Записки Мышонка — принца и волшебника (джен)

Холодно. Странное дело, но в Балморале было холоднее, чем в Хогвартсе. Возможно, потому, что волшебный замок стоял в долине, окружённый лесом и холмами, а королевская резиденция располагалась на равнине. Я ушёл гулять, даже не переодевшись с поезда, и теперь мёрз, стоя на ветру в серых долгих сумерках. Грюм замер в отдалении. Паркер топтался метрах в тридцати позади. Я запретил им приближаться или заговаривать со мной, почему-то не сомневаясь, что они послушаются. Мы узнали новости на вокзале, прямо на платформе 9¾, когда встречавший меня Грюм в ответ на прямой вопрос прохрипел:

— Не спасли.

Змея напала на Артура Уизли посреди ночи в Министерстве магии. Нашли его только спустя полтора часа, без сознания, едва живого, с тяжёлой кровопотерей. Возможно, её ещё удалось бы восполнить, если бы не специфический яд. После двенадцати часов борьбы мистер Уизли умер в Госпитале св. Мунго, не приходя в сознание.

Я знал, что он умрёт, знал, где и как это случится — до мельчайших подробностей. Я предупредил всех, кого только мог, и всё равно его не удалось спасти.

— Почему его не спасли? — спросил я, с трудом шевеля губами, когда услышал за спиной хруст снега под ногами Паркера. — Я же просил…

— Вы переоцениваете степень нашего влияния на Орден Феникса, сэр, — осторожно, явно боясь сказать что-то лишнее, ответил Паркер. — Никому из нас не нужна была смерть мистера Уизли-старшего.

— Это ложь. Ведь ложь, да?

— Полуправда. Поверьте, Ваше Высочество, мы сделали всё, что было в наших силах, обратились к директору Дамблдору и даже предложили своих людей в помощь. Когда получили отказ…

— Мне просто интересно, на каком месте по степени опасности теперь находится профессор Дамблдор.

— Пока ещё на четвёртом.

Гермиона проплакала полдороги, и я её не винил — сам думал, что буду рыдать от страха, жалости и невыносимого чувства обречённости. А в итоге всю дорогу до Лондона и потом ещё по пути обратно в Шотландию смотрел в окно и думал. Не о чём-то конкретном — никак не удавалось собраться с мыслями, — а о разном и обо всём сразу.

— Мне жаль, что так вышло, — тихо добавил Паркер, — я был немного знаком с мистером Уизли, он показался мне приятным человеком, честным и открытым.

Я сам его почти не знал, но подумал о грубоватом, но искреннем Роне, о яркой энергичной Джинни, о взрывчато-весёлых близнецах и решил: именно такой человек и мог возглавлять настолько большое и тёплое семейство.

— Я могу посетить похороны?

— Если желаете, сэр. Мистер Грюм пойдёт в любом случае, он может вас сопровождать. Будет уместно, если вы произнесёте…

— Я. Не буду. Произносить. Никаких речей, — отрезал я. — И если мне требуется объяснять вам, мистер Паркер, почему это неуместно, то, вероятно, мне пора менять пресс-секретаря. Вы свободны.

Едва договорив, я почувствовал короткий острый укол стыда. Паркер не был виноват в произошедшем. Но мне было больно, и я цеплял его нарочно, находя в этом омерзительное удовлетворение. С поклоном он отошёл к Грюму, и некоторое время я стоял в одиночестве.

Совсем стемнело, с неба сыпалась мелкая снежная крошка. Облака закрывали луну, и единственный свет на много миль вокруг расходился тускнеющими кругами от замка у меня за спиной. Там тепло, в моей кровати лежит грелка, Уилсон наверняка готов накрыть к ужину. Почему-то мысль обо всём этом уюте мучила меня, как будто на ветру становилось немного легче. Я вдруг вспомнил слова Блейза, то, что он сказал мне, когда я увидел его порезанные руки: это как снять крышку с кипящего котла. Лучше пусть будет больно снаружи, чем внутри. Тогда я подумал, что это не имеет смысла, а теперь…

Нет, конечно, не полностью, но теперь я понял, что он тогда имел в виду.

