Записки Мышонка — принца и волшебника (джен)

Доходя до некоторых моментов, я думаю: может, не стоит включать их в повествование? Что толку рассказывать о таких пустяковых переживаниях, подростковых душевных метаниях, сомнениях? Но потом прослеживаю цепочку событий и понимаю — именно эти переживания сделали меня тем, кто я есть, и вычеркнуть их из истории невозможно, раз уж я взялся создать рассказ подробный и правдивый.

Итак, ноябрь прошёл довольно спокойно. Мы много готовились к СОВ и даже начали осторожно обсуждать планы на будущее — в конце концов, именно от них зависело, какие экзамены нужно сдать на высокие баллы.

Гарри до сих пор не расстался со своей мечтой об Аврорате. Это значило, что ему нужно сдать трансфигурацию как минимум на «выше ожидаемого», получить «превосходно» на защите от тёмных искусств и зельеварении и «удовлетворительно» на заклинаниях.

Гермиона колебалась. В магическом мире не было как таковых социальных служб, а значит, ей нужно будет начинать с нуля. Что для этого потребуется — неизвестно. Как минимум, история явно была в числе первых приоритетов. Но и растрачивать впустую мощный магический потенциал не хотелось, поэтому Гермиона выбрала для усиленной подготовки трансфигурацию, заклинания и арифмантику.

Рон, пожав плечами, решил учить то же, что и Гарри. «Будем вместе служить, круто, да?» — пояснил он. Гарри обрадовался, а мы все промолчали. Его дело.

«Да чего там готовиться?» — махнул рукой Блейз и больше тему не развивал. Впрочем, я не сомневался, что он великолепно справится с самыми сложными предметами — зельями и трансфигурацией. Да и остальное у него всегда шло хорошо. Временами мне казалось, что выбиться в лучшие ученики Блейзу мешает только глубокое безразличие к оценкам.

А вот я совершенно не знал, что делать. Моё будущее было давно определено и не зависело от экзаменов. Как бы я ни сдал СОВ, я останусь принцем Альбертом. И эта мысль иногда успокаивала меня, а иногда, напротив, вгоняла в тоску. В то время как друзья строили планы на жизнь, я не мог себе позволить даже вопроса: «А чего я хочу?» Помню, как изредка во время разговоров об экзаменах и дальнейших планах на меня накатывала чёрная тоска, которую я маскировал под вежливыми улыбками.

Проще было с хаффлпаффцами. Они планов не строили вовсе, каждый точно знал, какая ему уготована роль. И, хотя возможностей выбора у них было побольше, чем у меня, они не собирались идти наперекор семьям. Поэтому — да, очевидно, что Джастин будет делать дипломатическую карьеру в департаменте международного магического сотрудничества. Ханна после школы будет помогать родителям — уникальным поставщикам магических растений госпиталя Святого Мунго. Эрни ждала небольшая должность в финансовом департаменте, ну, а Сьюзен, конечно, должна была присоединиться к департаменту магического правопорядка. И, кстати, она единственная выглядела воодушевлённой. Мы болтали об этом в Хогсмиде, в крошечном уютном ресторанчике «Лисья нора», куда я заглянул на час по приглашению Сьюзен и Ханны.

Второй за год поход в Хогсмид обеспечил школу сплетнями ещё на месяц. Главной из них стала новость о том, что Панси Паркинсон встречается с Касси Уоррингтоном. Эта пара, такая неожиданная, но со стороны как будто даже гармоничная, стала главной темой для обсуждений. Даже Блейз на один вечер прервал свою сагу «Как мадам Амбридж получила должность заместителя министра», чтобы об этом поговорить.

Панси сияла как новенький галлеон. Тем более, что Уоррингтон ухаживал демонстративно-красиво, подавал ей руку, когда она вставала из-за стола, и часто ждал под дверями кабинетов. С цветами.

— Это просто гнусно, лезть в чужую личную жизнь! — пристыдила нас всех Гермиона. Я подумал: наверное, она вспомнила, как в том году вся школа с замиранием сердца следила за ней и Крамом. И я понимал Гермиону. Но в Хогвартсе случалось не так уж много интересных событий — поэтому сплетни были неотъемлемой частью жизни. Меня они натолкнули на целый ряд размышлений. О, представьте себе, любви.

