Записки Мышонка — принца и волшебника (джен)

Приближалось Рождество. Гермиона планировала поездку на горнолыжный курорт с родителями и заваливала нас совершенно лишней информацией об экипировке и правилах поведения на склоне. Блейз, напротив, при мысли о каникулах становился мрачным и злым — мадам Франческа настояла на том, чтобы он приехал на праздники домой. А значит, его ожидало, цитирую, «незабываемое Снейпдество».

Рон собирался ехать домой, но тоже не лучился по этому поводу особым энтузиазмом. Говорил, Билл грозит каким-то сюрпризом, а такие сюрпризы никогда не означали «новые мётлы для младших братьев», скорее уж, «я в очередной раз влюбился раз и навсегда». И ещё повезёт, если они все снова будут жить в штабе Ордена, а не в «Норе» — потому что там совсем тесно.

Гарри на Рождество оставался в замке и, судя по его виду, находил в этом немало удовольствия. По секрету он мне сказал, что договорился с профессором МакГонагалл: ему позволят два раза выбраться в Хогсмид, к Блэку — под клятвенное обещание, что они не сбегут в Ливерпуль и вообще никуда не денутся.

Я, разумеется, планировал семейный праздник. Да, без Анны будет одиноко и неуютно, но я хотел окунуться в тихое торжество в Балморале, пусть даже ради этого требовалось сначала уехать из Шотландии, а потом возвращаться.

Больше всего меня, честно говоря, беспокоил Драко: в последнее время он прекратил ругаться с педагогами, ходил серьёзный, печальный. Улучив момент, я хотел было спросить, что он задумал. Он только помотал головой: «Сам увидишь», — и этим очень сильно меня встревожил. Но что я мог поделать?

Впрочем, я попытался: битый час просидел перед камином в той странной комнате на восьмом этаже, напротив гобелена с Варнавой и его троллями. Комната в этот раз подозрительно напоминала мою спальню, но это никак не помогло. В голову лезла всякая чепуха, видения были отрывочными и бестолковыми. Выяснить, что задумал Драко, мне не удалось, зато в какой-то момент перед глазами появился лист с вопросами по трансфигурации. Я на всякий случай повторил именно их и получил на следующей проверочной у МакГонагалл «Выше ожидаемого» — кажется, впервые в жизни.

— Как видите, — сказала она строго, но чуть-чуть приподнимая уголки губ, — даже не имея предрасположенности к предмету, можно получать высокие отметки, если прикладывать усилия. Хорошая работа, мистер Маунтбеттен-Виндзор.

— Спасибо, мэм, — ответил я с улыбкой.

— Кхе-кхе! — внезапно раздалось из угла ненатуральное покашливание. — Простите, профессор МакГонагалл, — сладким тоном произнесла мадам Амбридж, которая повадилась инспектировать каждую трансфигурацию, — верно ли я понимаю, что вы оцениваете предрасположенность студентов к предмету? Разве это не задача экзаменационной комиссии?

МакГонагалл вздёрнула тонкие брови, поджала губы и ответила:

— Полагаю, мне хватит для этого компетенций, мадам Амбридж. Как педагог, я более чем в состоянии оценить наличие или отсутствие таланта к моему предмету у студента.

— Спасибо за ответ, — ласково проворковала Амбридж и что-то записала в блокноте.

— Что это она накинулась на МакГонагалл? — спросил Гарри, когда мы вышли из кабинета.

— Не знаю, — пробормотал я, испытывая неприятное предчувствие, которое немедленно укрепилось, когда я услышал свою фамилию, произнесённую голосом Амбридж. Снова кабинет, снова попытки напоить меня чаем (в этот раз я отказался, объяснив, что не хочу портить аппетит перед обедом), снова пристальный взгляд маленьких, широко расставленных голубых глаз.

— Вам не показались оскорбительными слова профессора МакГонагалл? — спросила Амбридж прямо.

— Нет, мэм, я ужасен в трансфигурации.

— Может, проблема в объяснениях? Уверена, хороший преподаватель сумел бы до каждого донести суть такого важного предмета.

Ох, как не понравился мне ход мысли мадам Амбридж!

— Ну же, нет необходимости стесняться или бояться, — подбодрила она, и мне очень сильно захотелось напомнить ей, что не стоит обвинять в трусости члена королевской семьи. — Расскажите правду.