Снова скрип снега под тяжёлыми шагами. Слышно плохо, но в такой тишине различимо. Расплывчатая неровная тень проплыла мимо меня, вытянулась на снегу. Не оборачиваясь, я пробормотал:

— Здравствуйте, сэр.

— Что ж, я подумал, если важные магические дела закончены, ты найдёшь время для своего старого немощного деда, — с доброй насмешкой произнёс дедушка, опустил руку в карман старого, похожего на шинель пальто и пожаловался:

— Я не курю две трети жизни, а вот так задумаюсь — и рука сама тянется к портсигару. Ну, хватит сопеть, выкладывай, да не…

— Не мямлить, по всей форме, — вздохнув, повторил я, зная, что перебивать некрасиво. Но дедушка ругаться не стал. — Сегодня умер отец одного из моих лучших друзей.

— Болезнь?

— Убийство.

— Тяжело. Твоему другу будет тяжело это пережить, и ещё труднее не удариться в глупую мстительность.

— Я не знаю, как помочь…

— Никак не поможешь. Но я тебе так скажу: чем старше ты будешь становиться, тем больше в твоей жизни будет похорон. Малознакомые люди, приятели, друзья и родственники. Придёт время, ты будешь стоять в Вестминстерском аббатстве и слушать пустую болтовню над моими старыми костями с наросшим поверх сухим жилистым мясом.

— Сэр!

— Молчать! И дай Бог, мальчик, чтобы это было так, а не наоборот. Твой друг сегодня стал взрослым. Рановато, но однажды это случается с каждым. Хочешь помочь — протяни руку, будь рядом, займи делом. Сопли и слюни распускать — последнее дело.

— Я знал, что это случится, — неожиданно для самого себя признался я. — Я видел будущее, эту змею, которая на него напала, кровь и… Остальное. Я писал, говорил, просил… И это не помогло. Выходит, будущее предопределено? Не зависит от нас?

— В эту вашу волшебную муть я не лезу, но скажу тебе не как член королевской семьи, а как офицер. Вот смотришь ты на корабль противника и решаешь, что делать. Выбор за тобой. Вступишь в бой — потеряешь немало людей, попытаешься сбежать — тебя самого подобьют. А исхитришься, придумаешь, как обмануть врага, и состав сохранишь, и тот корабль ко дну пустишь. Где же тут предопределённость, если я сам выбираю, как поступить?

Я ничего не ответил, чтобы не вступать в заведомо пустой спор о свободе воли. В присутствии дедушки совсем не тянуло на меланхолию, я шире развернул плечи и ответил:

— Я понимаю, сэр.

— А раз понимаешь — так отправляйся в дом, хватит мёрзнуть без толку.

* * *

На церемонию прощания собрались у озера в деревеньке Оттери-Сент-Кэчпоул. Как я понял, Уизли жили где-то недалеко. В большом белом шатре оказалось, на удивление, сухо и тепло. Люди в тёмных мантиях бродили мимо маленьких тонконогих стульчиков, кое-кто подходил к семье покойного. Их огненно-рыжие волосы казались почти неприлично яркими в скорбной обстановке.

Тяжело ступая, опираясь на посох, Грюм сразу же поковылял к миссис Уизли, которую я с трудом нашёл взглядом — она будто уменьшилась в размерах. Я постарался найти Рона и обнаружил, что они стоят вместе с Гарри в углу, оба бледные. Фред и Джордж сидели во втором ряду, с их лиц пропали улыбки, они показались мне значительно старше обычного. Я сначала не узнал девочку, которая пошла по рядам и опустилась рядом с близнецами, и только потом понял, что это Гермиона. Никого нельзя было сходу узнать в безликом трауре.

— Мне кажется, они все устали от соболезнований, — услышал я за спиной, обернулся и с удивлением спросил:

— Как ты здесь оказалась?