Все вокруг меня влюблялись: Гарри полгода встречался с Чжоу Чанг, Блейз только в конце прошлого года слегка сократил количество своих романтических приключений — теперь скорее уж его можно было застать за разговором с Луной Лавгуд, а не в объятиях очередной старшекурсницы. Гермиона сама сказала, что была влюблена в Крама. Джастин встречался с Ханной, в конце концов! Рон… что ж, пожалуй, мы с Роном были в схожем положении, но не совсем. Мы все знали, что он сохнет по Гермионе, но также знали, что она считает его исключительно другом, хорошо — если не младшим братом. Я, в свою очередь, несколько месяцев был влюблён в Лаванду Браун. Но это прошло, и с тех пор не было больше ничего.

Господи, смешно теперь вспоминать, как я лежал в кровати, смотрел в черноту полога перед собой и мучительно мечтал влюбиться! Мне казалось, что я неполноценен, что со мной что-то не так, раз я не испытываю этого чувства, которое то и дело захлёстывало всех моих товарищей.

Абстрактно, в фантазиях и мечтах, меня волновали девушки. Но образы не оформлялись в конкретное лицо, и, выбираясь из постели с утра, невыспавшийся, я забывал всё, о чём думал ночью. Становился собой — Берти-Мышонком.

К тому же у меня был ещё один повод тайно комплексовать: все мои друзья переросли меня уже как минимум на голову. Я же оставался невысоким, тонким и, скажем честно, невзрачным. Меня злила причуда генетики — ведь я мог бы пойти в отца или в деда, в Маунтбеттен-Виндзоров, не сказать, чтобы очень красивых, но рослых и сильных! Но нет — внешне я оставался почти точной маминой копией и то, что подходило женщине, делало юношу блёклым и неинтересным. Я думал о том, что, даже если вдруг влюблюсь в какую-нибудь девочку, всё равно не наберусь смелости признаться ей в этом. Что во мне привлекательного, кроме титула и вбитых с раннего детства, вплавившихся в мозг и тело хороших манер?

Сейчас, с высоты своего опыта, я могу судить куда менее предвзято. На самом деле, я не был так ужасен, как думал в пятнадцать. С раннего детства я занимался спортом, даже в Хогвартсе продолжал делать зарядку по утрам, поэтому руки у меня не были похожи на варёные спагетти. Я хорошо говорил, всегда следил за чистотой костюма, никому не грубил и умел внимательно слушать. А это, знаете ли, очень даже важные качества, когда вам по пятнадцать. Но в те времена я то и дело мысленно обрекал себя на вечное одиночество.

Пока в начале декабря произошло нечто значимое, заставившее меня выкинуть из головы все эти любовные метания.

* * *

— Что это? — спросил Рон, разглядывая кусок пергамента в руках Гермионы.

— Там написано! — резко ответила она. — Пропуск в запретную секцию на нас всех.

— Но как?..

— Локхарт.

— Что — Локхарт?

— Локхарт подписал мне разрешение, потому что «такая умная и талантливая студентка, конечно, заслуживает доступа к любым знаниям», — едко процитировала она.

— Круто, — скептически ответил Рон, — ладно, мы знаем, что ты умная и талантливая, может, объяснишь, на кой Мордред нам в Запретную секцию?

Я малодушно порадовался, что этот вопрос задал Рон.

— Это очевидно. Искать информацию о бессмертии Риддла.

— Так мы вроде… — Рон не договорил. По взглядам Гарри и Гермионы было понятно, что они не собираются отступать. А вот мне лезть в это категорически запретили. И, кажется, выражение лица у меня сделалось очень говорящее, потому что Гермиона, вздёрнув подбородок, сообщила:

— Кто не хочет — можете не участвовать. Можете ждать, пока взрослые со всем разберутся, как они делали из года в год.

Теперь она смотрела только на меня, ожидая решения. Я попытался воззвать к здравому смыслу, но провалился, едва начав попытку.

— Берти, — мягко произнесла Гермиона, похоже, чувствуя, что слегка перегнула палку, — никто не предлагает ничего противозаконного. Просто небольшое исследование. Разве тебе самому нравится, как, после всего, что было, нас просто отправили учиться?