Какая-то мысль мелькнула на краю сознания, но я не успел её ухватить, а медлить было бы неприлично. Так что я сказал:

— Поверьте, мэм, я не стесняюсь. Все люди разные, способности у нас тоже разные. Профессор МакГонагалл совершила чудо — я, во всяком случае, смогу сдать СОВ на проходной балл. Она отличный педагог. И сегодня на уроке она не собиралась обижать меня, напротив, это была похвала, и я её оценил.

Тень раздражения промелькнула по широкому расплывшемуся лицу моей собеседницы, но тут же исчезла. Амбридж широко улыбнулась и заявила:

— Замечательно! Простите, что задерживаю вас, Альберт, но у меня есть ещё один крошечный вопросик. Позволите?

От интонации, с которой она произнесла это слово — «крошечный» — меня внутренне передёрнуло, но я сообщил, что буду рад помочь.

— Вам даются прорицания?

Я быстро принялся соображать. Какова вероятность, что Амбридж в курсе моих сомнительных способностей? По всему выходило, что небольшая. Значит, суть вопроса не в том, чтобы через меня узнать будущее. А в чём?

— Относительно, — сказал я с глубоким вздохом, и глаза Амбридж блеснули.

— Что же, и профессор Трелони сделала всё возможное, чтобы вас научить?

На язык просилось много нехороших слов. Но — честное слово — когда я вообще их произносил? Только мысленно, и всегда почему-то голосом Блейза. Я улыбнулся, принимая более непринуждённую позу, закинул ногу на ногу, напрочь ломая образ прилежного ученика, вызванного в кабинет к генеральному инспектору от министерства, и наморщил нос:

— Ну, уверен, профессор Трелони старается.

Я не мог выгораживать ещё и её. Амбридж во врагах — последнее, что мне требовалось в этой жизни. Не сейчас. Амбридж хочет кого-то выкинуть из школы? Это понятно и предсказуемо. Ей приятно заручиться для этого моей поддержкой? Понятно чуть хуже, но всё ещё предсказуемо. Она таскалась с инспекциями к МакГонагалл, потому что невзлюбила её в первого взгляда, она цеплялась к Флитвику, не пропускала уроков Хагрида. Выбор у неё большой. Я бы не хотел в этом участвовать, видит Бог. Но если нужно выбирать, за кого вступиться, ради кого изворачиваться, я не выбрал бы профессора Трелони.

— Старания — это хорошо, но разве их достаточно? — мягко спросила Амбридж. Я немного подался вперёд и сказал откровенным тоном:

— Мне бы не хотелось жаловаться, мэм. Поймите, я ценю образование, которое получаю в Хогвартсе, и учусь жить по нормам мира волшебников. Говорить плохо о педагогах с моей стороны было бы неблагодарностью.

— О, мой дорогой Альберт, — с довольным смешком воскликнула Амбридж, — поверьте, всё, что вы скажете, не пойдёт дальше моего кабинета. Министр Фадж хочет, чтобы Хогвартс оставался величайшей школой магии в мире, и всё, что я делаю — это помогаю ему в его великой миссии. Так насколько хорошо даёт материал профессор, если можно так выразиться, Трелони?

* * *

У меня дрожали колени и стучали зубы. Мы болтали с Амбридж как добрые друзья, улыбались и даже смеялись — а вышел я с ощущением, что пережил тяжёлый допрос.

Друзья как-то прознали, куда я пропал, и ждали меня за углом.

— Мда… — протянул Блейз, — мама в такие моменты говорит, что нет ничего лучше глотка вина.

— Мы н-н-несовершеннолетние, нам нельзя вино, — отмахнулся я, — по… пойдём отсюда подальше, а?

Пока брели до Большого зала, я кое-как рассказал о том, что произошло. Я смотрел в пол, пока говорил — сомневался, что друзья одобрят моё решение. Тот же Гарри, пожалуй, предпочёл бы вступить в открытую конфронтацию с Амбридж, а не притворяться её союзником. Но именно Гарри, когда я договорил, сказал задумчиво:

— Лучше уж пусть увольняет Трелони, а не МакГонагалл…

— За что вообще можно уволить профессора МакГонагалл? — раздражённо спросила Гермиона. — Она же…

— Кого угодно, — резким тоном оборвал её Блейз, — можно обвинить в чём угодно. А если есть ресурсы и мозги, то доказательства будут. Не сопи так, Мышонок, всё ты правильно сделал.