Флёр Делакур оставалась ослепительно-прекрасной даже в чёрном — объективно, без поправки на магию вейл. Но я совершенно точно не ожидал её увидеть на похоронах.

— О, ты не в ку’се, — она слегка улыбнулась, — мы с Биллом вст’ечаемся. Конечно, я не могла оставить его в этот печальный день.

— Разумеется, — ответил я, не до конца понимая, удивлён я этой новостью или нахожу её логичной.

— Они всё уст’оили очень мило, правда? Особенно цветы…

Она вынудила меня посмотреть туда, куда я смотреть не желал. В дальнем конце шатра на постаменте стоял деревянный гроб. К счастью, его уже закрыли, но он всё равно притягивал взгляд — или, напротив, отталкивал его. Вокруг гроба теснились вазы с живыми яркими цветами. А позади, словно довершая композицию, припарковали маленький голубой фордик «Англия».

— Зачем здесь машина?

— Билл гово’ит, его papa как-то упомянул, что эта машина — почти что член семьи. Они й‘ешили, что это будет к’асиво и уважительно. Хотя, конечно… — Флёр не договорила, и я подумал, что фордик не отвечает её представлениям о прекрасном. — Поп’обуй погово’ить с Джинни. Она совсем не в себе.

— Непременно, спасибо. И… — я слегка улыбнулся, — это не совсем уместно здесь, но я рад за вас с Биллом Уизли.

— Я тоже ошень ‘ада, — серьёзно кивнула Флёр и оставила меня. Я заметил, что она постепенно переходила от одного гостю к другому. Удивительным образом никто не сходил с ума — кажется, она научилась контролировать силу вейлы и теперь просто делилась капелькой света с каждым, кто имел счастье её видеть.

Джинни я нашёл на улице, за пределами шатра, на холоде. У неё опух нос, но глаза были сухими.

— Мерлина ради, если я услышу ещё хоть слово, начинающееся с «собо…», я закричу, — вместо приветствия жёстко произнесла она.

— Соболь? Собор? Ты можешь кричать, если хочешь.

Она повернулась и покачала головой:

— Всегда забываю, что у моих придурошных братьев нет монополии на юмор. Я сначала очень злилась, что такая толпа тут ходит. Это ведь наше горе… Потом подумала, что это плохо с моей стороны. Все эти люди пришли, потому что они любили папу. Да?

— Или потому что они — друзья вашей семьи. Я видел Ли Джордана на входе. И Гарри.

— Колин хотел прийти, но… — Джинни пожала плечами. — Он бы меня утешал.

— Разве это плохо?

— Нет. Да. Плохо, наверное, — она зябко повела плечами, — мне очень больно и грустно сейчас, и я не хочу, чтобы люди говорили мне перестать это чувствовать. Кстати, спасибо, что не говоришь. Папа… — она сглотнула, борясь со слезами, победила, — папа говорил, это важно — слушать себя, понимать, что ты чувствуешь. Мы все думали, что он непрактичный и, знаешь, такой… немного нелепый. Но он всегда всё понимал.

Не зная, что ответить, я положил руку ей на плечо и немного сжал. Джинни слегка улыбнулась, но больше ничего не сказала.

Рон и Гарри так и стояли в углу, я подошёл с затаённым страхом. Это малодушно, но я боялся, что Рон обвинит меня. Я ведь видел эту смерть — и не предотвратил.

— Хоть ты скажи ему! — выдохнул Гарри, ероша волосы. Рон, красный, злой, сжимал кулаки, глядя куда-то в сторону. Я обернулся и увидел облачённого в тёмно-фиолетовую мантию профессора Дамблдора, говорящего о чём-то с миссис Уизли.

— Как ты? — спросил я осторожно, и Рон стиснул зубы, а Гарри пояснил:

— Он считает, это вина профессора Дамблдора.

— Что?

