в самом деле устала до изнеможения, а во-вторых, ее сейчас больше волновали другие, куда более неотложные вопросы.

Она обернулась и посмотрела на Антиплаща, который, войдя, все еще стоял на коврике возле двери — и не падал только потому, что опирался плечом о дверной косяк; по его закрытым глазам, опущенной голове и бледным дрожащим пальцам, судорожно вцепившимся в угол гардероба, Гейл поняла, что ему совсем худо.

— Ну, что же вы? — отрывисто, пытаясь скрыть за этой грубоватой деловитостью абсолютно неуместное, неожиданное для нее самой, перехватившее горло острое чувство жалости, сказала она. — Раздевайтесь! И проходите в гостиную. Я сейчас поставлю чайник… Только не вздумайте опять падать в обморок, хорошо? Иначе мне все-таки придется вызывать парамедиков…