Принимать решение было больно. С одной стороны, я чувствовал правоту Гермионы. С другой — я обещал не лезть не в своё дело. И что-то подсказывало: загадка бессмертия Риддла — это вообще не наш уровень.

— Как хочешь, — вздохнула Гермиона, отступая. — Если что, знаешь, где библиотека. Блейз, ты?

— Свои дела, детки. Не скучайте, — посмотрев на ребят, на меня, объявил он. И, казалось бы, мы просто разошлись каждый по своим делам, но меня не оставляло ощущение раскола. Может, даже более значимого, чем любые ссоры.

Я не собирался искать кого-то конкретного. Просто брёл по коридору, мрачно думая о горе домашних заданий, за которые совершенно не хотелось садиться, и о том, стоило ли уступить. Ну, что плохого в маленьком исследовательском проекте? Мы бы и не нашли ничего толком. Тянуло развернуться и бегом кинуться в библиотеку. Я не сомневался — друзья примут мою помощь без лишних вопросов, не станут тыкать в лицо этой проволочкой. Но я упрямо уходил всё дальше от библиотеки, поднялся на четвёртый этаж, прошёл почти до конца и остановился возле тусклой медной рамы старого портрета.

— Добрый день, Ваше Высочество, — слегка наклонил голову сэр Томас Мор, — я и не думал, что у вас выдастся минутка в таком напряжённом графике.

— Мне стоило зайти раньше, — ответил я после короткого приветствия. — Сэр Томас, я хотел бы попросить вас об услуге.

— Что ж, — он слегка поджал губы, — услуга, пожалуй, пустяк, куда меньше приказа, но, пожалуй, поболее просьбы. Как я могу услужить Вашему Высочеству?

— Мои друзья затеяли довольно опасное исследование. Я не могу в нём участвовать, и я сомневаюсь, что они посвятят меня в подробности, но… я желал бы узнать, если они что-то найдут.

— Немного шпионажа ещё никому не вредило, не так ли? — нарисованные глаза сэра Томаса заблестели хитро.

— Пожалуй, никому, — почти не испытывая угрызений совести, согласился я.

— Я предложу вам нечто большее, сэр. Вам не хватает союзников в замке, и ещё больше вам не хватает их за его пределами. Пожалуй, я мог бы тряхнуть стариной и ещё немного послужить короне…

Несмотря на мягкие, даже, я бы сказал, льстивые нотки в голосе, взгляд его был строг и суров. Поэтому я сразу уточнил:

— Чего вы хотите взамен?

— Боже правый, Ваше Высочество! Чего может хотеть сгусток красок на старом холсте?

Я сглотнул и оглядел картину ещё раз, очень внимательно. Сэр Томас предлагал мне помощь, может, пока и не слишком нужную, но в будущем — неоценимую. И что бы он хотел получить взамен? Мы говорили много в течение лета, он рассказывал о том времени, в котором жил, вернее, по его собственным словам, о том, которое помнил. Иногда делился новостями из Хогвартса, если ему удавалось что-то подслушать. Чего бы он мог хотеть? Подумав, что, если ошибусь, наверняка потеряю его расположение, я сказал:

— Когда придёт время, я уничтожу ваш живой портрет.

Сэр Томас слегка улыбнулся и наклонил голову, показывая, что его это более чем устраивает.

* * *

— Кхе-кхе! — раздался голос у меня за спиной, стоило выйти в холл. Обернувшись, я встретился взглядом с нашим генеральным инспектором. Сегодня она была одета в лиловую мантию с кружевным белым воротничком и выглядела, как перезрелая слива. — Мистер Маунтбеттен-Виндзор.

— Добрый день, мадам Амбридж, — ответил я вежливо.

— Если вас не затруднит, — она раздвинула губы в широкой сладкой улыбочке, — зайдите в мой кабинет.

Хотел ли я оставаться с ней наедине? Нет, спасибо. Но я также помнил слова Паркера о том, что Амбридж — не моя проблема, а кроме того, не было ни единой возможности отказаться от сомнительного визита.