— Ты сказал… — медленно, неузнаваемым хриплым голосом пояснил Рон, не сводя с директора прищуренных глаз, — что предупредил Дамблдора. Ты ведь ему писал, да?

— Да…

— Он знал. И всё равно пустил его туда.

— Рон…

— Скажешь, он это не специально? — резко спросил Рон, повышая голос. Впрочем, никто не обратил на нас внимания. — Случайно вышло?!

— Рон…

— Я говорю, — быстро встрял Гарри, — Дамблдор наверняка сделал всё, чтобы этого не допустить.

— Скажешь, папа сам виноват?!

Рон был одет в обычную школьную мантию, только без эмблемы факультета. Рукава были ему немного коротки, и он теребил белый потрёпанный манжет.

— Мы поговорим об этом позже, — сказал я, ловя взгляд красных опухших глаз, — но не сегодня. Твой папа не заслужил скандала. Твоя мама не заслужила скандала.

Рон выдохнул через нос. Гарри покивал и согласился:

— Точно. Мы потом во всём разберёмся.

Толкнув его плечом, Рон вышел из угла и отправился на улицу. Гарри сделал было шаг в его сторону, остановился и вздохнул.

— Дать ему проветриться, да?

— Наверное.

Мы переглянулись. Гарри снова взъерошил волосы и заметил негромко:

— Наверное, так ещё хуже. Знать отца, а потом потерять. Я думал про Сириуса. Он мне не отец, конечно, но… если с ним что-нибудь случится, это будет больнее, чем просто знать, что мои родители мертвы.

Мы немного помолчали, и я уже хотел спросить, что именно случилось ночью, как так вышло, что Гарри уехал вместе с семьёй Уизли, но не успел. Директор Дамблдор вышел к гробу, взмахнул палочкой, и заиграла тихая прощальная музыка. Мы рассаживались по местам кое-как, где придётся. Я видел, что к близнецам и Гермионе присоединился Ли Джордан, обнаружил Рона и Джинни рядом, во втором ряду, заметил Невилла Лонгботтома, плетущегося за своей рослой энергичной бабушкой.

Знакомые и незнакомые лица, кто-то спокойный и торжественный, кто-то рыдающий... С тех пор я побывал на многих похоронах, но те помню очень чётко. Помню, как не хватало мне церковной церемонии прощания, как я думал о том, что, если бы мы все помолились, стало бы легче. Про себя я повторял: «Господи, даруй рабу твоему Артуру воскреснуть вместе с Христом…».

* * *

Я делал вид, что погружён в работу, хотя менее всего на свете я в этот момент думал об эссе по частичному превращению живого. Но, во всяком случае, я собирался дописать абзац прежде, чем заговорить с Паркером. Он ждал молча, пока я закончил мысль (отнюдь не блестящую), отложил перо, закрыл чернильницу-непроливайку, подул на пергамент, чтобы он быстрее высох, скатал его в свиток и только после этого произнёс:

— Я вас слушаю, мистер Паркер.

— Не желаете ли прокатиться верхом, сэр? — с легкомысленной улыбкой предложил он.

Я совершенно не желал. Предпочёл бы сидеть в своих комнатах в Балморале и делать вид, что очень занят учёбой. Но закрыл учебник, встал и отправился переодеваться.

— Хоть воздухом подышите, сэр, — только и заметил молчаливый Уилсон, доставая сапоги для верховой езды. Я ничего не ответил и едва кивнул мистеру Кларенсу, который вместе со мной направился к конюшне. Паркер уже был там, помогал досёдлывать лошадей. Мне, к счастью, собрали старого смирного мерина — я ездил так редко, что, пожалуй, с конём порезвее и не управился бы.

Говорить не хотелось, я пробормотал что-то вроде «спасибо» конюху, механически, бездумно проверил подпруги, погладил коня по морде, стараясь не вдыхать глубоко, чтобы не так остро чувствовать запах навоза, соломы и конского пота, и первым пошёл к выходу.