— Кстати о доказательствах, — я вдруг поймал ту мысль, которая мелькнула у меня в кабинете Амбридж, — если Амбридж вас вызовет… не пейте лучше ничего.

— Почему это? — тут же спросил Рон.

— Не уверен. Не знаю. Она как-то настойчиво мне предлагала этот чай, второй раз уже. Не ко времени и… Не знаю. Грюм всегда говорит, чай — лучший напиток, чтобы подлить сыворотку правды. Вроде как за чаем люди привыкли разговаривать, и, если добавить не полную дозу, а половину, тебе выложат всё и даже не поймут, что находились под действием зелья.

— Вот так и задумаешься о том, чтобы ходить всюду со своей флягой, да? — заметил Рон, явно пытаясь слегка разрядить обстановку. — Эй, ты чего, дружище? — он слегка толкнул Гарри плечом, тот встрепенулся, словно задремал стоя, похлопал глазами и сказал:

— Вернусь.

— Куда это он? — задумчиво произнёс Рон, провожая друга взглядом. Гарри шёл быстро, явно сдерживаясь, чтобы не перейти на бег.

* * *

Гарри сделался задумчивым и отстранённым. Но, честно говоря, я не придал этому значения. Семестр закончился, и до отъезда надо было успеть сделать ту часть домашнего задания, которая требовала дополнительной литературы. Этим я и занимался в последний день, накануне возвращения домой. Гермиона и Блейз сидели рядом, недовольно пыхтя над пергаментами. Рон негромко ругал Снейпа, яды, противоядия и их сочетание в разных форматах. Судя по тому, что яды уже скрестились с противоядиями, дело у него шло неплохо. Гарри отсутствовал.

— Надеюсь, он зайдёт хотя бы на ужин, — произнесла Гермиона задумчиво, закрывая справочник по арифмантике.

— Расслабься, пусть проветрится, — ответил Блейз и пожал плечами, и мы поняли — даже если он и в курсе глубокой задумчивости Гарри, то делиться не собирается. Увы, вытрясти что-то из Блейза, если тот не желал рассказывать, ещё никому не удавалось. Так что пришлось отступить, даже не начав расспросы.

Дописав эссе по зельям, я понял, что хочу до ужина ещё упаковать подарки, поэтому оставил друзей и пошёл вниз. Я предполагал, что спальня будет пуста, но ошибся. Драко сидел на кровати спиной к выходу, ссутулившись, и его плечи подрагивали. Он не услышал скрип двери и подскочил на месте, когда я опустился рядом. Потом выдохнул. Я положил руку ему на спину, промокшую от пота, трясущуюся. Подождал, пока он закончит несвязное бормотание и требования «отвалить», только после этого спросил:

— Всё так плохо?

— А ты как думаешь? — всхлипнув, спросил Драко и вскинул голову. Глаза у него блестели, нос покраснел и распух, под глазами образовались тяжёлые мешки. Нам с ним вообще плакать запрещено — слишком тонкая кожа, последствия очевидны. Но иногда, я сам знал, сдержаться не выходит.

— Я не могу никак думать, потому что ты ничего не рассказываешь.

— Что тебе рассказать?! Что он собирается, когда закончит путешествие, поселиться у нас дома? Что ему уже подготовили п…

— Покои?

Драко мелко покивал.

— Во всяком случае, его не будет на Рождество, да?

— Не будет. Отец написал, что понимает мой подростковый бунт, но я должен закончить его побыстрее, потому что…

Драко не договорил, а я подумал — его ждёт представление Риддлу. Как минимум. А как максимум, старший Малфой настолько хочет выслужиться, что готов отдать этой твари единственного сына.

— Слушай… — начал я, а Драко быстро помотал головой.

— Сдурел? Ничего мне не рассказывай, я ничего не знаю! Он же… Мордред, это он тоже увидит…

— Он может читать мысли?

— Пф… Читать! Неуч, грязнокровка! Легилименция — это не чтение мыслей, а… —

Драко потребовалось несколько минут, чтобы перестать захлёбываться словами. Кое-как успокоившись, он вздохнул и признал:

— Если опускать формальные детали, да, это чтение мыслей.