Ей выделили тот кабинет, который в прошлом году занимал мистер Крауч. То есть, поддельный Крауч. Но при нём комната выглядела строго и официально, а вот мадам Амбридж превратила его в… честное слово, я как тогда затруднялся с подбором сравнения, так и сейчас не в состоянии придумать ничего подходящего. От розового рябило в глазах. На всех поверхностях лежали кружевные салфеточки. Над письменным столом висели фарфоровые тарелочки с котятами — как и положено волшебным картинкам, котята не сидели на месте, а играли, дремали, гоняли клубки шерсти, мяукали и возились. Пол покрывал бледно-розовый пушистый ковёр, в котором я тут же утонул едва ли не по щиколотку.

— Прошу вас, — мадам Амбридж села за стол и указала мне на кресло напротив. — Чаю?

С одной стороны, отказаться было бы невежливо. С другой — почему-то в этом кабинете мне даже дышать было трудно, не то, что чаёвничать.

— Простите, мэм, только недавно с обеда, — ответил я самым дружелюбно-виноватым тоном, какой только сумел изобразить. Амбридж слегка прищурилась, покивала и сообщила, что ничего в этом страшного нет — может, в другой раз.

— На самом деле, я пригласила вас, чтобы поговорить о вашем друге, мистере Гарри Поттере, — произнесла она, складывая перед собой пухлые ручки. — Он меня беспокоит.

— Что-то случилось? — спросил я встревоженно, хотя был на девяносто девять и девять десятых процента уверен, что Гарри сейчас пыхтит над каким-нибудь талмудом в Запретной секции.

— Нет, что вы! — Амбридж рассмеялась высоким девичьим смехом. — Пока всё в порядке. Но тенденции печальные… Боюсь, он попал под влияние Сириуса Блэка, который, кхм... Что ж, думаю, это не секрет... Который явно опасен для себя и окружающих.

— С вашего позволения, мэм, — ответил я спокойно, но решительно, — я не так давно говорил с мистером Блэком, и он показался мне, напротив, совершенно нормальным.

— Сумасшедшие хитры. Вам пока недостаёт опыта, чтобы заметить его уловки. Так вот, как считаете, не Блэк ли выдумал эту историю с Сами-Знаете-Кем? Мистер Поттер повторяет её так усердно, что те, кто о нём беспокоится, начинают подозревать стороннее влияние.

Она уставилась на меня сочувственно-участливым взглядом круглых голубых глазок. А я почувствовал себя лисицей, которую гонят в капкан. Что на это ответить? Защищать Гарри и утверждать, что он говорит правду? Нельзя. Обвинить Блэка — не позволит совесть.

— За время общения с мистером Блэком, — сказал я аккуратно, — я ни разу не слышал этой истории от него.

— Значит, вы считаете, что это исключительно сочинение самого мистера Поттера? — улыбнулась она. Мне захотелось выругаться. Прав был Паркер, когда однажды, в ответ на мой вопрос о знакомстве с мадам Амбридж, пояснил: «Я знакомлю вас только с теми, кто не ест принцев на завтрак». Мне нужно было выйти из этого разговора, не подставив никого, и я сомневался, что здесь сработает тактика «без комментариев».

— Если честно, — я тоже улыбнулся, хотя скулы сводило до боли, — мой пресс-секретарь мистер Паркер запретил мне хоть как-то касаться этой темы. Сейчас меня значительно больше занимает подготовка к СОВ, мэм.

— О, мой дорогой, — она слегка хихикнула, — это же не допрос и не интервью! Как генеральный инспектор школы я обеспокоена проблемами всех учеников. Поверьте, у мистера Поттера не будет из-за меня никаких проблем! Напротив, мы вместе найдём способ помочь ему.

— Я понимаю, мэм, — покивал я участливо, при этом судорожно соображая. Я должен был найти способ вывернуться из этого мягкого допроса. Но как?! Кинуть ей кость, выдать хоть что-то. А потом — писать Паркеру немедленно? Некстати вспомнилось предупреждение насчёт переписки, и захотелось выругаться. — Было бы хорошо, если бы Гарри уделял больше времени экзаменам.

— А чем же он занят?

Я пожал плечами, улыбнулся:

— Когда мы виделись в последний раз, они с Роном дрались игрушечными волшебными палочками. Сомневаюсь, что это поможет им сдать СОВ.