В нашей семье почти все — заядлые лошадники, так что, даже будучи равнодушным к верховой езде, я умел обращаться с лошадьми. Это не требовало сосредоточенности. Как держать повод, как вести, на что смотреть — всё было накрепко вложено в подкорку, усвоено на уровне рефлексов.

Кларенс подкинул меня в седло. Я быстро справился с тем, чтобы подтянуть стремена, и пустил мерина шагом. Будь он помоложе и пошустрее, сейчас пришлось бы нервничать. Открытые поля, присыпанные неглубоким снегом, ветер в лицо — в таких условиях коням напрочь выключает мозги, их тянет вперёд, нестись, не разбирая дороги. Паркер поравнялся со мной, и я подумал — сейчас будет разговаривать. Так что, подобрав повод, шенкелем пустил мерина в рысь, вялую и ленивую, но постепенно набирающую темп. С другим конём я не отважился бы на подобное, но верил — этого старичка я, если что, остановлю. Так что, чуть придержав его, я перешёл на галоп.

Ветер выбил дыхание, ослепил, я замотал головой, наклонился ниже, цепляясь, вопреки всем правилам, одной рукой за гриву. Выглянуло солнце, снег заискрился, стало очень пусто в голове, удивительно тихо. Не знаю, куда делся Паркер, где находился Кларенс, — они меня не интересовали. Собственно, я вовсе забыл о том, что они существуют. Даже если ты не любишь верховую езду, невозможно не отдаться ей в этот момент полностью контролируемого галопа по пустым полям.

Я спешился у узкой, быстрой, незамерзающей речки. Паркер остановился рядом, ловко спрыгнув на землю. Кларенс забрал коней и повёл их отдыхать. Надо было ослабить подпруги, а потом держать подальше от воды: напьются — ничего хорошего не будет. Несмотря на перчатки, руки зябли, я сунул их под мышки. Паркер расстегнул куртку, вытащил из внутреннего кармана термос, налил чаю в крышку и протянул мне. Против воли я улыбнулся. Чай обжигал.

— Мы на вашей стороне, Ваше Высочество, — произнёс Паркер, когда я вернул ему крышку. — Были и всегда будем. И, поверьте, смерть Артура Уизли…

— Дженкинс найдёт способ обернуть её на пользу, да? Вернее, нашёл уже тогда, когда узнал о моём видении. Просто просчитал варианты на случай, если предотвратить не удастся. Так?

— А вы предпочли бы, чтобы за вами стояли сентиментальные дураки, сэр? — хмыкнул Паркер. — Или те, кто не видит дальше собственного носа?

Вместо очевидного ответа я спросил:

— Старшие братья?

— Что ж, если вы так ставите вопрос… Уильям Артур Уизли нас интересует больше всего.

— Почему он?

— Подумайте.

Я снова принялся греть руки, щурясь от яркого солнца и подыскивая верный ответ. Я знал, что Билл работает на Гринготс, перевёлся в лондонское отделение из Египта. Встречается с Флёр. Что ещё?

— Он разрушитель проклятий, — произнёс я, поражённый резкой догадкой. — Те… якоря… про которые мистер Дженкинс мне запретил даже думать, они защищены, и у вас нет людей, способных с этой защитой справиться.

— Не совсем так, но близко. Вы очень повзрослели, сэр.

Как-то я сомневался, что это был комплимент.

— Мы сотрудничаем с большим количеством волшебников. И, несомненно, некоторые из них могли бы быть полезны в этом деле. Но одно дело — потенциальные возможности, другое — большой опыт. Наш отдел в любой ситуации предпочитает полагаться на профессионалов.

— Вы считаете, что теперь, когда Артур Уизли так глупо погиб…

— Новый мистер Уизли-старший выслушает наше предложение куда более благосклонно. Впрочем, мы бы нашли способ подступиться к нему и в случае более благоприятного стечения обстоятельств. Например, через его невесту.