Я долго думал, что сказать, потом крепко сжал плечо друга и сказал осторожно:

— У тебя есть план. Я точно знаю. Если тебе нужна будет помощь с ним, любая помощь… Скажи мне.

Драко посмотрел на меня уже сухими глазами, но всё ещё красными и опухшими, потом покачал головой и со вздохом объяснил:

— Не помощь мне нужна, Альберт. Мне бы смелости. Как ты не боишься?..

— Шутишь? Я вообще всего боюсь. Слышал, как меня Блейз зовёт!

Драко наморщил нос и покачал головой.

— Это он нарочно, на то он и Блейз. Я про другое… Забудь. Знаешь, как дядя Сириус говорит? Быть Блэком — это почти то же самое, что быть королём. Блэки ни перед кем не преклоняют колен.

По правде говоря, куда меньше пафосного заявления меня заинтересовало то, как легко Драко произнёс это «дядя Сириус». Как будто много практиковался.

Пока заканчивали сборы, пока Драко умывался ледяной водой, пока я заворачивал оставшиеся подарки — времени прошло уйма. На ужин мы хоть и не опоздали, но пришли в последний момент.

— Где вас носит? — недовольно спросил Блейз, но ответа, предсказуемо, ждать не стал, отвернулся и втянул Касси Уоррингтона в заумный и малоаппетитный спор на тему проклятия костного гниения. Лучше этих двоих в тёмной магии никто у нас не разбирался, так что остальные почтительно помалкивали (ну, или пытались подавить тошноту). Я бросил взгляд за стол Гриффиндора, но Гарри там не обнаружил. Рон и Гермиона выглядели обеспокоенно. Я подавил тревогу. Может, стоило поискать его? Уверен, сэр Томас помог бы, даже если бы я сам не угадал убежище Гарри.

Ужин почти прошёл. Раздался звон — это профессор Дамблдор легонько постучал ножом по кубку, привлекая внимание. Конечно, он хотел произнести небольшую речь в честь конца семестра. Несмотря на тонны грязи, которые выливали на него в «Пророке», директор выглядел всё так же жизнерадостно. Казалось, его и вовсе не тревожит, что о нём болтают — на лице сохранялась добродушная улыбка, а в аккуратных движениях по-прежнему сквозила мощь. Обведя нас лучистым взглядом, он проговорил мягко:

— Поскольку уже завтра многие из вас разъедутся по домам, я позволю себе заранее поздравить вас с праздником. Уверен, вы отлично потрудились в этом семестре и заслужили небольшую передышку. Те, кто…

Он замолчал, и я не сразу понял — почему. Только приглядевшись, я понял, что дело в Локхарте. Разодетый по случаю праздника в золотую мантию, профессор защиты от тёмных искусств принялся ёрзать на стуле, как будто его кусали блохи.

— Вы в порядке, профессор Локхарт? — спросил Дамблдор дружелюбно.

— В порядке?! — воскликнул Локхарт возбуждённо. — Я совершенно не в порядке, спасибо, что спросили! Как я могу быть в порядке, если я каждую минуту боюсь разоблачения!

До сих пор, мне казалось, в зале было тихо. Но теперь молчание стало абсолютным.

— Разоблачения? — уточнил директор, при этом его глаза заскользили по сторонам, будто он искал что-то очень важное.

— Это всё старшие курсы! Почему младшие всё устраивает? Им говоришь: направил палочку на оборотня и произнёс заклятие обратной трансформации. Они верят. Аплодируют. Отличные ребята! А со старшими что делать? «Так не бывает!» «Оборотень бы уже откусил вам руку!» Мучение! Конечно, не бывает, потому что история об убийстве оборотня не так хорошо продавалась бы. А обратное превращение — это так красиво!

Локхарта, казалось, было не остановить. Дамблдор молчал, а он всё продолжал делиться наболевшим:

— Ну, не хочу я писать об убийствах! Тот парень оторвал бедному оборотню голову, вы понимаете? И рассказывал об этом с такой гордостью! Конечно, пришлось внести в историю некоторые корректировки, но стало только лучше! Вы бы читали письма от поклонниц! Они находят мой поступок героическим и благородным!