Мадам Амбридж прищурилась и уточнила:

— То есть эта, кхм, драка занимала мистера Поттера больше, чем нелепые выдумки про Сами-Знаете-Кого?

— Я давно не слышал, чтобы он возвращался к этой теме, мэм.

Я злился. Удерживал на лице вежливую улыбку, а внутри кипел от ярости. И на неё, и на себя. Больше всего хотелось закончить этот разговор, причём жёстко. Так и просились на язык слова вроде «аудиенция окончена». В конце концов, Амбридж — не педагог. А значит, для неё я не один из студентов, а принц Альберт Йоркский. Но я просидел в кабинете ещё десять минут, ведя пустой неприятный разговор, слушая нежный смех и разглядывая толстые пальцы мадам Амбридж.

* * *

«Здравствуй, Альберт! Я ненавижу формальности, поэтому просто скажу, что твой французский прекрасен. Боюсь, того же нельзя сказать о моём английском. Я проверила это письмо шесть раз, даже со словарём, но, уверена, здесь всё же остались ошибки», — прочитал я текст, написанный летящим, но твёрдым почерком без завитушек и украшений. Флёр ответила мне три недели спустя. «Чтобы не заставлять тебя волноваться впустую, я начну сразу с дела, а уже потом расскажу про мелочи. Итак, мне удалось доставить письмо твоей сестре. Её ответ ты найдёшь в том же конверте».

Я заглянул внутрь и сначала ничего не увидел. Сердце пропустило удар, руки похолодели. Но тут я обнаружил крошечный кусочек бумаги, направил на него палочку и произнёс:

— Энгоргио!

Он превратился в ещё один плотный конверт. И на мгновение я усомнился — что читать первым? Развернул ответ Анны и испытал разочарование. Письмо оказалось коротким и пустым. Сестра писала, что в порядке, очень счастлива, вышла замуж и планирует прилететь в Лондон, чтобы официально сложить с себя титул и полномочия члена королевской семьи. Она выражала надежду, что на меня не слишком сильно наседают теперь, и обещала непременно увидеться, когда будет такая возможность.

Я убрал письмо в сумку, чувствуя в груди странную пустоту. Не знаю, чего мне не хватило. Возможно — обещания, что всё наладится, извинений, признаний, что она допустила ошибку. Чего угодно, кроме того, что я получил на самом деле. Пустым взглядом я уставился в то, что написала мне Флёр, и вскоре с удивлением понял, что немного отвлекаюсь на её легкий слог, истории о работе на Гринготтс и забавные грамматические ошибки.

Декабрь оказался снежным, холодным, довольно-таки серым и почему-то тревожным. Выходные мы проводили по большей части за домашними заданиями и подготовкой к экзаменам. Даже Гермионе пришлось поумерить исследовательский пыл — профессора заваливали нас дополнительными эссе, проверочными работами и практическими упражнениями.

На маггловедении мы дошли до базовых правил жизни волшебника в маггловских поселениях, и тут даже я чуть ли не надорвался от количества норм, актов, уложений и постановлений, которые такую жизнь регулировали. По всему выходило, переезжая в маггловский квартал, уж проще было спрятать палочку в дальний ящик, чем лавировать среди бесконечных ограничений и запретов, рискуя то и дело нарваться на штраф, если не на тюремный срок. К примеру, никто не запрещал волшебникам воздействовать магией на магглов, если это не нарушало Статут о Секретности. Но ситуация в корне менялась, если воздействие происходило в радиусе 20 миль от места постоянного проживания волшебника. Тогда — нельзя. За колдовство, направленное на супруга, родителей, детей, братьев и сестёр (именно они определялись как «ближайшие родственники») грозило, по свежему закону о защите магглов, до трёх лет заключения в Азкабане. Бытовые чары запрещены не были. Но с оговоркой: «Последствия применённого волшебства не должны быть видны магглам, кроме ближайших родственников, не должны касаться внешнего вида жилища, доступного глазам магглов, переоборудования маггловской техники…» (и ещё на пятнадцать строчек условий).