— Они… помолвлены? — не знаю, почему меня это удивило. Я подумал, что не очень хочу углубляться в этот вопрос, поэтому сразу же спросил:

— Почему вы думаете, что Флёр помогла бы?

— Во всяком случае, — Паркер пожал плечами, — она явно не из числа фанатиков. Ещё чаю?

Я отказался, продолжая размышлять. Паркер и Дженкинс нечасто баловали меня откровенностью, надо было пользоваться выпавшей удачей.

— Почему это вообще произошло? Я же предупредил…

Теперь Паркер сделал долгую паузу, и я подумал: сейчас сменит тему. Предложит доехать вот до того холма или до деревни, рассмеётся, начнёт суетиться, опасаясь, что я совсем замёрзну... Но он ответил.

— Пока точно ответа на этот вопрос у нас нет. Видите ли, в Министерстве магии существует занятная организация…

— Отдел тайн. А в Отделе тайн есть Зал пророчеств. А в Зале пророчеств…

— Меня изумляет ваше осведомлённость, сэр.

— Продолжайте, мистер Паркер.

— Дело не в содержании пророчества как таковом, мы догадываемся, что общий смысл — это победа мистера Поттера над Риддлом или другие условия их тесных взаимоотношений. Дело в том, что директор Дамблдор потрясающим образом сумел повысить ценность этого пророчества в глазах Риддла. И, поверьте, если что-то мы и приветствуем всем сердцем, так это появление Риддла самолично, в его нынешнем приметном обличье, в Министерстве магии. К сожалению, директор Дамблдор не доверяет нам, поэтому предпочитает действовать самостоятельно. И здесь у него появляются проблемы.

— Почему?

— Потому что, — не без некоторого самодовольства в голосе отозвался Паркер, — наша программа по работе с талантами явно лучше. Не сомневайтесь, если мистер Уизли примет наше предложение, его семье не придётся задумываться о том, на какие деньги покупать детям мантии.

— Вы перекупили у директора его людей?!

— Сэр! Деньги — это очень слабая мотивация, запомните. Они работают только в том случае, если у человека не закрыты базовые потребности. На более высоких уровнях они никого не вдохновляют. К примеру, хорошо знакомый вам мистер Грюм, старый друг Дамблдора… Его нельзя подкупить. И у нас не держат идиотов, которые попытались бы. Подумайте, сэр, ради чего такой человек как Грюм… кхм, нет, ни в коем случае, он не пошёл бы на измену. Это маловероятно, очень грязно и, в сущности, бессмысленно. Ради чего он поставил бы задание мистера Дженкинса выше просьбы директора Дамблдора?

— Ради… — я сморгнул, — ради победы над силами зла.

— Очень хорошо. Конкретнее.

— Но профессор Дамблдор тоже против Риддла, значит… — я повернул голову, встретился с ясными голубыми глазами своего пресс-секретаря и без колебаний закончил мысль:

— Ради возможности активно действовать, прямо сейчас принося пользу.

— Такие старые солдаты ненавидят пустое ожидание. В засаде сидеть — не проблема, но распивать чаи в уютных кабинетиках и ждать у моря погоды они не умеют. Мы дали ему цель, дело, понятный конечный результат.

— У директора не хватает людей, — подытожил я. — Мистер Блэк, кажется, предпочитает занимать собственную сторону…

— Полагаю, именно так он и считает. Очень удобная позиция... У вас красный нос и синие губы, сэр. Уверен, вы бы не хотели пролежать весь завтрашний день, пуская пар из ушей после «Бодроперцового».

В переводе на человеческий это означало, что время откровенности закончилось. Или, что ещё вероятнее, я задал все вопросы, которые Паркер и прочие планировали со мной обсудить.

Уже тогда я неплохо понимал, что они манипулируют мной. Обижался ли? Нет. Под дудку Дженкинса (а вернее, тех, кто стоял за ним) плясали и люди куда старше, опытнее и умнее меня. Я гордился, во всяком случае, тем, что пляшу с открытыми глазами.