В этот момент взгляд директора сконцентрировался на нашем столе. А точнее — на Блейзе, застывшему неподвижно, прикусив губу. Потом переместился к гриффиндорскому столу. Я тоже посмотрел в ту сторону и заметил, что Гарри уже сидит между друзьями. И, кажется, у него всё в полном порядке. Локхарт продолжал (мне показалось, или профессор Снейп что-то шепнул ему на ухо?):

— Подвиги? О, Мерлин, ну, надо же иметь хоть каплю здравого смысла? Мои книги не имели бы и половины успеха, если бы люди знали, что я не совершал всего этого! Та ведьма, одолевшая водяных, была безобразной! Без левого уха и с огромной бородавкой на носу! Думаете, она бы украсила обложку?!

Губы Снейпа снова шевельнулись, Локхарт подскочил и вскинул голову, при этом страшно вращая глазами:

— Я мастер ментальных наук! Мой «Обливиэйт» — это чистое совершенство!

Зал, до того хранивший молчание, охнул. А Локхарт, кажется, начал приходить в себя. Он прижал руки ко рту, пошатнулся.

— А я говорил, что он всё сочиняет! — вдруг выкрикнул кто-то из-за стола Гриффиндора.

— Мошенник!

— Придурок!

И ещё немало других слов, приводить которые на страницах рукописи я считаю недопустимым. И хотя, уверен, директор мог бы прекратить этот балаган одним движением, он выждал, позволил студентам выплеснуть негодование, прежде чем поднял обе руки в дирижёрском жесте. Крики смолкли.

— Вероятно, — негромко проговорил директор, — Министерство захочет провести тщательное расследование этого дела. Не так ли, мадам Амбридж?

— Разумеется! — яростно воскликнула Амбридж. — Фадж немедленно захочет узнать, кто преподаёт в Хогвартсе.

— Разумеется, — как-то удивительно тихо, но при этом внятно, так, что услышал весь зал, заметила МакГонагалл, — тем более, что это министр настоял на назначении профессора Локхарта.

— Я… — начал Локхарт и вдруг уставился на Амбридж с безумной надеждой на живом артистичном лице. — Но я же…

— Полагаю, Большой зал — не место для продолжения подобных разговоров. Профессор Снейп, могу я попросить вас проводить профессора Локхарта… к вам, мадам Амбридж? В кабинет генерального инспектора.

Они вышли втроём — Снейп, Амбридж и потускневший, поникший Локхарт, которого, вдобавок, неслабо шатало.

— Настоящее проклятие с этим предметом, — вздохнул директор. — Боюсь, после каникул вам придётся привыкать к новому преподавателю защиты от тёмных искусств.

Чтобы не возвращаться к этому вопросу ещё раз, скажу, что Локхарт сбежал из-под стражи. Через три дня разоблачительная статья вышла в «Пророке», а ещё через неделю его нашли на маггловском вокзале в Бирмингеме. Доказательств против него было слишком мало, так что после суда его отпустили, правда, наложили огромный штраф и отозвали Орден Мерлина. Издательство расторгло контракт, книжные магазины больше не желали печатать его сочинения. В марте Локхарт попытался рассказать общественности о работе на министерство магии и лично на министра Фаджа, но ему, конечно, никто не поверил.

Мне мало что известно о бывшем герое и обладателе приза «Магического еженедельника» за самую обаятельную улыбку. Он уехал во Францию, и вроде бы как женился там на пожилой волшебнице, надеясь унаследовать состояние. Не повезло — перед смертью старуха завещала всё до последнего франка кошачьему приюту. Слышал, что года два назад Локхарт, уже отнюдь не такой великолепный, наполовину седой и с подпорченными зубами, нашёл себе место в Штатах. Там он ходит на вечера и приёмы и рассказывает всем желающим, как его обмануло Британское министерство и оклеветал лично Альбус Дамблдор. Всё для того, чтобы скрыть его роль в борьбе с тёмными магами. Пользуется спросом. Конечно, никто ему не верит, но дамы из благотворительных собраний считают его болтовню отличным дополнением к аперитиву.

* * *

— Да почему сразу я? — изумился Блейз, когда Рон насел на него с вопросами.