Я для себя решил так: починить скрипящую дверь внутри дома можно. Поменять кровлю — уже нельзя, потому что в ограничениях стояли в том числе «переоборудование видимых магглам частей жилища, проведённое в сроки, находящиеся за пределами маггловских возможностей». Даже одежду улучшить было толком нельзя, поскольку её внешний вид должен был соответствовать заявленному достатку семьи волшебника. Становилось понятно, почему чаще всего волшебники селились либо на отдалении от магглов, либо в смешанных маггло-магических поселениях (их в Британии насчитывалось двенадцать). Проще так, чем ждать, в какой момент на каком нарушении тебя поймают.

— Это всё ерунда, — с улыбкой сообщила нам профессор Бербидж, — вот в следующем году с теми, кто выберет маггловедение для продвинутого изучения, мы займёмся действительно интересными и сложными вещами — нормами экономического взаимодействия.

Класс взвыл. Я тоже, хотя и про себя — маггловедение я планировал изучать, так что ощутил, как экономическое взаимодействие нависает надо мной дамокловым мечом.

Древние руны стали древнее и сложнее. Меня спасало только то, что все эти исторические сведения, вроде того, как Олаф Яростный изобрёл способ напитывать руны кровью прямо на поле битвы, хорошо укладывались в голове. Иначе, пожалуй, дело выглядело бы совершенно бесперспективно.

Гербология и прежде не была моим предметом (пожалуй, именно расставания с жизнерадостной профессором Спраут я ждал больше всего), но в преддверии экзаменов сделалось совсем плохо. Растения — злее, удобрения — отвратительнее, а субстанции, которые требовалось получить к концу занятия, тошнотворнее. И ситуацию только ухудшало то, что гербологию мы посещали вместе с Рейвенкло — между нами установилось что-то вроде вооружённого нейтралитета. Ещё не холодная война, слава Богу, но уже и не мир. Раньше можно было попросить Терри Бута передать секатор или пошутить про злющую герань с Тони Голдштейном, а теперь приходилось отмалчиваться. И надеяться, что Блейз не решит выкинуть что-нибудь эдакое.

Я понятия не имел, как буду сдавать защиту от тёмных искусств. Локхарт кормил нас выдержками из собственных книг на завтрак, обед и ужин — в смысле, на каждом занятии. И я сомневался в том, что экзаменационная комиссия захочет слушать художественное чтение отрывков про сражение героического Локхарта с водяными чертями.

И чёрт же меня дёрнул за язык пожаловаться на это друзьям! Глаза Гарри недобро блеснули, он взъерошил волосы и глубоко о чём-то задумался. Я понял — надо немедленно спасать положение, пока он не влез во что-нибудь опасное! Поэтому на следующий день улучил момент и предложил прогулять прорицания.

— Что это ты? — подозрительно спросил Гарри. Я пожал плечами. Прорицания меня достали. На каждое занятие являлась мадам Амбридж, и на этом профессор Трелони как педагог заканчивалась — начинала нервничать, заикаться, а вместо хоть каких-то попыток увидеть будущее принималась заваливать каждого, кто подвернётся под горячую руку, обещанием множества несчастий. Но духота и полутьма кабинета подстёгивали мой собственный сомнительный дар — и мне мерещились образы будущего даже в подрагивающих занавесках. Ну их, эти прорицания. Если я их не сдам — только порадуюсь. Хотя что-то (и отнюдь не способность предвидеть будущее) подсказывало: не так уж и много у меня шансов провалиться.

— Трелони и Амбридж в одном флаконе, — сказал я вслух, — не сегодня.

В случае с Гарри действовало правило: его не нужно было ни о чём спрашивать. Наоборот, лучше было рассказать самому, пожаловаться, поделиться тревогами. Тогда он почувствует себя свободнее и поделится тем, что у него на душе. Поэтому, когда мы отправились наверх — прятаться от уроков — я заговорил об Анне. Гарри слушал рассеянно, кивал невпопад, а стоило мне замолчать, как он резко произнёс:

— Я уверен, что Локхарт — пожиратель смерти. Нет, подожди, не говори, что это бред!

— Я и не говорил.

Это заявление вызвало у Гарри искренне удивление. Но он всё же кивнул, признавая, что, действительно, я пока ещё ни слова не сказал. Почесал в затылке и продолжил:

— Я давно думал, что с ним что-то не так, но считал, что он под Империусом или вроде того. Но потом я услышал их разговор со Снейпом…

Дело было так: на прошлом зельеварении после того, как Блейз в очередной раз поругался с деканом, мы оба ушли раньше звонка. Вернее, Блейз вылетел, шваркнув дверью, а я с молчаливого разрешения профессора последовал за ним. Гарри решил задержаться после урока. Зачем — он не сказал, но судя по проступившим на щеках красным пятнам, речь должна была пойти о той карточке записи наказания, которую он стащил из архива. Вот только подходить к Снейпу, пока тот не сцедил яд, было неразумно. Так что Гарри вышел из кабинета, специально оставив учебник на парте. А когда вернулся, услышал в кабинете голоса.

— Локхарт и Снейп! Да о чём им говорить?! — воскликнул Гарри, стукнув кулаков по стене. Гобелен, на котором одетый в шёлковую мантию и остроконечную шляпу волшебник пытался научить троллей балету, содрогнулся. Тролли тут же принялись трясти дубинками и хрюкать, а волшебник закричал, чтобы они успокоились и встали в стойку. — Тупицы, — буркнул Гарри слегка виновато. — В общем, я достал удлинители ушей.

— Что?

— А, ты не в курсе? Изобретение Фреда и Джорджа, потом покажу. Ну, я достал удлинители и прислушался.

«Подумайте о своей репутации», — сказал Локхарт, причём голос у него был, по словам Гарри, покровительственный и важный. «Моя репутация тут ни при чём!» — прорычал Снейп. Дальше последовало несколько мгновений молчания. Локхарт произнёс: «Я рад, что вы осознаёте, кто за мной стоит. Будьте благоразумны, Северус».

— Тут я понял, что он идёт на выход, и убрался подальше. Но…

— Простите, что прерываю! — вдруг раздался сбоку высокий писклявый голосок. Это заговорил человек с гобелена. Тролли, получив передышку, принялись мериться дубинками на заднем плане, а человек приподнял шляпу, поклонился и продолжил: — Варнава Кейн к вашим услугам. Увы, — он пожал плечами, — более известен как Варнава Вздрюченный или Варнава Тупая Башка.

Моё формальное «приятно познакомиться» застряло в горле, и я спросил:

— Чем мы можем вам помочь, мистер Кейн?

— Помочь? — изумился Варнава. — Мерлинова борода, да разве мне нужна помощь? Мы как раз учим с ребятами «Танец маленьких лебедей» из Чайковского. Па-па-па-па, пара-па-па… — пропел он дребезжащим фальцетом. — Ах, какая музыка! Даже троллей пробирает!

Троллей не особо пробирало. Не то дело было в исполнении, не то — в их тупости, но они только хрюкали в сторонке.

— В общем, мне решительно не требуется никакая помощь, сэр, никакая! Я целиком и полностью счастлив! Но! — он прочистил горло, поправил воротник мантии и принял важный вид. — Но я могу помочь вам. Собственно, — Варнава слегка смутился, — мне велели вам помочь.

— Кто? — аккуратно поинтересовался я.

— Важный человек с портрета! Очень важный! Что ж, моё дело маленькое. Если Вашему Высочеству угодно расположиться для разговора с комфортом, вам стоит обратить внимание на эту стену, — и театральным жестом Варнава указал на глухую каменную стену напротив. Единственное, что в неё было примечательного, так это отсутствие картин и даже факелов. Просто пустая стена. — Пройдите перед ней, напротив моего гобелена, три раза слева направо или справа налево, желательно при этом тянуть носочек и держать спину ровно! Кхм, пройдите, думая о том месте, которое вам нужно. Результат не заставит себя ждать.

— Важный человек с портрета… — пробормотал я. — Вас сэр Томас попросил?

— О, такому человеку и просить не требуется! Ну-с, прошу простить, у меня урок в самом разгаре. Котятки, ко мне!

На гобелене снова началась сомнительная возня. Тролли никак не желали тянуть носочек.