— Половина зала так считает, — вздохнув, пояснила Гермиона. — И ты сам в этом виноват: любишь угрожать, что кого-нибудь отравишь.

— Это не он, — чуть ли не хором сказали мы с Гарри, и друг густо покраснел.

— Я знаю, что это Гарри, — пожала плечами Гермиона, — это очевидно. Но Блейзу стоит лучше думать, что и кому он говорит. Теперь вся школа уверена, что это его рук дело.

— Стой… — изумился Рон. — Гарри?!

Вздохнув, я повёл друзей в загадочную комнату на восьмом этаже. Пожелал, чтобы она стала похожа на гостиную Слизерина, мы расселись в широких креслах, и Гарри рассказал нам историю целиком.

Вообще-то, идею невольно подкинул я, когда сказал про сыворотку правды в чае.

— Но где ты её взял? — изумился Рон.

— У Амбридж. Она кабинет запирает простой «Алохоморой». Надел мантию, влез, пока она была на инспекции, использовал «Акцио», перелил себе «Веритасерум», а в её пузырёк наколдовал обычную воду.

— Вы посмотрите, — фыркнул Блейз резковато, — криминальный талант растёт. Подлил-то как?

— Так же, как Фред и Джордж подмешали канареечную эссенцию в напитки Рейвенкло. Пробрался на кухню до ужина, заболтал домовиков, устроил небольшой переполох и вылил в кубок. С одним-то просто. Как они с целым факультетом справились, понятия не имею. Сказали — «секрет фирмы». Ну, и немного посыпал ему стул в Большом зале чесоточным порошком, чтобы он не отмолчался случайно.

Не знаю, как остальные, а я думал о том, что мистер Блэк оказывает на крестника недоброе влияние. Представить себе, чтобы Гарри провернул нечто подобное даже в прошлом году, я не мог.

— Всё зря, — вздохнув, пожаловался Гарри. — Я думал, он Пожиратель смерти, а он…

Пришлось ещё и утешать его, убеждая, что он избавил всё школу от мошенника и вруна. Но, конечно, лучше было бы сделать это как-то законно. Без запрещённых зелий. Гриффиндорцы ушли спать, а Блейз задержался. Я остался с ним. Мне показалось, что друг выглядит потерянным.

— Не смотри так, — велел он.

— Как?

— Вот так.

— Сердишься, что я раньше про комнату не сказал?

— Пф! Дурак ты, Мышонок. Надо было бы — сказал бы. Другое. Не клеится у меня в этом году, понимаешь? Я думал после каникул его травануть, посерьёзнее. Видел, как Гарри что-то планирует, но думал, не соберётся в жизни. Там же хитро надо, незаметно. Придурки с Рейвенкло сначала, теперь Локхарт... ничего не успеваю.

— За что ты его? Он вроде тебе ничего не сделал?

— Он старшекурсниц лапал. Одна девица, с Гриффиндора, ревела в три ручья. Я ей говорю: «К декану иди, дура». А она мне: «Стыдно». Типичный Гриффиндор! Не люблю я этого, Мышонок, как узнаю — руки чешутся.

Что тут было сказать? Я придумал только:

— В любом случае, больше он в школе не появится. Это главное, да?

— Да, — после долгой паузы ответил Блейз и невпопад спросил: — Что за дурацкий школьный клуб любителей волшебных животных ты выдумал?

— Я?!

— А кто?

— Блейз, — серьёзно сказал я, убирая руки в карманы, — клянусь, я не имею никакого отношения ни к одному из существующих в мире клубов любителей волшебных животных. Как минимум, потому что этих животных предпочитаю любить на расстоянии миль эдак в двадцать. Можно в сорок. А что, хороший клуб?

— Отличный, — очень мрачно подтвердил Блейз, и я улыбнулся.

А утром, за завтраком, стало очевидно — что-то не так. Кресло директора пустовало, МакГонагалл и Снейп тоже отсутствовали. Мадам Амбридж сидела серая от злости. Гарри и Рона не было — как и остальных представителей семейства Уизли. А когда я увидел Гермиону, мне сделалось страшно: она с трудом сдерживала слёзы. Не доев яичницу, я поспешил к ней. Она вскочила с места, крепко обняла меня и, всхлипывая, пробормотала куда-то в шею:

— Это… папа Рона.

Мне не нужно было пояснений.