— Что это было? — спросил Гарри ошарашенно. Я пожал плечами. Едва ли сэр Томас стал бы меня разыгрывать — не в его характере. Он человек (портрет) серьёзный, пусть и ироничный. Место, которое мне нужно? Хорошо, пусть будет гостиная, в которой можно поговорить, сидя в нормальном кресле, а не прячась по углам. Я остановился шагах в трёх от пустой стены. Подумал о своей гостиной дома, прошёл несколько шагов в одну сторону, потом в другую, обратно. Я был почти уверен, что ничего не случится, но тут Гарри присвистнул. Перед нами появилась дверь. Двухстворчатая, высокая — действительно похожая на двери во дворце. Я толкнул одну створку и, к своему огромному удивлению, оказался в собственной гостиной. Только потом стали видны отличия — другие картины на стенах, другой тон паркета, а в углу не стоит игрушечный гвардеец, которого я так и не решился никому отдать.

— Вау! — протянул Гарри восторженно, оглядываясь по сторонам. — Это что ты загадал?

— Свою гостиную.

— Она больше общей комнаты Гриффиндора, это нормально?! Не отвечай.

Я улыбнулся: за время учёбы я привык к Хогвартсу, но, когда Гарри сказал про размеры, вспомнил, каким тесным и маленьким показался мне замок, когда я впервые сюда попал. Гарри обошёл комнату по кругу, ни к чему не прикасаясь, я не торопил его, и только когда он закончил оглядываться, указал на кресло и предложил садиться. Гарри почесал в затылке, потрогал спинку кресла и заметил:

— Как в музее. Меня однажды Дурсли взяли с собой, но мы долго там не пробыли, Дадли закатил истерику, и тётя Петунья нас увела, а то неприлично.

— Ну, это кресло явно не музейное. Да и моё, из настоящей гостиной, тоже.

Я сел, и Гарри в конце концов последовал моему примеру, но продолжил осматриваться. А я подумал, что хотел бы пригласить его в гости как-нибудь. Да и всех ребят тоже. Может, мне позволят это сделать на день рождения?

— Не знаю, — после паузы заметил Гарри, — жить в таком — я бы умом тронулся.

— Почему?

— Да ну… У тёти-то случайно крошку на диван уронишь — она уже кричит как ненормальная. А тут всё такое вычурное, древнее, повернуться страшно.

— Это просто мебель, — пожал я плечами. — Кто будет из-за неё кричать? — было понятно, что надо менять тему, и я спросил: — Так что со Снейпом? Ты же хотел поговорить с ним, удалось?

Я специально не стал спрашивать, о чём Гарри собирался беседовать с деканом. И не ошибся. Выкинув из головы непривычную обстановку, Гарри подался вперёд, опёрся руками о колени и сказал:

— Пообещай, что не расскажешь Рону и Гермионе.

— Я и Блейзу не расскажу. Твой секрет — тебе и раскрывать. Что случилось?

По лицу Гарри было видно, что он колеблется — говорить или нет. Наконец, он решился, достал из кармана слегка помятую карточку из архива Филча и показал мне.

— Узнаёшь?

— Угу.

— Я написал Сириусу. Тот сначала темнил, а потом рассказал, что Снейп с моей мамой не просто был знаком. Они родом из одного города, дружили ещё до Хогвартса, — при этих словах на щеках друга выступил румянец, — и в Хогвартсе тоже. Потом они поругались, точнее… — Гарри кашлянул, — сначала Сириус написал что-то вроде «Нюнчик получил по заслугам», Нюнчик — это Сириус так Снейпа в школе называл. Потом я ещё поспрашивал, понял, что история там была мутная. Но… они дружили. Пять курсов как минимум, и ещё несколько лет до школы. Я хотел у Снейпа спросить, почему тогда он с первого взгляда так меня возненавидел, а потом подумал… — он откинулся на спинку кресла, явно забыв о своих переживаниях на тему историчности мебели, — подумал, что мне плевать. Просто… даже если завтра мы разругаемся с Гермионой, с чего бы мне потом ненавидеть её ребёнка?

— Я не думаю, если честно, — сказал я очень осторожно, совершенно неуверенный в своих словах, — что профессор Снейп с твоей мамой дружил. Я думаю…

— Я тоже, — перебил меня Гарри, — но не хотел бы. Буэ!

Он наморщил нос, и мы рассмеялись. Но, конечно, потом ещё вернулись к больной теме и до конца урока обсуждали и Снейпа, и Локхарта, ловко чередуя темы прошлого и настоящего. «Кто там кого любил?» и «Так всё же Локхарт — пожиратель смерти или нет?»